***
— Так, сиди спокойно, котик! — я поливаю шерсть душевой лейкой. Пена становится серой, спадает с мохнатого тела и скручивается в водосток. Его боязно даже мыть: кот настолько худой, что ощущается под пальцами каждая косточка. И это ещё хорошо, что он не дёргается и до сих пор не расцарапывает мне лицо, — лишь дрожит и изредка моргает зелёными, полными слёз глазами. У меня был кот, я рассказывала, в прошлый раз питомец провёл в нашем доме лишь день, а потом Ребекка утащила его неизвестно куда, и больше я его не видела. Завернув кота в полотенце, выхожу в спальню, насквозь пропахшую Мальбонте и его — нашими — вечными сигаретами. Мы с Энди заехали в магазин по дороге и купили немного корма: шесть одноразовых баночек — этого количества хватит на сегодня и завтра, а там посмотрим. Может, удастся подыскать ему дом и заботливых хозяев. Какую-нибудь милую старушку, например — но только не сильно дряхлую, чтобы не померла раньше времени, оставив кота в одиночестве. Но, честно говоря, он такой милый и хорошенький, что с удовольствием оставила бы его себе. Снимаю фольгу с корма и ставлю тару на пол. Миски у меня нет, так что приходится налить воды в бокал для виски, найденный в мини-баре. Немного подсушив серую полосатую шерсть мягким полотенцем, я опускаю котёнка рядом с едой и несколько секунд наблюдаю, как он, весь взъерошенный и влажный, набрасывается утолить, видимо, затянувшийся голод. А потом усаживаюсь в кресло, натягиваю огромную майку, в которую могли бы уместиться три меня, на колени и распахиваю крышку ноутбука, ставя его на подлокотник. Нужно начать с малого. Кот шумно и жадно лакает воду из прозрачного бокала, а я тем временем вбиваю в поисковик имя своего дебильного муженька. Интернет не знает всё. В этом я убеждаюсь спустя двадцать минут штудирования сайтов. Нахожу о нём много, но всё неважное. Фотографии с каких-то форумов, вот он на открытии отеля, вот стоит рядом с отцом, когда тот с воодушевлением рассказывает об открытии инвестиционной компании или очередного казино. О криминале ничего. Пусто. Я пытаюсь найти что-то о случае в клубе, вводя на клавиатуре запросы вроде: «Убийство девушки в клубе Нью-Йорка», но ни один сайт не даёт нужной информации. Профиль Мими нахожу на фейсбуке, но он оказывается закрыт, — возможности покопаться в нём нет. Подписчиков мало, вместо фото на главной странице вообще просто красный фон, но с такими именем и фамилией больше пользователей не находится. Я клацаю клавишами, чуть вздрагиваю, когда кот прыгает на кресло, облизывая розовый нос шершавым языком, и прижимается сбоку, мурча. Одной рукой я глажу его голову, которой он то и дело тычется мне в ладонь, а второй листаю информацию о Мартино. О нём намного больше всего — тут строительство, инвестиции в электроэнергетику, страховое и банковское дело, пакеты акций… Ничего о мафии. Много статей, фотографий, Люцифер тоже на них часто мелькает, словно скопированный, везде одинаковый: серьёзное выражение лица, взгляд не в камеру, минимум слов. Клон самого себя. Я по нему скучаю. У Евы есть страница в твиттере, где она делится короткими, но ёмкими постами на разные темы: литература, путешествия, история. У Ости совершенно обычный аккаунт на фейсбуке, где она публикует фотографии довольно редко — примерно два-три раза в год, — даже не подписывая их. Зато Лилу, конечно же, не остаётся в тени — сотни фотографий, профили в каждой социальной сети, бесконечные блоги, какой-то дурацкий мерч и тысячи подписчиков. Я монотонно глажу уснувшего кота, листая полторы тысячи фото на аккаунте. Люди, люди, люди, не знакомые мне, часто повторяющиеся. Пара фото с Ости где-то в глубине профиля, Люцифера нет ни на одной. В сторис она так натурально разыгрывает сцену, якобы не понимая, что за поклонник прислал ей столько цветов, хотя на самом деле знает, что это сделал Астарот. — Интриганка чёртова, — шепчу под нос тихо, чтобы не разбудить кота. Для всех они приличные, порядочные, высокопоставленные люди, не способные никого убить. Все, как один, жертвуют деньги на благотворительность — неужели таким образом пытаются очистить совесть? Всё ещё влажный и мурчащий комок приходится аккуратно переложить в угол кресла и, поднявшись, поплестись в гардероб. Ставлю себе мысленное напоминание о том, что нужно купить ещё противозачаточных, и кладу в рот таблетку, достав её со дна сумки. У меня есть одноразовый мобильный, который дал Люцифер. Не знаю, понадобится ли он, но на всякий случай я спрятала его в кармане джинсов и затолкала те в шкаф, надеясь, что Мальбонте не взбредёт в голову рыться в моих вещах. Сменив огромную футболку мужа-психопата на топик, я иду в сторону выхода, намереваясь спуститься вниз и пообщаться с кем-нибудь, чтобы узнать, как вообще дела обстоят, что происходит между семьями — потому что, отматывая события прошедших дней, не сулящие ничего хорошего, я вылавливаю только одно большое, безразмерно болезненное пятно, пахнущее порохом, лекарствами и собственной кровью. И вы не подумайте, я одежду этого ублюдка напялила не из любви к его мерзкой персоне, а потому, что пошла мыть кота, и шмотьё Маля замочить не жалко. Ну, и чтобы задобрить его, сделав вид, что я тут вся такая смирившаяся жёнушка, на случай, если он вдруг заявится в комнату. В коридоре, как обычно, пусто — все либо разъехались по своим делам, либо ошиваются на первом этаже, — но в груди разрастается неприятное чувство, словно металл приложили. Если хорошо распрямить ладонь, то можно заметить среди линий свежие шрамы — иногда они начинают зудеть, так тошно и беспокойно. Как напоминание о Люцифере, своеобразные метки. В такие моменты пустота сменяется глухой тоской, а потом я волосками на коже ощущаю, как вокруг смыкается ураган из тьмы, и сжимаю руки до боли в попытке избавиться от этого чувства. Мальбонте я вижу впервые за весь день. Он выходит к лестнице из противоположного коридора, где расположен его кабинет, и не обращает на меня никакого внимания, пока я не произношу: — Уезжаешь? Вопрос повисает в воздухе, требуя ответа, Маль замирает у перил и чуть поворачивает голову. — Ненадолго. — Ты обещал, что сегодня сводишь меня куда-нибудь. — Слушай… Не до тебя сейчас. Он колеблется несколько секунд, собираясь спуститься, но вдруг меняет траекторию и подходит ближе. Я заметила одну интересную вещь: когда моё настроение крайне плохое, он всеми силами старается испортить его ещё больше. У мудака словно есть внутренний радар, позволяющий уловить мои чувства. Отныне я стараюсь их не показывать. Вот как Люцифер включает дядю — так, что эмоциональный диапазон сразу становится на уровне огурца. Мальбонте делает шаг, и его руки упираются в перила по обе стороны от меня, заставляя прирости пятками к полу, застыть, как парализованная, и лёгкие — мои чёртовы лёгкие: прокуренные, пропаренные коричным никотином — замирают в невозможности сделать вдох. Чёрт! — Сходим в ресторан, когда я вернусь. Идёт? — он поднимает руку и заводит прядь волос мне за ухо. — Завтра. Эти слова безгранично радуют меня — его не будет почти сутки; боже, какое счастье, — но я не подаю вида, лишь провожу пальцами по его плечу, очерчивая мышцы через рубашку. — Я могу поехать в город? — подаюсь чуть ближе, улавливая запах тяжёлого терпкого табака. — Хочу сходить по магазинам. Маль сосредоточенно скользит зрачками по моему лицу, по шее, останавливается в области декольте и возносит руку; пальцем оттягивая топ, проходится подушечками по ложбинке. У него такой вид, будто он сейчас меня сожрёт. Такие, как он, питаются падалью. — Милая, бельё надень, — вдавливает меня поясницей в перила. Его рот касается шеи, линии челюсти, затем губ, и мне становится мерзко, хочется смыть с себя его, смыть все прошедшие месяцы к чертям собачьим, да только воспоминания в слив не утекут. Пальцами одной руки он проводит по моей спине, вызывая дикое желание стряхнуть эти непрошенные лапы; постоянная бессонница превратила моё тело в сплошной раскалённый нерв. Клянусь, меня от него воротит с каждым днём всё сильнее — я и сейчас едва держусь, чтобы не блевануть, пока его влажный язык очерчивает мои губы. — Ты пахнешь мной, — хрипло шепчет, ведя носом по моей щеке. — Возьми с собой кого-нибудь, — он слегка отстраняется, всё ещё держа за талию. — Элизу, например. — Как скажешь, — заставляю себя улыбнуться, провожу кончиками ногтей по крепкой шее, представляя, как эта самая шея истекает кровью, и губы расползаются шире. — Может, лучше Мими? Ей не мешало бы развеяться, целыми днями из комнаты не выходит. Маль усмехается. — Эта девчонка не выйдет из дома, даже если приставить пистолет к её виску, — он отдаляется на шаг, позволяя дышать без свербящей в носу корицы. — Только давай без глупостей, милая, договорились? — Конечно, — киваю я. — Договорились. Удачи тебе. Он запускает руку в волосы на затылке и притягивает к себе, касаясь губами скулы, пока в моей голове зреет блестящий, по моему мнению, план: если уговорить Мими поехать вместе, то появится возможность вытянуть из неё что-то. И потому, когда Маль поворачивается спиной и спускается по лестнице, я тут же срываюсь с места и спешу в комнату его сестры. Нужно быть максимально милой, сделать вид, будто и правда хочу с ней подружиться, хотя это не так — как минимум потому, что у неё явные проблемы с психикой, а ещё одного больного на голову так близко я не вынесу. Перед дверью пытаюсь собраться с мыслями и обдумать, как вообще её пригласить куда-либо — она же пошлёт меня сразу, как только увидит на пороге комнаты. Следует глубокий вдох, а на выдохе я стучу. Мими открывает не сразу — лишь спустя ещё несколько касаний костяшек моих пальцев к дереву двери. На ней только паранджи не хватает — огромные штаны и нелепая кофта до колен с рукавами, яркие полосатые носки, и осколки солнечного света, так лениво пробивающегося в комнату, образуют над её головой сияющий ореол из мелких торчащих волосинок. — Что опять? — она складывает руки под грудью и опирается плечом на дверной косяк, давая понять, что пускать меня внутрь уж точно не собирается. — У меня предложение, — завожу ладони за спину. — Не хочешь поехать в город? — Зачем? — Мими приподнимает бровь. — Развлечься, — чуть пожимаю плечами. — Давай сходим… Не знаю, что ты любишь? — и, да: что вообще любят такие, как она? Компьютерный клуб или клуб суицидников? — Можно прогуляться, сходить в Сизарс-палас , я никогда там не была. Или в Луксор. Вчера прочитала, что там есть выставка артефактов Титаника. — Это отели моего отца, что я там не видела, — она закатывает глаза. — Точнее, уже брата, — быстро смотрит по сторонам, словно опасаясь быть услышанной. — Отвали, короче. Мими не умеет общаться с людьми: она слишком замкнута для этого, она человек-всё-внутри-себя — и вот эта упрямая сука уже собирается хлопнуть дверью перед моим носом, но я цепляю лакированное дерево рукой. — Что тебе непонятно в слове «отвали»? — недоумевает Мими, сводя брови. — Или это слишком для твоего мозга? — Знаешь, что?! — я нагло лезу в дверной проём, запихивая её в комнату. — Мы живём в одном доме. Мне здесь хреново, тебе, как я вижу, тоже. Так что плохого в том, чтобы наладить отношения хотя бы друг с другом? Всё ещё не скатываюсь до шантажа, хотя могла бы, ведь эта девка совершенно не хочет идти на контакт и будто ненавидит меня всеми фибрами души только потому, что я вообще существую. Я хватаю Мими за руку, и она ойкает от неожиданности. Сжимаю пальцы вокруг запястья и тяну на себя. Она нужна мне — наверняка у неё есть ответы на некоторые вопросы и много полезной информации. Она росла здесь, всё видела, всё слышала, всё знает, и у неё с Малем хоть и не идеальные, но вроде как доверительные отношения — Мими покидает комнату только в его компании, а ещё порой я вижу, как они о чём-то переговариваются. — А давай напьёмся? — Чего? — я ловлю её удивлённо-упёртый взгляд на себе. — Напьёмся, — повторяю, а она вырывает руку и отступает вглубь комнаты. — Поедем в бар и выпьем самбуки, вина, ну или что ты там хочешь. Мими вновь поднимает брови, затем недобро щурится — даже в полумраке спальни с плотно зашторенными окнами я вижу, как блестят её серые глаза. Свет исходит лишь от большого монитора, на котором стоит на паузе какой-то мрачный виртуальный мир, и её лицо выглядит неестественно бледным полотном. — Ты же погрязла здесь, — импульсивно взмахиваю рукой, указывая на компьютер. — Я на улице тебя только один раз видела, ну сколько можно-то сидеть в комнате?! Резкая перемена в настроении Мими заставляет меня взволноваться. Её челюсти плотно сомкнуты, брови нахмурены, а лоб сморщен так сильно, что лицо превращается в откровенно злобную, сконфуженную гримасу. О, чёрт, да она сейчас просто прогонит меня, толкнёт за дверь. Или ударит. Или кинется резать свою кожу? Я ведь не знаю, в каких ситуациях она это делает. Эта мысль пугает сильнее, чем все остальные, терзающие мой разум последние полчаса. Я открываю рот, не зная, что сказать. Мими повторяет движение моих губ, сминая бледными пальцами ткань длинной кофты, и произносит: — Давай. — Поедешь? — тупо переспрашиваю. — Да, — Мими разворачивается и перебирает ногами в полосатых носках по паркету, кидая через плечо: — Через полчаса, внизу.***
Краешком подсознания я думаю о том, что это может стать худшим ужином в моей жизни. Потому что с самого начала мы спорили, куда именно отправимся, чтобы поесть, выпить, провести время. Я не знаю хороших заведений в Вегасе, поэтому просто искала их на карте, доверяя рейтингу и отзывам пользователей. А Мими как будто… Нет, не как будто — она специально отвергала все предложенные мной варианты, стремясь позлить. Спорили мы около тридцати минут — потом, когда я сдалась и предложила ей самой выбрать, столько же добирались до бара. Молча, естественно. Мими лишь изредка поглядывала на меня, но стоило мне зацепить её взгляд, как тут же начинала снова пялиться в телефон. Элизу я попросила присмотреть за котом. Она, когда увидела его, назвала меня дурой и сказала, что здесь не питомник, и прежде, чем тащить в дом животное, нужно спрашивать разрешения у Мальбонте. Ведь дом его. Я тоже его. И вообще не должна ни шагу делать без его позволения, потому что «жена дона не имеет никаких прав» и всё вот это прочее. Не знаю, откуда у неё такие убеждения. Может, мать Мальбонте так себя вела? Была тенью своего мужа? Ева тоже жена дона, но не значится бесплатным приложением к боссу. Её по крайней мере считают человеком. В общем, повозмущавшись, Элиза всё-таки согласилась присмотреть за котом, пока меня не будет — при условии, что завтра же я найду ему хозяев. Когда автомобиль останавливается, Мими, не дожидаясь пока ей откроют дверь, выпрыгивает на улицу. Я выхожу следом, кое-как нагоняя, пока она движется в сторону входа. Мими красивая. Очень. У неё ямочки на щеках и длинные ресницы-лучики. И сейчас, когда она сняла с себя все те нелепые шмотки, это особенно заметно. На ней тёмные облегающие джинсы и водолазка с длинными рукавами. Ткань мягкая и гладкая, отливающая частичками фиолетового при каждом движении. Макияж почти замаскировал тёмные круги под глазами и нездоровую серость лица, шрамы скрылись под одеждой, и теперь она кажется даже нормальной. Пока не открывает рот, обмазанный лиловой помадой. — Что, в квартале красных фонарей открыли вакансии? — она плетётся к зданию, издевательски оглядывая мой наряд снизу вверх. — Послушай, это всего-лишь чёртова одежда, она не делает меня лучше или хуже… — мои губы невольно сжимаются. — Да что ты привязалась вообще?! На мне тёмно-зелёное платье с открытыми плечами и широким чёрным поясом на шнуровке, оно и вправду слишком короткое — любое неосторожное движение грозит моему заду стать достоянием общественности. Но если уж я собралась вживаться в роль примерной жены, то нужно делать это, даже когда Мальбонте нет рядом, ведь его мёртвая подружка, судя по всему, одевалась в стиле самой развязной шалавы. Вот и приходится глотать сказанные Мими слова, а потом и вовсе застыть на пороге. Я была готова ко всему: что она поведёт меня в дорогой ресторан с зализанными официантами и белоснежными скатертями или пафосный бар, где слоистый коктейль стоит баксов двести; но только не к едва заметной вывеске «Курильщик» над обшарпанной дверью. Это шутка какая-то? Мими толкает массивное дерево от себя, звенит колокольчик, и пахнущий пивом и жареным мясом воздух ударяет в лицо. В жёлтом свете торшеров я вижу ряды тёмных столиков и диванов. Внутри чуть душновато, на стенах картины с изображениями лошадей и фотографии со скачек в металлических рамках; едва заметно передвигаются официанты, чтобы обслужить немногочисленных гостей, решивших пропустить по кружке пива в этот вечер четверга. Здесь уютно, но при этом довольно просто — типичный американский бар, где за высокой стойкой сам хозяин заведения. Мими садится за стол напротив меня, разворачивая перед собой крафтовую папку меню, и пальцы её такие деревянные, что без труда можно понять, как она напряжена. А ещё то, что нам понадобится время, чтобы привыкнуть друг к другу и избавиться от повисшей в воздухе неловкости. Сначала я думала, что она попросту ревнует меня к своему брату, но это далеко не так, и если мне всё-таки удастся узнать истинную причину её неприязни, то можно будет считать, что не всё потеряно. — Если думаешь подмазаться, чтобы я помогла тебе сбежать, то даже не надейся, — Мими водит зрачками по строчкам меню. — Я и не собиралась, — цокаю, ныряя лицом в папку. — И почему «Курильщик»? — Потому что это кличка лошади владельца бара. — Я не об этом, — перелистываю страницу. Если раньше я не ходила по дорогим заведениям, потому что могла позволить себе только бесплатный стакан воды, то сейчас способна пойти даже в самый изысканный ресторан и теперь удивляюсь, что Мими притащила меня в откровенно плебейскую забегаловку, пропахшую копчёным мясом и солью. — Почему мы пришли именно сюда? — Бар не наш, — она вытягивает руку, подзывая ленивую официантку. — Это главный критерий выбора, всё остальное не так уж важно. К тому же здесь неплохо, мне нравится. Веду пальцем по строчкам меню и задумываюсь о том, что в конце можно будет заказать ещё и десерт. Если, конечно, мы не разругаемся через десять минут пребывания в баре. Официантка ставит рядом с Мими запотевшую кружку холодного пива — капельки хаотично стекают по стеклу, — она отбрасывает пластиковую трубочку прямо на стол, отпивает, и узкая полоска белой пены остаётся над верхней губой. — Определились с едой? — рявкает подошедшая сотрудница так, что я едва не глохну на одно ухо. На физиономии буквально написано, как её всё задолбало. — Ну что, выбрала? — Мими промакивает рот салфеткой и вытягивает шею, заглядывая в моё меню. — Я ничего не понимаю в этих словах, это на английском вообще? — Это сорта пива, — она чуть подаётся вперёд и перелистывает страницу. — Вот тут рыба и мясо. Что ты любишь больше? Открываю рот, собираясь назвать абсолютно рандомное блюдо, потому что мне, по большому счёту, всё равно, что мы будем есть — лишь бы не морепродукты, — но Мими опережает: — Давайте крылья и рёбра, — она опирается на спинку дивана. — И ещё пиво, — она постукивает ногтем по своей кружке, отдаёт меню официантке и вновь обращается ко мне: — Я надеюсь, ты ешь острое? — Да, спасибо, — оглядываясь по сторонам, я неловко поправляю низ юбки, тихо ругаясь: — Блядское платье! — О, ты действительно выглядишь в нём как блядь, — Мими топит смешок в глотке пива. — Или как Анна. Я поворачиваю голову резко — чего она прицепилась к этому платью? — наши взгляды сплетаются, и признаки самодовольства с её лица тут же испаряются, словно Мими немного чувствует себя виноватой за эти слова. — Ну, что ты хочешь от меня? — добавляет она уже более серьезно. — Есть правильный ответ на этот вопрос? — замолкаю, когда подходит работница заведения и с грохотом ставит передо мной кружку пива, расплескав на стол часть пены, что теперь ползёт белой шипящей лужицей по дереву. — А то я боюсь проиграть эту партию. — Если считать это игрой, то ты уже проиграла, — она делает несколько больших глотков. — Мы не играем. Как насчёт правды? Я, конечно, понимаю, что она имеет в виду. Мими заведомо знала: я зову её вовсе не из тёплых дружеских чувств и интереса к её персоне. Хотя интерес есть, но весьма меркантильный. Странно, но её осведомлённость даже не бесит. — Что ты хочешь услышать? Да, мне нужен союзник в доме, я действительно хочу наладить с тобой контакт, потому что враждовать нам незачем, — наклоняю голову, наблюдая, как Мими протягивает руку и протирает бумажными салфетками разлитое пиво. Рукав чуть задирается, и в свете висящей над нами лампы можно заметить множество тонких шрамов и точек будто от ожогов на её запястье. Мими спокойно отводит руку и натягивает ткань, прикрывая изъяны кожи. — Не смотри так. Это… — замолкает, пытаясь подобрать слово, — …ошибки. — Многовато ошибок. — Достаточно. — Достаточно для кого? — Для меня. Мими не злится, однако что-то неуловимое змейкой проскальзывает в серых глазах, словно я задела её за живое, потому решаю не затрагивать эту тему — иначе велика вероятность, что она развернётся и уйдёт, оставив меня и порванные надежды, осыпавшиеся кусочками картона у ног. Эта девка вообще мечется из крайности в крайность: то хамоватая и разозлённая до искр по волосам, то потерянная в пространстве, и загнанный взгляд выдаёт в ней состояние на грани панической атаки. Сейчас она где-то посередине. — Ты часто здесь бываешь? — меняю тему, надеясь получить мысленный плюсик по шкале доверия, когда перед нами оказываются два блюда с горами сочных жареных рёбер и острых куриных крылышек. Мими облегчённо выдыхает. — Нет, — кончиками пальцев она подцепляет ребрышко и кладёт себе на тарелку. — В последний раз я выбиралась куда-то, наверное, года два назад, — кусает мясо, отделяя его от кости. — Брат водил меня в японский ресторан, а там едят палочками. Это было ужасно. Я всё уронила и перевернула, кошмар, — она кривит губы. — Впрочем, это же Маль. — Почему это? — я отпиваю пиво, чувствуя, как напряжение, так и не достигшее пика, медленно спадает. — Что «почему»? — Мими задирает бровь. — Потому что Мальбонте всегда так делает. Ну, издевается, раздражает специально. Он знал, что мне будет неловко, что я расстроюсь, и нарочно меня туда повёл. Ему нравится выводить людей на эмоции и смотреть на это, он всегда был таким. Мими обеспокоенно упирает глаза в тарелку, внезапно растеряв аппетит, а я лишь произношу: — Да хрен с ним, — и жестом подзываю официанта. — Нам нужно ещё пиво. Когда на столе оказываются уже несколько пустых кружек, и тарелки становятся наполовину наполненными, разговор плавно перетекает из темы в тему. Мы говорим об отвлечённых вещах: о том, что происходит в мире, я рассказываю какие-то дурацкие истории ещё со времён школы, которые Мими находит забавными и едва не давится пивом. Ещё, как однажды Ребекка умудрилась поссориться с парнями в гетто, и ночью на нашем доме крупными буквами написали «БШ», я была маленькой и не понимала, как это расшифровывается, но потом узнала, что «БШ» значит «белая шлюха». Мама тогда весь день оттирала краску, сдирая её вместе с облицовкой. — Раньше мы с подругой любили ходить в кино, — прикладываюсь к кружке, запивая пивом остроту куриного крылышка. — На приключения или комедии. Но не на драмы. Не люблю драмы, они такие скучные и предсказуемые. — Как же предсказуемые? — Мими ставит локоть на стол и подпирает подбородок ладонью. — Никогда не знаешь, будет там счастливый финал, либо же все умрут. — Никакого счастливого финала там быть не может в принципе, — я закатываю глаза. — Даже если главное зло будет наказано, то что с того? Воспоминания у героев останутся, и это вряд ли даст им жить нормальной жизнью. Ощущаю, как тело расслабляется; что послужило отправной точкой — алкоголь, атмосфера или то, что Мими растягивает губы с почти стершейся помадой в улыбке — не знаю, но чувствую: те ледяные иголки, что висели между нами со дня знакомства, теперь не так ощутимы. — Почему ты меня ненавидела? — вдруг спрашиваю. — Я тебя не ненавидела, — Мими округляет глаза. Она морщит нос и качает головой, будто ставя в своей голове диагноз: клинический идиотизм. — Ты меня раздражала. И раздражаешь до сих пор. — Да что я тебе сделала? Она пожимает плечами. — Я не хотела видеть в нашем доме кого-то из них… Мими кривит губы при последнем слове, будто брезгуя даже называть вслух. — Почему? — прямо спрашиваю и, ловя её хмурый взгляд, побеждённо поднимаю руки. — О, не рассказывай, если не хочешь, а то опять подумаешь, что я собираюсь вытянуть из тебя какие-то секреты. — Да не секрет это, — проморгавшись, вновь прилипает к бокалу, а потом поднимает глаза — пустые и застывшие, направленные внутрь себя, словно она на миг задумывается, сможет ли это озвучить, а потом выдыхает: — Наши отцы воевали, каждый день кто-то умирал, и, конечно же, общаться между собой запрещалось, но запрет всегда манит, — она делает глоток пива не для того, чтобы выпить, а чтоб оттянуть несколько секунд. — У поколения помладше было тайное место для встреч, где мы устраивали вечеринки. Мы назвали его «Поезд». Не все туда попадали, только круг лиц, который надёжен и не побежал бы докладывать об этом дону. Мы сильно рисковали, но нам было плевать… — Поехали отсюда, — Кристофер припадает к её уху, стараясь перекричать громкую музыку. Мими цепляется руками за отражающую огни глянцевую барную стойку и пытается сфокусировать взгляд на порции текилы. Она слишком пьяна, перед глазами расплывается лицо подошедшего. — Отвянь, я уеду с братом, — фыркает заплетающимся языком и тянется к стопке с алкоголем. Сегодня она здесь — значит, можно не думать о правилах, не думать о том, кого там ещё убили, вообще ни о чём не размышлять. Она протанцует до утра, переночует с братом в их общей квартире, о которой не знает отец — господи, хоть бы Маль не притащил туда свою девку, — завтра она будет спать весь день, ближе к вечеру выпьет ещё пива под какой-нибудь идиотский фильм, а потом отправится домой. Она слизывает кристаллики соли, опрокидывает алкоголь, обжигая горло, и морщится, стоит кусочку лайма оказаться во рту. Кристофер ещё что-то говорит, пытаясь схватить её за руку, но Мими быстро выворачивается и погружается в пьяную толпу. Здесь действует только одно правило: каждый, вошедший в этот клуб, на время пребывания здесь не принадлежит ни одной семье. Мими хихикает, глядя, как Астарот у стены зажимается с какой-то тупой девкой из другой семьи, воображая, что ещё минут десять, и он выйдет из душного, пронизанного дымом и крепким алкоголем зала. Дальше заднее сиденье машины, влажные поцелуи, пьяные «я-хочу-быть-только-твоей» слова, номер в отеле. А поутру они снова проснутся врагами. Вынужденными врагами, потому что их боссы решили за всех. Мими растворяется в бешеном ритме музыки, держа в руках лакированные туфли. Чёрные волосы рассыпаются по плечам, грудь тяжело вздымается, ноги подкашиваются от количества выпитого. Кто-то обнимает сзади, прижимает к себе, шепчет низким голосом: «Уединимся, крошка?». Мими слишком пьяна, чтобы ответить что-то остроумное, потому выворачивается и продолжает танцевать, даже не поняв, кто это был. Низкие джинсы оголяют тонкие бедренные кости, под топиком между грудей стекает капелька пота, громкая музыка отзывается вибрацией в голове. Анна, сама того не замечая, толкает её сбоку так сильно, что Мими едва не падает на пребывающую под кайфом парочку, которая исследует содержимое трусов друг друга. — Вы арестованы! — Анна складывает руки пистолетом, направляет их на Мальбонте и делает вид, что стреляет. — За кражу моего сердца. — Не делай так, блядь, — Маль грубо отбрасывает её пальцы. Его это бесит. Пьяная Анна смеётся абсолютно по-идиотски и виснет на нём, вжимаясь губами в его рот. Маль хватает её за подбородок, рыча что-то в лицо, а Мими уже не здесь. В ушах начинает звенеть, музыка перерастает в невнятный гул, на тело накатывает тяжесть, а к горлу волна тошноты. Она на ватных ногах огибает напичканные дурью и алкоголем тела, оказывается в узком коридоре с давящими стенами, затем в тесной туалетной кабинке, где её выворачивает в унитаз. — Чёрт, надо же было так нажраться! — она снова сгибается от подступающего рвотного спазма. Сжимая веки, на ощупь включает холодную воду и полощет рот, ощущая на языке вкус хлорки и кислых ржавых труб. Сползает на кафель между раковиной и унитазом, бьёт ногой в боковую кабинку, настойчиво предлагая расположившейся там парочке трахаться в другом месте, и проводит по лицу холодными мокрыми ладонями, стараясь привести себя в чувство. Это даже не туалет, а какой-то сортир. Когда Смерть — один из братьев Чумы — сказал, что нашел надёжное место для вечеринок, никто не мог предположить, что это будет второсортный клуб, бывший хозяин которого отдал его почти за бесценок. Но расположение было действительно хорошим — никто из донов и не подумает наведаться в такую дыру. Проходит не меньше получаса, прежде чем Мими решается вернуться обратно. Попытки обнаружить брата глазами не заканчиваются успехом, телефона в кармане она также не находит — видимо, оставила на баре или выронила в толпе. — Мальбонте не видела? — цепляет за руку, как ей кажется, более-менее трезвую девушку, но та тупо и молчаливо смотрит, не отвечая ни слова. — Высокий, здоровый такой, тёмные волосы, чёрные глаза. Незнакомка продолжает безучастно смотреть, и Мими добавляет: — Встречается с Анной. Наконец-то лицо девушки озаряется пониманием, и она бросает громко: «Они вышли на улицу». Нужно было с этого и начинать, ведь Анну знают все, на Анну смотрят все. Она красивая и умеет пользоваться своей красотой, жаль, что с Мальбонте это не работает. Мими, покачиваясь, идёт босиком в сторону выхода, желудок скручивает узлом, и её вновь чуть не рвёт прямо в задымленном коридоре, который посетители провозгласили курительным салоном. На улице холодно и пусто, рядом стоят арендованные тачки — мало кто решается приезжать на своих, боясь, что их заметят, — Мими оглядывается по сторонам, вертит головой, всматривается и лишь спустя несколько секунд замечает — справа от неё, под тусклым фонарём два силуэта : один из них мужской, скрытый ночью, второй — вроде бы курит и прижимается к стоящему рядом. Только присмотревшись, Мими узнаёт в них Мальбонте и его подругу. Она уже собирается двинуться к ним, как вдруг Анна резко отлипает от него, роняя сигарету, что рассыпается ярко-оранжевыми искрами, шаткой походкой тащится к припаркованной рядом машине, и есть в ее ломких шагах что-то такое, что заставляет Мими прижаться к стене, спрятаться в нише здания. «Она просто пьяна, — думает Мими. — Поссорились что ли?» Но что-то в её голове лопается, когда свет фар освещает хрупкую фигуру, и Мими впечатывается в холодную кирпичную стену ещё сильнее. У Анны кровоподтёки на лице, бурые пятна на светлом тугом корсете — она сразу понимает, что это кровь, — помада размазана по подбородку, чёрные дорожки от туши под глазами. У Мальбонте ни единой отметины — так, только царапина от ногтей на щеке осталась. — Как я дома покажусь? — жалобно скулит Анна, хромая на одну ногу. — Ненавижу тебя! Стук каблуков разносится по асфальту, в полной тишине звучит слишком громко. Он ловит её одной рукой, та барахтается, бьёт его в грудь, пачкая ткань рубашки кровавыми пальцами. Хорошо, что на чёрном не видно. — Отпусти! — шипит она и вырывается. — Никуда я с тобой не поеду, сама доберусь! — заявляет так категорично, но Мими сразу понимает: поедет, куда денется. — Останешься на улице? — равнодушно уточняет Маль. — Меня друзья увезут, ясно тебе, мразь?! Да я лучше пешком пойду, чем сяду с тобой в одну тачку! — рычит она, отворачиваясь. Мальбонте отпускает её так резко, что Анна не удерживается на высоких каблуках и падает, расцарапывая голые ноги. Короткая юбка задирается. Она сидит задом на дороге и смотрит, как захлопывается дверь, и заводится мотор автомобиля, а потом кое-как поднимается и бежит к нему из последних сил, отчаянно крича: — Милый, подожди! И он ждёт её. Послушно. Терпеливо. Ждёт, пока она доковыляет до переднего сиденья, пока заберётся внутрь, придерживая совершенно блядскую юбку, словно леди, а потом с визгом шин срывается с места, уносясь в ночь. Мими еще минуту стоит, затаив дыхание, а потом едва не вскрикивает от неожиданности, когда рядом раздаётся мужской смех. Юноши, вышедшие из клуба, переговариваются между собой и не обращают на Мими никакого внимания, пока один из них — тот, что с цветочной татуировкой на горле — не упирается в неё взглядом. — Какие-то проблемы? — вдруг спрашивает, кивая на её голые ступни. — Обуйся, крошка, простынешь ведь. Мими только сейчас понимает, что почти не чувствует ног — лишь острое покалывание стылых иголок, — и, чертыхнувшись, надевает туфли, которые до того висели на пальцах левой руки. — Подвезти? — вдруг произносит парень, закрывая один глаз от едкого дыма, что исходит от сигареты, зажатой в уголке его узких губ. Она своим затуманенным мозгом понимает, что эти ребята — друзья Анны, и не чувствует беспокойства или тревоги: в конце концов, не маньяки же. Наверное. В салоне автомобиля, где долбит громкая музыка, пятеро: водитель — тот, что выпил на стопку меньше остальных; пассажир, что дымит в приоткрытое окно, едва держа сигарету пальцами; Мими на заднем сиденье между двумя парнями. — Как тебя зовут? — выкрикивает тот, у которого тату на шее. — Мими, — отвечает она, держась одной рукой за спинку переднего кресла. — Мне бы в отель, в Вегас я точно сегодня не поеду. — Успеем, — кивает он. — Я Сандро. У Сандро выцветшие русые волосы, тонкий шрам на виске, кривая улыбка на узких губах. Машину заносит на повороте, и Мими почти падает на полупьяного парня, сидящего рядом. Сандро заходится абсолютно гиеньим смехом, зубами вскрывает пакет и осторожно добавляет белоснежный порошок в пиво — ни одна гранула не просыпается мимо горлышка бутылки. Мими не замечает. Наркотик растворяется в алкоголе слишком быстро, и к тому моменту, когда они сделают последний глоток, он уже будет иметь действие. — Давай по одной? — наклоняется он к её уху. — А потом меня привезли в какой-то дом и изнасиловали толпой, — Мими отводит взгляд, хмуря чёрные брови. — Я плохо помню события того вечера, но наутро всё тело болело. Проснулась голая, эти ублюдки сказали, что ночь была замечательной, и мы разошлись. — И почему ты не рассказала об этом? — мне становится не по себе. Нет, я знала, что произошло подобное, но, как оказалось, была не готова это услышать. А ещё меня шокирует, что Маль и бывшую свою не стеснялся бить. Как же на самом деле он к ней относился? — Потому что мне было стыдно. Я была младшим ребёнком, любимицей в семье, — Мими снова обращается ко мне, смотря в упор. Глаза у неё — огромные луны, горящие и пронзительные. — Всё выглядело так, будто я просто решила поучаствовать в групповухе. К тому же так я бы подставила остальных, пришлось бы рассказать об этом месте. Я предпочла просто забыть. Понимаешь? Мой мозг как будто заблокировал это воспоминание, и я выбрала жить дальше как ни в чём не бывало, — она залпом допивает пиво и заказывает ещё. — Всё было нормально до тех пор, пока меня не начали шантажировать. Дружки Анны оказались полными уродами и засняли всё на камеру, — лицо так искажается, будто именно сейчас её желудок сделал сальто. Ей становится жутко. — Я не помнила ничего, но это видео было невероятно чётким. Я просмотрела его до конца, не могла отвести взгляд от сломленной себя, настолько непривычным, чужим, ненормальным казалось моё тело. Если бы кто-то увидел… Я боялась, что его распространят. Боялась, что это увидят мои родители и друзья. Поэтому спустя несколько месяцев встретилась с ними ещё, — она замолкает, пока официантка ставит пиво. — Я была полной дурой, что тряслась за свою репутацию. — И что, это так и продолжилось? — я смотрю на остывшую еду в тарелке, но кусок в горло больше не лезет. — Угу, — Мими отхлёбывает ещё алкоголь, словно без его действия не способна рассказывать дальше. — Мы с Сандро стали якобы встречаться, — она коротко смеётся. — Он трахал меня и вытягивал информацию по поводу того, что происходит в нашей семье. У него были ненормальные наклонности — любил извращения в сексе. Я так опасалась быть опозоренной этим десятиминутным видео, что в итоге позорилась несколько лет. Стала предательницей для своей семьи. — И никто ничего не замечал? — Все думали, что мы пара, — она пожимает плечами. — Всем было плевать. — А Мартино знал об этом? — я стараюсь проглотить ком в горле. — Или Люцифер? — Люцифер никогда не появлялся в том клубе, — она стирает пену с губ. — Там обитали только свои, те, кому можно доверять, а он был слишком высокомерным, чтобы тусоваться с нами, всегда считал себя лучше других. По крайней мере так всем казалось. Им казалось. Люцифер не считает себя лучше других, он просто слишком верен семье. — А Чума? — Нет, конечно, — отрицательно мотает головой. — Она бы уж точно рассказала об этом месте своей матери, — Мими взволнованно водит пальцем по стеклу, собирая капельки конденсата. — В общем, он издевался надо мной. Долго. Даже когда наши семьи объявили перемирие. В машине у Сандро душно и пахнет так приторно, что Мими, пребывая в салоне последние полчаса, в очередной раз заходится в кашле. Он опускает окно и сплёвывает, одновременно открывая при помощи кнопки на пульте автоматические ворота гаража с десятком ретро автомобилей. Красный свет заходящего солнца сменяется полутьмой, когда они заезжают внутрь. — Так пахнет на Гавайях, крошка, — довольно скалится он, кивая на освежитель воздуха, стоящий на панели. — Ты когда-нибудь была на Гавайях? Мими едва открывает рот, чтобы ответить, но Сандро кладёт на него пахнущую бензином ладонь. — Ты права, мне насрать. Мы ведь не для этого… Больше Мими не слушает — и так знает, что последует дальше. Сейчас он отымеет её каким-то грязным способом, а затем отправит в Вегас и пропадёт на месяц. Если повезёт, то на несколько. И Мими не знает, как прервать этот ядовито замкнутый круг, потому что зашла уже слишком далеко. Прошлая жизнь кажется ей безупречной и глянцевой, размеренной и рассчитанной — словно редактор прошёлся по книге, вылавливая все недостатки, — но не существующей. Они оказываются на заднем сиденье. — Как отец? — спрашивает Сандро, расстёгивая ширинку. — Как обычно, — тихо отвечает. — Ничего нового. Мими до сих пор не может понять, сумасшедший он, отчаянный, или всё вместе, разом. Могла бы уже рассказать родителям о происходящем, тогда б Сандро в порошок стерли, но поступила так, как поступила: загнала себя в угол, предала семью, до сих пор платит по счетам. Потому что есть всё, имеющее возможность сломать ей жизнь: видеоряд в памяти телефона, кучи сообщений, фотографий, переписок с пунктом назначения встреч. Спина покрывается ледяным потом. Что же она делает? Но это не важно, потому что не поздно повернуть назад. «Он не станет подставляться. Я ведь дочь дона, в конце концов, а он — не самоубийца, — думает она, окатывая Сандро холодным металлическим взглядом. — А слитое в сеть позорное видео уж как-нибудь переживу. Возможно, обрету статус шлюхи, но даже такой позор лучше, чем продолжать трахаться с этим выродком и строить из себя его возлюбленную». Это будет последний раз, а после они не встретятся. И Сандро это знает. Видит, как Мими меняется в лице, ёрзает на кожаном сиденье. Ноги упираются в пол, спина напряжена, её колотит. Он рывком притягивает её за талию, снимает кофту через голову, ловко расстёгивает крючки лифа и сдавливает грудь всей пятернёй — на оголённой белой коже любое нажатие, малейшее прикосновение оставляет красные пятнышки. Мими дышит коротко, быстро, громко, будто бы вот-вот прыгнет в воду, пока Сандро покрывает липкими поцелуями её шею. Сейчас она настолько покорна и податлива, что кажется, будто в ней не осталось жизни. Никакого сопротивления, полнейшее смирение, и это абсолютно не нравится Сандро. Он наваливается сверху, расставляет ноги, сдвигает трусики и резко входит, разводя тесные стенки. Никаких изогнутых позвонков, никаких развратных стонов, нет — Мими молчалива и безропотна, обыкновенно ждёт, когда всё это закончится, чтобы поставить жирную точку. Он толкается в неё ещё — сильнее, грубее, туже, — затем резко вынимает член и нервно выходит из машины. Дверь с её стороны распахивается спустя несколько секунд. Сандро тащит Мими за волосы, наклоняет у капота и берёт сзади, то ударяя ладонью по заднице, то шипя мерзости о том, какая она шлюха. Мими закрывает рот рукой, заглушая всхлипы. В тёмном помещении пахнет бензином, резиной и машинным маслом. Она мысленно считает до пяти. Один. Сжать зубы сильнее и расставить ноги. Два. Думать о том, что скоро всё прекратится. Три. Сдержать крик, когда его ладонь в очередной раз остро касается её ягодицы. Четыре. Выдохнуть при мысли о том, что сегодня обойдётся без грязных извращений, которые Сандро так любит. Пять… — Что-то ты тихая, — усмехается он, размазывая сперму по её складкам. — Не хватает острых ощущений? У Сандро слишком довольный голос; нет, не довольный — удовлетворённый. Словно он совершил самую большую пакость в своей жизни, которая удалась. Мими отчётливо это слышит, она же не дура, она просто сбившийся с пути человек, но никак не идиотка. Она дёргается, оказывается припечатана голой грудью к полированному капоту, а потом что-то холодное упирается между её ног. Металлическая труба входит наполовину. Следует хруст. Крик. Вопль… — Последний раз был особенно жёстким, после него во мне чего только не нашли. — Чего, например? — не уверена, что хочу это знать, но рот сам открывается, озвучивая вопрос. — Ну, предметы всякие. Гвозди, металлические отвёртки… — Мими кусает губы, её пальцы едва заметно дрожат. — Тогда меня нашли уже в полумёртвом состоянии. Люцифер что-то прознал и проследил за этим выродком. Меня увезли в реанимацию на несколько месяцев. — Это ужасно, — не представляю, что нужно говорить в таких ситуациях, мне хочется её обнять. А ещё дать себе по башке за чересчур выраженный интерес. — Я едва выжила. Выкарабкалась даже почти без последствий. Правда, не могу иметь детей, но зато меня не выдадут замуж за какого-нибудь отморозка, — она хмыкает себе под нос. — Меня больше тронуло то, что отец всё простил. Тех ребят наказали, да, их убили почти сразу. А после папа словно всё забыл и продолжил лизать Мартино зад. Мне было неприятно видеть кого-то из их семейки в нашем доме, потому что я постоянно вспоминала о произошедшем… Нет, меня бесили не они, а безразличие отца, тогда я не понимала, как он может поддерживать с ними связь. Раньше мне казалось, что если мой брат станет доном, то никогда никого из них на порог не пустит. Но он притащил тебя. Да и вообще всё стало намного хуже. Я только сейчас это осознаю. Мими замирает и медленно то закрывает, то распахивает глаза — висящие на потолке лампы робкими искорками вспыхивают в зрачках. Сейчас она выглядит настоящей. Живой. Будто вуаль спала, или треснула маска. Мне, конечно, многое ещё хочется узнать: насчёт того копа, с которым она общается по сети, или по поводу дефектов на коже, — но решаю не наседать. Захочет — сама расскажет, как поведала сейчас о своём прошлом. В любом случае я рада, что мне удалось немного расположить её к себе, пусть даже сейчас за неё в большей степени говорит алкоголь, но даже это большой шаг. Когда голова начинает кружиться, а пиво в баре заканчиваться, мы поднимаемся с мест и бредём к выходу, держа друг друга под руки, будто подружки — это рекордно малое расстояние, на котором мы вдвоём бывали. Мими становится молчаливой, даже странной — не злится, — и это настораживает. Лучше бы психовала, потому что это необъяснимое чувство, сквозящее в её серых глазах, мне вовсе не нравится. Мегаполис наполняется ночью, словно стакан креплёным вином. До самого дома добираемся молча — обе пялимся в окна, бездумно разглядывая неоновые огни города. В какой-то момент Мими начинает тихо посапывать, уперев голову в стекло. Можно ли сказать, что мы подружились? Определённо, нет, но первые шаги сделаны — спотыкаясь и падая, испытывая неловкость, — всё же мы совершили их. И самое главное — вместе. Это определённо не самый худший ужин в моей жизни.