Дорогая шлюха

      Я проснулся в субботу ближе к обеду. Настроение было петь песни и танцевать сальсу под лучами луны. Произошедшее вчера со мной помнил обрывками и по большей части смутно. Возвращение домой стёрлось из памяти начисто, но зато картины того, как этот то ли психолог, то ли психиатр на меня орал и тёр мой пенис через шорты, отпечатались в моём мозгу самыми яркими красками. И чувства стыда почему-то эти воспоминания не вызывали. Странно, конечно, и как-то непохоже на меня, но я старался не думать об этом. Выходные я провёл за подготовкой ещё к одному зачёту: если в начале декабря всё сдать автоматом, то про экзамены в январе можно забыть. А я не люблю ходить на экзамены, это сплошной стресс для моей психики.       В понедельник я пришёл на очередной зачёт уже по социологии, увидел Диму и потянулся за объятиями, чем вызвал у него шок.       — Ты чё припёрся, ты же болеешь! — возмутился друг.       А я и забыл, что отмазался от него и Яны своей придуманной болезнью.       — Ой, да мне уже лучше.       Мне кажется, он не поверил, — ну и ладно, главное, что я о том вечере не жалею. Единственное, что начинает меня пугать — это сны о Викторе, как он шлёпает меня по заднице и жамкает мой ствол. Последующая неделя принесла мне, помимо социологии, два автомата и три зачёта; ещё пара предметов — и о сессии можно забыть. Только вот слово «сессия» у меня теперь ассоциируется с мужчиной с ремнём. На выходных мои друг и девушка позвали меня на авто-пати; идти не хотелось, но отмазки не принимались, так как в прошлые выходные я якобы болел и у них возникли большие сомнения по этому поводу.       — Сладкий мой, давай уже сунь пальчик мне в трусики, я вся уже намокла, — шептала мне Янна на заднем сидении машины. Она сидела на моих коленях и тёрлась о меня, как вшивая кошка о дерево.       — Ян, давай не сегодня, у меня правда голова болит.       — Милый, ну ты чего, давай ручку, я покажу, как надо, — она берёт мою руку и тащит себе под юбку.       — Прекрати, мне неприятно, — вырываю свою руку из её не по-женски твёрдой хватки.       — Ах, неприятно? Мне, значит, приятно полгода не трахаться, а ему неприятно меня трогать? Ты чё, блять, гей, что ли? — кричит на меня, чуть ли не психуя, но не слезает с колен.       — Да почему гей-то? Просто не хочу, — закатываю я глаза, только чтоб на неё не смотреть.       — Тогда в чём дело? Я трахаться хочу, а ты ломаешься! — она выставляет руки, упираясь о спинку так, что моя голова между ними, а её грудь трётся о мою толстовку.       — Яна, я не готов, правда! Как ты этого не понимаешь, это ты спишь со всеми, а я не такой! — говорю тоже уже психованно. Видимо, истерия заразна.       — Я не сплю со всеми! Я тебя хочу! — Она убирает руки, и секунд двадцать мы молчим; я смотрю, нахмурившись, куда-то в сторону, а она всё так же ест меня глазами.       — Ладно, милый, не психуй, я сейчас помогу тебе от твоей головной боли. — Спрыгивает с колен и расстёгивает ширинку. Пытаюсь поймать её руки, но она настырная, лезет в мои трусы, трогает мой расслабленный пенис. — Ничего страшного не будет, я помогу ему встать, успокойся, — она многообещающе улыбается.        Меня начинает потряхивать, и мне ни капельки не приятно. Я вижу, как её губы приближаются к головке члена, и я, сам от себя не ожидая такого, кричу на всю машину:       — Не трогай меня! Я гей!       Немая сцена. Я замираю в шоке от того, что только что выкрикнул. Яна поднимает глаза и долго, недоумевающе и почти жалобно, смотрит на меня. Похоже, из глаз её вот-вот польются слёзы. Затем она хватает свою куртку и выскакивает из машины. Я секунд десять прихожу в себя, застёгиваю ширинку, надеваю куртку, неуклюже выбираюсь наружу. Я не знаю куда бежать, бросаюсь ко всем, спрашиваю, видели ли Яну, но она как сквозь землю провалилась. Я так и не нашёл её в тот вечер.       Всю следующую неделю я почти не сплю, меня всё время подташнивает, я хожу как зомби в универ, но ни Димы, ни Яны не вижу. Дима не приходит на зачёты, я пишу и ей, и ему, но ответов не получаю. Ближе к пятнице я звоню Яне. «Телефон абонента выключен» — она меня заблокировала, блять! Обидно до слёз. Зачем я ей такое ляпнул! Виню себя, я просто идиот, надо было попробовать хотя бы, но как вспомню, как она об меня тёрлась… Нет, я больше не мог терпеть: полгода она меня пыталась затащить в постель, а я отбрыкивался. Но мне всё равно тошно от себя и от того, что сделал.       В пятницу мне ставят последние автоматы — из жалости, лишь потому, что я хорошо учился. Всё, сессии для меня не будет. В субботу я набираюсь смелости и иду домой к Яне и Диме. Мне страшно, но ещё страшнее, что я их потерял; мне страшно, что они всем расскажут, что я гей, а я ещё сам не понял, гей я или нет. Может, дело чисто в Яне, может, я просто её не хочу, потому что она мне как сестра? Но, блять, с сестрами не сосутся! В голове каша. Стучу в дверь.       — Игорёшка, привет, — открывает мне мама моих друзей. Она в шёлковом халатике с открытым плечиком, от неё разит алкоголем, в руке изящный фужер с чем-то, а улыбка до ушей. — Я тут слышала, ты геем заделался?       У меня отвисла челюсть. Они ей уже рассказали! Я в ступоре, сердце бьётся в три раза сильнее.       — Мам, иди в дом, — Дима её отпихивает и выходит на крыльцо, в одной футболке и шортах до колен, захлопывает дверь, и мы остаёмся вдвоём. — Зачем пришёл? Сказать, что не Яну хотел трахнуть, а меня? — цедит он презрительно. И ведь ни капли юмора в его словах нет.       — Мне нужно поговорить с Яной! — кричу, потому что уже не могу сдерживаться, я сейчас разревусь как девчонка.       — Ей не о чём с тобой говорить, и мне тоже. Забудь, что знаком с нами! Ещё раз придёшь, и я не побоюсь о пидора руки замарать! — Он произносит всё это, как будто мы и не были друзьями никогда, презрительно и жёстко.       — Ты что такое говоришь? Мы дружим с детства, вы меня знаете, мы в один горшок ссали! Вы не можете так! ЯНА, ПОГОВОРИ СО МНОЙ! — я кидаюсь на него, ору в надежде, что Яна услышит.       — Съебись отсюда! — он отпихивает меня. — Не приближайся ни ко мне, ни к Яне, ни к нашим друзьям! Решил быть пидором вместо того, чтоб быть с моей сестрой? Вот и иди ссы в один горшок с пидорасами! А нам ты больше никто! — Толкает так, что я падаю с лестницы, а он возвращается внутрь и захлопывает за собой дверь.       Я ударяюсь копчиком и затылком о холодные ступени, у меня истерика, я реву и захлёбываюсь, как ребёнок, подскакиваю и бегу прочь. Хочется скрыться от них где-нибудь подальше, но живём мы рядом, так что далеко убежать не получается. Возвращаюсь домой, запираюсь в своей комнате и реву всю ночь и весь следующий день.       В понедельник я прихожу на пару, сажусь как обычно, Дима заходит в аудиторию и идёт к парням на последние трибуны. Всю пару я слышу, как они хихикают: я понимаю, что они меня обсуждают. Слёзы сами собой опять текут из глаз.       — Игорь, что с вами? — спрашивает преподаватель.       — А у него просто месячные! — кричит кто-то с задней парты.       Я не выдерживаю, хватаю свою тетрадь и сумку, отталкиваю препода и выбегаю из аудитории. Покидаю универ с такой скоростью, что не помню, как одеваю куртку и выскакиваю на улицу. Даже не заметил, как оказался, наверное, километрах в пяти от универа. Когда понял, где я, вызвал такси и поехал домой — не хочу звонить нашему водителю, не хочу лишних вопросов, как и почему. Я ничего уже не хочу. Просто хочу, чтоб ничего этого не было, чтоб я тогда дал отсосать Яне и всё бы продолжалось своим чередом.       Возвратившись домой, сталкиваюсь с мамой у входа: она собирается выходить из дома с чемоданом.       — Мам, я так скучал, — кидаюсь ей на шею.       — Я тоже. Я не хотела, чтоб ты меня вот так застал в дверях, ты же должен быть на паре?       — Да занятия отменили, — вру, чтобы не беспокоить её. — А ты куда? Ты же только вернулась! Опять улетаешь куда-то?       — Милый, мне надо с тобой поговорить, давай присядем тут на софе. — Она держит меня за руку, и мы садимся с ней друг напротив друга. — Как ты уже знаешь, мы с твоим отцом разводимся.       — Да, но, мам…       — Милый, дай договорить, мне правда сейчас сложно, — перебивает меня и смотрит мне в глаза. — Нас с твоим отцом долгие годы ничего не связывает. Всё, что у меня останется после развода, — это то, во что я одета; вся моя империя — это его деньги. Пока у меня есть возможность уехать из страны и сохранить себе хоть что-то, я это сделаю; развод пройдёт без меня, все мои карты и счета будут заблокированы, а я не смогу вернуться к той жизни, которую вела до замужества. — Она смотрит на меня и слегка улыбается, чтоб не заплакать. — Твой отец о тебе позаботится, я знаю; ты необычный мальчик, и я всегда буду тебя любить, но дай мне уехать, и когда я встану на ноги, я обязательно заберу тебя к себе! Но тебе надо доучиться. — Я сжимаю её руку всё сильнее и сильнее, не особо понимаю, что она говорит, но осознаю, что она сейчас уйдёт. — Я не смогу с тобой какое-то время связаться, мне надо сделать так, чтобы он меня не нашёл и не смог навредить мне, но поверь, тебя он любит и не причинит тебе боли. Прости меня, что не всегда была рядом и не ценила время с тобой, мне его будет не хватать. Я очень тебя люблю и прошу, не говори мне ничего.       Она встаёт, отпускает мою руку и целует меня в лоб, ёрошит мои волосы и нюхает их — наверное, чтоб запомнить мой запах; я обнимаю её и хлюпаю носом. Она разворачивается, берёт чемодан, и я слышу, как шпильки стучат по полу, а потом — хлопок дверью. Негромкий звук кажется мне грохотом отдалённого взрыва: в моём мире «сказочных единорогов» всё рухнуло.       Последнюю неделю перед новым годом я провёл дома. В универ мне незачем ходить, я всё сдал, а слушать, как за моей спиной смеются, нет сил. Возможно, после сессии всё уляжется и забудется, хотя не думаю. Всё, что у меня осталось — это учеба, но только как я буду на неё ходить с таким позором — непонятно. За три дня до нового года отец отпускает всю обслугу, и я чувствую себя совсем одиноко: так меня хоть кормили регулярно и было с кем парой слов переброситься, а теперь нет смысла даже из комнаты выходить. Честно говоря, жить не хочется, но мыслей о самоубийстве нет. Я очень худой парень, и, если мне не поесть недельку, думаю, жизнь сама покинет меня. Значит так тому и быть.       Тридцать первого декабря утром я получаю от отца сообщение: «в 18:00 в гостинице Метрополь, ресторан «Савва», будем вдвоём». Сначала я подумал, что он ошибся номером, но ближе к обеду он позвонил и сказал, чтобы я не опаздывал, у него есть что отметить, а потом я могу идти к друзьям. Я угукаю в ответ. Я совсем не хочу его видеть, у меня запутанный клубок чувств к нему. С одной стороны, я его боюсь: он всегда был холоден ко мне, и это взаимно; с другой стороны, я зол на него из-за матери; ну и в-третьих, мне и так паршиво от того, что я, скорее всего, гей — хотя, может, я поторопился с выводами, в общем, не знаю, — в любом случае, не хочу слушать в свой адрес от него шуточки, что я «петушок».       Я приехал на такси, зашёл в ресторан, назвал имя отца, и меня провели к его столу. Ресторан с непринужденной остановкой, много света, серые диваны и колонны — просто и со вкусом. Он знал, что я не буду надевать костюм, поэтому и выбрал этот ресторан — и не прогадал. На мне чёрная толстовка и тёмно-синие джинсы, а на ногах любимые белые найки. На нём же, как всегда, классический костюм, на этот раз тёмно-синего цвета, и белая рубашка без галстука.       Когда я как бы встречался с Яной, она почти каждую неделю тащила меня в ресторан. Ей это нравилось, хотя я предпочитал посидеть в макдаке или КФС. Несомненным плюсом нашего недоромана было то, что сейчас я не чувствую себя совсем уж инопланетянином.       — Поздравляю! Ты первый раз в жизни не опоздал, — отпивая из винного бокала, с ухмылкой произнёс отец; на тарелке у него лежал какой-то сырой фарш, политый соусом и украшенный зеленью, — кажется, это блюдо называется тартар.       — Я тоже рад тебя видеть, — без энтузиазма отвечаю я, пролистывая меню, оставленное любезным официантом, и рассеянно отмечая про себя, что сырой фарш действительно оказался тартаром из оленины. — По какому поводу встреча?       — Сначала закажи еду.       Отец подозвал официанта, и я почти наобум сделал заказ: оливье из осетрины и цыплёнка, бутылку белого вина и стейк из палтуса. Отец заказал бутылку односолодового виски и ростбиф с трюфелем.       — Этот год был непростым для меня и моей компании… — Он начинает увлечённо рассказывать о том, какой он молодец, и про своих партнеров по бизнесу, и сколько всего они добились (про мать ни словом не обмолвился, сука), а я молчу и киваю.       Минут через пять приносят и наливают вино; я медленно, но уверенно его пью и с каждым глотком всё хуже слышу обращённую ко мне речь. Смотрю на отца и не понимаю, что в нём мать нашла? Неужели это был брак только по расчёту? Он не слишком высокий мужчина, не качок, похож на невысокий шкаф, гладко выбритый, с залысинами на голове. У него никогда особо не было времени на семью, его время — это деньги, большие деньги, на что демонстративно намекают дорогущие часы на запястье.       Приносят салат, я ем его не спеша, а когда доедаю, осознаю, что выпил полбутылки, даже не заметив этого. Мне надоедает слушать монолог отца, и я перебиваю:       — А как же мама?       Он смотрит на меня, и первый раз за несколько лет я вижу его улыбку, искреннюю и живую.       — Хм, а что мама? Её больше нет с нами.       — В смысле, нет с нами? — Внутри что-то оборвалось, по телу пробежался неприятный холод.       Приносят горячее, и отец преспокойно принимается за трапезу, не замечая моего состояния.       — Она сбежала, как последняя сука! Пусть бежит, шавка, дальше, посмотрим, как она без денег выживет! — отпивает и продолжает: — Сегодня у меня с этой шлюхой состоялся официальный развод, а ровно в восемнадцать ноль-ноль все её счета заблокированы!       Он смеётся и улыбается, он искренне рад происходящему, мои же глаза наливаются кровью, руки сжимаются в кулаки. Отец кидает на меня взгляд:       — Ой, да не переживай ты так, ничего страшного с ней не случится, пойдёт пиздой своей торговать…       — Хватит! — кричу на весь ресторан, перебивая его. Отец замолкает, улыбка сползает с лица, а я готов ему врезать, и мне плевать, если он врежет мне в ответ.       — Опа, а что-то в тебе всё-таки есть и от меня: голосок-то прорезался и яйца выросли! Горжусь, сынок, горжусь! — и выпивает залпом остатки в бокале.       — У меня давно яйца выросли, интересовался бы мной — знал бы это! — Я тоже отпиваю. — И не смей при мне так выражаться о матери!       — А то что? — издевается он.       — А то, что я знаю, кто такой Виктор! — Я почему-то решил, что смогу манипулировать отцом.       Он поперхнулся новой порцией виски.       — Что ты, щенок, знаешь? — злобно шипит, придвигается ко мне, а я к нему.       — Я знаю, что ты ходишь в эту психлечебницу, где практикует Виктор! Я тоже там был. — Мне кажется, я иду с козырей, ведь он не хочет, чтоб все узнали о том, что он псих и лечится в подобном месте.       — И что? Нравится мне иногда быть нижним в интиме, и что с того? Знаешь, сына, мы уже не в девяностых, и всем плевать, как и с кем ты развлекаешься! Тебе-то, петушок, должно быть это знакомо, — смеётся опять, а я осознаю, что я не всё понял про Виктора и его заведение.       — О чём ты говоришь? — опять плюхаюсь на стул.       — Да то, сына, и говорю, что Виктор профессиональный доминант, который искусно причиняет боль, но, в отличие от тебя, меня он не трахает! Любопытно, как вы познакомились? — задается вопросом и кайфует от моей глупости.       — Никто меня не… трахает… — запинаюсь от стыда и злости. — А наше знакомство с Виктором — не твоё дело!       — Ммм… Интересно, и зачем тебе ходить в БДСМ-дом? Говорил же твоей мамаше, что ремня тебе не хватает, может не таким голубчиком бы стал. Ну да ладно, что было, то было. — Отец отпивает свой виски так, как будто пьёт воду.       — Заткнись! Тебя вообще не касается, зачем мне туда ходить! Всю жизнь об меня ноги вытираешь! Хочешь знать, с кем я сплю? — шиплю я, словно змея, готовящаяся к броску.       Я приподнимаюсь со стула и, упираясь ладонями о край стола, нависаю над ним. Несколько секунд молча смотрим друг другу в глаза. Его взгляд полон ехидства, а мой — злобы и обиды. Я устал, я вымотан, я так больше не могу — видеть его, разговаривать с ним и делать вид, что всё нормально. А отец как ни в чём не бывало салютует мне бокалом в знак того, чтобы я продолжил говорить.       — Так вот, милый папочка, как ты знаешь, я встречался с Яной, и ни с какими мужиками я никогда не спал. Да и если соберусь, это тебя то-о-очно не касается!       — Так зачем тянуть? Попроси Виктора, и он тебя трахнет! Станешь настоящим петушком, чтоб я не просто так тебя так называл… Ах, тебе, наверное, не хватает денег на его услуги, да, сынуля?       — Да пошёл ты нахуй! И деньги свои засунь в жопу! — я отталкиваю от себя стол и, не оборачиваясь, направляюсь в сторону выхода.       — Тогда вали вслед за своей мамашей и домой не возвращаться, петух ублюдский! — кричит он мне вдогонку на весь ресторан. Посетители смотрят на меня и на него, я ускоряю шаг, злость кипит, глаза наливаются слезами…       Выхожу из ресторана и не понимаю, куда мне деться. Я потерял всё: друзей, мать, дом и, скорее всего, деньги отца; мне некуда идти и никому я не нужен. Я в гневе от своей глупости — я точно идиот, который даже не может распознать «блядский дом» и «дорогую шлюху» в виде Виктора. Но что я должен был думать? Мужчину «лёгкого поведения» этот «Мастер» напоминал меньше всего, а БДСМ, о котором я имел очень смутное представление, ассоциировался у меня с плётками, веревками, кляпами и всё в таком духе. Нет, ремень, который я почувствовал на своей заднице, не оказался достаточным намёком, чтобы повести мои мысли в правильном направлении… И я вроде как не был настолько наивен, чтобы не догадываться, что психологи не хватают своих клиентов за интимные места, да и не орут на них. Но кто их знает, этих психологов? Я пытался вспомнить, какие вопросы задавали мне при заключении контракта, и пришёл к выводу, что в том заведении применяются нетрадиционные методы психологической помощи. Так что я предпочитал думать, что со мной провели что-то вроде шоковой терапии, но я неадекватно среагировал, а «Мастер» сориентировался и, так сказать, действовал в соответствии с обстоятельствами. Типа как пожалел меня, убогого… Хотя всё же приятнее было думать, что я ему понравился и он решил ради меня отойти от правил. Я ведь видел, ему это тоже доставляло удовольствие!.. Блять, я на него дрочил весь месяц в перерывах между приступами жалости к себе, что всё медленно, но верно теряю. Я думал, что запишусь к нему на сеанс и расскажу, как мне хреново, а он посочувствует мне и влюбится в меня. Это единственное, что придавало сил вставать с кровати, но теперь всё, больше мне точно незачем жить. Виктор — не психолог и даже не проститутка, он тот кто «причиняет боль». Мои детские мечты умерли, а единороги сдохли.