Искусители

В церкви по будням всегда тихо. Все люди на работе, им некогда прийти поставить свечку или помолиться. Может, зайдёт пара туристов, но не то чтобы их очень много — это точно такая же церковь, что и все остальные, не на что тут смотреть. Впрочем, у Киришимы не совсем стандартный график работы. Он заходит внутрь, оглядывает высокие изогнутые потолки, проводит пальцами по спинке последней скамейки, оценивает стоимость большой позолоченной иконы. Даже интересно становится, сколько было потрачено на строительство всего этого богатства. И всё это на пожертвования? Теперь ещё более интересно, сколько же зарабатывают служители господа. — Здравствуй, сын божий, — звучит бархатистый голос у него за спиной, и Киришима поворачивает голову к плечу, чуть усмехаясь такому обращению. — Могу ли я тебе помочь? Бакуго стоит перед ним в своём длинном чёрном одеянии, в руках — толстая старая книжка, видимо, библия, на груди — вычурный крест, а во взгляде — черти. Киришима даже не сомневается, что он служит не Богу, а самому Дьяволу. — Святой отец, — говорит он с открытой насмешкой, но тихо, чтобы несколько одиноких людей, бродящих по залу, не услышали, — кажется, я согрешил. — Так ты хочешь исповедоваться и искупить свой грех? — Голос тягучий, словно мёд, и Киришима облизывается кончиком языка, разворачиваясь к священнику лицом к лицу. — Вы абсолютно правы, святой отец. Могу ли я сделать это здесь? — Для начала назови своё имя, сын мой. — Губы Бакуго расплываются во властной улыбке, и Киришима складывает руки за спиной, принимая правила игры. — Киришима, — отвечает он, чуть прищурившись. — Киришима Эйджиро. — Присядь же, Киришима, — Бакуго указывает на ближайшую скамейку, и бармен опускается на неё, оставляя рядом с собой немного места для самого священника, — расскажи мне, в чём твой грех? — Итак, — с видом того ещё бухгалтера начинает Эйджиро, загибая пальцы, — я совратил священнослужителя и занялся с ним… прелюбодеянием. — Страшный грех, — с видом учителя качает головой Бакуго, и Киришима растягивает губы в надменной улыбке. — И знаете, святой отец, я очень этим горжусь. Бакуго скалится, понимая, к чему ведёт Киришима, и дьяволята в его глазах начинают плясать в два раза ярче. — Я впал в уныние, когда он ушёл, — продолжает бармен с крайне спокойным выражением лица. — Даже, пожалуй, разгневался. Священник следит за длинными, по очереди загибающимися пальцами. Сильные, ловкие — иначе не быть Киришиме барменом. А ещё чертовски умелые — в этом Бакуго лично убедился в их первую встречу. — У этого священнослужителя шикарное тело, что даже завидно становится. И теперь я хочу обладать им снова и снова, сделать своим и не отдавать даже господу нашему Богу. — Он поднимает голову наверх, где с потолка на них смотрит тот самый Бог, и думает, что ему такие речи очень не понравятся. В отличии от его покорного слуги. Бакуго хитро щурится, смотря на шесть загнутых пальцев, пока Киришимы старается придумать последнюю часть, но привязать её ко всем остальным так хорошо, как предыдущие, уже не получается. — В общем, я был в расстроенных чувствах, поэтому заказал сразу две пиццы и съел их в полном одиночестве. Скажите, святой отец, насколько страшны мои грехи? — Ты совершил все семь смертных грехов, Киришима, — выносит вердикт Бакуго, бросая короткий взгляд на редких прихожан, что, впрочем, не обращали на них никакого внимания. — Предался похоти, гордыне, унынию, гневу, зависти, алчности и даже обжорству. Боюсь, что искупить их будет очень непросто. — Поверьте, святой отец, я готов на всё ради искупления, — с немалым вызовом в глазах бросает ему Киришима. — Что мне нужно сделать? — Тебе придётся встать на колени перед иконой и молиться о прощении. Готов ли ты на такое? — Только если вы будете молиться вместе со мной, святой отец. Бакуго смотрит на него оценивающим взглядом, и Киришима мысленно проклинает его и без того дьявольские глаза. — Пойдём же со мной, Киришима, сын божий. Я научу тебя искупать свои грехи. Поднявшись, священник ведёт согрешившего прихожанина в дальнюю часть церкви, скрытую от прихожан и туристов. Узкая кручёная лестница уходит наверх, к комнатам и кабинетам священнослужителей, и Киришима поднимается по ней в небывалом предвкушении. Кабинет Бакуго освещается одной лишь настольной лампой, под которой раскидались всевозможные документы — от бумажной работы не спастись даже служителям господа. Повсюду висят иконы, как предполагает Киришима. Предполагает, именно потому что все они перевёрнуты лицевой стороной к стене, и лишь одна, самая большая, висит в углу, и какой-то Святой следит за каждым действием бармена своими нарисованным маслом глазами. На окне стоит подставка с множеством свечей — от самых тонких, что можно купить у входа в церковь за одну монету, до толстых и ажурных, не тронутых — видимо, оставленных для особого случая. Бармен с любопытством оглядывается, совершенно не чувствуя дискомфорта из-за обилия церковной атрибутики и навязчивого запаха воска и ладана. — Киришима, сын божий, — поворачивается к нему Бакуго, закрыв дверь на замок. Медленно обходит прихожанина, вальяжно сложив руки за спиной, и встаёт рядом с иконой, властным взглядом проходясь по Эйджиро с головы до ног. — Возьми свечу и встань на колени перед Святым. Киришима щурится, сжимает зубы, но слушается. Берёт тонкую свечку, которую Бакуго тут же фальшиво-услужливо поджигает взятой со стола зажигалкой, и опускается на колени, складывая ладони в молитвенном жесте. — Могу ли я помолиться вам, святой отец? — спрашивает он, уже зная ответ. — Боюсь, сын божий, я всего лишь священник, но не Святой, — отвечает Бакуго, чуть задумываясь — что же задумал этот грешник, что даже так, стоя на коленях перед ним, всё ещё выглядит так, словно весь этот мир вместе с небом и богами лежит у его ног. — Как думаете, вы сможете стать одним из них? — ухмыляется Киришима, а взгляд делает по-детски наивным. — Пути Господни неисповедимы, — скалится в ответ Бакуго, и Эйджиро беззвучно хмыкает. — Тогда помолитесь со мной, святой отец. У меня столько грехов, что мне одному не справиться. — Я буду молиться за спасение твоей души от всего сердца, Киришима, — соглашается священник и поворачивается лицом к иконе. — Повторяй за мной, сын божий. Киришима двигается в сторону, чтобы оказаться ровно за Бакуго, и тот слегка поворачивает голову в сторону, но так и не может увидеть красноволосую голову прихожанина. — Владыко Христе Боже, — начинает он читать молитву, и Киришима старательно повторяет его слова, придвигаясь ещё ближе. В воздухе мелькает запах догоревшей свечи, но Бакуго не оборачивается. Самому становится интересно, чем же закончится это представление. — Даруй мне, много Тебе прегрешившему, слёзы умиления… Киришима повторяет почти точно — не каждому дано с первого раза изменить все ударения в словах на старинный манер. Бакуго мысленно хвалит его за старания, а спустя секунду слышит лёгкий шорох за спиной. — И наслади душу мою Твоею честною кровию… Пальцы касаются его голых ног, скрытых многослойным одеянием, проходятся ненавязчивой щекоткой от лодыжек до колен, останавливаются на бёдрах, резко впиваются в них, и Бакуго продолжает читать молитву на резком выдохе. — Возвыси мой ум к Тебе, долу поникший, и возведи от пропасти погибели… Киришима приглушённо повторяет и опасно скалится — у Бакуго под церковной одеждой абсолютно ничего нет. Он проводит руками по линии, где ягодицы переходят в бёдра, сжимает крепкие мышцы, почти массирует, царапает нежную кожу своими ногтями. — Омрачихся умом в житейских старстех, не могу воззрети к Тебе в болезни… Воздух холодит неожиданно оголившиеся ноги, но священник не дёргается, старается дышать ровно и продолжает зачитывать с детства знакомый текст. — Даруй мне покаяние всецелое и сердце люботрудное во взыскание Твоё, даруй мне благодать Твою… Киришима разводит его ягодицы в стороны, обдаёт горячим дыханием сжатый вход, и священник сбивается, не успев сделать вдох. — Продолжайте, святой отец, — дразнит его прихожанин, — я ещё не искупил все свои грехи. — И обнови во мне зраки Твоего образа… — быстрее, чем нужно проговаривает Бакуго, уже не дожидаясь таких же слов от бармена. А потом Киришима проводит своим языком прямо по колечку мышц, и священник одним движением переворачивает икону лицом к стене и заканчивает на резком выдохе: — Аминь. Бакуго облокачивается о перевёрнутую икону локтями, опускает голову, шумно выдыхая, пока Киришима жадно вылизывает его анус, то и дело задевая нежную кожу острыми зубами. — Что же вы так с самим Святым, святой отец? — ухмыляется он, обдавая покрытую слюной кожу своим дыханием, и Бакуго вмиг покрывается мурашками. Он наклоняется чуть ниже, открывая Киришиме лучший доступ, и тот закидывает полы чёрной одежды ему на спину, чтобы не мешались. Эйджиро касается самого входа кончиком языка, слегка надавливает, и Бакуго шумно выдыхает, упираясь головой в собственные руки. В из без того душной комнате вместо воздуха остаётся только электричество, что бьёт в самые чувствительные места. Киришима надавливает сильнее и проникает внутрь, вызывая у Бакуго томный стон. С приоткрытого рта стекает ниточка слюны, но священнику совершенно всё равно на то, как он выглядит. Главное — не дать волю своему голосу, ведь верховный священнослужитель может их услышать. Киришима касается головки члена Бакуго и снимает с неё капельку предэякулята. Завести священника оказалось до ужаса просто, и прихожанин упивается этим в полной мере. Проводит рукой по члену, заставляя судорожно вдыхать несуществующий воздух, и продолжает вылизывать его изнутри, не испытывая ни единого угрызения совести — не до этого сейчас. Под широким одеянием легко достать до любой части тела Бакуго, и Киришима дотягивается до его соска, сначала гладит, а потом резко дёргает, вынуждая закусить кожу на руке, и наслаждается вызванной дрожью. Повторяет ещё раз, и ещё раз, пока анус не начинает неконтролируемо сжиматься от смеси боли и возбуждения — самая опасная комбинация на свете. Киришима оставляет побольше слюны у входа и отстраняется, а Бакуго напряжённо поворачивает голову — он не готов, не готовился, не ожидал, что на пороге появится его личное искушение. Но прихожанин проводит по чувствительному анусу большим пальцем, засовывает внутрь самый кончик, но сразу достаёт, не дав определиться с ощущениями. Кожи касается что-то тёплое и мягкое, настолько узкое, что не доставляет совершенно никакого дискомфорта. Киришима медленно вставляет в него свечку, записывая на плёнку памяти каждую секунду, и Бакуго, вечно жадный до большего, подаётся ему навстречу. — Святой отец, — с учительской укоризной произносит прихожанин, — будете так дёргаться, останетесь со свечой в прямой кишке. И священник понимает — в этот раз ему дёргаться совсем нельзя. Не важно, ему очень хорошо или очень плохо, судьбы оказаться в больнице с церковной свечкой в заднице ему нужно избежать любой ценой. Киришима вытаскивает из кармана упаковку бумажных салфеток, чтобы получше ухватить скользкий воск, делает несколько движений свечой вперёд-назад, а потом вытаскивает, снова заполняя вход Бакуго своим жадным языком. Он тянется к окну и достаёт вторую свечку, потолще, сплёвывает на неё слюну и проталкивает внутрь Бакуго, наслаждаясь его заглушенными вздохами. Тёплый воск входит легко, постепенно растягивая тугие мышцы, и Киришима удивляется, отчего никто не использует свечи как прекрасный инструмент для подготовки. Третья свеча занимает место второй, входит уже немного туже, и Киришима забывает, как дышать, наблюдая, как туго покрасневшие от ласк стенки обхватывают светло-жёлтый воск. Бакуго жмурится, прикусывая собственную руку, и изо всех сил старается держать себя на месте, пусть с каждой секундой желание насадиться дальше всё увеличивается. Киришима медленно трахает его свечой, вызывая сладкие вздохи, присущие либо истинным мученикам, либо тем, кто потерял всё человеческое в наслаждении. В жёстких джинсах становится отвратительно тесно, и прихожанин решает поскорее переходить к двум последним свечам — более толстой, шириной почти с его член, и такой же толстой, но резной. Киришима облизывается в предвкушении, ожидая захватывающее зрелище, пока Бакуго тяжело дышит, свесив голову. Из-за одежд ему не видно совершенно ничего — он словно стоит с завязанными глазами и заткнутым ртом, пока Киришима властвует над его телом, как ему вздумается. Бакуго несколько раз сжимается и расслабляется, подгоняя копошащегося прихожанина, и тот прикусывает кожу посередине ягодицы, оставляя красноватые следы от зубов, пока священник мычит сквозь губы от неожиданности. Киришима сминает в руке укушенное место, проводит твёрдыми пальцами по повреждённой коже и похабно усмехается, заставляя волосы на шее встать чуть ли не дыбом. Следующая свеча входит медленно, священник старается расслабиться ей навстречу, но тяжело это сделать, когда одновременно нужно удерживаться на твёрдых ногах и сдерживать собственные стоны. Он начинает отрывисто дышать, чтобы хоть как-то сбавить напряжение, но это совершенно не помогает, и он готов завыть в голос оттого, что ему одновременно слишком много и так чертовски мало. Тогда ловкие пальцы проводят линию от ануса через чувствительную мошонку сразу к члену, не забыв при этом легко пощекотать яички, и Бакуго облегчённо выдыхает, когда рука плотной хваткой проводит по его члену, помогая расслабиться и спустить немного напряжения, но при этом и напрягая ещё сильнее. Священник теряется в собственных ощущениях, когда толстая свеча начинает двигаться внутри него, надавливая на простату, отчего живот пытается прижаться к позвоночнику, а грудная клетка разбухает как воздушный шарик. Киришима едва держится, чтобы не сорваться, но слишком хочет довести дело до конца, а потому только расстёгивает собственные штаны, чтобы дать напряжённому члену немного места, а потом тянется за последней, ажурной свечкой. С ровными всё просто, они мягко входят и выходят, словно скользят по влажной изнанке, но вот с резной всё будет немного по-другому. Бакуго, очевидно, не помнит, сколько свечек стоит у него на подоконнике и тем более какого они вида, а потому нетерпеливо ёрзает на одном месте, ожидая, что уже через мгновение Киришима наконец-то вставит в него свой член, но прихожанин даже не думает сжалиться над раскрытым перед ним священником. Он собирается взять всё от этой ситуации, и никакие молитвы его не остановят. Бакуго сглатывает, почувствовав мягкий воск у самого входа, и медленно, насколько это возможно, выдыхает, раскрываясь всё больше. Мягкий кончик проникает внутрь практически без сопротивления, а после священник вздрагивает всем телом и на пол падает тяжёлая капля предэякулята. Объёмные узоры на воске щекочут стенки, заставляя подрагивать непослушные колени, член неумолимо дёргается, требуя не то прекращения пытки, не то бесконечного продолжения, и Бакуго чувствует себя ни много ни мало распятым за все самые страшные грехи человечества. Киришима тяжело дышит за его спиной, смотря на то, как подёргивается колечко мышц, как неконтролируемо дрожат бледные бёдра, по которым стекает холодная испарина. Он прожигает взглядом вход Бакуго, сминая в свободной руке укушенную ягодицу, пока священник выгибается до хруста позвонков. Его ноги подкашиваются, но Киришима удерживает его на месте и достаёт пресловутую свечу, впрочем, тут же поднимаясь на ноги и выпуская сочащийся смазкой член из белья. Вход Бакуго мокрый, покрытый его слюной, но он всё равно выливает сверху смазку из одноразовой упаковки, и священник вздрагивает от холода. Киришима ждал слишком долго, а потому теперь даже не собирается сдерживаться. Он наклоняется, прижимаясь грудью к спине Бакуго, придерживает его за грудную клетку, зажимая один сосок между пальцами, а второй рукой перекрывает ему рот и частично нос, мешая издавать какие-либо звуки, а заодно и глубоко дышать. Его член входит плавно, стенки туго обхватывают его со всех сторон, сдавливая и обжигая, и Киришима начинает двигать тазом, каждый раз пуская волну от поясницы, чтобы с незаконной точностью попадать по простате, вынуждая Бакуго трястись в его руках. Рука, зажимающая рот, быстро становится мокрой от слюны, и он ослабляет хватку, позволяя священнику набрать в лёгкие побольше воздуха. Бакуго дышит шумно, жадно, едва не стонет, и Киришима снова закрывает ему рот, не позволяя голосу вырваться наружу. Священник закатывает глаза от удовольствия, подаваясь назад в такт движений Эйджиро, и тот довольно скалится, оставляя укус где-то у его плеча. Чувствуя, что разрядка оказывается всё ближе, Киришима отрывает ладонь от лица Бакуго, но тут же засовывает два пальца в открытый рот, и священник старательно облизывает их, шумно вдыхая через нос. Толчки становятся быстрее и отрывистее, священник постепенно сползает всё ниже по стене, и Киришима, достав пальцы изо рта и сжав его щёки одной рукой, щиплет его за сосок, заставляя вздёрнуться, а сам поддерживает грудную клетку, не давая свалиться на пол. Мокрые от слюны пальцы опускаются на член Бакуго, и тот закусывает собственный рукав, зажмуриваясь до слёз в уголках глаз, не понимая, куда ему податься: вперёд, толкнуться в руку, или назад, насадиться на член до самого конца. Рука на его члене сбивается с ритма, Киришима глухо рычит ему в плечо, делая последние, особенно яростные фрикции, и изливается внутрь Бакуго, прикусив светлую, не затронутую солнцем кожу. Священник хрипло дышит под ним, едва удерживаясь в таком положении. Мышцы предательски подрагивают, а всё тело словно сковано множеством тонких цепей, что не дают свободно двигаться, пока не он не получит заслуженную разрядку. Киришима медленно выпрямляется, облизываясь и убирая волосы со лба одной рукой, выходит из Бакуго и поднимает его за плечи, сразу разворачивая к себе и прижимая мокрой спиной к перевёрнутой иконе. — Подержите свои одежды, святой отец, а то нехорошо вам в нечистом ходить, — произносит он своим самым низким тоном и подкидывает полы рясы и подрясника, чтобы Бакуго мог их перехватить. Впиваясь в его губы грубым, жарким поцелуем, он кладёт одну руку ему на скулу, приподнимая лицо себе навстречу, а второй рукой начинает надрачивать истекающий смазкой член. Бакуго жарко дышит в поцелуй, едва соображая, что происходит, но определённо от этого кайфуя. Он кончает Киришиме в руку и окончательно обмякает, откидывая голову назад. Ноги подкашиваются от перенапряжения, и только рука прихожанина поддерживает его, не давая скатиться на пол. — Святой отец, у вас случайно не найдётся влажных салфеток? — как бы невзначай спрашивает Эйджиро, показывая перепачканную в сперме руку, а Бакуго, не чувствуя в себе никаких сил идти искать проклятые салфетки, перехватывает его запястье и проводит языком посередине ладони, собирая собственную сперму. Киришима смотрит на это как завороженный, а священник смотрит ему в глаза. Он многое в этой жизни повидал и может с уверенностью сказать, что Киришима уже давно продал душу лично Дьяволу. Когда он заканчивает облизывать руку прихожанина, тот прижимается к нему и глубоко целует, словно хочет забрать всё, что Бакуго только что проглотил, но быстро отстраняется и начинает приводить себя в порядок. Чуть придя в себя, священник поправляет свои одежды, идёт к письменному столу и достаёт оттуда две бутылки минеральной воды, одну из которых, не глядя, кидает Киришиме. Тот, естественно, ловит. Бармен, в конце концов, у него автоматический рефлекс ловить падающие бутылки. Бакуго открывает окно и достаёт из кармана рясы пару сигарет. Прихожанин удивлённо приподнимает бровь, но от предложения покурить не отказывается. Они молча курят у окна, но не высовываются, чтобы их не могли заметить с улицы. В какой-то момент Бакуго бросает взгляд на перевёрнутую икону, тушит сигарету о подоконник и выбрасывает окурок в мусорку — из окна нельзя, заметят при уборке территории. Икона возвращается в своё первоначальное состояние, и Киришима тихо хмыкает, глядя в масляные глаза Святого. — Как думаете, святой отец, я искупил свои грехи? — Если ты делал это от всего сердца, сын божий, то господь простит тебе всё, — будничным тоном отвечает Бакуго, возвращая себе маску истинного священнослужителя. — Не греши больше, живи праведной жизнью, и после смерти получишь искупление в руках Бога. — Простите, святой отец, но так не получится, — качает головой прихожанин, выбрасывая окурок. — Я согрешу ещё раз. — Он подходит к священнику и проводит пальцем по колоратке, за которой всё ещё скрывается его след. — А после приду к вам исповедаться. Бакуго похабно усмехается, поднимая на него полные вызова глаза, и этот взгляд въедается в черепную коробку Эйджиро словно паразит. — Я буду ждать тебя для исповеди, Киришима.