— В кого Вы
на самом деле верите?
Католическая церковь в нынешней Японии — неуместный пережиток прошлого. Бог покинул людей, и как бы в ответ на этот святой протест пропала всякая вера. Не окончательно, конечно. Остались ещё те, кто ходит сюда, в храм Цукидзи, но их количество настолько единично, что скамейки для верующих давно покрылись пылью, а служб и вовсе не проводится. Интерьер со временем заметно поскуднел. После небесной катастрофы религия стала медленно утрачивать свой смысл, человечество было полно разочарования. А те, кто всё-таки остались преисполнены надеждой, уходили в Нижний Город и уже там продолжали своё восхваление Бога, который, по новой истории, обрушил на головы сотен невиновных страшную кару.
На поверхности же появилась Система. И она не рвалась до реформаторства храмов. Первостепенные задачи со временем стали основными, а вторичные вовсе вычеркнули из графиков. Поэтому храму Цукидзи не было выделено достаточно средств на восстановление. И хотя его не так сильно придавило небо, трещины всё равно пошли по всем стенам, а некоторые фрески вовсе отвалились. Один неуёмный запах ладана и молитвы остались прежними. На них Юнги и ориентировался, когда сюда шёл. Слишком уж много разговоров ходит об этой церкви в кругах кракеров. А эти ребята, как известно, своё дело хорошо знают.
— Бог един.
Юнги не из верующих, он из абсолютных атеистов, а потому рубит сразу с порога. Прихожан в поздний вечер нет, лишних глаз — тоже. Один только священник оборачивается к нему с ответом на заданный заместо приветствия вопрос и блестит потёртым крестом на шее. Он уже стар, сед на волос, одет в изношенную рясу, а когда говорит, кажется, что притворяется святым — слегка медлит, осторожничает, но прекрасно знает, какую благую мысль нужно донести до нынешнего разбитого мира. Юнги же на все эти возвышенности не ведётся и лишь плотно закрывает за собой ворота храма. На сегодня рабочий день белоснежной статуи Девы Марии в конце большого зала закончен.
— Ваши друзья под землёй того же мнения? — вопрос с подвохом. Юнги заранее знает на него ответ, а потому предугадывает чужую реакцию. С пастора резко сползает пелена высокой набожности, он сводит брови к переносице и делает несколько шагов назад, к алтарю. Тут он вдруг понимает, что в храме страшно тихо. Кажется, даже пылинки в воздухе не пролетает, а на прихрамном цветочном участке вымер весь свет.
Юнги знал, куда, к кому и зачем шёл. После того как до него дошла информация про ценность и интересность Нижнего Города, он провёл параллели с местными верующими и оказался прав. Старая религия исчезла. Теперь люди смотрят на Бога иначе. Они приписали ему легенду об упавшем небе и верят не в былые заветы, а в новые выдуманные правила. Бо́льшая часть таких набожных спустилась под землю и продолжила нести свою молитву там. Только единицы остались на поверхности, и то для наблюдения за обстановкой. Три мировые религии стали им безразличны, но их вид приходилось поддерживать в угоду государству. Если бы не оно, то нынешние церковники окончательно прекратили взирать на Иисуса и Марию, а откровенно обратили бы свой взор к небу, к тому, на чём теперь сошлись все столпы веры.
Юнги во всей этой кракерской информации уверен. Она одним испуганным взглядом пастора подтверждается. Оттого на лице контрактора появляется отражение безумной улыбки, а в некогда обогретое помещение проникает холод, который цыпками ужаса добирается до человеческого сердца напротив. Он не готов открывать все тайны Нижнего Города, оно сразу ясно. Но Юнги не привык опускать руки, у него есть собственные, очень действенные методы. Он их огромный фанат, что год за годом лишь оттачивал свои навыки. Теперь достиг апогея, и это, конечно, ничем хорошим в пользу пастора не закончится.
— Пройдёмте со мной, — Юнги приглашает, будто бы местный хозяин, не ждёт ответа, обходит замершего пастора и через спрятанную за молельной частью зала служебную дверь ступает в темноту. Священник ещё с минуту не может сдвинуться с места. Что-то очень ярко подсказывает ему, что ничего хорошего от незнакомца-безбожника можно не ждать. Ему кажется, что, ступив ногой за порог служебной двери, он встретит свою смерть.
Но ничего уже изменить нельзя. Мужчина понимал, что его вера в любой день может его же и убить. Получается, настал тот самый час? Тут хоть кричи, хоть беги, а кара неба — его детей — тебя обязательно настигнет. Так думает пастор, когда следует за шумом чужих шагов по лабиринтам церковных коридоров для служащих. Тут всё деревянно и бедно, на стенах горят редкие светильники, что освещают лики святых. От них больше поддержки не чувствуешь, а потом воротишь нос и запрокидываешь голову к потолку, к искусственным облакам, которые теперь, кажется, уже никогда не увидишь. Смирение с гибелью приходит быстро, оттого сердечный ритм, кажется, налаживается. Даже руки перестают трястись, а голос вновь прорывается. Подобным образом отважно думает пастор, пока Юнги с таким уважительным видом приглашает его в дальнюю комнату — его личную крохотную спальню. Он лишь кивает и бесстрашно скрипит дверной ручкой, спину не горбит и даже подумывает о том, что если Рай всё-таки есть, то он точно попадёт туда. Хотя бы за свою долгую преданность.
Правда, стоит Юнги зажечь в комнате свет, как вся напускная отвага и уверенность сходят, как свечной воск. Пастор застывает на входе и молча, с перекошенным в страхе ртом смотрит вперёд, на мальчика-церковнослужителя, его давнего помощника, которого ещё в раннем детстве подкинули на порог храма. Пастор оставил его при себе, обучил всем церковным канонам и доверил помогать на службах, за что платил небольшие деньги. Они были семьёй, что сплотил сам Бог, которая перед сном приносила молитву, а с утра готовила алтарь к новому дню.
Теперь же мальчик изуродован. Поцелуй небесный пропал с его бледного лба, а молитва давно сошла с сухих искусанных губ. Он, словно второй сын Всевышнего, прибит ладонями к стене — в них по самую рукоять засажены ножи, — тело в болезненном положении сползает к полу, тянет руки за собой, из-за чего раны с каждым мгновением становятся всё больше, всё длиннее и шире. Самое дикое, что чужих криков более не слыхать. Одно лишь пустое лицо да мёртвый взгляд. Грудь всё ещё слабо вздымается в жадной попытке украсть хотя бы один шматок воздуха. В остальном же мальчик давно мертвец.
Пастор падает на колени перед его видом, бредово шепчет что-то себе под нос и пальцами скребёт пол до деревянных заноз под ногтями. Он сокрушается, напуган и боится вновь поднять взгляд. Теперь никакого спокойствия к ходящей рядышком Смерти нет. Сердце ноет, а в животе крутит, из-за чего начинает дичайше тошнить пустотой. Но пастор плотно сжимает зубы и губы, не позволяя окончательно пасть в глазах врага. И только крупный крест болтается на его шее, отражает редкий блик и, опять же, не спасает. Юнги с этого забавно, и он улыбается, даже позволяет себе тихий смешок вслух, а потом присаживается на корточки возле пастора и кладёт железную руку ему на плечо. Будто бы давние друзья они.
— Скажи, потрахивал его периодически? — знак вопроса, словно невидимая петля, затягивается вокруг шеи мужчины, оттого он лишь хрипит, сдавленно плачет. Юнги смотрит на него ровно и спокойно, хлопает по спине, словно успокаивает искренне, хотя душевно ему, конечно, на всю ситуацию горячо плевать.
Юнги достаёт из кармана нож, а рукой оттягивает пастора за волосы назад, тем самым заставляя его смотреть вперёд. У того даже сил на сопротивление нет. Видимо, увиденное слишком пошатнуло. Ну, на то и были сделаны ставки. Тем более Юнги заранее успел подсуетиться и узнал, что священник на руку не чист. Про его грязные дела слушок по храму давно ходил, а контрактору только повод дай ухватиться за ниточку искушения и дёрнуть, дабы вывалить всё естество, обличить сущность, намекнуть, мол, я знаю, за какие заслуги тебя можно за решётку упрятать или же на кусочки покрошить. Так жертва становится ещё более уязвимой.
— Не нравится внешний вид твоего мальчонки? — Юнги кивает в сторону распятого, пастор же молча грызёт губу, стоически сдерживает слёзно-тошнотворные позывы. — Я бы не сказал, что мне тоже. Не люблю полумёртвых-недоживых. Нужно выбирать что-то одно, понимаешь?
Конечно, он всё понимает, а оттого еле заметно кивает. Юнги же крутит в правой руке нож, всё порываясь бросить его вперёд. Становится предельно ясно — если бросит, то прямо в цель. Тогда святое — или всё-таки уже не совсем? — место окрасится в багровые тона и перестанет быть спасением. В пасторе просыпаются не сострадание, не жалость и не человечность, а банальный страх и вина за собственные грехи, оттого он поворачивает своё бледное лицо в сторону гостя и с отражением распятого мальчика в глазах просит пощадить. Но Юнги не добродетель. Он лишь выпускает волосы мужчины из хватки и нависает над ним холодной тенью, закрывает единственную лампочку сединой волос.
— Мне не нужны просьбы. Я пришёл сюда затем, чтобы узнать о Нижнем Городе чуточку больше, — со стороны раздаётся тяжёлый кашель. Не сын Божий, но повторяющий смерть Христа уже с трудом дышит. Грудная клетка давит. Так ведь и умереть может. Но продолжение истории Иисуса точно не повторит. — Расскажете? А то Ваш юный помощник уже очень устал дышать, — и гадко улыбается.
Священник не отказывает и отчаянно всё излагает как на духу. И про то, где располагаются основные силы веры в небеса; про то, как попасть в их ряды и остаться незамеченным; про то, связаны ли с ними кракеры, Система, Организация и прочая якобы вышестоящая хуйня. Он даже упоминает о человеке, который стоит за всем этим безумным поклонением небу. Да только в лицо пастор его не знает, разговоров не вёл, но уверяет, что в Нижнем городе бывает глава набожностей частенько. Юнги эта информация приходится по вкусу. Он доброжелательно кивает и убирает нож с глаз перепуганного священника. Его страх имеет мощный вес. Им легко управлять. Юнги запоминает это на будущее. Убивать невинного подростка не намерен. Хотя уже не факт, что его психика после такого останется в порядке.
Юнги же выведал, что хотел. Теперь про конструкцию Нижнего Города он знает намного больше, про лазейки тоже оповещён. Такая информация в дальнейшем очень пригодится. Просто нужно накидать примерный план путешествия под землёй и начать спуск. Если пастор не солгал, то всё должно пройти идеально. В ином случае Юнги придётся отрубить ему головёшку. Хотя очень маловероятно, что мужчина, набравшись смелости, решил наврать гостю, дабы спасти своих братьев по вере. Ему определённо дороги собственная шкура и чувство того, что из-за него не погиб один пятнадцатилетний мальчишка.
— Ну вот и здорово, вот и здорово, — кивает Юнги в конце чужого информативного монолога. Ещё и так одобрительно, словно директор компании, который хвалит своих подчинённых. — Только помни: никто не должен узнать, что я здесь был, — нараспев произносит, секундно застывая в дверном проёме, — терпеть не могу быть в центре внимания.
Пастор молчит, но по одному его опущенному виду ясно, что язык у него короткий, не разговорчиво-длинный. Да и если всё-таки он решится проговориться, всплывёт наружу много чего некрасивого, поэтому Юнги уходит спокойным, знающим, что хоть и наследил, а за ним всё равно всё вытрут. В конце концов, теперь он обладает всеми деталями пазла и может смело обрадовать Чимина целой картинкой.
Он хочет верить, что теперь его не назовут слабым, ведь семечко истины было всё-таки вытащено из огромного мешка шлака. Нет-нет, Чимин должен его за такое похвалить. Он очень справедливый и всегда говорит по делу, его словам можно доверять. Дороже его улыбки и благодарностей Юнги ничего не знает, оттого торопится домой, не оглядывается назад и не смотрит по сторонам.
Правда, зайдя в квартиру, вновь встречается лицом к лицу с шумящей пустотой. И она настолько сильно давит на голову, что капилляры в глазах лопаются, а руки сжимаются в белёсые кулаки.
Чимин исчез. Он вновь сбежал, не думая о своём одиноком псе, который принёс хозяину здоровенную кость.
Но разве мы не в ответе за тех, кого приручили?
***
Чимин возвращается лишь утром, весь вытраханный и накачанный каким-то дерьмом. От него пахнет дешёвым мотелем и персиковой смазкой, а перепачканный в сперме уголок пиджака лишь доказывает наличие бурной ночки. Чимин неловко сбрасывает обувь в коридоре и устало шлёпает на кухню, где достаёт из холодильника бутылку минералки и жадно пьёт до самого дна. Видимо, сильно устал. Вот бедняжка! Устал настолько, что даже не замечает Юнги, прислонившегося к дверному косяку.
Он бессонно прождал несколько часов, всё поглядывал в окно, правда, на бег не срывался. А почему, кстати? Устал. Всё равно его догонялки никогда плодов не приносили. Тем более было ожидаемо, что Чимин на месте ждать не будет. Он обязательно устанет и стартанёт в какой-нибудь убитый клуб. Искать никогда не просит, записок не оставляет, сообщений не шлёт, а про звонки даже и речи быть не может. Такой вот он отвратительный партнёр.
Чимин осушает бутылку и с громким звоном ставит её на стол. Волосы измяты, загривок вновь весь искусан, мимика лица подвижна из-за недавней дозы, зато тело пластилиновое и очень тянет в сон. Чимин облокачивается о столешницу руками и громко дышит. Кажется, скоро пойдёт блевать. Его обычный трудовой график. Потом ещё снотворным закинется и с надеждой не проснуться проспит до самого утра. И, будучи (не)везунчиком, откроет глаза ближе к обеду. Ведь он такой антифанат рассветов.
— О, Юнги! — вдруг внезапно. Кажется, он разглядел чужую фигуру в отражении стеклянной дверцы кухонного шкафа. Глазастый, даже когда пьян. Он осторожно оборачивается, придерживаясь за раковину, и расслабленно улыбается, словно вот-вот упадёт мордашкой на пол и крепко заснёт. — А я всё тебя искал… — искал в чужих руках. —
Веришь?
— Верю, — странно, но звучит очень твёрдо. Даже Чимин такого не ожидал, но из образа ласкового кота не выходит: медленно подходит к Юнги и льнёт к его плечу, щекой ластится, а загребущими руками обнимает за талию.
— Искал-искал, а тебя нигде не было. Пропал, — тональность режет грустью. Такой насыщенной и давно уже зреющей. Юнги не понимает, где успел провиниться, чем расстроил, а потому лишь пристально смотрит за чужими метаниями на своей груди. — Ты пропал. Как и тогда, помнишь? — Чимин поднимает тяжёлый пытливый взгляд. —
Помнишь ведь?
— Помню, — после лёгкой паузы всё-таки отвечает Юнги. Он, если честно, не совсем понимает, о чём речь. Когда это он успел пропасть? За последние годы они с Чимином ни разу не расставались толком. Только лишь в моменты, когда Юнги умирал. Но это длилось не больше суток. Да и Чимин его никогда не искал. Наверное, он просто бредит от количества выпитого алкоголя.
Так думает Юнги, а потому не ждёт подвоха. Хотя с Чимином расслабляться совсем не стоит. Он ведь минное поле, на которое даже ступать необязательно — если сам захочет, то рванёт в любой момент. Сейчас, кстати, тот самый момент. Чимин вдруг вынимает из кармана обыкновенный маленький нож, которым хорошо чистить кожуру с яблок, и одним резким движением вонзает его в чужое, но тоже яблоко. Глазное. В пределах квартиры раздаётся страшный вопль, и Юнги пятится назад, врезается в стену и дезориентировано крутит головой в разные стороны, не понимая, что с ним происходит, из-за сильнейшего болевого шока.
Буквально из его черепа торчит нож. Пострадавший глаз выделяет нечто похожее на слезу, но в огромных количествах, пока радужная оболочка и хрусталик смещаются. Весь белок залит красным, сосуды разрезаны, во взгляде одна муть, да и карий цвет попадает, сменяется на белый-белый. И всё оно сопровождается такой катастрофической болью, таким жгучим страхом, что Юнги в прямом смысле трясёт. А Чимин смотрит на него, словно растерянный ребёнок, который не понимает, что такого серьёзного могло произойти. Боже, это ведь всего лишь нож и глаз! Бывали ситуации и хуже, разве нет?
— Тебе
правда больно? — тихонечко спрашивает Чимин, присаживаясь напротив Юнги. Тот вопроса явно не слышит. Его крик заполнил всё пространство. — Знаешь, а я рад, — Чимин вдруг улыбается и слегка склоняет голову набок. — От тебя пахнет кровью, кстати. Но не своей. Ты что-то новенькое узнал, верно? — и без шуток ждёт ответа. Но Юнги немного не до этого. Агония боли достигает своего апогея, и он потихонечку начинает терять сознание. Слова Чимина хоть и долетают до него, но обрывочно, сквозь толщу мутной водной глади. Какие уж тут ответы? И оно, конечно, наше «минное поле» не устраивает. — Неужели не хочешь со мной говорить? — холодно. Чимин начинает злиться. Он поднимается и, бросив последний пренебрежительный взгляд в сторону Юнги, уходит, оставляя его задыхаться от боли. Если не хочет говорить, то пускай так и страдает в одиночестве. —
Ты слабый. Слабый, слабый, слабый, — эхом слышится из коридора. И оно последнее, что Чимин говорит клубку из ужасной боли по имени Мин Юнги.
У самого же Чимина ещё целая куча дел. Например, надо бы выбрать подходящую для Нижнего Города одежду. Оно сложно, кстати. Ещё и вопли Юнги с толку сбивают. Потому он раздражённо хлопает дверью и, споткнувшись, падает на кучу разбросанной по полу спальни одежды. Посадка мягкая, а ещё на глаза сразу же попадаются джинсы из прошлой жизни. Они самые обычные, приталенные, с лёгкими потёртостями на бёдрах. Ну. Примерно то что надо. Лучше уже всё равно ничего не будет.
Чимин их забрасывает на плечо и, приподнявшись, начинает разыскивать какую-нибудь однотонную футболку или же водолазку. Желательно самую неприметную. Придётся отставить вульгарность, необходимо выглядеть обыкновенно, создавать иллюзию парня, который молится по утрам на небо, а вечером считает звёзды. Потому вдобавок ко всему придётся расстаться со всеми побрякушками, снять макияж и оставить волосы в неуложенном, торчащем во все стороны состоянии. Но хвостик ещё может спасти ситуацию, кстати.
Чимин недовольно цыкает со всех этих обстоятельств и, обнаружив среди залежей бежевую водолазку, брезгливо забрасывает её к джинсам. Ну что за look? Да в таком даже в магазин за сигаретами выходить не хочется. Но сучий Нижний Город одобряет лишь хороших мальчиков, а Чимин хоть и не числится в их рядах, но всё равно должен подыграть. Это в его же интересах. Потому он быстро стягивает с себя костюм цвета сочного арбуза, разбирает с десяток серёжек и колец по шкатулкам, ватным диском неаккуратно смазывает длинные стрелки, а волосы взъерошивает пятернёй.
В отражении зеркала вдруг появляется знакомый мальчишка. О, а это же ты,
тот самый, кто так хотел писать статьи про искусство, ездить на выставки Караваджо и любить кого-то одного, но до самой гробовой доски? Забавный малый. Даже было что-то такое привлекательное в тебе. Наверное, россыпь веснушек или же стеснительный размах частых ресниц. А возможно, эта идиотская вера в других, в тех, кому никогда, сука, верить нельзя. Да, что-то
было. Сейчас же Чимин плюёт в отражение густую слюну и быстро отворачивается. На сегодня свидание окончено.
Он надевает джинсы и водолазку, на плечи накидывает тренч, а в карманы суёт две пачки сигарет с зажигалкой. Этого хотя бы ненадолго должно хватить. Если повезёт, то корчиться от ломки даже не придётся. Чимину очень хочется разобраться с делами под землёй в кратчайшие сроки, оттого он не выстраивает долгих планов на жизнь без взгляда на искусственное небо, но мольбу на него в общем кругу верующих. Ну его нахуй, знаете! Чимин и так не особо в себе, других проблем ему не надо. Избавьте!
Он сверяет время на часах. Шесть утра. Пора бы уже выдвигаться. Алкоголь практически успел выветриться, а доза кокса потерять силу. За это большое спасибо можно смело сказать болезненным хрипам бессмертного. Они очень трезвят, если их долго слушать. Как заезженную пластинку, например. Поэтому Чимин, оглядев свою спальню-гардероб в последний раз и схватив со стола какую-то ржавую цепочку, выходит из комнаты и следует на тихие хрипы одноглазого (велико)мученика.
Юнги слегка сменил позу. Теперь он скукожившийся взрослый эмбрион, который, лёжа на полу, плачет кровавыми слезами. Чимин морщится, поглядывая на лужицу прозрачной глазной жидкости около чужого лица, и пока Юнги не обращает на него никакого внимания, привычно, заученно, буднично застёгивает на шее цепочку с одинокой потемневшей буквой. Уже и не разобрать какой.
— Нам нужно торопиться, — информирует он, без жалости тыча пяткой Юнги в еле дышащий бок. Реакция скудная. Умеешь же ты, пёсик, расстраивать… — Стрелки часов неумолимо бегут вперёд. Сам знаешь.
Чимин подставляет лицо восходящим лучам солнца, под ноги себе не смотрит. Юнги его толком не видит — перед ним расплывшаяся фигура, да и только. Но рука самостоятельно тянется к чужой голени и крепко за неё хватается, мол, не бросай.
Никогда меня не бросай. Чимин на это смотрит снисходительно и угловато улыбается. От одной этой улыбки, кажется, вдруг небо наливается сизым, несбыточность надежд оседает пылью и грозится уже никогда не покинуть сердечных стенок. А её добрый друг, ставший похожим на истинного Золотого мальчика — мальчика, который раньше только и тащил домой буклеты с выступлений театральных трупп, — говорит, что он с ней воюет, и Юнги снова в голову приходит абсурдная и нелепая мысль, что после осени будет лето — ну разве не идиотизм?..
Идиотизм же.
***
Срез доступной на данный момент информации:
*Обновлённая информация*
*(Недействительная информация)*
Пак Чимин
Сущность: контрактор;
Код звезды: pj-995;
Способность: неизвестна;
Плата за контракт: неизвестна;
Уровень опасности: высокий;
Принадлежность: контрактор самостоятельного действия;
Возраст: 26 лет;
Родной город: Пусан;
Состав семьи: мать (известно, что родом из России), отец. Последний бросил его, когда Чимину исполнилось полтора года. На данный момент его статус неизвестен. Мать мертва. На территории Японии проживает бабушка. С ней поддерживает близкие отношения;
Отличительные признаки: своеобразное чувство стиля; разговорчивость; эмоциональная лабильность; татуировки на внутренней стороне ладоней;
намёки на полигамность; предпочитает применять на своих жертвах как физическое, так и моральное насилие; ради достижения цели готов на огромные жертвы;
Характер: беспокойный; присущи перепады настроения; жестокость и агрессия преобладает над самоконтролем; эмоциональная нестабильность;
яркие черты манипулятора; полное пренебрежение чужими чувствами и ценностями;
Сильные стороны: недоступен моральный тип боли; притуплены рецепторы страха; плохо развит инстинкт самосохранения;
Слабые стороны: оставшаяся в живых бабушка;
Увлечения: балет; покупка необычных вещей;
Любит: балет; коллекцию своих пиджаков;
Не любит: когда всё идёт не так, как ему хочется; слабых людей;
Хорошие отношения: неизвестно;
Нейтральные отношения: Мин Юнги;
Плохие отношения: неизвестно;
Моральные принципы и жизненная философия: тотальное отсутствие моральных принципов;
Статус: жив.
Мин Юнги
Сущность: контрактор;
Код звезды: my-993;
Способность:
бессмертие, а вследствие, и способность к регенерации;
Плата за контракт:
любовь;
Уровень опасности: высокий;
Принадлежность: контрактор самостоятельного действия;
Возраст: неизвестен;
Родной город: неизвестен;
Состав семьи: неизвестен;
Отличительные признаки: всегда носит при себе катану; способен отыскать звезду pj-995 не имея точных координат её нахождения;
Характер: спокойный, в меру отрешённый; замечены несвойственные контрактору приступы преданности звезде pj-995;
бесхребетность в отношении к звезде pj-995;
Сильные стороны: владение катаной на уровне профессионала; физическая и психическая стабильность;
Слабые стороны: звезда pj-995;
Увлечения: выполнение просьб звезды pj-995;
интересуется изощрёнными методами пыток;
Любит: катану; улыбку звезды pj-995;
Не любит: проблемы; ложь; когда звезда pj-995 грустит/плачет;
затяжные моменты регенерации; боль перед смертью;
Хорошие отношения: Пак Чимин;
Нейтральные отношения: Китаец Джек;
Плохие отношения: неизвестно;
Моральные принципы и жизненная философия: зависят от настроения звезды pj-995;
Статус:
жив.
