***
Я думаю о том, что куда проще выбросить это дурацкое белое платье, чем каждый раз распрямлять скользкую непослушную ткань, сминающуюся в гармошку при малейшем движении. Полчаса назад, поправляя замысловатое переплетение тонких веревочек на спине, Элиза сказала, что к этому наряду подойдут бежевые лодочки — квинтэссенция неудобства, кровавые мозоли, жёсткая кожа, — с тяжёлым вздохом я переводила взгляд с полки на полку, а потом затолкала ноги в чёртовы бежевые туфли на высокой шпильке и, опасно покачнувшись, вышла из гардероба. Наверное, одно блюдо в этом ресторане стоит несколько тысяч баксов, но я не видела меню: Маль заказал всё сам и не интересовался моим выбором — лишь объяснил, что в этом заведении многонациональная кухня, а смёрребрёд — это датский бутерброд, а не ругательство. Зал представляет из себя композицию из стекла и металла, все столы отделены друг от друга перегородками в виде переливающихся кристаллов, которые сверкают в свете множества свисающих с потолка свечей, что будто парят в воздухе. И это хорошо, ведь было опасение, что на нас станут странно смотреть, ведь он — статный, красивый, богатый, на десяток лет старше, а я, ну, мягко говоря, выгляжу как элитная шлюха, что сопровождает его втайне от жены. Улыбчивый официант открывает тёмную бутылку белого вина, разливает по старательно натёртым бокалам. Мысль о том, чтобы пропустить фужер-другой немного воодушевляет, и я почти мирюсь с перспективой не самой приятной компании. В конце концов, это поможет расслабиться и хотя бы поговорить с Мальбонте без тремора в руках. Может быть, именно по той же причине Элиза вечно посасывает алкоголь за обедом. Мальбонте молчаливо нанизывает кусок мяса на вилку и отправляет в рот. Массивная челюсть активно пережевывает пищу, и он кажется диким зверем, что только-только разорвал добычу. — Ешь, — он поднимает глаза, указывает ножом на мою тарелку с рыбным филе, политым сверху соусом из масла, лимона и зелени. — Нравится осётр? — Да, спасибо, — вообще-то, не очень, но сейчас я готова любить всё, что угодно — кроме него, естественно, — даже морских ежей, моллюсков, устриц и огромных креветок, что выложены на большом блюде с колотым льдом, стоящем на нашем столе. Отпиваю кислое сухое вино — бокал приятно холодит руку — и принимаюсь ковырять приборами в тарелке. Давай же, Вики, думай, как расположить его к себе. Конечно, я и не надеюсь, что он вывалит передо мной свою душонку, но даже маленький шаг — тоже шаг, и постепенно какие-то осколки, обрывки фраз, частички прошлого и настоящего можно собрать. Может, чаще улыбаться? Кивать на всё, что он говорит, попытаться понять, может быть, даже найти общие интересы, посмотреть на него с другого ракурса? Воспитывать в себе терпение и понимание. Получать выгоду из всего, что имею. Я повторяю себе это так много раз, что границы слов размываются, превращаясь в один сплошной набор звуков. — Расскажи о своей жизни, — вдруг произносит Маль, и я едва не давлюсь листом базилика. — Что именно? — сделав глоток вина, уточняю. — Всё слишком скучно, ничего особенного. Мы с мамой жили в гетто на окраине Нью-Йорка. Она начала употреблять наркотики ещё в то время, когда я была ребёнком. Отца я не знала, Ребекка ничего не рассказывала о нём, — на секунду замолкаю, ловя на себе его немигающий взгляд, напоминающий двойное затмение. — Ходила в обычную школу, периодически бывала на вечеринках. — И что, в школе у тебя не было парней? — Маль наконец опускает глаза и продолжает резать кровавый стейк на тарелке. Сначала я думаю, что лучше не рассказывать о Мэтте: непонятно, что этому придурку может ударить в голову, он и так уже убил мою подругу. Но затем понимаю, что Маль с лёгкостью мог заранее разузнать всю мою биографию, и если сейчас он подловит меня на вранье, то шанс заслужить его доверие скатится от отметки «ноль» до «минус тысячи». —Был. Я встречалась с капитаном школьной бейсбольной команды. Мальбонте хмыкает. —Это была любовь? Из его рта слово «любовь» звучит как что-то страшное, как «рак» или «смерть». Я делаю ещё глоток вина, стараясь оттянуть время и подумать, какой ответ он хочет услышать. — Нет, — промакиваю рот салфеткой, в то время как Маль следит за каждым движением. Становится неуютно под этим пытким взглядом. Впрочем, как всегда. — Просто все подростки в школе встречаются. Если у тебя нет пары, то, скорее всего, тебя отнесут к числу лузеров. Плохо, если у тебя нет парня, и совсем унизительно, если тебя ещё и не пригласят на бал по окончании учебного года — всё, репутации конец. — И это было для тебя важно? — хмыкает Маль, отпивая глоток воды из высокого бокала. —Конечно, — я расправляюсь с вином, и Маль, не дожидаясь официанта, подливает мне ещё. — Ты учился в школе? — Нет, мы с сестрой были на домашнем обучении, — его тон довольно спокойный и миролюбивый, однако некая фальшь в голосе всё же чувствуется. Будто он старается быть тем, кем не является. — В обществе лучше подстраиваться под правила и не выделяться, я это после приюта уяснила. Если ты не такой, как все, то тебя ненавидят, — я чуть расслабляюсь, чувствуя, как от терпкости вина вся ротовая полость млеет приятной немотой. — Я хочу быть как все. Хочу, чтобы меня приняли в семье. Хочу, чтобы наши с тобой отношения наладились, я правда буду очень стараться, но ты тоже должен, нам ведь обоим некомфортно в этой связи, это отражается во всех делах, так давай будем пытаться всё решить, раз уж мы теперь вместе навсегда. — Чтобы тебя приняли, нужно выполнять свои обязанности, Вики, — Маль кладёт руку на стол, коротко стучит каждым пальцем по поверхности. — У тебя она всего одна. Рожать. Ага, блядь, бегу, волосы назад. С мыслью, что он меня трахнет, я уже свыклась, но вот иметь от него детей… Какие дети вообще, мне восемнадцать лет, я только школу окончила! С одной стороны, это неплохая идея, потому что ребёнок, а именно мальчик, уж точно закрепит моё положение в семье, и когда Маль сдохнет наконец-таки, меня не отправят вслед за муженьком. Только вот есть одно «но» — маленький ребёнок не может быть доном, поэтому до его совершеннолетия семьей будет править временный босс, и чёрт знает, что ему может взбрести в голову, когда он вкусит власти, так что Малю нельзя умирать, пока не подрастёт его наследник. А ещё я понятия не имею, как этот мудак будет обращаться с ребёнком и что может сделать со мной за это время. Правда, ну какой из него отец? Хочется резюмировать, что это пиздец, но я решаю данную мысль вообще не развивать в серьёзном ключе. Нужно просто ему подыграть. — Мы займёмся этим, когда ты научишься держать себя в руках, — я принимаюсь резать остывшую рыбу на тарелке, чтобы хоть куда-то деть ставшие вдруг непослушными руки. — Ты ведь можешь начать срываться на ребёнке. Я сама выросла в плохих условиях, но мама меня никогда не била, и мне страшно от того, что ты можешь себе такое позволить. Он отвратителен. Ужасен. Потому что смотрит на меня, как голодный зверь из своего вольера, плавит взглядом, в котором внезапно зажигается что-то странное. Потустороннее. И Маль знает, знает каждое моё последующее слово, каждое действие, просто умело поддерживает одному ему известную игру. Он глядит на меня так, как при первой встрече в казино, будто пытается снять скорлупу и понять, какую угрозу я несу. Его это заводит. Придает сил, действует как лазерная указка на кота — зрачки моментально расползаются по мрачной радужке, — словно оживает на глазах, напиваясь азартом. Уголки губ приподнимаются, он даже не обращает внимания на официанта, который забирает тарелку с размазанным по ней кровавым соком, смотрит-смотрит так изучающе, будто для него не существует ничего, кроме меня, и беспричинный инстинктивный страх вновь накатывает лавиной. Натуральное зло. Что-то хтоническое. Когда его настроение столь резко меняется, срабатывает инстинкт самосохранения — если упасть с качелей, то нужно лежать, пока они не успокоятся. Иначе зашибёт, раздавит сухим деревом, рассечёт тяжелым металлом. — Что ты хочешь, Ви-ки? — хищно мурлычет он. Голос течёт патокой через стол, оседает гнилой пылью. Такой банальный, простейший вопрос. Что. Ты. Хочешь. Я отхлёбываю вино и выбрасываю первое, что приходит на ум, слепо надеясь попасть в верный ответ. — Хочу, чтобы ты любил меня по-настоящему, а не тень своей бывшей. Хочу, чтобы ты уважительно ко мне относился, потому что, избивая жену, ты нарушаешь правила. Мальбонте смотрит на меня ещё несколько молчаливых секунд, а потом заходится смехом. — И кто тебя надоумил? Элиза? — спрашивает он через рычащий смех. — Конечно, кто же ещё. — Я лишь попросила её рассказать об омерте, — отставив тарелку, опираюсь на резную спинку стула. — Правило, касающееся жён — не такое уж правило. — И всё же оно есть, и ты его нарушаешь. — Даже в омерте бывают исключения, милая, — расслабленно отвечает он, вынуждая чувствовать каждую вибрацию тембра под кожей. — Но ты ведь желаешь, чтобы я была твоей целиком и полностью? Однако каждый раз обещаешь контролировать себя и не сдерживаешь слово. Всё в твоих руках, Мальбонте, — я одним махом допиваю вино до дна. — Сходи к психологу, милый, обезопась от своего гнева меня и наших будущих детей, — взмахиваю ладонью, подзывая официанта. — А ещё я хочу десерт.***
В утреннем свете белые стены кабинета выглядят желтоватыми, тени ещё плетутся по углам, а на циферблате часов, что закреплены на запястье Мальбонте, стрелки неумолимо приближаются к цифре семь. Он сидит в огромном белом кресле так мягко и вальяжно, словно это его кабинет, а не престарелого врача. Доктор Кроули — гравировка имени на серебряной табличке, расположенной на стеклянном столе. За панорамными окнами лениво плывут облака, верхняя часть немного приоткрыта, и если хорошо прислушаться, то можно уловить шум с улицы, смешивающийся с успокаивающим журчанием комнатного фонтана; на стене справа мешаются фотографии и дипломы, сзади — дверь, открываемая на японский манер, бумажная отделка с каллиграфией, искусные узоры. Со стуком качается вечный маятник. Если бы кто-то увидел Мальбонте здесь, то разразился бы огромный скандал — дон на приёме у мозгоправа, да где такое видано? Если только в дурацком кино о мафии, сюжет которого выдуман пьяным сценаристом. Кроули, одетый в строгий белый костюм, расстёгнутый на одну пуговицу, держит морщинистыми руками опросник, заполненный Мальбонте, поднимает глаза из-под прозрачных стёкол очков, отчего складки на лбу углубляются, опускает снова на лист. Маль, естественно, не собирается слишком откровенничать или, уж тем более, меняться — лишь делает вид, что принимает выставленные женой правила. Игры он любит, обожает всей душой, вот только это не её партия — Вики сама шахматное поле, на котором он посоревнуется сам с собой. Мысль об этом раззадоривает, Мальбонте чувствует себя хозяином положения. Всегда. — То есть Вам нравится смотреть, как люди страдают? — голос доктора сухой и хриплый. Он ставит маленький диктофон, чёрный квадрат с красной мигающей кнопкой, на стол, но Мальбонте качает головой, напоминая, что при входе в кабинет сразу же озвучил свой отказ от аудиозаписи. — Да, — Маль кладёт массивные руки на кожаные подлокотники. — Вам приносит удовольствие только наблюдение за негативными эмоциями? Может, физическая боль или нахождение человека в беспомощном состоянии? — Вполне, — Мальбонте цепко ловит его глаза, что из-за тонкой металлической оправы кажутся почти бесцветными. — Что вы испытываете при доминировании? — Кроули тянется, цепляет чёрный Молескин, расположенной рядом с формально подаренной статуэткой на очередную годовщину клиники. — Удовлетворение, — Маль садится ближе, кладёт руки на стол. — Как насчёт сексуального возбуждения? — Только с определёнными людьми. — Эти вспышки цикличны? — откидывается обложка блокнота, Кроули берёт перьевую ручку и шкребёт остриём по бумаге, делая пометку. — За приступом гнева следует раскаяние? Мальбонте невольно задумывается всерьез. Повторяет: — Только с определёнными людьми. — С Вашей женой? — доктор распахивает плотный картон, вынимает лист. — Она ждёт вас в коридоре. Я бы хотел побеседовать с ней. — Нет, — категорично заявляет Мальбонте. — Мистер Гуэрра, это строго конфиденциально, — заверяет врач, вздрагивая уголком губ. — Всё, сказанное вами и вашей супругой, останется в стенах этого кабинета. — Я сказал «нет», — резкий ответ глушит ритмичный стук Колыбели Ньютона. Кроули кивает, вновь оставляя запись на линейном листе. — Проявляли ли Вы жестокость в детстве или юношестве? Не обязательно к людям. Животные тоже считаются. — У меня никогда не было животных. — К чужим питомцам? — Нет. Ни у кого из знакомых не было живности, а у моей подруги наблюдалась страшная аллергия на шерсть, — Маль вспоминает полудохлого котёнка, что теперь обитает в его доме, и губы презрительно кривятся. — Расскажите об отношениях в Вашей семье, мистер Гуэрра. Родители никогда не проявляли к вам жестокости? — Отец порол иногда. — А мать? — Нет. Она относилась ко мне… — задумавшись, Мальбонте устремляется зрачками в высокий потолок. — Никак. — Не проявляла внимания? — Наверное. — Ваш отец умер от инсульта, — Кроули роется в памяти, выцепляя оттуда сводки из новостей. — Когда это произошло, что Вы чувствовали? — Радость, конечно, что же ещё, — усмехается Маль. — Не было скорби? — доктор чуть поднимает седую бровь, останавливая наконечник пера на полуслове. — Абсолютно, — качает головой он. Кроули откашливается, расплываясь в снисходительной улыбке. — Давайте будем откровенны, Вы считаете, что Вам нужна моя помощь? — мягко уточняет он. — Нет. — Тогда зачем вы пришли? — Моя жена решила, что может ставить условия. Я хочу ей подыграть. — Для чего? — Интересно понаблюдать за ней. Посмотреть, как она сломается и забьётся в угол. Губы у Вики идеальные, натурально-алые, без молочных бледных проблесков. Вызывающие. Глаза — небесно-синие, а когда она их распахивает, то космос кажется совсем близко, и планета теряет ось. Это так красиво, списано с шаблона, подогнано под трафарет, что хочется наблюдать за ней. Смотреть, как она корчится на полу, плачет и всхлипывает, лелея в ладонях свою разорванную жизнь. Жалкая, сломанная кукла — такая же, как Анна, царапающая паркет и мечтающая о смерти, потому что так жить уже невозможно. И тогда он её спасёт. Заставит восстать из пепла, сплюнуть сажу, стряхнуть золу, протянет ей свою ладонь. Чтобы повторить ещё раз. Она умрёт, только когда он позволит! — Давайте поговорим подробно о Вашем детстве, — Кроули захлопывает Молескин и откладывает в сторону, поправляя очки на переносице. — Это займёт много времени. — Я никуда не тороплюсь и готов выслушать, — заверяет он. Маль думает ровно пять секунд, затем откидывается на спинку кресла, достаёт прямоугольную пачку из кармана брюк, забрасывает ногу на ногу, произносит: — Я закурю? — и поджигает сигарету, с треском затягиваясь.***
Подтягиваюсь на борт бассейна, покрываясь мелкими точками от резкой смены температуры. Прозрачная вода струится по телу, образуя лужи на белом прохладном кафеле, пока я шлёпаю голыми ногами в сторону душевой. — Ещё несколько занятий, и сможешь купаться в спасательном жилете, — беззлобно кричит в спину Кристофер. И он преувеличивает, между прочим. Точнее, преуменьшает мои достижения, потому что держаться на плаву, как оказалось, не так уж сложно — главное, не паниковать и грести ногами и руками. Правда я никак не могу перестать хлебать воду из бассейна, расположенного на нулевом этаже дома, но, думаю, ещё немного практики, и получится обогнать Криса в заплыве. В душе я сбрасываю мокрый купальник, встаю под горячие струи воды и наношу гель на тело. Странно, что я постоянно моюсь средствами с ароматом апельсина — это вовсе не мой любимый запах, — однако мне всегда подсовывают именно их, а стоит открыть любую ёмкость в ванной, что находится в нашей спальне, так и она обязательно будет благоухать цитрусами. Смыв с себя пену, я обтираюсь ворсистым полотенцем, надеваю сухое бельё, чёрный халат, и выхожу из душа. Закрепляю влажные волосы резинкой, решив не задерживаться и посушить их в комнате — всё-таки у меня теперь есть забота в виде кота. Нужно покормить его и посадить в лоток, а то вчера, пока мы были в ресторане, котик сделал все свои дела на брюки Мальбонте. Слава дьяволу, что мудломуж этого не заметил — я живо отнесла штаны в прачечную. Порой на меня до сих пор накатывают мысли, что всё это нереально. Даже сейчас, пока я плетусь по лестнице на второй этаж, мне кажется, что всё происходящее — сон. А может, и вся моя жизнь — лишь иллюзия. Кома, например. Пройдёт ещё немного времени, и я разлеплю глаза, сяду, задыхаясь, на больничной кровати в окружении родных и друзей. Я чётко вижу эту картинку: мама, не зависимая от наркоты и никогда не употреблявшая, со слезами на глазах; Сэми, встрепенувшись, тащит стакан воды — он совершенно здоров и полон сил; Моника висит у меня на шее, бормоча что-то слюнявое о том, что меня любит, и… — в голове всплывает образ Люцифера, но я быстро отгоняю его — … Мэтт, конечно же Мэтт: Люцифера в моей нормальной жизни быть не должно, он из этой параллельной вселенной. Я невольно улыбаюсь, понимая, что снова начинаю тонуть в прошлом, чего делать не стоит. Мои звонки Сэми стали не такими уж частыми — мы помирились, но после той поездки на Сицилию не виделись. Теперь он живёт в новой квартире, намного дальше от того смрадного воздуха, что парил над гетто и раздражал его лёгкие — счёт, оставленный мне Винчесто, опустел почти на сотню тысяч, да и друга пришлось уговаривать около недели, чтобы он со своими родителями, наконец-таки, переехал из той дыры, где мы выросли, предназначенной для отбросов общества. Со стороны может казаться, что у меня всё отлично… Хотя, может быть, не так уж и плоха моя жизнь, ведь ко всему можно приспособиться, постепенно любая боль превращается в камень — рано или поздно вырабатывается иммунитет. — Подожди, милая, — слышу я голос Мальбонте, когда уже собираюсь свернуть в коридор и направиться в комнату. — Идём со мной. Он проходит мимо, на ходу касаясь пальцами моей талии, движется вдоль балюстрады, и мне только и остаётся, что поплестись следом, едва не теряя тапочки и не спрашивая ничего. Маль не замедляется, не оборачивается — уверенно шагает в сторону своего кабинета, замирает у самой двери. — Что-то случилось? — я останавливаюсь рядом, поправляя пояс на халате. — Ты ведь говорил, что уезжаешь. — Планы изменились, — кидает он. — Нет, ничего не случилось. Сделаешь кое-что для меня. От неосведомленности пальцы на руках начинают подрагивать так, что приходится сжать их в кулаки. Что он там придумал? Уж явно ничего хорошего. Маль, сводя брови, шарит рукой по карману, по второму, потом как-то странно стекленеет на миг, хватается за металл ручки и беспрепятственно опускает её. Кабинет оказывается открыт. Мальбонте входит внутрь, не говоря ни слова проходит вглубь, останавливается у большого стола и задумчиво берёт ключ с деревянной поверхности. Приблизившись, касаюсь его локтя. Маль с подозрением осматривается по сторонам, сканируя взглядом ряды полок, хаотично заставленных книгами, электрического камина с красно-синими всполохами искусственного огня. Солнечный свет, проникающий сквозь чёрные полуприкрытые жалюзи, режет жёлтыми полосами его ожесточённое лицо. Небрежно отбрасывает мою руку и делает несколько шагов в сторону стального сейфа. — Что такое? — я чуть отступаю назад. — Стой на месте, — командует он, нажимая цифры на кодовом замке. Я не вижу комбинацию, но слышу, как быстро клацают кнопки, затем со звучным щелчком срабатывает засов, открывая толстую бронированную дверь. Там деньги. Очень-очень много ровненьких пачек зелёных купюр, сложенных в стопки. Но Мальбонте они не интересуют — он запускает руку дальше, в недра денежного железного шкафа, щупает что-то. Что он там прячет? Прах бывшей? Может, её волосы, зубы или трусы? Вопреки ожиданиям, Маль вынимает какие-то бумаги и принимается их листать, словно забыв о моём присутствии. Я не рискую его ослушаться, потому топчусь на месте и пялюсь на непонятную мазню на картине, висящей над камином. А затем перевожу взгляд чуть ниже, в сторону, и едва не ахаю от неожиданности. Слышится шелест бумаг — Мальбонте не отвлекается, кажется, проверяя, всё ли на месте. Я беззвучно ступаю вбок, мягко переставляя тапочки по паркету — именно туда, где заметила чёртов полосатый носок. Мими сидит за креслом, вжимаясь спиной в стену, её глаза расширяются в ужасе, в зрачках стынет паника; явно видя во мне надежду на спасательный круг, указательный палец коротко прикладывает к губам, затем ладонью взмахивает в воздухе, мол, давай, уведи его отсюда. Хочется заорать: «Какого чёрта ты здесь делаешь?», но я беззвучно открываю рот, одними губами спрашиваю: «Как?», а затем слышу металлический лязг закрывающейся двери сейфа и отпрыгиваю обратно на то место, где и стояла. Сердце ускоряется, отстукивая, словно расплющивается о рёбра. Маль поворачивается и с видом крайней задумчивости направляется ко мне. Чёрт, если он зайдёт дальше, то заметит её. — Да в чём дело? — настойчиво спрашиваю. — Ни в чём, — он берет папку со стола. — Казалось, что я закрыл кабинет. — Может, забыл? — я пожимаю плечами. — Что-то пропало? — Нет, — он оголяет белые листы документов, кладёт на стол. — Подпиши. — Что это? — я пытаюсь рассмотреть стопки бумаг, пока Маль суёт ручку в мою ладонь. — Оформим на тебя некоторые фирмы, — отвечает, опираясь задом о край стола. — Подписывай. — Для чего? — Подписывай, — спокойно убеждает он. — Это просто формальность. Наверняка что-то незаконное, иначе зачем ему это делать?! Уж в бескорыстную щедрость я точно не верю, но разве у меня есть выбор, когда он так сверлит меня взглядом, что, кажется, ещё чуть-чуть, и эти чёрные глазища проделают во мне дыру. Чтобы оставить подпись на множестве листах, требуется не меньше пяти минут. Я даже не успеваю читать их содержание — просто чиркаю пастой в строке рядом с не-своей фамилией, а Маль всё это время нетерпеливо барабанит пальцами по столу, действуя на нервы. — Умница, — он забирает пачку документов, складывает в папку и швыряет на стол. — Можешь идти. Я на секунду теряюсь. — А ты? — У меня встреча. Маль поворачивается, видимо, чтобы обойти стол и сесть в кресло, за которым в страхе сидит его непутёвая сестрица, но я обхватываю его талию рукой, останавливая. Он задирает бровь и кидает вопросительный взгляд. — Я не поблагодарила тебя за то, что ты сходил к доктору, — расслабленно улыбаюсь я. Он хмыкает. Разворачивается и стоит выжидающе. Это невыносимо — невыносимо терпеть на себе его взгляд и делать вид, что он приятен, хотя на самом деле хочется завизжать, разреветься или врезать кулаком в стену. Тревога сводит живот. Я шагаю к нему, обхватываю руками шею, заставляя наклонить голову, и накрываю его губы своими. Пытаясь выгрести из себя всю страсть, на которую я способна и не способна, проникая языком в его рот, между зубами, провожу по гладкому нёбу, и лишь тогда Маль отзывается, притягивает теснее, словно вплавляя в себя, углубляет поцелуй. Пальцы зарываются во влажные волосы. Он сжимает их, грубо оттягивает, разрывает мокрый поцелуй и ведёт острым кончиком языка по выгнутой шее, вниз к ключице, а потом широким мазком поднимается к углу челюсти; захватывает зубами мою нижнюю губу, оттягивает, срывается на гулкий полустон и, подняв за бёдра, усаживает на стол. Глазами бездонными, чёрными, взглядом вдруг ставшим резко пьяным, он смотрит прямо на меня. Спрашивает разрешения? Блядский боже, какого хрена я вообще здесь делаю? У меня есть дела поважнее, чем помогать Мими выбраться из кабинета, отвлекая её брата на свою промежность. Меня это вообще не касается! — Это вся твоя благодарность? — низко шепчет он, пальцами спуская ткань халата с моего плеча. — Может, хочешь чего-то другого? Я сглатываю сухим горлом, сжимаю рубашку на груди тяну его ближе. — Поцелуй меня там, — отвечаю дрожащим голосом. Поймав его озадаченный взгляд, беру за руку и завожу её между своих ног. — Вот здесь. Его губы изгибаются, обнажая верхний ряд зубов. Кажется, ещё секунда и он рассмеётся в голос. Я отвожу его чёлку назад, касаюсь виска, скулы, приподнятого уголка рта. Маль ловит мой палец, коротко прикусывает, не отрывая разбирающего взгляда, и отпускает, позволяя провести по напряжённой шее. В груди начинает чесаться, словно лёгкие окатили ледяным воздухом, наверное, ещё мгновение, и моё сердце встанет, уподобляясь члену в его штанах. Маль смотрит ещё несколько секунд, будто стараясь снять лживость с моего лица, содрать её вместе со скальпом; посмотреть, как далеко я готова зайти. А потом дон Антароса опускается на колени. Долбанная Мими. Долбанное всё! Я чуть привстаю, позволяя поднять шёлк халата и стянуть с себя трусики. Мальбонте раздвигает мои ноги, и горячее дыхание опаляет чувствительную зону. Смотрит снизу вверх — так непривычно видеть его с этого ракурса, — прямо в глаза, пока цепляет кожу на бедре, пока зализывает собственные отпечатки зубов. Я сжимаю волосы на его макушке, перебираю пряди, шиплю, когда чужой рот снова оставляет укус. Ещё миг, и Маль прикрывает глаза, язык плавно проходится вдоль, раздвигая складки, кончиком толкается в жаркое нутро. Шумно выдыхаю, старательно делая вид, что мне приятно, и что я совсем не охвачена диким желанием взять ручку со стола и воткнуть в его чёртову шею, чтобы он подох наконец. Кажется, ему нравится эта наигранная податливость. — Ты сладкая девочка, — он обводит языком вход, чуть проникает внутрь подушечкой большого пальца. — Без рук, милый, — я развожу ноги шире, притягивая его голову. — Я же всё-таки девственница. Боже, если Мальбонте узнает, чей член там был неоднократно, он на мне живого места не оставит. А может, даже убьёт в порыве ярости. — Я буду аккуратен, — хрипит он. — Не переживай, оставлю самое приятное напоследок. — Нет, Маль, только язык! — твёрдо произношу. Он рычит, больно кусает меня за внутреннюю часть бедра, разводит пальцами складки и припадает глубже, мокро водя языком между ними, посасывая клитор, срываясь на низкий стон. — Да, вот так, — выдыхаю я. Повернув лицо, я замечаю, что Мими, наконец-то, набралась смелости выползти из-за кресла и замереть, пригнувшись, у стола. Испустив протяжный стон — надеюсь, что получается правдиво, — я ложусь на гладкую поверхность стола, бёдрами чуть сжимаю его голову, пока Мими крадётся по полутёмному кабинету, согнувшись в три погибели. Маль грубо стискивает мой зад, вылизывает, буквально трахает языком, дыша часто и рвано. Зажмурившись, Мими медленно-медленно опускает дверную ручку, и я принимаюсь стонать громче и чаще, хватаю его за волосы, извиваюсь на столе. Боже, блядь, какая мерзость. Но Малю по душе мои лживые вопли — он работает языком всё активнее, нетерпеливее, и даже не замечает, как Мими выскальзывает в коридор и тихонько прикрывает за собой дверь. Я облегчённо выдыхаю. Осталось придумать, каким образом теперь избавиться от его блядского рта — этот мудак присосался же как клещ. Интересно, а мужчины понимают, когда девушка кончает? Потому что сделать это по-настоящему уж точно не получится, как бы он там не выписывал знаки бесконечности своим мокрым языком. Под сердцем поселяется озлобленная тупая боль, но нужно терпеть, ждать, пока он там налижется, насытится, напьётся, и притворяться, что мне х о р о ш о. Его дыхание частое-частое, наверняка Мальбонте уже представляет, как трахнет меня на столе. От этого осознания я кусаю губу, ощущая во рту вкус разливающегося металла, и едва не реву. Слышится стук в дверь. Я почти подпрыгиваю на месте, но Маль впечатывает мой таз обратно, вбирая в рот клитор, словно не способен оторваться. Настойчивая долбёжка продолжается — лишь тогда Мальбонте резко отстраняется, нервно поднимается на ноги и злобно кидает: — Прикройся. Я судорожно соскальзываю со стола, подцепляю бельё, натягиваю на себя и туже запахиваю сбившийся халат. Вынутой из выдвижного ящика салфеткой, Маль промакивает раскрасневшиеся губы, бросает короткое: «Входи», и тяжело падает в кожаное кресло, пряча свой жёсткий стояк от Эрагона, появившегося на пороге. — Они приехали, — спокойно уведомляет он, складывая руки за спиной и вздёргивая бледный острый подбородок. Мальбонте кивает, ожидает, пока тот удалится за дверь. — Идём, — произносит он более мягко. — Встретим Мартино. У меня что-то внутри камнем падает вниз, обрушивается, разбиваясь в мелкую круглую гальку, ударяет по грудной клетке, выбивает воздух. Эрагон сказал «они». Чёрт возьми, если там Люцифер… Да они же поубивают друг друга к херам собачьим!