***
В новой Японии — назовём её так — после небесной катастрофы поменялось многое. Сама страна слегка потеряла былое величие, хотя всё ещё в быстром темпе старается наверстать вмиг упущенное. Вообще, именно Япония на данный момент лидирует по уровню качества жизни граждан. Здесь успешно происходит восстановление разрушенных городов, все блага и удобства населения практически приведены в норму, полиция работает на высшем уровне, система образования преодолела этап застоя и теперь вновь движется к прежним целям, экономика всё ещё немного хромает, ибо вернуть прежний оборот промышленности в нынешнем мире не так-то просто, но всё же неплохо держится. Что касается детей небес, то здесь за ними ведётся строгий надзор. За каждой звездой прикреплён свой человек из органов, кукол постоянно выслеживают и передают в руки местного штаба Системы. Но вот что до преступности среди обычной массы населения, то, порой, чтобы уследить за ними, не хватает глаз. Потому якудза празднуют и буквально благодарят небо за его падение. Выглядит это, конечно, как акт одобрения геноцида, но ничего другого от мира криминала можно было и не ждать. Так вот, в связи с процветающей преступностью участились случаи продажи созданий неба. В большинстве своём кукол. Контракторов поймать практически невозможно, приручить и заставить работать на себя — тем более. Им неинтересны чужие просьбы — если оно, конечно, не просьбы Организации, — а потому взаимовыгодного сотрудничества с ними не выйдет. Остаются бесчувственные куклы, которые плевать хотели на свою жизнь. Их как раз таки можно использовать в своё удовольствие сколько грязная душа позволяет. Чимин, конечно, в курсе подобных махинаций, оттого решил выйти на канал купли-продажи. А для такой персоны, как он, это не составило особого труда, и уже буквально через несколько дней ему обещали передать товар. Цену запросили прямо-таки внеземную, но парень был в курсе, что жизнь куклы точно того стоила. И вот он весь такой довольный шёл на сделку, надел один из любимых костюмов, даже Юнги лоферы одолжил, как БУМ. Ну и что это такое? Что за дерьмо? Фокусы? Да кому вообще понадобилось мешать Чимину? Он с Организацией во врагах не ходил, жил отдельно от всеобщих войн и вообще стремился к решению исключительно своих проблемок. Но, видимо, его проблемки имели пересечение с проблемками кого-то до пизды важного. И этот вывод, конечно, портит всё настроение. По возвращении домой Чимин сразу налегает на алкоголь. В их с Юнги квартирке есть небольшой бар с отличным коллекционным виски, который они привыкли пить не по праздникам, а досадам. Не то чтобы алкоголь прямо спасал от приливов злости, но хотя бы немного гасил, возвращая к трезвости. Да, именно к трезвости. Когда Чимин добивает первый стакан и тянется за бутылкой, чтобы налить следующий, рядышком возникает Юнги. Он не выглядит разочарованным или убитым агрессией, оттого всё больше начинает раздражать. Будто бы не рвут они который год задницы, чтобы докопаться до истин. Это его вычурное спокойствие уже в горле приступом тошноты сидит. Чимин не любит врать самому себе, не любит сдерживаться, а потому молча, как ответ на чужую отрешённость, выливает полный стакан виски на седую голову. Это всё с огромной ненавистью в выражении улыбки и лица. Алкоголь плохо впитывается, оттого просто ползёт по прядям, проникает за шиворот или остаётся каплями на поверхности щёк и губ. Юнги не в обиде. Он, наоборот, в каком-то давно знакомом осознании того, что такие выпады со стороны Чимина он заслужил. И вместо того, чтобы возмутиться или же показать своё раздражение, Юнги медленно оседает на пол, садится перед Чимином на колени прямиком в лужу виски. Не покаяние, не молитва, но акт нечто большего, известного лишь им обоим. И выглядит это, конечно, умопомрачительно, оттого сверху, с невысокого барного стула, до седой головы доносится замечательное довольное хихиканье. Чимину нравится такое отношение к себе, и он знает, что Юнги от него ждёт, — он знает, что Юнги дать буквально обязан. Потому он расставляет ноги чуть шире и в пригласительном жесте кивает, мол, забирай что хотел. Юнги не выжидает пауз: он быстро цепляет пальцами пуговицу на штанах вырвиглазного цвета, чуть приспускает их и жадно касается пальцами чужого члена. То, что Чимин иногда не надевает нижнее бельё под одежду, ещё больше пьянит голову — осознание этого собирает ком вязкой слюны во рту, — и Юнги, не умея ждать и церемониться, начинает надрачивать, смотреть на всё это действо жадным взглядом в ожидании момента, когда член Чимина среагирует. Тот же лишь хмыкает и глушит виски из горла. В желудке вмиг становится горячо. Хотя в голове всё очень даже ясно и здраво. Чимин лишь посматривает на старания Юнги, посмеивается над какими-то своими мыслями, но за стол рукой всё-таки хватается, когда на место тёплой ладони приходит горячий, мокрый рот. Юнги показательно мажет кончиком языка по головке члена, обводя её круговыми движениями. Выглядит это пошло, звучит ещё развязней. Чимину подобные игры нравятся, оттого он тихо стонет, закусывая губу. Юнги умеет удовлетворять, Юнги умеет мастерски, отработанно заглатывать во всю длину, он не закашливается и не противится, когда его грубо хватают за волосы — перенимают инициативу — и начинают буквально натягивать на налитый кровью член. Юнги такое дерьмо по вкусу. Он привык к ощущению приятной тяжести на языке, привкусу тёплого предэякулята, который наполняет рот вместе с обильным количеством слюны. Он обожает вбирать глубже, он привык просить больше и надрачивать влажными пальцами ствол, пока кончик языка раз за разом проходится по уретре. Юнги растирает несколько капель, выступивших на головке члена, облизывается по-кошачьи, по-охотничьи и лишь усиливает резкие движения, заставляя Чимина жевать язык и поджимать пальцы на ногах, упираться ими в носки не снятых сапог. Его надламывает — он такая хрупкая кукла, фарфор, который идёт трещинами блаженства, не боясь окончательно развалиться на кусочки, словно небо, словно новая катастрофа. И его слегка потрясывает. Нет, правда, током прошибает. Но этот ток приятный, и его вольтаж хочется лишь увеличить. Чимин вновь вкусно стонет, он запрокидывает голову назад от искусных ласк. А Юнги передёргивает от этих пряных звуков. Он — утопленник жадности, оттого разум продолжает подкидывать ему картинки того, как бы он мог вытрахать из Чимина ещё больше октав, ещё больше головокружительной неги. Ведь этот парнишка такой обворожительный в постели, он такой открытый и активный, что его всегда открыто очень хочется. Хочется смотреть на его лицо в моменты резких толчков и рвано целовать, слушая на ухо лишь одну просьбу: «Быстрее, быстрее». От этих мыслей у Юнги шестерёнки в голове сходят с ума, идут в обратном направлении, потому он громко стонет, тем самым посылая по чужому члену вибрации. Чимина с таких трюков мощно обдаёт — будто бы молотом наслаждения по дурной голове, — и он с силой дёргает Юнги на себя не в силах противиться желанному оргазму. И его накрывает одеялом блаженства. Не думая и не переживая за Юнги, он наполняет солоноватой спермой всю его глотку, а потом резко отталкивает, слушая в каком-то пугающем счастье сильный кашель и хрипы на фоне. Умелец пытается отдышаться, привести в порядок сознание, но чужой изнемождённый вкусным отсосом вид просто убивает его, целится не в сердце, но пах. Чимин красивый: на его лбу выступил пот, губы блестят от слюны, грудная клетка заходится в частом движении, ноги расслабленно болтаются по сторонам барного стула, а капельки спермы белеют на зелени костюма. Юнги без шуток каждый раз слабеет от подобных картин. Это всё чертов замкнутый круг, и Чимин знает, что в победителях. Он величественно улыбается и вскидывает бровь, когда видит проступившее пятно на чужих джинсах. Это особый вид извращения, и Юнги его нисколько не стыдится, он не обманывает себя и знает, что готов кончать без единого касания — лишь от одного взгляда на разморённого Чимина. Последнего это всегда забавит. Он ощущает себя владельцем сидящего на коленях тела и никогда его не щадит, играет до самого конца, до секундной мысли Юнги о том, что стать ковром для ног перед собой было бы великой честью. Чимин о его идеях читает между строк, между движений и тяжёлых взглядов, оттого вновь манит Юнги ближе, просит подползти и расслабленно ведёт кончиком сапога по его паху, груди, оставляет пыльные следы, надавливает на плечо, заставляет склонить голову ещё ниже — ещё унизительнее, — ласково проводит подошвой по щеке, а потом ныряет грязным, исчертившим весь город каблуком в чужой впитавший вкус спермы рот. Подошва бьёт по лбу, но Юнги не смеет увернуться. Он принимает любую прихоть Чимина и не противится, когда каблук входит глубже, притворяется членом, чей жар недавно обдавал губы. На зубах песок, им больно от случайных (или же всё-таки нет?) ударов набойки, зато Чимину очень радостно, и его смех вновь заливает комнату, отражаясь в уголках сердца Юнги. — Знаешь, меня очень волнует ситуация с фокусником, — задумчиво произносит Чимин, вынимая из чужого рта влажный каблук и вновь его туда вовлекая. — Думаешь, под нас копать начали? — спрашивает с задумчивым видом и вроде бы даже ждёт ответа. У Юнги же из уголков губ сочится вязкая слюна цвета земли, она капает на его джинсы и впитывается не как порождение воды, а воспоминание. — Хотя, возможно, это всего лишь совпадение, — продолжает диа (моно)лог Чимин, касаясь набойкой сапога задней стенки чужой глотки. Слышится глухой кашель и вздрог боли. — Точно-точно, ты как всегда прав, милый! — и наконец-то вынимает каблук из чужого рта — в конце концов, Чимин не садист какой-то! — внутри которого успели образоваться кровяные ранки. Но Юнги опять же игнорирует подобное: он лишь наблюдает за тем, как Чимин воздушно достаёт из кармана пиджака марку в виде Hello Kitty и закидывает ту на язык, довольно улыбаясь. Конечно, тут сразу о всех проблемах забудешь! — Выясни, что затевает Организация, и найди нового поставщика кукол. Полиция явно скоро сядет нам на хвост, и тогда работать станет ещё сложнее. Юнги кивает. Он хорошо понимает всю суть дела. В последнее время контракторам стало сложнее выживать. Их всё норовят поймать и отправить в лаборатории для исследований. Это, конечно, здорово — умереть во благо науки и всё такое, — но оно в планы Чимина и Юнги совершенно не входит. А потому грязные джинсы и бельё летят в стирку — на их место приходят идентичные, — порванные уголки рта так и остаются сохнуть на ветру, а катана вновь греет спину. Юнги уходит, тихо скрипнув дверью. Чимин же ещё недолго ворочается на стуле, даёт несколько минут на то, чтобы точно остаться одному, и как только шум лоферов в подъезде замолкает, он поднимается с места и подходит к окну, через которое хорошо видно возродившийся город. Чимину нравится квартира, в которой они сейчас остановились. Жильё ввиду постоянных преследований полиции им приходится менять часто. Иногда даже выбирать не приходится и следующей остановкой становится убитое помещение с брошенными на полу матрасами. А порой, прямо как сейчас, им чертовски везёт, и Чимин спит в хорошей такой квартирке, не в убитой многоэтажке, окна которой выходят на бугры бункеров, что решили отстроить в каждом городе на случай следующей катастрофы. Да, никто не исключает повтора. Но Чимин — да и все контракторы — не особо интересуется этой темой. Оно произошло, и этого уже не изменить. Думать о будущем — слишком тяжёлое занятие, но гнаться за настоящим, быть в нём — более реальный курс. И вот Чимин живёт в своей реальности контрактора. Квартирка с двумя комнатами, бамбуковые перегородки, чёртовы кучи шмотья и цацек, измятые простыни двухместной кровати, пыль в углах, пустые кухонные шкафчики, но полная окурков пепельница. Уборки здесь давненько не было и примерно столько же не предвидится. Ни Юнги, ни Чимин не считают эту, хоть и хорошую квартиру, местом, куда всегда можно вернуться. Это всего лишь очередная точка остановки, это пауза перед следующим побегом. Они натворили слишком много дел, слишком часто влипали в дерьмо и его же творили, а потому стали одной из главных проблем служб Японии, представляющих собой закон. Чимин всё рвётся до небес. Возможно, это связано с тем, что они на него упали, или с тем, что они с ним по итогу сделали. Всё это произошло внезапно. Чимин уже плохо помнит, чем был занят в тот день и где он был, но в памяти так и остался запечатлён момент пробуждения, когда под крупными обломками каркаса неба он очнулся в крепких объятиях. То был Юнги. Он находился в сознании и смотрел своими пустыми глазами в пустые глаза Чимина с лопнутыми капиллярами внутри. В этот самый момент стало ясно, что они как бы едины, они словно близнецы разных родителей и семей, но единого неба. И логично, что более они уже не смогли разлучиться. Каждый шаг друг от друга казался шагом по наточенным ножам, по комьям ядовитых змей, которые покрывали своими укусами чужие тела. Тогда стало ясным, что придётся крепко держаться за руки. Да и никто из них не был против, если честно. Будучи контрактором, выжить в паре с себе подобным в мире, где каждый тебя ненавидит и хочет уничтожить — проще, нежели одному. И нет-нет, конечно, оно не любовь. Не путайте, пожалуйста. Во-первых, такие глубокие чувства не касаются сердец контракторов, а во-вторых, отношения эти с самого начала имели корни созависимости. Странное дело. Чимину всегда хочется Юнги придавить подошвой к полу, размазать его, превратить в лужу человеческих отходов. И такие желания не кажутся ему дикими или же неправильными. Создаётся такое ощущение, что Юнги буквально подобное заслужил. Выслужил. Остатки памяти не выдают ответов, но поганое сердце что-то всё равно помнит. А чего оно там помнит — никому не известно. Чимин перестал вникать во всё это. Он просто плывёт по течению, отдаётся волнам собственных желаний, зная, что Юнги против него никогда не встанет. Он ведь такой замечательный пёс, он такой услужливый и сильный, что без его помощи точно бы туго пришлось. В конце концов, в одиночку слишком уж тяжело следовать за стрелками часов.Ⅱ. Неразделённые уродцы
1 августа 2023 г. в 12:00
Костюм вырвиглазного зелёного оттенка, состоящий из широких штанов и пиджака с крупными пуговицами, надет на голое тело. Ни нижнего белья, ни рубашки — перед публикой лишь загорелый торс с вкрапинами татуировок без глобального значения. Начищенные до блеска сапоги на высоком каблуке погружают и без того шумный квартал в тягучий цокот. И оно хозяина сапог даже, кажется, в полной мере удовлетворяет. Светлые волосы симпатично уложены набок, уши избиты проколами, а пальцы рук закованы во всевозможные украшения. Такой человек идёт по главной улице Китайского квартала с улыбкой, размахивает в воздухе меховой сумочкой от Balenciaga и дымит тонкой сигаретой со вкусом, вроде бы, груши. Люди перед ним расступаются, прячут взгляд и закусывают язык. Не от страха, а скорее от непонимания того, как на подобные персоны реагировать. Но этого парня не волнуют посторонние, он себе на уме, и жители этого поношенного квартала — последнее, из-за чего он готов переживать или же злиться.
Парнишка быстро доходит до убитого здания бара с выбитым стеклом и тушит сигарету о стену, бросая бычок на порог. Очень дружелюбно. Он толкает носком сапога дверь и без приветствий заходит внутрь весь такой довольный и воздушный. От него пахнет дорогими духами и недавним смачным сексом — непередаваемый словами дуэт. Правда, настроение портится будто бы по щелчку. Он видит, что весь бар залит кровью, мозговую жидкость стирают со стен какие-то молодые мальчишки, пока мужик с грубым голосом кричит в трубку телефона и размахивает руками. Решает важные дела и сильно злится, брякая что-то на вьетнамском языке.
Гостя он не замечает ровно до того самого момента, пока тот не трогает его за плечо, мол, тебе стоит обернуться, дорогой. И мужчина медленно повинуется, будто бы уже знает, кого встретит: его лицо больше не полно зла, оно выражает страх, желание прогибаться ради сохранения собственной жизни. Абонент в динамике продолжает что-то говорить, спешно извиняться, но мужчина одним нажатием прерывает вызов и, громко сглотнув, совершает поклон под прямым углом. Мальчишки, которые соскребали кусочки чужих мозгов со стен, быстренько собирают свои шмотки и на цыпочках бегут прочь, не оборачиваясь. Их пронизывает испуг, а перекошенное лицо босса лишь усугубляет ситуацию.
Парень в костюме молча протягивает мужчине руку, а тот, не разгибаясь, в страхе её пожимает. Аккуратные пальцы, перстни и татуировка «NO» на внутренней стороне ладони — плохой знак, кстати — выглядят не так уж страшно. Рука мужчины намного больше, толще, с волосами на фалангах, но она боится этой хрупкости и потеет, когда рукопожатие быстро обрывается. Парень поправляет волосы и садится на видавшую своё табуретку посередине пустой комнаты грустного серого цвета. Позади него, из тьмы Китайского квартала, будто бы тенью выглядывает ещё одна фигура. Она стоит чуть поодаль в ожидании приказов. Лица не видно — одни очертания, но всем местным и без того ясно, кто охраняет парня в костюме со спины. И сложно сказать, кого стоит бояться больше.
— Ну и где мои куклы? Просрали? — беззлобно, но с толикой разочарования.
— Господин Пак, — почтенно начинает мужчина дрогнувшим голосом, — куклы уже были доставлены, как вдруг появился незнакомец и всех уничтожил. В том числе товар.
— Контрактор?
— Да, управляет иллюзиями, — быстро отчеканивает и вытирает рукой выступивший на лбу пот.
— Что за фокусник такой? — риторически спрашивает у самого себя, закидывая ногу на ногу. Он закусывает губу и смотрит на одинокую потолочную лампочку, словно на её стекле отражены все ответы.
— Видимо, работает на Организацию.
— Организа-а-а-цию, — нараспев произносит парень, пробует слово на вкус и недовольно морщится. Даже трясёт головой из стороны в сторону, из-за чего его волосы слегка подпрыгивают.
Из тьмы квартала вдруг появляется вторая фигура. Ей оказывается парень с седыми волосами — если честно, до конца не ясно, выкрашены ли они или же поседели естественным путём (от этой мысли становится лишь хуже) — и безобразно отрешённым выражением лица. Кажется, кукла. Он одет настолько обычно, что никак не сочетается со своим напарником. Брюки без выглаженной стрелки, чёрная водолазка с высоким горлом, потёртая косуха — видимо, исключительно рабочая, — а на ногах пенни лоферы. И вот они уже выглядят дорого. Наверняка были позаимствованы из гардероба того, что в костюме. Никаких побрякушек, а на руках кожаные перчатки, которые с хрустом смахивают с чужого вырвиглазного пиджака пылинки. Самым необычным из образа оказывается катана, выглядывающая из чехла, который свисает с левого плеча. Оружие прошлого века, но пугает с прежней силой.
— Что дальше, Чимин? — спрашивает тихонечко, поглядывая на трясущегося в поклоне мужчину.
— Да убей его к чертям собачьим, — машет рукой Чимин и отворачивается к забитому изнутри досками окну.
Парень с катаной послушно кивает и одной правой достаёт оружие из-за спины. Его походка легка, движения автоматичны, а замах отработан. На лице никакого сожаления, лишь чёткое выполнение услышанного. И по комнате уже распространяется запах железа бывалой на нём крови десятков людей. Даже возникают галлюцинации, ощущение, будто бы ранее убитые катаной мертвецы просыпаются и оплакивают грустный конец своей жизни; они горько воют и залезают этим воплем в уши мужчине, который без стыда трясётся. Отпора уже не сможет дать, как бы ни старался. Игра давно велась на смерть, оттого никакого эффекта неожиданности нет. Но отчаянная тоска всё равно грызёт грудину, а слёзы скапливаются в уголках глаз. Жить-то, оказывается, хочется.
Но блестящее остриё катаны не знает пощады. Оно заносится над чужой открытой шеей, блестит под одиноким освещением лампочки, резко подаётся вперёд, жаждет новой жертвы. Как вдруг — внезапная заминка — из-за звуков позади остриё катаны стынет в миллиметрах от кожи смертника. Повезло? Едва ли. Чимин как-то по-детски хнычет и вскакивает с места. Он истерично стучит каблуком сапога по плитке, давит песок и хватается за голову. Выглядит это как часть грандиозного выступления. Но сцены не видно, оттого поведение парня кажется ужасно нелепым и странным.
— Опять всё заново, — скулит Чимин, — опять, сука, заново, — он вновь громко бьёт каблуком о пол, словно ставит точку, и запрокидывает голову к потолку. Молчит. Будто бы читает какие-то важные письмена на балке, забывая про реальность. Складка недовольства на его лице разглаживается, в глазах появляется блеск безрассудства, некого сумасшествия. Чимин подрывается с места — катана в этот момент отстраняется от чужой шеи — и хватает мужчину за подбородок, слегка выпрямляя. — Я вторых шансов не даю, ты меня знаешь, — цедит сквозь зубы, а во взгляде полная невменяемость, там ярость и ураган злости, — но, может быть, ты в курсе, как выглядел тот фокусник? Это не спасёт твою шкуру, но сделает мне очень хорошо, — и улыбается. От улыбки этой трясутся поджилки.
— Длинный плащ, на внутренней стороне которого вшиты ножи, — хрипит мужчина, слушая, как на его подбородке от сильной хватки хрустят кости. — С ним ещё была кукла. Его глаза завязаны тканью, но он точно всё видит.
— Откуда информация? — щурится Чимин.
— Они чужаки в этом квартале. Здесь же повсюду наши уши и глаза, — мужчина точно не врёт. Он, конечно, не какая-то местная шишка, но тоже лицо не последнее. В каждом уголке Китайского квартала есть своя любопытная крыска, а потому не верить ему причин нет.
— Кукла, значит… — Чимин отпускает бедолагу и в задумчивой паузе отходит в сторону.
В этот же момент с шеи мужчины слетает голова. Брызги крови начинают медленно застилать пол ковром вишнёвого цвета, а запах в помещении становится слишком уж неприятным. Глаза умершего неподвижно смотрят вдаль, рот слегка приоткрыт, а вся мимика обвалилась, из-за чего лицо становится каким-то неестественным. У мужчины есть ещё пара минут до полного отключения мозга. Потому Чимин машет ему перед носом рукой — дружелюбно прощается — и походкой ленивой кошки подходит сзади к парню с катаной. Тот старательно вытирает её от крови, когда чужие руки обнимают за талию, а у самого уха возникает жар пухлых губ.
— Юнги-и, — нараспев шепчет Чимин, — это получается, что тому фокуснику куклу можно иметь, а мне нет? — и прижимается щекой к чужой щеке (одинаковый рост позволяет), нежно поскуливая. — Давай найдём этого контрактора, а? Он очень-очень меня расстроил, — показательный вздох и крупный взмах ресниц. Чимин умеет получать то, что ему сильно хочется. Тем более он терпеть не может, когда кто-то посторонний вмешивается в его дела.
Юнги на его просьбу лишь утвердительно кивает, за что получает лёгкий поцелуй в висок. Это не награда, но её начало.