Дорогая шлюха

      Я стою посреди своей квартиры, в одной руке телефон, в другой — мой член, капающий спермой. Я не мастурбировал уже очень давно, наверное, с тех самых пор, как стал активно работать доминантом. Странное чувство — злость ушла и в голове пусто. Я смотрю на пол — мои шорты в сперме, мой паркет в сперме, мне заебись. Давно так не было. Если бы я знал, что всего лишь надо самому себе передёрнуть и станет так хорошо, сразу так бы и сделал. Злость, копившаяся на протяжении полугода, ушла.       Вытираю шортами пол и отношу их в стирку: не хочу, чтобы домработница — она как раз должна сегодня прийти — видела их и тем более пятно. Раскладываю продукты в холодильник и съедаю наспех приготовленный завтрак, посуду отправляю в посудомойку. Пишу записку «своей Розе»: «Моя Любимая Роза, я вас прошу, приготовьте мне что-нибудь из своей кухни и не меняйте постель. Я не маленький, сам поменяю». Роза — домработница, приходит раз в неделю по пятницам, когда я на работе, заботится о моём быте, периодически готовит мне что-нибудь вкусное, убирает квартиру; я её не вижу, а когда прихожу с работы, всё идеально. В общем, не женщина, а мечта! Жалко только, что она мне в матери годится, и я гей — ах да, ещё и садист, — а так бы женился на ней, не задумываясь.       После пишу сообщение Инне: «Не отменяй Игоря, я хочу сам с ним разобраться, и да, за эту сессию я вычту из твоей зарплаты». Я знаю, что я слишком строг к ней и что она заслуживает большего уважения к себе: она всегда на связи, и неважно, позвонят ей ночью или днём — она ответит; я не даю ей выходных уже, наверное, месяца три, и не потому что не хочу, а потому что её некем заменить. В последнее время дела Дома идут неважно: нет, недостатка в клиентуре мы не испытываем, но с персоналом просто беда. У меня нет никакого желания искать новых доминантов, учить их и объяснять правила — не верится, что найду подходящих людей. Все кандидаты, что объявлялись за время моего руководства, отметались ещё на этапе собеседования или не выдерживали испытательного срока. Я теряю прибыль, и того, что мы пока втроём с девчонками из «старой гвардии» зарабатываем, едва хватает для поддержания Дома на плаву. А последние встречи с Аллой Борисовной были настолько холодными и отстранёнными, что просить у неё помощи я не решился, да она больше и не желает лезть в дела клуба. Я всё понимаю, где-то глубоко в душе, но не могу найти в себе силы и собраться с духом, чтобы активно заняться улучшением нашего положения. Но долго так продолжаться не может: сотрудники один за другим косячат, им всем нужен отдых. Девочки перебарщивают раз в неделю точно, всё чаще клиенты орут «красный» и ловят паничку, с которой девчонки не справляются. И ладно если бы они были новичками, но это ведь не так: Дарья работает у меня в клубе уже четыре года, а Алина — три. Администраторы путают клиентов, охрана пару раз пропустила выпивших; одного клиента проверили недостаточно тщательно, он пронёс на сессию лезвие, которым порезал себе бедренную артерию, — пришлось оказывать экстренную помощь и вызывать скорую, что, конечно же, привлекает нежелательное внимание и не добавляет хорошей репутации клубу. А ещё вот такие косяки от Инны. Но она уже накосячила, она дала ему анкету, он знает почему-то меня, мне придётся это расхлебывать: лишний раз не хочется рисковать, но и непонятно, на что пойдёт парень в поисках встречи. Откуда он взялся? Почему нет рекомендаций? Я не могу просто поверить, что он как-то случайно про нас узнал и решил попробовать. Мы не массажный салон с дрочкой и не бордель, мы закрытый клуб для одиноких сабов, которые не хотят наткнуться в сети на непрофессионала и уйти покалеченными, — и если травмы многие допускают, то публичной огласки они себе позволить не могут.       Быстро одеваюсь в тёмно-синие зауженные джинсы и чёрную водолазку; достаю из шкафа брюки и белую рубашку в чехле из химчистки, беру чёрный матовый ремень, чёрный тонкий галстук из атласа и золотые запонки в чёрной бархатной коробочке — сегодня я буду работать в этом. Надеваю чёрное драповое пальто и обуваюсь в чёрные оксфорды, закидываю на плечо чёрную кожаную сумку, в которой ноутбук и рабочие бумаги. Закрываю дверь квартиры, спускаюсь по лифту к подземной парковке, завожу свой серый, как сталь, Mercedes-Benz.       СМС от Дарьи: «Виктор, я заболела, Инна перенесла моих клиентов на другие дни, через пару дней выйду, простите».       Твою мать, только этого мне ещё не хватало! Пишу ответное «Выздоравливай».       Сегодня мне многое надо сделать, везде успеть и ни к кому не опоздать. И если свою жизнь я полностью доверил домработнице и секретарю, вплоть до покупки мне еды и одежды, то любую вещь, касающуюся клуба, я делаю сам.       Время близится к семи вечера, я подъезжаю к клубу. Чёрные ворота, выполненные из стальных прутьев, ели по периметру всей территории, въезд только по пропускам и звонку в домофон. Парковка для клиентов перед особняком, мы же паркуемся за ним. К нашей парковке ведут отдельные ворота, огороженные высоким, плотным забором, чтоб никому не пришла мысль узнавать, на каких машинах мы ездим, — нам не нужны фанаты, за территорией клуба мы хотим быть обычными людьми, не скрывающими своих лиц. У особняка есть несколько входов и выходов, есть чёрный ход, о котором знают только сотрудники, и он даёт возможность выйти за пределы нашей территории, только пройти надо под землёй. Особняк был построен по спецпроекту ещё в начале двухтысячных — разработан Валерой для Аллы Борисовны. Всё в нём продумано до мелочей, а главное, он полностью безопасен для нас и клиентов.       Я поднимаюсь через главный вход по мраморной белой лестнице, с красивыми колоннами и статуями купидончиков с меня ростом, а мой рост — сто восемьдесят девять сантиметров. Над деревянной массивной дверью, под три метра в высоту и пять в ширину, с двумя позолоченными массивными рукоятями, расположена вывеска «Психологический центр «Быть собой». О да, Алла Борисовна всё продумала: для государства наше заведение — это психологический частный загородный центр; у нас есть все разрешения на осуществление практики, а у наших «специалистов» — соответствующие дипломы. Мы исправно платим налоги и даём кому нужно взятки, но чаще всего это не требуется, так как люди, которые решают, работать нам или нет, являются завсегдатаями нашего «центра».       Я захожу в огромный холл с массивной лестницей из дерева, ведущей на второй этаж, с классической мебелью конца восемнадцатого века и до ужаса дорогими деталями интерьера. На первом этаже расположены мой кабинет, кабинет Инны и огромный зал-столовая с камином для проведения тематических вечеринок, которые были так популярны во время правления Аллы Борисовны, — сейчас зал закрыт на ключ и месяца два туда никто не входил. Есть у нас и оборудованная кухня, где лучшие шеф-повара когда-то готовили каре ягнёнка на праздничные вечера. Ещё есть процедурный кабинет — как для прикрытия, так и для обработки ран после сессии, если это требовалось (каждый дом это делал в своей темнице, но если уж случалось что-то серьёзное, то в «процедурке») и несколько служебных и подсобных помещений: комната охраны, где они просматривают по камерам коридоры (в спальнях и темницах у нас камер нет, мы же не конченые извращенцы); комната персонала со всеми удобствами — я, конечно, садист и сотрудникам не показываю, что их ценю (и готов любого выгнать, если доведётся), но всё же о них забочусь; различные кладовки и несколько входов в подвал. В подвале ничего примечательного: дорогая коллекция вин, которую мне оставила Алла Борисовна, не знаю зачем (потому что с нашей работой особо не выпьешь, просто-напросто опасно), и коробки с декорациями и ненужными вещами.       Второй этаж — этаж-загадка. Вначале идут обычные комнаты, с кроватями, душевыми, всё прилично, но несколько запутанных поворотов — и там двери в темницы. Темниц у нас шесть, плюс одна «психушка» с мягкими стенами, но используются только три. Все они были изначально одинаковые по наполнению и обстановке, только цвет подсветки и стен отличался. Моя чёрная, есть ещё красная, розовая, тёмно-синяя и красно-чёрная. Красная была комнатой Аллы Борисовны. После её ухода я навсегда закрыл эту комнату, никому её не отдавал, только изредка сам заходил и поддавался воспоминаниям о том периоде жизни, когда она меня учила.       Сначала я всё испытывал на себе как саб, потом она выдавала мне одну из методичек для домов, которые были написаны ею собственноручно. Я учил её и после рассказывал наизусть и, если хоть где-то ошибался или запинался, опять всё испытывал как саб — это повторялось нередко до трëх, а то и пяти раз, пока я не вбивал в подкорку своего мозга каждое слово методички. Далее она показывала, что и как делать, разбирала каждый, даже незначительный момент, от застегивания замков и крепления петель до узлов и замахов, будь то ремнём или плетью, — всё имело важность и значимость. Потом рассказывала обо всех последствиях для саба, если что-то пойдёт не так: как обработать раны, как растирать синяки и покраснения, как быстро остановить дроп как у себя, так и саба, как его не допустить. Это, конечно, было лишним, она всё уже учла в методичке, но уделяла этому особое внимание. Дальше были тренировки, сначала на «кукле», если это касалось шибари или мумификации, потом уже на ней самой, и, если всё было сделано правильно, то я сдавал экзамен на «Валерочке».       «Валерочка, мой сладкий, как ты?» — каждый раз после экзамена спрашивала она у него; она его никогда не ревновала ко мне, но только я сдавал экзамен на самом ценном в её жизни человеке: больше никому она этого не позволяла — так же, как и на себе. А Валерий Валентинович на следующий день присылал ей подробный отчёт о моём экзамене; мы садились и разбирали каждый пункт: где-то она меня хвалила и гордилась, в награду дарила либо клиента, либо что-то ценное — золотые запонки или дорогой телефон. Когда она закончила моё обучение, она подарила мне машину, тот самый серый Мерседес, на котором я езжу до сих пор и готов сдувать с него пылинки — так же, как она со своего Валерочки.       В красно-чёрной работает Дарья — этот цвет отлично подходит к её зеленым глазам и длинным рыжим, как огонь, волосам. Сама она среднего роста, не выше ста семидесяти сантиметров, с третьим размером груди (или даже с четвёртым — очень плохо разбираюсь в женщинах, поэтому среди клиентов у меня их нет, сложно мне с ними сессии проводить). А в тёмно-синей — Алина, высокая, всего лишь чуть ниже меня, плоскогрудая, с короткой чёрной стрижкой и утончёнными чертами лица. Мне с ней всегда было проще, чем с Дарьей, — наверное, потому что она больше похожа на парня-подростка, нежели на женщину моих лет.       Я захожу и направляюсь в кабинет. За стойкой стоят два администратора в костюмах медсестёр: раньше у них были платья, но я поменял им униформу года три назад — подумал, так будет правдоподобнее и веселее как клиентам, так и мне на них смотреть.       — Админ один, ко мне в кабинет. — Только так их можно называть, никаких имён ни у охраны, ни у админов — они низшие в нашем коллективе; дальше по статусу идёт секретарь, её уже в отсутствие клиентов можно звать по имени, но самой представляться Инне по имени к клиентам запрещено. И сделано это не потому, что у нас тут БДСМ полным ходом, а ради их безопасности: они самые незащищённые и их чаще всего видят клиенты, могут найти и причинить вред; мы, конечно, тщательно выбираем клиентов, но страх за коллектив остается, и я должен нести ответственность, — по этой же причине им запрещено вести соцсети, максимум «Телеграмм» и «Ватсап».       — Да, Виктор Сергеевич, — заходит в кабинет девушка.       — Отпусти второго админа, охране скажи, чтоб принесли все пакеты и коробки из машины, разбери их, — спокойно объясняю, что ей сделать. — Сегодня Дарьи не будет, так что справимся со всеми втроём, — улыбаюсь ей, чтоб смягчить слова и вселить уверенность в том, что всё в порядке.       — Хорошо, это всё на сегодня? Я могу идти? — смущается девушка. На вид ей лет двадцать пять, я знаю её давно: старательная, на смены не опаздывает, всё делает правильно и ничего не путает.       — Нет, стой, передай Инне, пусть вызывает свою ошибку… новенького клиента пораньше: я хочу, чтобы она сама заключила с ним контракт. И не дай бог что-нибудь там запорет! Контракт должен быть у меня за полчаса до сессии для ознакомления.       У нас не принято, чтобы более низкая по статусу звонила старшей и говорила, что делать — для Инны это было унижением, даже не смотря на то, что она дружила с этой девушкой, — да и заключением контрактов с клиентами занимаются сами доминанты, но мне жутко не хочется тратить драгоценное время для отдыха на какого-то разбалованного наглеца, а Инну нужно хоть как-то наказать, так что пускай помучается немного.       — И да, за тридцать минут до каждого клиента проверяй, сплю ли я, и буди, если что. — В последнее время я сплю по четыре-пять часов в день и иногда вырубаюсь в перерывах между клиентами прямо тут, в своём кабинете, на кожаном диване.       — Я вас услышала, будет сделано, — ответила админ один.

***

      Я спал в своей комнате, не расстилая постели, прям так, в одежде: после эмоциональной встряски от осознания, что наконец-то я увижусь с ним, я не смог уснуть прошлой ночью, и сразу отрубился, придя домой после универа. Около восьми телефон издал звук. Протирая глаза, смотрю на экран: письмо. Очень быстро открываю его — сон как рукой сняло, — вчитываюсь и пытаюсь понять суть. Секретарь пишет, что мне надо приехать раньше, вновь указывает адрес и предупреждает, что если я еду на своей машине, то нужно указать госномер, чтобы проехать на парковку. Но я не вожу машину, хотя права у меня есть; я сам себе их купил, когда мне стукнуло восемнадцать, но водить не умею, да и купил я их за компанию: Димка давно мечтал водить, учил все знаки и правила, мог и сам сдать экзамен, но хотел «понтануться» перед пацанами, что он может купить права. Ну а я — что, лох, что ли, какой-то? — конечно, вместе с ним купил. Слава богу, мой отец об этом не знает, убил бы на месте, но ему нет до меня дела. Так, изредка встречаемся раз в три дня, то в столовой, то в холле дома: обзывает меня петухом из-за ярких вещей и волос по плечи — и на этом всё. А я из принципа не собираюсь обрезать шикарные вьющиеся белокурые прядки: я не виноват, что волосы у меня как у матери. И это единственное общее, что у нас с ней есть. Я скучаю по ней, а её вечно нет с нами: она владелица крупной сети ювелирных магазинов, часто бывает в разъездах и практически мне не звонит, а когда звоню я, она присылает СМС «Занята. Перезвоню позже», никаких там «люблю» и «целую». Даже когда она бывает дома, она любит проводить время одна и лишь изредка разрешает мне к ней присоединиться; в такие моменты она позволяет мне с ней выпить мартини, но это, скорее всего, опять потому что выпить больше не с кем. Но у моих холодных родителей есть один плюс — периодически они вспоминают обо мне и присылают мне деньги, правда, в основном почему-то по ночам; суммы сначала были незначительные, но с каждым годом они как будто индексировались. Тратить мне их особо некуда, я вообще, честно говоря, затворник, люблю дома сидеть, книжки читать, уроки учить, я отлично сдал ЕГЭ, хотя место в институте было давно куплено. Специальность, конечно, выбирал отец — «Экономика и Управление», туда же «сдали» и Диму, таким же способом, как и меня.       Дима и Яна, двойняшки, живут через несколько особняков от меня, дружим мы с детских лет. Они всегда были оторвами, учились плохо, уже в средней школе пили, гуляли по ночам, делали тату, прокалывали уши и другие части тела — всё всегда вместе, кроме, конечно, секса. Когда им было по четырнадцать, они договорились перед одной из вечеринок, что именно на ней оба лишатся девственности, конечно, каждый со своим партнёром, — так и произошло. Но в последнее время между нами тремя было всё сложно. Когда была пандемия и особо тусовок не было, Яна меня поцеловала, а через неделю выложила нашу фотку и написала «мой мальчик», — и всё, выбора у меня не осталось. Я хотел ей сказать, что отношусь к ней как к сестре, но как такое сказать человеку, с которым дружишь всю жизнь, я не понимал и, конечно же, осознавал, что если скажу, то всё, между нами тремя всё будет кончено. Не раз она пыталась уломать меня на секс, передёрнуть мне и даже сделать минет, но у меня какой-то блок к ней и всё тут, сам не знаю отчего. Яна ведь красивая, стройная, грудь не большая и не маленькая, ещё и ходит всегда без лифчика — не девушка, а мечта маньяка; и я понимаю, что все её хотят, а она со мной сюсюкается. И, конечно же, она всё рассказывает Диме, а тот в свою очередь выносил мне мозг так, что я ненароком его избегаю: «Когда ты трахнешь мою сестру? Ты понимаешь, что она выбрала тебя? Игорь, пора уже лишится девственности, что ты за неё цепляешься?» А я ни за что и не цепляюсь, просто не могу я вот так сделать это с Яной, привыкнуть мне ещё надо к тому, что мы пара.       Я отвечаю секретарю, что буду вовремя и приеду на такси. В ответ приходит: «я вас поняла». Смотрю на экран своего айфона: пять пропущенных и два сообщения в «Ватсапе».       Четыре пропущенных от Яны, одно от Димы.       «Брат, ты как? Сегодня у нас никого, мы всех отпустили на выходные, а родаки улети в Анталию. Будет туса, приходи!» — сообщение от Димы.       «Сладкий мой мальчик, ты куда пропал? Приходи сегодня к нам, у меня для тебя сюрприз, я думаю, он тебе понравится. Целую, твоя крошка» — сообщение от Яны. Бля, ну зачем она так: «Сладкий мой», «Твоя крошка» — фу, блин, я никогда ее крошкой не называл, и какой ещё сюрприз? Опять в койку будет тащить, тоже мне сюрприз!       Отвечаю обоим, что плохо себя чувствую и температура под сорок градусов, как у водки, скорее всего, заразен, поэтому мне очень жаль, как-нибудь в другой раз. Пофигу вообще, лишь бы не припёрлись ко мне.       Я иду в душ, моюсь, одеваюсь в домашнюю одежду: штаны с единорогами, махровые носки и серую футболку без рисунка. Спускаюсь вниз на кухню. Наша гувернантка меня кормит вкуснейшей пастой с фрикадельками, всё как я люблю, спрашивает, как у меня дела в универе, как с Яночкой. Я честно ей всё рассказываю, у меня от неё тайн нет. Она дает мне совет, что не стоит торопиться прыгать в койку, если не готов, и что нужно поговорить с подругой: если та правда меня любит, то поймёт, а если нет, то такова судьба. Блин, легко ей говорить. Я спрашиваю, дома ли отец, она отвечает, что в кабинете и просил не беспокоить; я говорю ей, что пойду на тусу к Диме и Яне и обещаю много не пить и вести себя хорошо. И убегаю к себе в комнату, счастливый как пятилетка, сам не зная почему.       Время близится к двенадцати ночи, я уже приоделся: чёрные джинсы с разрезами на коленях, белая футболка, белые кроссовки Найк, наверх серое пальто (я его не очень-то люблю, но надо выглядеть серьёзно). Искал чёрную или серую шапку, но такой не нашлось, — ай, надеваю розовую. Вызываю такси и отправляюсь в путь: ехать приходится не меньше сорока минут, непонятно куда за город.       Выхожу из такси, подхожу к массивным кованым воротам, нажимаю на домофон, гляжу, как на меня смотрит камера. Очень странно: я так долго этого ждал, но не нервничаю, я спокоен как удав, сам себе поражаюсь.       — Назовите своё имя и время записи.       — Э-э-э… Я Игорь, я был записан на два часа, но секретарь сказала приехать раньше, чтоб заключить контракт, — с растерянностью произношу. Не думал, что так будет, — обычно домофоны в домах ставят для формальности. Ещё эта камера за мной следит. Блин, надо было надеть тёмные очки.       — Минутку.       — Оке-ей, — протяжно говорю в домофон: хм, наверное, сверяют записи, а я уже слегка подмерзаю, на улице так-то декабрь месяц.       Ворота открываются, и я молча иду вглубь по дороге. Вижу огромный особняк из светлого кирпича, очень красивый, похож на пряничный домик; дорожка почищена, горят фонари по всей территории, зелёные ели и кустарники выглядят очень ухоженными. Подымаюсь уже по мраморной лестнице — блин, скользко так-то в летних кроссах, — держусь за перила, подхожу к двери и читаю: «Психологический центр «Быть собой». Что, блять? Куда я приехал? Не успеваю опомниться — открывается дверь и медсестра приглашает меня зайти. Я оглядываюсь: какая тут красота, мать моя женщина, как в музее! Пол из светлого мрамора, кругом канделябры и картины, статуи из чёрного мрамора и куча золотого цвета. Именно так я себе представлял вход в рай. Если это психушка, то я ненормальный!       — Игорь, я секретарь, следуйте за мной для заключения контракта, — говорит мне девушка ростом чуть ниже меня, сантиметров где-то сто шестьдесят пять, не более; лицо обрамлено длинными красными афрокосами, чёрные глаза с макияжем «смоки айс» и чёрная помада на губах. На ней строгое чёрное трикотажное платье чуть ниже колен, белый воротничок из кружева, а на ногах дорогие, видно сразу, чёрные балетки.       Медсестра мне помогает снять пальто и шапку, и я следую куда-то за секретарём.       Она заходит первая в кабинет и садится за стол, я сажусь напротив. Какой массивный классический кабинет — всё из дерева и из красного бархата, в дворянском стиле. Но несмотря на роскошь, он довольно маленький и компактный; на столе у неё ноутбук «яблочного» производства и ручка напротив моего стула.       — Игорь, вы знаете, что такое контракт?       — Да, — быстро отвечаю. Ну как я могу не знать? У меня мать — «бизнес-леди», и я учусь всё-таки на управлении и финансах. Глупый вопрос, конечно, да и зачем мне его задавать? Я сюда пришёл лишь посмотреть на этого Виктора и узнать, за что ему столько платят.       — Это очень хорошо. Обычно Мастер сам заключает контракт с клиентом, но сегодня Мастер доверил это право мне, а он, как полагается Мастеру, ознакомится и примет все договорённости, которые вы бы хотели прописать в контракте.       Она молчит и смотрит на меня уже неприлично долго, прям в упор, даже не шевелится: она что, ждёт, что я что-то скажу? Ну окей…       — Я не знал, что с собой надо приводить юриста, — говорю первое, что приходит на ум.       Девушка смеётся:       — Прошу прощения, контракт не имеет юридической силы, но он подтверждает, что ваши сессии с Мастером являются безопасными, добровольными и разумными. Давайте я вам позадаю вопросы, а вы мне поотвечаете, и, если будет что добавить, я добавлю, хорошо?       — Хорошо.       И она начинает говорить и говорить про то, что Мастера я должен называть только Мастером и никак иначе, пока тот не разрешит, и я не смею ему перечить или пререкаться с ним. Затем мне задают кучу вопросов.       Готов ли я к проникновению? Говорю: «Да». Может, он мне истории будет грустные рассказывать, чтоб я проникся?       Готов ли я к игрушкам и к их выкупу, чтобы они хранились тут и принадлежали только мне? Говорю: «Да». Надеюсь, мне дадут единорога — я люблю их, у меня вся комната ими обставлена.       Готов ли я к пробкам? Говорю: «Да, и спокойно их переношу». Ну зашибись, мы ещё и ездить куда-то будем? Как раз часов в шесть утра на МКАДе такая пробка будет, что в ней можно ещё и поспать.       Готов ли я к электро-практике? Хрен пойми что, но говорю: «Да».       Готов ли я к мумификации и шибари? Что-то, блин, интересное, поди, египетское какое-то, может, историю какую изучать будем? Говорю: «Да».       Спрашивает, люблю ли я ремни. Говорю: «Конечно, особенно толстые и с клёпками, так веселее».       Нравится ли мне разогрев, люблю ли я проколы? Я вообще уже ничего не понимаю и просто перебиваю её: «Девушка, мне нравится всё, я ко всему готов».       — Хорошо, я вас услышала, давайте ещё пару моментов уточним и подпишем.       Я соглашаюсь, мне кажется, это длится бесконечность. Не понимаю, зачем столько вопросов, если это просто «психушка»? Теперь мне понятно, почему столько за сеанс, но непонятно, почему их проводят ночью? Ладно, терплю дальше…       — Хотели бы вы прикасаться к Мастеру, если он вам разрешит?       — Д-да-а. — Ну не скажу же я, что морду хочу ему набить? Хотя я сначала думал, что Мастер — это проститутка, и очень хотелось вмазать ему за то, сколько слёз я пролил, когда узнал о его существовании.       — Хотели ли бы вы поблагодарить Мастера? — Она почему-то краснеет и смущается, создаётся впечатление, что она не договаривает.       — Девушка, я что-то не пойму, деньги для меня не проблема, я уже устал от ваших вопросов, я очень хочу попасть к Виктору! — уже психую и требую, чтоб всё закончилось.       — Вы хотели сказать «к Мастеру»? — опять улыбается.       — Да, лишь бы Мастер был Виктором! — уже прям закатываю глаза от допроса.       — Хорошо, я думаю, мы закончили, — она нажимает на печать и достаёт из принтера договор. — Подписывайте.       Я подписываю не глядя, потому что сколько можно ждать-то?       — Пойдёмте со мной, — и она ведёт меня на второй этаж и провожает до двери, открывает её ключом-картой. — Проходите в комнату, на кровати вас ждет коробка для приготовления к сессии, а в шкафу ваш костюм, через тридцать минут придёт Мастер.       Я захожу в комнату. Большая кровать, шторы задёрнуты, горит только ночник. Я открываю коробку — интересно же, что там, — и у меня пропадает дар речи: в ней лежат одноразовые клизмы, мирамистин, антисептик, флакончик с гелем для душа, одноразовая зубная щётка и паста и новая круглая мочалка. Зачем такой набор? Что я должен делать? Дверь в санузел открыта, захожу: там повешены махровые полотенца, как в лучших отелях. Что-то мне не по себе. Выхожу из санузла, открываю шкаф, вижу льняную белоснежную пижаму. Ну окей, пижаму я надену, но мыться не буду: я мылся, как проснулся дома. Если мне собрались делать массаж или ощупывать, я вполне чистый, не понимаю, зачем клизмы, — мне что, в анус смотреть будут? Блять, если будут, то я сбегу, что за психотерапия-то такая?! Переоделся, вещи так и оставил лежать на полу, где снял, — кому какая разница, всё равно это мне их потом надевать. Лёг на кровать, залез в телефон: сети нет, что за хрень? Глушат сигнал, что ли? Хотя, наверное, логично, чтоб не отвлекали звонки от транса и терапии. Ладно, фиг с ним, поиграю в телефоне.       Резко открывается дверь — точнее, её почти что выламывают — и ручкой ударяется об стену. Я вздрагиваю и крепко сжимаю телефон. В комнату заходит мужчина: высокий, статный, с атлетической фигурой, но не перекачанный — это видно через тонкую белую рубашку. Пара верхних пуговиц на груди расстёгнута и оттуда выглядывают короткие тёмные волоски — явно после депиляции. Брюнет, стрижка короткая, но сверху всё-таки волосы густые. «Я бы на его месте их гелем укладывал», — мелькает в голове. Прядка падает на тёмные, мрачные, как у дьявола, глаза. Он в чёрных брюках, ноги босые, а в руках ремень, сложенный вдвое, и он его сжимает крайне сильно: видно, как вены выступают на шее и в кулаках.       — Встать! — громкий приказ. Я подрываюсь и стою как вкопанный, роняя с перепугу телефон. Ноги начинают дрожать.       Мужчина обводит глазами комнату, и ему что-то явно не нравится. Взгляд его становится злым — ой каким злым.       — Собрал свои шмотки и съебался нахуй из моего дома! — орёт так, что у меня кровь в жилах стынет, так что и слово пикнуть не смею, — я такого крика никогда не слышал.       Накатывает лёгкая паника от этого голоса и взгляда хищника. Начинаю в спешке собирать вещи: штаны, футболку, носки. Боковым зрением вижу, как этот изверг ко мне подкрадывается — медленно, следя за каждым моим движением, — видимо, проверяет, чтоб всё забрал. Наконец я распрямляюсь с комом одежды в руках. Волосы лезут мне в глаза, но я не решаюсь их поправить, чтоб не уронить собранное добро. Поднимаю голову — и почти утыкаюсь в его грудь. Вижу, как она вздымается, слышу, как тяжело он дышит, чувствую лёгкий запах парфюма — смолистый-хвойный аромат с еле заметной примесью чего-то пряно-экзотического. Левой рукой он берёт меня за подбородок, давит пальцами так сильно, что я вскрикиваю от боли, и притягивает моё лицо к своему. Я вижу его оскал, густую щетину, пухлые губы, глаза, налитые кровью; мне страшно так, что кажется, я сейчас описаюсь как какой-нибудь пугливый щенок: в паху всё так и тянет, чтоб обоссаться прям тут ему на ноги, но тогда мне крышка. Из моих глаз сами собой льются слёзы, капая на сжавшую подбородок ладонь, а кожа на щеках начинает пощипывать от солёной влаги.       — Ты, видимо, сучонок, надо мной издеваешься, — смотрит глаза в глаза, а говорит прямо мне в рот: — Как ты смеешь требовать встречи со мной, приходить в мой дом и разбрасывать здесь свои вещи?       — Я… я… я… — пытаюсь вымолвить хоть что-то, но он держит челюсть так, что сказать ничего не получается: слёзы продолжают течь, а я даже шмыгнуть носом не могу, стою перед ним на носочках и чувствую, что весь мой вес он удерживает своей одной ладонью. Он очень сильный, а значит, если я скажу что-то не то, он точно треснет меня, а то и убьёт. Сжимаю вещи в руках всё сильнее, это единственное, что я в состоянии делать; я беспомощен, и мне очень страшно.       — Захотел сессии со мной? — ухмыляется и опускает руку. Я падаю вместе с вещами прямо к его ногам, всхлипываю, издаю какие-то истеричные звуки. Меня трясёт, как будто у меня температура под сорок. Он отступает на шаг. Я напуган, но поднимаю на него глаза, полные отчаянья и страха.       — Я разрешал на меня смотреть? — сразу прилетает мне оплеуха. — Вещи свои взял и положил в шкаф!       Моё лицо горит от пощёчины. Не понимаю, что происходит, но раньше никто меня не бил, даже в детстве. Я только пугался оттого, что меня могут ударить, а сейчас это случилось на самом деле. Мне не так больно, как я себе это представлял, но всё равно это было неожиданно, хоть я и понимал, что он может меня ударить; и страх не отпускает — оттого, что я не могу дать ему сдачи. У меня шок, чистый шок; в голове пустота, со мной никогда ничего подобного не случалось, я как будто проваливаюсь в бездну от непонимания ситуации и того, как правильно реагировать на неё.       Я собираю вещи дрожащими руками, подрываюсь с места, запихиваю их в шкаф как попало, закрываю дверь и замечаю то, чего быть не может: у меня стоит член! Какого хрена у меня стоит? Сейчас самый страшный момент в моей жизни, а у меня стоит! Я прикрываю ширинку руками.       — Руки убрал! — резкий крик.       Быстро вытягиваю руки по швам. Глаз не поднимаю — слишком страшно, — голова опущена так, что подбородок вжимается в грудь, губы дрожат. Я всхлипываю, слёзы продолжают капать прямо на льняную рубашку, кулаки сжаты так, что ногти впиваются в ладонь.       Мне кажется, проходит вечность, пока я так стою, — полная тишина, и только я всё плачу тихо и шмыгаю носом. Я хочу, чтобы это кончилось, но боюсь даже слово проронить. Я не понимаю, почему его слушаюсь, почему не кричу и не убегаю, почему не даю сдачи. Я пришёл задавать ему вопросы, а вместо этого просто подчиняюсь, лью слёзы и испытаю возбуждение оттого, что какой-то незнакомый мужик полностью мной владеет. Какой же я трус, какой же я жалкий! Но самое странное: мне сейчас хоть и стыдно за свой стояк, мне не стыдно делать всё, что он скажет, — то ли инстинкт самосохранения сработал, то ли я просто пресмыкающееся.       — Упор лёжа!       Я сразу ложусь на пол, выполняю команду без единой секунды на размышление. Из груди вырывается жалобный стон: слишком резко упал и головка члена ощутила весь мой вес. Мне больно, но приятно, твою мать, мне приятно! Мне хочется потереться о пол, чтобы снять напряжение, но слишком страшно даже шелохнуться.       — Выпрями руки над головой, — уже спокойнее командует изувер. Я подчиняюсь, и мой вес ещё сильнее давит на пенис. Дыхание сбивается, я опять издаю стон, короткий и высокий, похожий на писк.       Он подходит к моему вытянутому телу, и уверенно, по-хозяйски ставит ногу на ягодицы. Я сразу их сжимаю.       — Быстро расслабился!       Я глубоко вдыхаю ртом и, как могу, расслабляюсь.       — Хороший мальчик.       Голос звучит неожиданно мягко. Я и так в полном шоке, но такой тон кажется ещё страшнее: моё сердце колотится так, что ещё чуть-чуть — и разорвётся. Мужик пальцами ног начинает массировать мои ягодицы. Мне становится жутко, но я стараюсь не зажиматься, иначе мне кранты. Я чувствую, как мой член всё больше и больше набухает, лобок уже весь мокрый от смазки; я теку и против воли издаю какие-то непристойные стоны — мне стыдно, но плевать, я хочу кончить, мне это нужно, а потом пусть хоть выкинет с окна.       — Умница, — почти ласково мурлычет этот извращенец. Неужели ему нравится меня топтать?       Следующее, что я чувствую — как палец его ноги приподнимает рубашку пижамы. Затем он поддевает пальцами резинку пижамных шорт и опускает их по ягодицам всё ниже и ниже, пока мои полупопия не обретают свободу. Я тут же ощущаю мурашки на моих бёдрах и невинной попе. И только я хочу как-то шелохнуться, его нога возвращается на низ спины и придавливает сильнее; я глухо стону, когда воздух покидает мои лёгкие.       Единственное, что я могу в таком положении, это скосить глаза вверх и увидеть, как Мастер — я внезапно вспоминаю, как называют местных специалистов, — замахивается ремнём, слегка наклоняется и ударяет им по моим ягодицам. У меня перехватывает дыхание, я издаю протяжное «а-а-а», но не криком, как хотелось бы, а почему-то вздохом. В ушах слышу биение своего сердца, в глазах темнеет, но вырываться даже мысли не возникает, хочется продолжать так лежать. Удар мне понравился, не знаю почему, он самый первый за все мои девятнадцать лет, но он мне понравился, я чувствую жжение кожи и уплываю. Мне уже пофигу на свой член и на желание кончить — но ещё несколько таких ударов, и я кончу по-любому. Просто потому, что меня первый раз бьют и обращаются со мной как с куском говорящей — точнее, мычащей и стонущей — плоти.       — Зачем пришёл? — отрезвляет меня его крик.       — П-п-поговорить… — шепчу, с трудом переводя дыхание.       — Со мной не разговаривают, — цедит он сквозь зубы.       Замах и ещё один удар по заднице, мой стон и дрожь по всему телу.       — Откуда про меня узнал?       — От отца, — надрывный тихо хнычу. Не могу особо говорить, не сейчас, я слишком возбуждён, я слишком завишу от его действий.       — Про меня родители не рассказывают, — вновь недовольно возражает мой мучитель.       Замах, ещё один удар по уже, наверное, красным полупопиям, и очередной пошлый стон — я не специально, это само из меня рвётся. Он наклоняется и шепчет:       — Ты только дышать не забывай, лживый кусок говна, — грубо и тихо, и в то же время нежно, так, что внутри всё замирает от непонятного восторга.       Ещё несколько ударов — и моё тело словно превращается в лужу расплавленных костей и плоти. Пытаюсь дышать, как мне приказали, но воздух почти не попадает в лёгкие.       Давление ступни исчезает, и я скулю, с невольным разочарованием догадываясь, что экзекуция окончена: задница горит, но мне это приятно, ещё чуть-чуть, и я бы точно кончил — мой член так хорошо из-за всех этих манипуляций тёрся о пол и льняные шорты.       — Встать! — командует Мастер, и я немедленно исполняю приказ. Помню — глаза не поднимать, смотрю вниз и вижу, что у него на брюках огромный бугор — у него тоже стоит. Я ужасаюсь, а в голове кружится одна мысль: «Не ёбнись в обморок, не ёбнись!».       — Смотреть в глаза! — И я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Открываю рот, чтобы глотнуть немного воздуха, а он берёт мой член, всё ещё прикрытый шортами, и прямо через ткань грубо его мнёт. Я вскрикиваю, мне больно и сладко, я вижу в его расширенных зрачках своё отражение и понимаю, что он кайфует от меня. Я снова вскрикиваю и изливаюсь, мои глаза закрываются, и я понимаю, что теряю сознание. Мне ещё никогда не было так хорошо.