Дорогая шлюха

      Когда Виктор вышел из кабинета, я больше не мог стоять на ногах. Я упал на пол и тут же всхлипнул от боли.       От боли тела, от боли в душе, от боли в разбитом сердце. Услышав, как огромная входная дверь захлопнулась и через несколько секунд раздался писк включаемой сигнализации, я осознал — он оставил меня. Я до последнего не верил, что он уйдёт. Все сдерживаемые чувства разом прорвались: я орал и выл, из моей груди вырывались звериные крики, солёные слёзы не могли уже течь ручьями, но продолжали капать, причиняя боль коже. Кое-как собравшись с силами, я смог дотянуться до бутылки воды, но дрожащие руки пролили большую часть на меня. Я откинул бутылку в сторону. Злость и обида брали своё, я ненавидел себя, Вика, весь мир. Я придвинулся к боковине стола и взялся за голову, пытаясь вырвать себе волосы, чем только добился того, что ударился затылком об дерево. Боль начала меня вразумлять. Я понял, что истерика мне сейчас не поможет. Попытался встать — ноги не слушались, тряслись, как и руки, но в конце концов мне удалось сделать это.       Первым делом я включил свет. Глаза, что и без того болели от слёз, этому не обрадовались, но так мне и надо. Затем я взял мазь. Поморщив нос и засунув свою гордость куда подальше, я открыл банку, набрал крема пальцем и опять всхлипнул, вспоминая произошедшее. Прикасаться к себе не хотелось, но выбора особо не было. Сначала я помазал ягодицы, хотя они почти уже не болели, потом со вдохом притронулся к сфинктеру. Понял, что сначала надо было бы сходить в душ. Отложил мазь, достал из пакета чёртов бургер и за несколько укусов проглотил его. Челюсть, конечно, не сказала мне спасибо, так как боль в ней была всё ещё адская. Потом я насколько мог быстро оделся, что было трудновато, но я больше не хотел себя жалеть, хватит с меня.       Я вышел из кабинета с гордым видом, словно я был сейчас не подстилкой, брошенной, как использованная тряпка, а победителем поединка, который только что трахнул поверженного соперника и великодушно позволил ему унести ноги. Добрался до процедурной, накапал валерьянки в пластиковый стакан, выпил её вместе с таблеткой «Нурофена». «Ну всё, должно стать легче» — подумал я и устремился наверх, в комнату, с которой всё началось. Я мог выбрать другую комнату, но решил, что хочу спать именно в этой. Я знал, что по всем коридорам установлены камеры, и не собирался доставлять ему довольствие любоваться моей немощностью. Я не взялся за перила лестницы и не подал виду, что мне больно подниматься, — к слову, боль была ужасная, словно не член побывал у меня в жопе, а осиновый кол. Вот же я придурок, хотел, чтоб он меня трахнул. Правильно Вик сказал: «никчёмное существо». Таким я и являюсь.       Добравшись до душевой, я включил тёплую воду и опять начал реветь словно глупый мальчишка. Только когда ягодицы начали гореть, я осознал, что тёплая вода — это не то, что мне сейчас нужно, и добавил холодной. Взял мочалку и гель — и положил обратно. Мне было противно и мерзко от самого себя. Я чувствовал себя телом, ничтожным телом, которое могут взять и обездвижить, и делать с ним, что захотят. И сейчас необходимость прикасаться к этому телу вызывала у меня отвращение. Не так я всё хотел, ни так я себе всё представлял. Нет, я не оправдываюсь, мне нравилось с ним «играть». Когда он бил меня ремнём или связывал верёвкой, я чувствовал его заботу, внимание и любовь ко мне, я полностью доверял ему, а он чувствовал грань. Но то, что случилось сегодня, — это было отвратительно. Меня лишили свободы, мне заткнули рот, моё тело не принадлежало мне. Да, я кончил, но это чистая физиология: ещё бы не кончить, когда тебе надрачивают и тыкают в точку, от которой у тебя искры в глазах. Но его презрительные слова и его желание лишить меня права говорить и хоть как-то попытаться оправдаться что-то сломали во мне. Мне больно больше не от того, что в меня вставили огромный член, а от того, что у меня отняли надежду, что я самый важный для него. Не думаю, что так проявляется любовь. Глупо было верить, что он сможет меня полюбить. Я просто его вещь, не более.       «Захочу бить — буду, захочу оставить тебя здесь — оставлю, захочу трахнуть — трахну». Эти слова застряли у меня голове. Были ли они действительны только в рамках сессии или это мысли о его настоящем отношении ко мне? Мне нравилось, что он решал все мои проблемы, но у всего должны быть границы. Я не думал, что услышу от него когда-нибудь подобное. Я же его мальчик, его дьяволёнок, как я стал вдруг ничтожеством, пустышкой?       Я бы всё понял, если бы после он обнял меня, успокоил, поцеловал. Но нет, он оставил меня словно использованную игрушку или девайс тут, в доме. Как будто я часть местного реквизита. Я наивно полагал, что могу рассказать ему всё, и он поймёт. Да, я виноват, не говорил про прогулы, но зачем? Это пустяк! Я и так всё закрою без проблем. Почему он не мог просто поговорить со мной, я бы всё объяснил. И вот ещё вопрос, кто сдал меня? Деканат? Староста? Или Яна? Нет, Яна не могла, у неё нет его номера, встреча назначена через меня, и будет она только завтра. Дима? Ему то зачем? Нет, точно не мог. Остаётся деканат и Ира.       А ещё меня удивляет сам факт, что он мне не доверяет. Уже месяц как он не спрашивал про учебу, а тут вот забеспокоился вдруг. Не думаю, что его волнует в принципе моя учеба, мне кажется, он просто искал повод показать свое отношение ко мне. Я тупой, думал, что приручил его, как я мог так думать? Я думал, ему хватает того, что между нами, мне казалось, ему нравится со мной «нежничать». Наивный я, конечно. Я же знаю, с кем он работает — с самыми извращенцами, за которых никто не берётся.       Недавно был клиент, постоянный Инны, с запросом «хочу розги». Конечно, Инна отказала — такое никто не практикует. Я стал у всех спрашивать, кто может «удовлетворить» клиента. За что, конечно, получил выговор от Вика, что мы такими «грязными вещами» не занимаемся. А сам через пару дней подошёл ко мне и сказал, чтоб я назначил встречу, а сам поехал за розгами. Потом три дня держал их в ведре с солью, чтоб заразу клиенту не занести. Может, он думал, что никто не заметит, с каким блеском в глазах он ждёт этой встречи, оправдываясь: «Ну куда деваться, не терять же клиента, лучше мы, чем какие-нибудь «домушники»? Я всё заметил, но, как всегда, не придал значения. А зря. Ему явно меня мало. Хотя он меня уверял, что работа — это просто работа, а я для него значу гораздо больше, сегодня я увидел его истинное лицо.       Я вышел из душевой, так ни разу к себе и не притронувшись, обтёр тело полотенцем, довольно быстро и поверхностно. Открыл шкаф и увидел костюм для клиента. Моментом обрушились воспоминания о первой встрече. О том дне, когда я не знал, кто он и чем занимается. Я просто хотел устроить ему скандал, полагая, что он спит с моим отцом. Я ведь и правда так думал, когда в кабинете отца нашёл бухгалтерские документы и распечатки истории переводов с личной карты. И зачем я в них полез? Я вообще не имел права входить в кабинет, обычно он закрывал его на ключ. Но в тот день меня заинтересовал «Капитал» Карла Маркса: я знал, что у отца есть эта книга, и пошёл к нему в кабинет. Был выходной и обычно отца можно застать там за работой: трудоголик до мозга костей. Но дверь оказалась открыта, а его не было. Я заметил листы и завис на них, забыв о трудах гения. Особенно заинтересовала распечатка и строчка, повторяющаяся каждую неделю. Сумма почти всегда одна и та же, пятнадцать тысяч, иногда на десять или пять тысяч больше, но в основном пятнадцать. Мне тогда показалось странным, что переводы были не на номер телефона, а на счёт, и везде сопровождались комментарием «Виктор, спасибо». Конечно, я сразу предположил, что этот загадочный Виктор — проститутка. Но приехав в дом, я изменил своё мнение и решил, что он психолог. И то, и другое оказалось неверным.       Увидев эту «пижаму», я вспомнил страх, который охватил меня тогда до спазмов в животе, его глаза, полные злобы и оскал дикого животного, готового порвать меня на кусочки. Однако в ту первую встречу, несмотря на испытываемый ужас, я весь пылал от желания. Я никогда не видел прежде таких, как он. Красивый, статный — словно принц из сказки, точнее не принц, а чудовище, как то, что покорило сердце Бель. Но она поцеловала чудовище, и оно превратилось в принца — жалко, что в жизни не так. Мой принц так и остался чудовищем.       Я закрыл шкаф. Лёг в постель, полностью голый, укутавшись по уши в одеяло. Я понимал, что по-хорошему надо бы встать и смазать свой анус мазью, но болел тот уже не сильно, а мне по-прежнему не хотелось прикасаться к себе, поэтому я решил оставить всё как есть. Уже засыпая, я вспомнил слова Вика про Диму:       «Этот твой Дима, с которым ты прогуливаешь, случайно своим хуем тебя не угощал?»       В животе скрутило, словно ещё мгновение, и я выблюю съеденный бургер. Тошнота подступала к горлу, и я перевернулся на спину, уставившись в потолок. Лунный свет освещал комнату, а я зажимал ладонями уши, словно это могло помочь мне не слышать его голос в голове. Как он мог? Зачем он так? Я ведь кроме него никого не замечаю, он же видит, как я на него смотрю! Сердце стучало, выпрыгивая из груди, вновь хотелось реветь, но я уже не мог, не осталось ни сил, ни жидкости в глазах. Тело ломило, но уже не от наручников и распорки, не от его веса и не от позы, в которой я находился, а от концентрированной душевной боли. Отвращение и тошнота, вот что я запомню после этой ночи. И я ведь даже не могу понять, зол я на него или на себя. Я ещё долго не мог уснуть, прогоняя дурные мысли, но в конце концов усталость взяла своё и я вырубился.       Я проспал до девяти утра, меня разбудил охранник.       — Игорь, вы проснулись? — вместе со стуком в дверь услышал я его голос.       Я ещё спал, но от звуков этих проснулся и дёрнулся всем телом в испуге.       — Дайте мне пять минут, я оденусь, — выкрикнул ему в ответ.       — Я буду ждать в машине, — сообщил он, и я услышал удаляющиеся шаги.       Я быстро оделся, спустился вниз, забрал свой ноут и нашёл свой телефон, про который я вчера благополучно забыл. На нём оставался заряд батареи, что удивительно для яблочного производства, и я увидел СМС: «Игорь, прости, я не хотела». Теперь понятно, откуда он знает. Ебучая Ирочка! Не долго думая, я набрал ей: пару гудков и она ответила:       — Игорь, прости, я не хотела тебя сдавать… — тут же начала оправдываться девушка.       — Ир, лекции дай, — перебил её, не дослушивая речь с тысячью и одним извинением.       Знала бы она, что мне было за её поступок. Тварина, я ей помогал всё время, а она сдала меня. Но несмотря на злость к ней, мне нужны были от неё лекции, она одна записывала, как и я, всё, вплоть до вздоха препода.       — Конечно, и практикумы, всё дам! Тебе когда надо? — радостным голосом произнесла предательница.       — Сейчас. Ты в общаге?       — Да.       — Никуда не уходи, через час буду.       Оборвав телефонный звонок, я собрал весь мусор в его кабинете, вчерашнюю бутылку, нетронутый, за исключением одного бургера, ужин и выбросил всё в корзину, в которой заметил использованный презерватив с его спермой. Таким же ненужным и грязным, как этот гондон, я чувствовал себя всё это время. «Белеет презик одинокий в корзинке мусорной пустой», — вдохновлённый этим поэтическим образом, я криво улыбнулся, вытащил мешок из корзины и отправился к заднему входу, где стоял мусорный бак и курил охранник у своей машины. Забросив мешок в бак, я подошёл к машине.       — Можете при мне не курить? — неожиданно для себя обратился я к охраннику.       — Могу.       Он отошёл от меня, делая последние затяжки, потушил окурок и бросил в мусорный бак. К тому моменту я уже уселся на переднее сидение черной Лады. Машина не была старой, год, максимум два, как на ходу. В салоне было чисто и пахло свежим древесным ароматизатором, установленным в решётку вентиляции воздуха на передней панели.       — Вы дом закрыли? — сев в машину, обратился он.       — Я его не открывал, чтоб закрывать, — пробурчал я.       Парень глянул на меня, закатил глаза и, выйдя из машины, направился в дом. Пока он шёл, я механически следил за ним взглядом. Чёрная водолазка, подчёркивающая его мышцы, и тёмно-синие джинсы прямого покроя, на ногах кроссовки найк. Интересно, откуда у него такие кроссовки? И не жалко же ему зарплаты на кроссы за десять или пятнадцать тысяч. Русые, коротко стриженные волосы и гладковыбритое лицо. Я видел его и раньше в доме, но почему-то относился к нему как к предмету мебели: видимо внешнее сходство со шкафом заставляло меня так думать. Он был для меня кем-то вроде «принеси и подай». Если что тяжёлое надо передвинуть, то чаще всего как раз он и был на смене, несмотря на то, что в доме я бываю намного реже, чем Вик.       Он молча сел в машину и стал выпарковываться.       — Подвези меня к общаге, вот адрес, — я протянул телефон с адресом общежития.       — У меня такого распоряжения не было. Виктор Сергеевич приказал отвезти домой, — холодно ответил водитель.       — Мне нужно в эту общагу, — прорычал я, повышая голос. — Позвони Виктору Сергеевичу и спроси.       — Не буду, мне сказано домой — значит домой, — безразлично произнёс он. — Я приказы не обсуждаю.       — Ты чё, глухой? Я сказал, вези меня в общагу! — уже со злостью выкрикнул я ему.       Он повернулся и посмотрел на меня: два огромных зелёных глаза уставились на меня, как на пустое место.       — Андрей, я не шучу! Не отвезёшь в общагу, я выпрыгну из машины!       — Секретарь, вы знаете правило: ко мне вы не имеете права обращаться по имени, даже если его знаете, — спокойно, словно удав, отчитал меня охранник и выехал на дорогу.       — Мы в машине вдвоём, никто нас ни видит и ни слышит. Андрей, на пять минут надо забежать, взять тетрадки и всё, ты отвезёшь меня домой.       Но он, словно оловянный солдатик, никак не реагировал. «Даже он меня не замечает», — подумал я.       — Охранник, прошу вас завезти меня в общагу. — Я взял паузу и продолжил мольбы: — Пожалуйста, от этого зависит моя учеба.       В машине повисла долгая тишина, за окном мелькали рекламные щиты: мы выехали на магистраль.       — Хорошо, у вас есть пять минут, — неожиданно произнёс он и повернулся ко мне. — Если хоть на пару секунд задержитесь, я позвоню Виктору Сергеевичу.       — Спасибо.       Когда я сказал адрес и предложил вбить в телефон, он сказал, что знает, где это общежитие. Я знал, что даже если там задержусь, он не позвонит: все боятся нарушать приказы начальника. Вик был суров, но справедлив. Его в доме уважали и боялись одновременно. Наверное, такого подчинения он и от меня хотел. Мне стало совсем грустно при мыслях об этом. Доехав до общаги, Андрей ещё раз сказал про пять минут и что время пошло: козёл, пользуется положением. Я быстро прошёл мимо консьержки, объяснил, что только забрать тетрадки, на что она тоже возмутилась, старая перечница (такое ощущение, что все вокруг работают на Виктора), но всё же впустила. Поднялся на нужный этаж, постучал в комнату. Ира открыла дверь. Протянув тетради, она начала что-то говорить, но мне было плевать. Как только я получил то, за чем пришёл, я поспешил обратно, на ходу показав стоящей в двери Ирке фак.       — Всё, можешь везти домой, — запыхавшись, сказал я, запрыгивая в машину.       — Вы опоздали на семнадцать секунд.       — Чё, блять? Ты что, реально сидел и засекал время?       Он тронулся с парковки.       — Вы можете не материться в моём присутствии?       — Вы можете не материться в моём присутствии, — передразнил я его. — А ты можешь перестать нести службу? Родина-мать тебя никуда не зовёт.       — И как он вас только терпит, — еле слышно произнёс охранник.       — Чё ты сказал?       — Говорю, хоть бы спасибо сказали.       — Спаси-и-ибо, — произнёс я писклявым девичьим голоском.       — Сразу видно, в армии не служили, — с досадой сказал он.       — Таких, как я, в армию не берут, — с презрением ответил ему.       — Таких, как вы, это каких?       — Геев, мать твою!       — Мать мою не трогайте, — спокойно сказал он, не отрывая взгляда от дороги. — Меня же взяли.       — А что, в институт баллов не хватило пройти? — продолжал я его провоцировать.       — Я и не собирался. Я хотел в армию, не поверите, — усмехнулся он.       — И что дала тебе твоя армия? Научила, словно пёсика, команды выполнять?       — Ну почему же команды? Не только, — всё так же не поддавался он на мои провокации. — Армия сделала из меня человека. Вам бы на пользу пошло. Попробуйте после института.       У меня пропал дар речи. Какой-то охранник хренов даёт мне совет пойти служить! Да кто он такой? Щёки горели от злости.       — Что ты несёшь? Какого, на хрен, человека?       — Материться бы точно отучили. Мы приехали.       Из-за всей этой перепалки я не заметил, как он подвёз меня к дому. Быстро привёз. Таксисты так бы не смогли. Я вышел из машины и показал ему фак.       — До свидания, товарищ генеральный секретарь, — вежливо отозвался охранник и я захлопнул дверь.       Поднимаясь на свой этаж, я весь кипел от злости. Он ни хрена не знает меня и делает выводы. Второй Виктор, всё по плану и по порядку. Мужлан чёртов. Ещё и гей, причем симпатичный и наглый. «Такими темпами девчонкам ни одного красивого мужика не останется», — подумал я, открывая дверь своим ключом.       Как только я зашёл в квартиру, в нос мне ударил запах сигаретного дыма. Я поморщился, включил свет и охнул. Прямо напротив, на двери в ванную комнату красовалось отверстие размером с кулак, из которого торчали куски какого-то материала, похожего на плотный картон.       Я скинул найки и на всякий случай заглянул в ванную. Она была пустой. Пройдя в гостиную, я осмотрелся по сторонам в тщетной надежде обнаружить Виктора. Но нашёл только пустую бутылку и пепельницу, наполненную бычками, стоящие на барной стойке. Шторы были задвинуты, а комната пропахла дымом так, что трудно было дышать.       Пытаясь понять, что же тут произошло, я вернулся к двери в ванную комнату, и, рассмотрев дыру внимательней, обнаружил там капли крови. Неужели Вик разбил дверь? Но зачем? Что-то кольнуло в сердце. Злость на Андрея моментально ушла, как и мысли о нём. Теперь я только и мог, что содрогаться от мысли, что Виктор может когда-нибудь не сдержаться и выместить на мне свою ярость с такой же силой. Вряд ли эта дырка появилась из-за его переживаний о том, как я там один в доме. Скорее всего, он был взбешён из-за того, что вообще связался со мной, и из-за моих проблем с учёбой.       Погруженный в эти невесёлые мысли, я раздвинул шторы в гостиной, открыл окно. Выкинул бутылку и окурки, вымыл пепельницу и отнёс на балкон. Заглянул в спальню: кровать заправлена. Надеюсь, он ночевал дома, а не поехал искать нового послушного мальчика. Я тяжело вздохнул и сполз по дверному косяку вниз, подняв голову к потолку, чтоб не дать себе снова зареветь. Вик не любит заправлять кровать, говорил, с детства такая привычка, и только неведомые силы могли его заставить хотя бы накрыть кровать покрывалом. Да, он любит, когда всё содержится в порядке, вещи убраны по местам, а полы сверкают до блеска. Но сам же терпеть не может мыть полы и заправлять постель. По этим причинам, я думаю, он «завёл» Розу. Но, кстати, к смене постельного белья её не подпускал и ругал, если она заправляла кровать. Всё же есть в нём простые человеческие слабости, что я полюбил.       Посидев на полу у входа в спальню, я пришёл к мысли, что если между нами всё кончится, то мне абсолютно некуда будет идти. Точнее, я могу вернуться домой к отцу, но это я ни за какие деньги не сделаю. Даже если стану последним бомжом в городе, к нему точно не вернусь. Могу пойти к крёстной, но этот вариант совсем стрёмный: во-первых, она Вику почти как мать, во-вторых, я не хочу, как десятилетка, жить у родственников. Могу пойти к Инне или Диме, на крайний случай к Алине, но всё это до поры до времени. Я понял, что если вдруг Вик меня выкинет, то я потеряю всё: работу, дом, любимого человека и образ жизни, который мне так нравится, который он мне подарил. Я уже не тот парень, за которым подтирали сопли и которому разогревали еду, потому что он даже не знал, как пользоваться микроволновкой; не тот парень, которого не замечали, и он прятался у себя в комнате; не тот парень, который носил яркие шмотки, не зная, чего хочет — чтобы спрятаться за ними, или чтобы обратить на себя внимание; не тот, что таскался за парой друзей, потому что больше не с кем было общаться. Я другой. Сам я ещё не понял, кто я, но выясню обязательно, только вот надо решить, что делать дальше, если вдруг я для Вика окажусь уже-не-нужной-вещью.       В одном Виктор был прав: я запустил учебу. Да, у меня готовы уже все курсовые, но непосещение занятий грозит отчислением — я это знал, не буду скрывать. Всё этот Дима с его: «Да ладно тебе, пойдём погуляем, не будь занудой». Ему хорошо говорить, у него счёт в банке с приличной суммой и бабушкина квартира, оформленная на него, а у меня что? Ничего. Только моя зарплата и квартира Вика, в которой я живу на птичьих правах. И да, Вик прав, Дима не самый, наверное, лучший друг: сейчас у нас с ним мир, а что будет через месяц или два? Когда мне нужна будет помощь, поможет ли он мне? Не хочется верить в худшее, но я сомневаюсь, что могу на него рассчитывать. Хоть он и говорит, что догадывался всегда, что я гей, но всё же я помню его реакцию, когда всё стало явным.       Я встал с пола. Хватит! Много мыслей, много неразберихи в голове. Я устал. У меня было два варианта — либо лечь и жалеть себя, либо уже взять долбаные конспекты и начать переписывать их, чем я и занялся. Параллельно я открыл ноут и отработал все записи, всё внёс в график, успел даже заказать медикаменты и расходники, отправил счета за воду и кофе для дома бухгалтеру. Переписал все лекции и принялся разбирать практикумы. Понял, что многое пропустил, и разбираться теперь самому хоть и нудно, но надо. Хотя бы мозги были заняты делом, а не пустыми вопросами «Что делать?» и «Как быть?». Я настолько углубился в работу, что забыл про телефон, который успешно успел сесть. Заметил это уже, когда стемнело. Подключил к зарядке и офигел, сколько сообщений от всех. Меня искала Инна — звала меня в кино. Переживала Яна: я и забыл, что у них на сегодня была назначена встреча с Виком, — а я ведь так хотел на ней быть, но Вик бы всё равно не взял. Дима звал меня в новый бар, в который я бы всё равно не пошёл — нет у меня желания его видеть. Пару звонков с непонятного номера, странно даже, кто незнакомый мог звонить мне на личный? Может банки, тогда подумал я. И только от Вика ни звонка, ни СМС. Я проверил рабочий телефон — и там пусто. Обидно, но ничего, я ещё поборюсь за него, фиг он будет так со мной обращаться! Я не тряпка — был ей, но больше нет. Он будет со мной считаться, как с равным. Но на всякий случай начну копить деньги на «подушку безопасности», а там будет видно.       Вспомнил, что со вчерашней ночи, кроме проклятого бургера, во мне не было и крошки. Залез в холодильник, нашёл долму, приготовленную Розой (как же всё-таки Вик обожает всю кавказскую кухню), проглотил её, не дожидаясь, когда она полностью разогреется. Сгрыз огурец, не нарезая я его на кружки, закусывая бужениной, порезанной на куски, запил всё холодным молоком. Взял яблоко и догрыз его уже в душе, почувствовав, наконец, сытость. После душа я откинул уже все свои «не хочу себя трогать» и нанёс мазь в самые тайные уголки своего тела. Надоело себя ненавидеть, я тот, кто я есть, не шлюха и не подстилка. Было и было, к вечеру я это понял. Когда я вышел из ванной, я всё ещё оставался один в квартире. Хотелось бы, конечно, узнать, где Виктор, но писать или звонить ему я не собирался. Я виноват, но не настолько, чтоб молить о прощении. Я понёс своё наказание, и в планах у меня исправиться, так что пресмыкаться я не буду. Плевать.       Закрывая ноутбук, я увидел сообщение от того самого охранника, который меня подвозил.       «Секретарь, не ставьте меня в расписание в ближайшие две недели. Виктор Сергеевич дал мне отпуск.»       Вот же, сука, за что ему отпуск? Да ещё и так, без предупреждения! Я разозлился, захлопнул ноут и направился было в спальню, как услышал свой телефон. Звонили с того самого незнакомого номера, и первая мысль была: ни фига это не банк — это хренов Андрей!       — Чё, в армию опять идёшь? — ответив на вызов, прошипел я с иронией.       — В какую армию? — удивился женский, такой родной голос.       У меня перехватило дыхание, секунд десять я не мог поверить, что слышу её.       — Мама?       — Сынок, ты в армию собрался? — взволновано спросила она.