Вашингтон
За тусклой стальной решёткой вентиляционного люка медленно и беззвучно раскручиваются лопасти, гоняя безвкусный воздух из почти пустого помещения, напоминающего комнату для допроса, в шахту. Сидя на холодном стуле, Люцифер поднимает глаза. Голод напряжён — на бледном лице остро выступают скулы, взгляд отведён в стену, руки лежат на металлическом столе, в одной из них вьётся ментоловым дымом тонкая сигарета. Одним резким движением он поднимает низ судейской мантии с пола, закидывает чёрную ткань на колено. Люцифер ведёт зрачками, рассматривая всё вокруг себя: от голого потолка с длинными лампами, источающими холодный синеватый свет до едва заметной пыли на плинтусах. Знает, что сейчас эта информация вряд ли будет полезна, но не может прекратить — привычка, выработанная годами. Возможно, прямо сейчас в это помещение светит лазер, считывающий со стен вибрации, которые создают их голоса. Но они оба тяжело молчат. Голод чётко видит его мысли, понимает опасения — ни один мафиози не счёл бы приятным поддаться обыску на входе и обсуждать что-либо в здании Верховного суда, более того, омерта запрещает произносить в этих стенах и слово. Но Голод и сам в уязвимом положении. Потому что Люцифер знает его секрет. — Мы находимся внутри двухслойной клетки Фарадея, никакой радиосигнал не может покинуть эту комнату. Здесь стены облицованы шумопоглощающим материалом, — он демонстративно взмахивает рукой, — а на каждом стекле расположены генераторы шумовых вибраций. Не стоит беспокоиться, прослушки не будет. — Зачем пригласил? — Люцифер сразу переходит к делу, не желая обмениваться любезностями. — Отдать тебе долг, — уголок губ ползёт вверх, второй остаётся неподвижен. — И попросить ещё об одном одолжении. Точнее, о сотрудничестве. Люцифер не сдерживает усмешки. Сейчас для него всё выглядит абсурдом, потому что у члена криминальной семьи и председателя Верховного суда не может быть ничего общего. Если только это не выгодная для мафии сделка. — Пока мы здесь сидим, тысячи наркоторговцев по всей стране распространяют товар, а сотни подпольных лабораторий отправляют свою продукцию в разные города и районы, — Голод начинает издалека, прерывает речь очередной горькой затяжкой. — В то же время полиция задерживает по два-три человека в час за сбыт наркотиков. И это только сейчас, Люцифер. А в день же суммарно производится около ста тридцати тысяч сделок. — Получив место председателя, ты решил всерьёз задуматься об этом? — он слегка изгибает бровь. — Или это новый взгляд на старые проблемы? — Страна терпит многомиллиардный ущерб ежегодно. Конгресс выделяет много средств на борьбу с наркотиками, — Голод с видимым удовольствием пожирает ментоловый дым вновь. — При этом веществ меньше не становится, их количество растёт, и этот бизнес с каждым годом становится всё прибыльнее. Чума — крупнейший наркодилер Америки. А технологический прогресс лишь дополнительно увеличивает разрыв между криминалом и властями. И, к сожалению, не в пользу последних. С тех пор, как Голод занял пост председателя в Верховном суде, его жизнь заиграла новыми красками — порой кровавыми, но это неважно. Решать судьбу целой страны куда интереснее, чем минет от секретарши или кактус, стоящий у его постели. Правда, переехав из Нью-Йорка в Вашингтон, кактус он всё-таки с собой прихватил. А вот грудастую девку с глубокой глоткой — нет. Может, и от привычки посещать фастфудовский ресторанчик на Третьей авеню вскоре избавится. — Голод, ты слишком мало времени провёл в семье. Власть и преступность идут бок о бок, всегда находя точку равновесия и создавая многоуровневые коррупционные сети. Без коррупции нас бы уже не существовало. И мы с тобой — часть одной системы, — Люцифер знает, что всех несговорчивых и несогласных приглашают на особо важную беседу, и обычно она заканчивается одним: кровью. — Новые лица ничего не изменят, даже если их ведут благие намерения. С любым человеком в конечном итоге можно договориться. Возьми, к примеру, моего отца. Его строительный бизнес очень эффективен, с него честно уплачиваются налоги, так что это, можно сказать, полезное для общества деяние. Средства, заработанные не совсем законным способом, мы инвестируем в медицину, промышленность, технологии. Преступность вредит людям, но и приносит пользу. Об этом равновесии я говорю. Голод прекрасно знает, что они крайне тесно связаны. Перевозки за рубеж, перемещения внутри страны, перепродажа конфиската, спасение людей от тюрьмы — лишь малая часть того, что происходит в бизнесе семей. На деньги, полученные незаконным образом, члены организаций строят успешный и легальный бизнес, который налогами прибавит денег стране. Безумный замкнутый круг. Постоянный цикл людей и денег. Но наркотрафик — самая опасная и скользкая дорожка даже для таких, как его сестра. — Если рассмотреть статистику последних десяти лет, то можно заметить, что наркотиков стало значительно больше, а тюрьмы переполнены заключенными, отбывающими срок за распространение, и количество потребителей продолжает расти, — Голод отводит руку, роняет пепел на пол. — Ещё лет тридцать, и мы придём к аналогу опиумной войны, глобальному кризису и геноциду собственного населения. Чума запустила крупный наркомаркет в даркнете, теперь приобрести абсолютно любое вещество может каждый желающий пользователь. Полный список, на сайте можно найти всё: опиоиды, стимуляторы, диссоциативы, даже банальную травку. Но самая продаваемая позиция — синтетическое вещество неизвестного состава и происхождения, название его «Гидра». — Новый вид наркоты? — И его популярность растёт с каждой секундой. — Чего ты хочешь? — прямо спрашивает Люцифер. — Хочу, чтобы моя сестра встретилась с врагом гораздо опаснее себя. С государством, — Голод не верит в благополучный исход беседы, у Люцифера на лице вычерчено тотальное безразличие. — Да, наркотики были и будут, но мы можем значительно минимизировать риски для общества. Неужели Голод так боится, что его причастность к исчезновению матери станет известна, раз готов пойти на столь крайние меры? — От меня, Голод. Что тебе нужно от меня? — повторяет более резко. — Мне нужна информация о способах перевозки, местах хранения, нахождения лабораторий. И, самое главное, доказательство её причастности ко всей системе. — Ты думаешь, я стану выполнять работу честного полицейского? Уверен, что просишь об этом того человека? — если бы способность Люцифера проявлять эмоции была чуть более выраженной, то он сорвался бы на смех. — Уверен. И наша мать, и Чума предлагали вам сотрудничество. Новый дон Антароса, насколько мне известно, согласился. Присоединись к ним. Это будет самое громкое дело десятилетия. Лишившись огромного количества людей, семьи распадутся и, даже если соберут организацию по кусочкам, больше не будут нести настолько масштабной угрозы. А тебе и твоей семье я обещаю безопасность, — Голод видит недоверие в огнях карих радужек. В голове тут же выстраивается цепочка: не ушёл, не отказал сразу — значит заинтересован, готов подумать и взвесить. — Чума не станет хранить информацию в электронном виде, все сделки закрепляются письменными документами. Нам нужны бумаги, таким образом будет легче доказать её причастность к этому бизнесу. — Слишком большой риск, — Люцифер качает головой, поднимается с места, больше не желая поддерживать разговор. Он не будет сотрудничать с властями. И хочет придумать что-то фатальное, но все его эмоции умещаются в три грёбаных буквы: — Нет. — Но в противовес этому много плюсов, — Голод говорит быстрее и настойчивее. — Нас не интересуешь ни ты, ни твоя семья, я могу мыслить здраво и понимаю, что преступность не искоренить полностью, и порой она может быть полезна. Нам нужна только Чума и «Гидра», — потухший окурок быстрым движением пальцев отправляется в пепельницу. — Ты ведь хочешь избавиться от них? Тогда рискни. И я отплачу тебе сполна, — Голод протягивает ладонь. — Так что, по рукам?Лас-Вегас
— Ты уверен, что стоит в таком виде встречать гостей? — я на ходу поправляю растрёпанные волосы, в которые ещё пару минут назад Маль запускал свои щупальца. — Не волнуйся, Мартино не оскорбится, — механическим жестом он ставит ворот рубашки, уверенно вышагивая по коридору. — Когда ты явилась в его дом впервые, наверняка у тебя был не самый презентабельный вид. Никто бы даже не подумал, что ты — дочь консильери. Я останавливаюсь, так и не дойдя до лестницы. В речи уже не первый раз проскальзывает толстый намёк о том, что до попадания в семью я чуть ли не бомжихой была, которая объедки по мусорным бакам собирала. Он унижает меня словесно, намеренно пытаясь пробить дно моей самооценки. И это хоть и кратковременно, но работает. — Прекрати, — еле держусь, чтобы не послать его. — В чём дело? — Маль замирает тоже, поворачивает голову, смотря на меня с ухмылкой. — Я говорю чистую правду, пусть она тебе и не нравится, — состроив жалостливую гримасу, он медленно подходит ближе. — Ну, кем ты была раньше? Дешёвой уличной девкой с лексиконом, которому позавидовал бы самый отъявленный сапожник. — Тогда что я делаю в твоём доме? — смотрю снизу вверх. Когда он настолько близко, я ощущаю себя незначительной. — Если это ниже твоего достоинства. Его взгляд становится снисходительным. Маль проводит кончиком пальца по моей щеке, наклоняется, целует в щёку. — Это всё в прошлом, милая, я отмою тебя от него, мы ведь теперь семья, — он обнимает меня за талию, прижимает к себе, безжалостно сминая чёрный шёлк халата. — Будь умницей, сладкая. И не болтай много. Чёрт, меня от него тянет проблеваться; это самый отвратительный человек, которого я когда-либо встречала — за маской красавчика мерзкий, скользкий, отталкивающий, — едва сдерживаюсь, чтобы не плюнуть в рожу и не побежать мыться от его сраного языка. Ненавижу! Маль нагло лапает мою задницу, пробравшись ручищей под халат, а я лишь мягко шепчу: «Не сейчас», хотя на самом деле хочу выплюнуть: «Нет, не сейчас и вообще никогда». — Пойдём, — привстав на носочки, коротко касаюсь губами его рта, стараясь вложить нежность в этот жест. Маль ловит мою руку, медленно целует костяшки пальцев, жрёт ненасытными глазами. Это настолько неправильно, что моё тело отказывается чувствовать что-либо, кроме омерзения. Я словно отделяюсь от плоти и кружу точно муха у потолка, наблюдая за происходящим. Маль встряхивает головой, будто пытается проснуться. — Встретим дона Далии. Я стараюсь абсолютно не показывать своей взволнованности и мысленно готовлюсь ко встрече, однако с каждым пройденным футом волнение перерастает в панику. Слышу своё сердце в голове, в ушах, на кончиках пальцев — оно колотится в пятках, в позвоночнике, — я сама становлюсь этими сумасшедшими ударами и бьюсь с каждым вздохом о сведённые рёбра. Увидеть Люцифера именно сейчас — худший вариант развития событий из всех, что можно придумать. Во-первых, мы расстались на неприятной ноте. Во-вторых, любая неосторожно показанная эмоция может зародить в Мальбонте подозрения. Наверняка у нас не появится возможности поговорить — он будет близко, но невозможно далеко, словно точка на горизонте, силуэт среди метели. Да и вообще лучше не смотреть на него лишний раз, но и совсем избегать не стоит, — это только привлечёт внимание к моим реакциям, сделает акцент. И в таком случае даже не знаю, кто убьёт меня первым — Маль или Мартино. Спускаясь по лестнице в заполненную жёлтым солнечным светом просторную гостиную, смотрю под ноги, не решаюсь поднять глаза и взглянуть на прибывших. Мальбонте держит меня за руку, словно он очень галантный и не бил меня по лицу, когда я вернулась из Италии. Не уверена, что хочу рассказать об этом Мартино, потому что… Ну, что он сделает? Может, пригрозит, а потом Маль отыграется на мне, и всё станет только хуже. — È un piacere darle il benvenuto, Malbonté, — доносится голос Мартино, и мои пальцы, зажатые в ладони чёртового муженька, немеют. Что-то бьётся внутри: странное, пытающееся вырваться на волю чувство мечется в грудной клетке, причиняя боль, кроша сердце на мелкие картонные бумажки. Сделав последний шаг, я мысленно считаю до трёх, набираюсь смелости и плавно поднимаю глаза. Следует едва заметный выдох. Дед явился с Геральдом. От понимания, что Люцифера с ними нет, мне становится легче. Нужно, чёрт побери, пореже о нём думать, а то возвела в культ, сделала его главным идолом жизни, что теперь при мысли о встрече руки дрожат, а сердце заходится в рваном ритме. — Виктория, — Мартино приветственно целует меня в одну щёку, потом во вторую, щетина чуть царапает кожу, запах горькой ванили оседает на языке. — Я успел по Вам заскучать, дорогая. Пока я думаю, что ответить, дон переключается на Мальбонте, жмёт ему руку, абсолютно теряя ко мне интерес. Любопытно, зачем они здесь? Уж явно не по мою честь. В подтверждение этого они, поздоровавшись, без лишних разговоров поднимаются по лестнице, больше не удостаивая меня внимания, и быстро скрываются в коридоре, видимо, направляясь в кабинет. Сейчас Мартино будет решать какие-то мафиозные дела за тем столом, перед которым Маль ещё десять минут назад стоял на коленях и старательно работал языком. Слава дьяволу, что Люцифера здесь нет! Чёрт, опять я о нём думаю! Кажется, моя биполярка на фоне стресса скоро разовьётся до немыслимых пределов. Теперь меня охватывает жгучая тоска, от которой хочется выть, дикое желание встретиться с ним с глазу на глаз, мысли о нём не дают покоя. Я никогда не выброшу Люцифера из головы, потому что воспоминания — одно из того, что не даёт мне свихнуться рядом с чудовищем. Если я посмотрю на него, мне станет легче. Я уверена. Я чувствую это. Просто увидеть на несколько секунд, зацепиться взглядом, поймать краешек ада в его глазах. Всё, что угодно. Мне надо сосредоточиться. Немного времени требуется, чтобы стихли их удаляющиеся шаги — лишь тогда я вихрем оборачиваюсь и несусь следом, перескакивая через ступени и придерживая задирающийся халат. Быстро перебираю ногами к комнате Мими, а потом рывком открываю дверь. Она в удивлении распахивает глаза, что в свете монитора кажутся огромными серебряными монетами, — в них ни капли раздражения, только беспокойство, — а потом сжимает зубы, отчего скулы приобретают более жёсткие очертания, лицо темнеет, и мне кажется, что сейчас она взбесится. Я хлопаю дверью. Мими швыряет чёрную коробку на пол, лезвия внутри издают противный тонкий звон, и от этого звука тело обдаёт холодом. Ногой пихает ящик смерти под кровать, затем вдруг глухо произносит: — Чего тебе? — Что ты там делала? — останавливаюсь рядом, складываю руки под грудью. — Не твоё дело. Мими, странно осунувшись, шаркает ногами в сторону кресла и устало плюхается на сиденье. Неужели она так торопилась пролить кровь, оставить несколько шрамов, что даже забыла повернуть замок? — Не моё? — удивлённо-тупо переспрашиваю. — Мне из-за тебя пришлось ноги перед ним раздвигать. Могла бы хоть подождать и залезть туда ночью, когда он спит. — Когда получилось стащить ключи, тогда и вошла, — она стягивает жёсткую резинку, распуская чёрные волосы по плечам, прикрывает глаза и массирует корни. — Ты сама это придумала, могла бы отвлечь его другим способом. — У меня над ним никакой власти, — выдохнув, усаживаюсь на угол кровати, замечая на краю покрывала странные бурые пятна. Кровь? — Заинтересовать могу только телом. Его привлекает оболочка. Я морщусь от произнесённых слов, слегка ёрзаю на постели, вновь ловя краем зрения эти капли на ткани. В голове тысяча вопросов. Зачем она это делает снова и снова?.. Неужели прошлое до сих пор преследует её и не даёт жить дальше? И почему Мальбонте это не беспокоит? Он же её брат и должен как-то обезопасить. Нужно поговорить с ним об этом или самой попытаться ей помочь? На Мими свободные штаны и футболка с длинными рукавами. Время от времени она носит именно такую одежду, чтобы ткань не прилегала к телу; только сейчас меня осеняет, что причина выбора такого стиля — вовсе не её желание, а просто стесняющие тело вещи не позволяют ранам заживать, трутся о свежие порезы, причиняют дискомфорт. Значит, хоть капля здравого смысла осталась — она понимает, что это ненормально. — Ты можешь попросить всё, что угодно, я помогу, если это окажется мне по силам, — несмело начинает Мими. — И я благодарна тебе, но о причине своего нахождения там сказать не могу. Прости. Закидывает ноги на кресло, прижимает к груди, обхватывая руками, и ткань штанов в районе бедра начинает пропитываться бордовым, словно этим резким движением она потревожила рану, разорвала затянувшуюся корочку, пустив кровь. Мими замечает направление моего взгляда и опускает ноги, стараясь не морщиться от боли. — Нужно обработать это, — я проглатываю волнение. — Давай помогу. Поднимаюсь с кровати, Мими вдруг в ужасе подскакивает, рваным движением отшатывается к столу. Обе так и замираем, не двигаемся, ждём, когда кто-то сделает шаг. Она часто дышит, большой монитор за спиной постепенно гаснет, погружая комнату во тьму. Мими не говорит ни слова — только смотрит растерянно и непонимающе, а у меня под позвоночником плетётся липкая паника. — Послушай, я знаю, чем ты занимаешься, и не собираюсь читать тебе нотации или отговаривать. Просто помогу обработать и заклеить, так быстрее заживёт. — Не смей меня трогать! — недоумённо-ошарашено твердит она. — Хорошо. Я скажу Мальбонте, чтобы вызвал тебе врача, потому что незаживающие раны — очень тревожный звоночек. Делаю к ней шаг, пытаясь подобрать правильные слова, Мими хлопает глазами, путаясь в паутине собственных эмоций. — Мими, пожалуйста, я просто помогу. Хорошо? У меня в комнате есть медицинские полоски для сведения краёв раны. Сама ты не сможешь сделать это так, как нужно. — Я знаю, что это такое. Мне не требуется помощь, — хрипло шепчет она. — Помогай кому-нибудь другому. — На всех остальных в этом доме мне плевать, — осторожно протягиваю ей ладонь. — Я лишь хочу, чтобы тебе перестало быть больно. — Почему? — взгляд Мими мечется, как у зверя, загнанного в клетку. — Это важно для меня. Я выжидающе смотрю. Мими сливается с воздухом, приоткрывает рот, наверняка готовясь ответить резким отказом. Моя рука всё ещё протянута, комната каждые несколько секунд озаряется синим светом маленькой мигающей лампочки на блоке питания, от которого тянутся спутанные провода. Если она сейчас оттолкнёт меня, то я больше не подойду. Не стану лезть в её жизнь. Никогда. Уйду, не обернувшись, и забуду, как только хлопнет разноцветная дверь её спальни. И всё будет, как раньше. Но затем Мими медленно кладёт ладонь в мою и шумно выдыхает.***
Ей до дрожи страшно, сердце колотится с такой силой, что кажется, будто вот-вот вывернет рёбра, оголит кровавый кусок мяса. Она прекрасно знает, что может убежать, вытолкнуть Вики за дверь, наорать на неё, чтобы не приближалась больше, но этот постоянный бег от самой себя уже сидит в печёнках, и лучше уж быть зверьком в свете фар, чем остаться в комнате с коробкой наедине. Чёрный ящик стоит под кроватью, бинты в нём отвратительно пахнут, а лезвия с темнотой на гранях она так и не помыла после недавнего забытья. Когда становится очень больно, когда она тонет в тревоге и воспоминаниях, Мими делает это. Поначалу порезы были поверхностными — самые первые на запястьях, — боль от них не сильная, словно ожог горячим воском, и капли крови выступали красными шариками, похожими на бисер. Это посылало быстрое движение сердца, сбитый пульс, сухость во рту, лёгкое головокружение и падение всех мыслей. А потом пластырь вдоль рассечённой плоти — не поперёк, чтобы сдирать было больнее, — и становилось так хорошо, так свободно. Один минус всегда тревожил её спустя время, как она говорит, — побочный эффект. Шрамы. Порезы ей нравятся больше, хоть это и довольно грязно — от ожога ощущения не те, боль не такая острая, нет запаха металла, нет кровавых лучей. Постепенно их становилось слишком много, а раны лишь углублялись с каждым разом. Внутренняя сторона бедра — её любимое место, в нескольких дюймах от чёткой голубой линии. Теперь приходится ждать, пока кожа зарубцуется, чтобы поверх старого пореза нанести новый. Но тянуть она не может, поэтому кожа на ноге не заживает со смерти матери, и стоит сделать резкое движение, как кровь начинает пропитывать одежду. Сначала Вики порывается бежать к себе в комнату, но Мими тихо шепчет о том, что у неё и так всё есть, и вынимает коробку с медикаментами из нижнего скрипучего ящика. Даже болеутоляющее находится, значит, не всё потеряно. Мими знает, что Вики всё давным-давно поняла, как и все остальные в доме. Буквы ведь сами себя не пишут, верно? Кожа сама себя не вспарывает. Вики включает свет. Яркий. Режущий глаза. Заставляющий Мими зажмуриться и слушать, как льётся вода из крана, пока Вики моет руки. Она забирается на кровать, дрожит всем телом, чувствуя холод постели даже через одежду, покрывается мурашками, затем стягивает штаны, комком бросая их на пол. В нос ударяет едкий запах антисептика, которым Вики старательно дезинфицирует руки — видела множество раз, как это делает Элиза перед тем, как обработать её раны, — а дальше она опускается на кровать, холодными пальцами отводит ногу Мими чуть вбок. Та ждёт криков и отшатываний, вздохов и отвращения, но на лице Вики не дёргается ни один мускул, не следует никакой реакции. Молча и сосредоточенно она вынимает шприц. Щёлкает ампула. Выбивается воздух. Её глаза — небесно-матовые, без чёрных стрелок на веках она выглядит совсем юной. — Ты умеешь? — Мими поджимает губы. Вики колет быстро и метко, мысленно считает до трёх, отвечает: — Ставила маме, — колет ещё раз, — во время ломок было страшно на неё смотреть. Мими унизительно: лежать полуголой, отставив согнутую ногу в сторону, закрывать лицо, чуть трястись, кусать губы. Но Вики даже не смотрит на её лицо, подкладывает полотенце под бедро, боль на котором так непривычно перестала пульсировать из-за укола, перед ней разрез как на ладони — свежая кровь, где-то иссушенная корка, местами обожжённая антисептиком кожа, — Мими бы к хирургу, чтобы наложить швы, да только она туда даже под страхом смерти не сунется. — Ты родилась в Италии? — Вики прикладывает пропитанную раствором марлю к ране, которая тотчас становится бледно-розовой; края начинают шипеть, но Мими не морщится от боли. — Нет, здесь, в Штатах, — отвечает, откидываясь на постель. — Мои родители родом из Тосканы, это в центральной части Италии. — Давно там была? — Вики ждёт, пока порез подсохнет. — Пару лет назад, — тихо произносит она. — В детстве меня периодически туда отправляли к родственникам, мама не справлялась с нами. У Мальбонте была няня, со мной синьора Бруно возиться не хотела, а его просто обожала. — И где она сейчас? — интересуется Вики. — Умерла, — чуть помешкавшись, отвечает. — Элиза — её племянница, она живёт с нами с тех пор. Вики хочет расспросить о многом — о няне, об Анне, о том полицейском, с которым сестра мужа поддерживает связь, — но не решается делать это сейчас из-за непредсказуемости реакции Мими. В тишине резко проносится щелчок ножниц, отрезающих липкую ленту. Кончиками пальцев она осторожно сводит края раны, фиксирует их, понимает, что Мими не просто неловко — ей до ужаса стыдно. В голову приходит только она мысль: «Что, чёрт возьми, нужно сделать с человеком, чтобы он так?..». А потом она вспоминает гвозди, металлическую трубу. — Хочу как-нибудь сходить в казино, — продолжает, заметив, как Мими начинает вздрагивать от её касаний. — Правда, я абсолютно не умею играть. — В чём проблема? — хрипло спрашивает Мими. — Иди в любое, тебя везде встретят с почестями и всему научат. — Хочешь составить компанию? — ленты аккуратно ложатся на кожу. — Нет, — категорично отвечает Мими. — Попроси Мальбонте, он обожает игры и вообще очень азартен. Ну, либо Астарота с Крисом, думаю, они не откажутся прихватить тебя с собой однажды. Вики едва заметно кивает, выпрямляется и складывает пластиковую аптечку. — Готово, — она поднимается на ноги. — Главное, мойся осторожно и обрабатывай тщательно. Попозже можно будет принять ещё обезболивающее. — Спасибо, — Мими садится в постели, впервые за долгое время порез не болит. Вики ведёт плечами, мол, не надо мне тут благодарностей. Оборачивается по сторонам, рассматривает комнату, замечая, что сегодня тут хотя бы бардака нет, а потом набирается духа сказать: — Ты говорила, что я могу попросить всё, что угодно? — В пределах разумного, — напрягается Мими, сжимая пальцами плюшевую ткань покрывала. — Я хочу, чтобы ты отдала мне ту коробку, — Вики ведёт взглядом на низ кровати. — Нет! — звучит слишком резко. — Не сейчас, а когда будешь готова. Мими обхватывает свои плечи руками, и есть в этой позе что-то хрупкое, разрывное и безмерно болезненное, что заставляет грудь Вики переломиться в щепки. В её глазах светится то, чего Вики никогда не видела: страх, неопределённость и надежда. Она выдыхает и плетётся к выходу, пока Мими съёживается на постели. Нужно было спрятать коробку, нужно было не делать этого вчера. Нужно прекратить делать это вообще. Нужно было. Нужно. Нужно. Мими набирает полные лёгкие воздуха, чтобы сказать что-то, но вместо этого только кивает и растягивается на кровати, обмякая всем телом. Тихонько прикрыв за собой дверь, Вики идёт по коридору, открывает окно, чтобы проветрить горло от поселившегося на слизистой вкуса лекарств. Солнце бьёт по глазам, мелкая пыль бегает наперегонки с воздухом, оседает на руках, упирающихся в подоконник. Она всё ещё не привыкла к жаркому климату — в Нью-Йорке осень не такая тёплая, как в Лас-Вегасе, скорее, опадающая золотом под ноги и зазывающая в свои дождливые объятия, а зимой тут даже снега почти не наблюдается. Она всё безустанно думает о том, по какой причине явился Мартино. Оборачивается, и прежде, чем собирается вернуться в свою комнату, любопытство в ней берёт верх — на цыпочках Вики проскальзывает в другой коридор и быстро крадётся в сторону кабинета. Лопатками прижимается к стене, чувствуя шероховатость сквозь ткань халата, безуспешно пытается уловить голоса за дверью, беззвучно ругаясь себе под нос. По спине бежит неприятный холодок, морозит образовавшуюся пустоту под кожей. Что она вообще здесь делает? Шпионит за боссами мафии, чтобы… чтобы что? Всё, что ей дозволено, — тявкать из-под дона, который слова жены вообще всерьёз не воспринимает, да ещё и видит в ней другого человека. Сначала идея ему подыгрывать и притворяться Анной казалась ей не такой уж дурной. До той поры, пока Вики не узнала, как Маль обращался с умершей бывшей. Ей определённо стоило подумать об этом раньше. Может быть, эта слабость делает его ещё сильнее? Лишь услышав в отдалении голоса Геральда и Астарота, монотонно гудящих по коридору, она спохватывается и уносится прочь, стараясь оставаться незамеченной. В стенах кабинета висит тяжёлая тишина. Мартино не привык сидеть в кресле напротив главного, но сегодня делает это. Складывает пальцы треугольником под подбородком, упирает локти в поверхность стола, смотрит так, словно это Маль пришёл к нему с просьбой, а не наоборот. Мальбонте не особо заинтересован в беседе — у него перед глазами чётко застыли насыщенные вишней губы жены, красные и без косметики, перешагнувшие все черты вульгарности. Их цвет куда прекраснее, чем тот развратный кроваво-алый, которым Анна обводила свой чувственный рот, как будто Вики — её улучшенная версия. Красный — цвет боли. Он ей так идёт. Эрагон сидит на стуле рядом со своим доном. Белые волосы стянуты в тугой хвост, острый подбородок задран, длинные тонкие пальцы ложатся на стол. Консильери считает Мальбонте никудышным доном — тот никогда не советуется, предпочитая делать всё сам, однако игра в одиночку лишь тянет всех на дно. — Я хочу, чтобы ты был посредником в нашей сделке с Чумой, — Мартино смотрит в упор, но достаточно мягко, без напора в карих глазах. — Какого рода сделка? — сухо уточняет Маль. — Хочу заключить перемирие. Нам незачем воевать, — отвечает он, приподнимая уголки губ. — Так уж перешагнёшь через себя? А как же честь семьи? — усмехается Мальбонте. — Нужно договариваться. Кто-то ведь должен вас сдерживать, пока не наломали дров, — он замолкает на несколько секунд, стараясь подавить зарождающийся в лёгких кашель, но срывается, отвернувшись и прикрыв рот ладонью. — Возможно, это поможет решить и наши вопросы, — вклинивается Эрагон, ловя на себе тяжёлый взгляд Мальбонте. — Связи Чумы нам сейчас как нельзя кстати. С десяток людей уже за решёткой, нужно что-то с этим делать, у них дети и жёны дома. — Они знали, на что идут, убивая полицейских, — губы Маля изгибаются, пальцы нервно шарят по ящику стола, цепляют пачку. — Ты обещал безопасность, — Эрагон щурит глаза. — Никогда прежде наша семья не связывалась с наркотиками, Джек считал это грязным и опасным. Теперь ты втянул в это дело всю семью, но при проблемах бездействуешь. Обратись за помощью к Чуме, если сам не в силах на что-либо повлиять, и вытащи их из тюрьмы, иначе доверия к тебе, как к дону, подорвётся окончательно. Он всё говорит и говорит, взывает к здравому смыслу, пытается достучаться, пока Маль не прерывает его речь таким взглядом, что пророчит выстрел в висок. Для него всё игра, клубок змей, который нужно распутать, отрубить головы, чтобы оставить себе лидерство, возглавить пищевую цепочку. У Эрагона скулы сводит от напряжения, бледные пальцы сжимаются — ещё несколько секунд, и он выплюнет дону всё прямо в лицо, озвучит то, что думает о его правлении. Маль цедит сквозь зубы короткое и злобное: — Пошёл вон. И ждёт, пока советник в бело-золотом одеянии покинет кабинет, оставив его наедине с Мартино. Честно говоря, Маль и его-то не счастлив видеть, он вообще никого слушать не хочет, потому что не может позволить кому-то властвовать над собой. Мартино ведёт плечом — оно всё ещё болит после недавнего ранения, теперь любая травма на его теле заживает критически долго. Дыхание шумное, осипшее, горло саднит от частого кашля. — Как бы тебе этого ни хотелось, но твой консильери прав, — Мартино наблюдает, как Маль поджигает сигарету, сам механически тянется к пачке, но отчего-то осекается. — Ты поступил необдуманно, связавшись с Чумой. Из-за жажды мести мне стал зависим от неё. И я в курсе, что у вас есть какие-то недомолвки, нерешённые конфликты, а гордость не позволяет никому из вас уступить. Но порой это нужно делать, Мальбонте, ведь всем нам ссоры ни к чему. Жестокость порождает жестокость, замкнутый круг. Это всех нас поставит под удар, — дым едкой корицей вьётся по пространству, остро забирается в лёгкие, но на этот раз Мартино сдерживает приступ кашля. — Вспомни печально известного Аль Капоне. Знаешь, почему ему дали прозвище «Лицо со шрамом»? — Потому что он получил ранение на фронтах первой мировой? — Маль жадно затягивается, выпускает плотное облако. — Да брось, он даже в армии никогда не служил, — усмехается он, складывая руки на столе в мнимо-открытом жесте. Мартино умеет подстраиваться под обстоятельства, умещаться в любые рамки, находить нужные слова. — Однажды, в одном из ночных клубов Нью-Йорка, где Капоне работал вышибалой, он сделал слишком пошлый комплимент гостье. Но с ней неожиданно оказался родной брат — мафиози Фрэнк Галучо. Капоне отказался приносить извинения девушке, и Фрэнк, недолго думая, полоснул ему ножом по лицу, — Мартино откидывается на спинку, отстраняясь от направленного в его лицо терпкого дыма. — Тогда он был слишком горд, зато из-за оставшегося шрама помнил о том вечере всю жизнь. Основательно закрепившись в криминальном мире, Капоне ужасно стыдился этого инцидента, даже на официальных фото всегда поворачивался к камере другой щекой, оттого и выдумал историю про фронт. А дальше Капоне прибыл в Чикаго, здесь его карьера пошла в гору, во времена сухого закона деньги с бутлегерства текли рекой. Все знали, чем он занимается, но у полиции не было ни единой улики, чтобы задержать его. Капоне вёл публичный образ жизни, параллельно легальный бизнес — запустил сеть прачечных, где успешно отмывал деньги. Жертвовал средства на благотворительность, открыл бесплатную столовую для тех, кто пострадал во время Великой депрессии. У него и его близких всё было просто отлично, пока он не столкнулся с другими преступными семьями Чикаго. Сначала его дипломатических навыков хватало, чтобы убедить всех сотрудничать друг с другом, несколько лет, и правда, получалось поддерживать мир. Но постепенно всё вышло из-под контроля, никто не хотел уступать, мелкие стычки переросли в крупные конфликты, и в ход пошла излишняя жестокость. Тогда началась пятилетняя война, погибло около девятисот человек из семей, а помимо них и те, кто вообще не имел отношения к преступности. Капоне хладнокровно расправлялся со всеми, кто мешал его делам, и, естественно, это привлекло внимание общественности. Американцы не чувствовали себя в безопасности и начали всё громче требовать от властей разобраться с мафией, и этот голос был услышан, теперь в игру вступили полицейские, которых не интересовали взятки. Репутация Капоне пошатнулась, он больше не мог действовать так нагло, — Мартино вздыхает, всё же вынимая пачку сигарет из внутреннего кармана пиджака. — В итоге его взяли. Самого известного и жестокого гангстера приговорили к одиннадцати годам, никакие апелляции не помогали, адвокаты были бессильны. И Капоне стал вовсе не уверенным в себе мужчиной, способным править семьей, а жирдяем с сифилисом, гонореей и наркозависимостью, который теперь сменил дорогой костюм на вшивую тюремную форму и по восемь часов в день пришивал подошвы к ботинкам, — Мартино подкуривает, делает затяжку, табак тлеет на кончике сигареты. — А потом его перевели в Алькатрас , где он окончательно сошёл с ума. — Зачем ты мне это рассказываешь? — Мальбонте ударяет пальцем, стряхивает пепел в стоящий рядом бокал, не желая тянуться к пепельнице. — Потому что мы идём этим путём. Я в тюрьме гнить не хочу. Ты, уверен, тоже. Так что нужно искать решение проблемы и не гневать общественность, — отвечает Мартино. — Представь трезвым умом, к чему это может привести. Люди начнут умирать, ты будешь наблюдать, но ничего не сможешь сделать. Знаешь, иногда полезно пропускать смерть близких через себя, чувствовать горечь потери, только таким образом можно хладнокровно поддерживать мотивацию заниматься тем, чем занимаемся мы, и при этом не забывать, зачем мы это делаем. Своеобразная прививка от деградации и скатывания в ипостась безмозглого денежного конвейера, который может решить вопрос только прибегая к жестокости. К тому же у тебя женщина из нашей семьи. Мы ведь оба не хотим, чтобы она пострадала, верно? — Мальбонте смотрит таким взглядом, что Мартино получает ответ ещё до его едва заметного кивка. — К слову, о Виктории. При последнем визите она казалась измождённой, я бы даже сказал, крайне напуганной. — Не вполне адаптировалась в новой семье, — Маль не вдаётся в подробности. — Сейчас всё нормально. — Хорошо, — чуть склоняет голову вбок, держа двумя пальцами горящую сигарету. — Помни, что в твоих интересах, чтобы она чувствовала себя комфортно. Иначе мне, как главе семьи, из которой она родом, придётся вмешаться. А я очень не хочу этого делать, нам ведь не нужны лишние разногласия. Губы Мальбонте растягиваются в зловещей улыбке, пальцы коротко и звучно стучат по столу — он пытается понять, растрепала ли Вики что-то, и если да, то насколько много. Ещё не хватало делить девку с другой семьёй. Он, конечно, если захочет, то может себе ещё тысячу таких взять, даже более покладистых, скромных, скручивающихся от одного взгляда. Да только они ему не нужны. Теряясь в догадках, Маль произносит: — Я поучаствую в ваших переговорах. А проблемы с Чумой решу сам. — У тебя будет отличная возможность сделать это на месте, — с хрипловатым выдохом отвечает Мартино. — Люцифер виделся с Чумой, когда договаривался о встрече. Думаю, и насчёт нашего общего положения побеседовал. Так что тебе несложно будет найти компромисс со всадницей. Сделаете это все вместе. Маль едва заметно приподнимает бровь, сжимает фильтр большим и указательным пальцами так, что тот становится почти плоским. Он в Люцифере ненавидит примерно всё: от надменно-холодного взгляда, заставляющего окружающих чувствовать себя ничтожными, до кончиков чёрных перчаток. Раньше отец очень сильно перегибал палку, вечно сравнивал их, и каждый раз Люцифер выигрывал по всем фронтам. От этих отцовских нотаций Мальбонте вело в сторону и размазывало по стене. Все предвещают этому ублюдку неземные высоты, успешное будущее, все его обожают. Даже Чума, как бы она ни пыталась это скрыть. А Вики? Вот Анна точно, узнав о предстоящем замужестве, считала его своим лучшим вариантом. Специально, сука, провоцировала, наслаждалась, заставляла ревновать, а потом хлопала пышными ресницами, строила щенячьи глазки, мол, вот такая я, и всё, ничего с этим не сделаешь, ты уж выбирай, милый: всё или ничего; или не выбирай и уходи. Лгунья. За это он её однажды бил до одурения, до мгновенно вспыхивающих кровоподтёков на гладкой коже, чуть не уничтожил, едва не стёр с лица земли, но вовремя остановился, будто Анна, вдруг растеряв всю спесь, своим смирением, покорностью и тянущейся лаской выключала в нём тумблер ярости. Он нашёл свою идеальную жертву, полюбил, выпотрошил, пригрел на своей груди. И потерял. — Нужно вылететь в Чикаго в течение нескольких часов, — вдруг произносит Мартино. — Собраться и решить, наконец, все накопившиеся конфликты.***
В банке из-под витаминов противозачаточных осталось совсем мало. Когда выберусь на курсы по вождению, нужно не забыть прихватить ещё пару упаковок. Я подцепляю пальцами одну маленькую таблетку, закручиваю бутылёк, толкаю его в сумку, ставлю её на нижнюю полку в гардеробной и иду в спальню, чтобы водой запить средство от нежеланных детей. Маль сидит с Мартино в кабинете уже около получаса, и остаётся только догадываться, о чём они там говорят. Скорее всего, дед уедет сразу, как только они закончат, и мне не выпадет возможности переброситься с ним парой фраз наедине. И дальше тоже непонятно, когда предстанет шанс разговора — из-за шаткого и опасного положения в Далии Маль думать запретил о том, чтобы наведываться в их дом. — Котик, чёрт возьми! — я почти подпрыгиваю, увидев кота на постели, и, всплеснув руками, быстро направляюсь к нему. — Давай, слезай отсюда, пока злой амбал тебя не увидел. Вот как объяснить животному, чтобы оно перестало взбираться на кровать? Кот ведь лезет туда постоянно, растягивает полосатое тело между подушек или сворачивается клубком на одеяле. Хорошо, что хоть не при Мальбонте — когда он в комнате, котёнок ютится на кресле. Сначала он заприметил прикроватную тумбу рядом со мной — пришлось стелить ему покрывало, — но Маля выводило постоянное мурчание, что в ночной тишине звучало слишком уж громко, так что пришлось менять кошачье спальное место. А ещё, кстати, я до сих пор не дала ему имя. Просто не до конца была уверена, что мудломуж не поменяет своего решения и не вышвырнет питомца на улицу. — Ну и как тебя назвать? — я беру его на руки. — Ты кинулся под машину… — задумчиво чешу пальцем под его подбородком. — Имя «Самоубийца» уж слишком мрачное. Вертя в голове варианты клички животного, направляюсь к выходу. Вынесу его в сад: Элиза сказала, что ему нравится гулять среди растений, главное, не подпускать к высокому дереву, а то придётся вызывать бригаду спасателей, и тогда Маль опять взбесится — ему же только повод дай. — И ты, милый друг, подкинул мне забот, между прочим, — он прикрывает глаза, ложится на сгиб локтя, подставляя живот, как будто делает одолжение, позволяя гладить. — Точно подарок. Бонус. Как тебе такое имя? Мои каблуки цокают по паркету. Моника была бы в восторге от этих пыльно-розовых босоножек с тонкой цепочкой на щиколотке — особенно, если бы узнала их цену. Помню, как-то она спёрла кредитку у своих предков — точнее, как она сказала: «одолжила на время» — и потащила меня в торговый центр «Сакс», расположенный на Манхэттене. Мы гуляли по дорогим бутикам, Моника скупила кучу шмоток, даже нелепую шляпу и странное платье, которое впору было надевать только на Хэллоуин, чтобы дополнить образ ведьмы-нимфоманки. Потом забрели в «МАК», где Моника без раздумий приобрела весь набор косметики, которым красил её местный стилист. Я тогда ещё получила замечание от консультанта за то, что бесцеремонно распечатала закрытый тестер с блеском для губ. Затем мы бродили по торговому центру, Моника, одевшись в новые шмотки, демонстративно виляла бёдрами, собирая на себе взгляды парней, которые учились по меньшей мере в колледже. Наверное, в этот момент она чувствовала себя какой-то голливудской знаменитостью или известной моделью. Что сподвигло её грабануть родителей — неизвестно. Может, неуверенность в себе и желание выделиться и произвести впечатление даже больше не на окружающих, а на саму себя. Что бы то ни было, её эйфория длилась недолго — все уведомления о покупках пришли на мобильный её матери, и вещи пришлось вернуть. — Виктория, — голос деда вырывает меня из мыслей, стоит выйти из дома в обнимку с котом. — Ох, у вас появился питомец, — его глаза опускаются на мои руки, в объятиях которых нежится кот. — Славное животное. — Совсем недавно, — неопределённо отвечаю я и спускаюсь по лестнице, ожидая, что он двинется следом. Так и происходит. Мы медленно, словно непринужденно прогуливаясь, направляемся по каменной дорожке. Недавно политые кусты, стоящие как солдаты, блестят стеклярусом, мерцают, отражая солнечный свет. В Вегасе жара уже третий день, но на Мартино чёрный пиджак и брюки — видимо, в Чикаго погода не слишком тёплая. Он снимает его у трехместной раскачивающийся лавочки с деревянным навесом над головами, кладёт на подлокотник, усаживается на сиденье и наблюдает, как я отпускаю кота. — У этого дивного создания есть имя? — Да, — я опускаюсь рядом. — Бонус. Дед хмыкает. — Очень мило, — он чуть наклоняет голову, смотрит, как тот спешит в сторону клумбы. — Только это кошка, Виктория. Я только сейчас всерьёз задумываюсь, что у животных тоже есть половая принадлежность, а дед тем временем продолжает: — У котов ведь есть… — Я поняла! — перебиваю. Что ж, хорошо, что выяснила это сейчас. Хотя данная кличка мне нравится и теперь не хочется называть его — то есть, её — другим именем. Обернувшись по сторонам, убеждаюсь, что рядом никого нет, а потом вполголоса спрашиваю то, что волнует меня сейчас больше, чем всё остальное: — Где Люцифер? Мартино недовольно косится. Вид у него, словно я только что нагадила на библию или типа того. — В Чикаго, — отвечает так, что губы почти не шевелятся. — Вы же не думали, что я возьму его с собой? Мне ещё из-за ваших любовных утех неприятностей не хватало. — Люцифер же не дурак, чтобы начистить моему мужу морду там, где полно его людей. — То, что он не дурак, я знаю, — Мартино с любопытством смотрит, как кошка бьёт лапкой по свисающему зелёному листу. — А вот Вы, Виктория, не слишком-то надёжны, — я только открываю рот, чтобы ответить, но дед продолжает: — Как успехи? Примерно никак. Хотя, если поразмыслить, мне теперь известно, что Мими рыскает в кабинете дона, рискуя собственной жизнью. А ещё, что в сейфе у Мальбонте есть нечто важное, и что я подписала какие-то документы. — Где гарантии, что Вы поможете, если я что-то расскажу? Сначала Мартино замирает, удивляясь моей реплике, а потом растягивает губы в улыбке, он смотрит со снисхождением, даже с жалостью, и от этого взора морозит внутри. — Нет никаких гарантий, Виктория. Это ведь в Ваших интересах, а не в моих. В груди рождается едкое раздражение. Интересно, как дед отреагирует, если влепить ему по роже? Он ищет выгоду, используя меня, как наживку, вовсе не заботясь о моей сохранности. Даже если Маль прибьёт меня, он скажет: «Досадно, но ладно». Я стараюсь не показывать, как скрипит моя челюсть, и выдавливаю сухо: — У него в сейфе какие-то бумаги. Наверняка очень ценные, потому что сегодня он забыл запереть кабинет и первым делом полез проверять эти листы, — про Мими за креслом я решаю умолчать. — Ещё он заставил меня подписать что-то. Сказал, что хочет оформить на меня какие-то фирмы. Лицо деда смягчается, словно он вот-вот протянет руку и погладит меня по голове, называя хорошей девочкой. — Нужно посмотреть, что там. — Так он меня и подпустил, — фыркаю я. — На сейфе кодовый замок. Механически перебирая пальцами в воздухе, пытаюсь воспроизвести в памяти щелчки нажатий на код. Всего четыре цифры. Что же это может быть? Если это дата рождения — когда у него? В ноябре, кажется, совсем скоро, — то Маль настоящий идиот, но интуиция подсказывает, что он таким не является. — Подпустит, Виктория, вы его жена. Супруга дона — почти главный человек в семье, как бы там кто ни отнекивался, — склоняет голову дед. — Вновь не верите в свои силы. Вы — женщина, хитрость заложена в Вас природой. А мужчины ведь как животные, им только… — Фу! — мои губы кривятся в омерзении. — Не мне же Вас учить искусству соблазна, дорогая, — дополняет он, не обращая внимания на мою скукоженную физиономию. — Я старался не произносить этого вслух, но раз уж Вы по-иному не понимаете, то скажу прямо. Да, Виктория, нужно заниматься с ним сексом. Если Маль будет трахаться, то мозг и все другие инстинкты у него напрочь отшибёт, — дед замолкает на секунду. — Прямо как у моего сына. Пока я мысленно сыплю проклятия в адрес деда за то, что он подкладывает меня под своего потенциального врага, тот поднимается с места и берёт с лавочки пиджак, смахивая с него пылинки. Только теперь замечаю, как Мальбонте с Геральдом направляются в нашу сторону. Я чуть выхожу вперёд. Чувствую, Мартино наблюдает за мной. Смотрит за каждым поступком, оценивает каждое действие. Я ещё не успеваю подумать, а он уже знает, какой шаг сделаю следующим. Шаг к Мальбонте. — Можем ехать, — бросает Маль, касаясь рукой талии. — Ты надолго? — вырывается у меня. — О, не беспокойтесь, Виктория, вернём Вашего мужа в целости и сохранности, — стелет дед, поворачиваясь, чтобы направиться с Геральдом к автомобилю, где водитель уже распахивает дверь. — Только решим несколько вопросов. — Я скоро вернусь, — Маль целует меня в макушку, отстраняясь. — Слетаю с Мартино в Чикаго. Чикаго. Люцифер. Встреча. Всё проносится в голове разом, настойчиво отметая другие мысли. Мы должны увидеться — осторожно, не выставляя на показ все недосказанности, — а может, если выпадет шанс, даже поговорить спокойно. Это желание такое необъятное, помноженное на тысячи воспоминаний о нём, которые крутятся в мозге ежедневно, что в груди начинает зудеть. — Я хочу с тобой, — цепляя Маля за рукав рубашки, спокойно говорю. — Пока ты решаешь свои дела, я могла бы провести время с Лилу, а то по фейстайму ей довольно затруднительно показывать мне свои новые наряды. Маль задумчиво смотрит на сцепленные на ткани рубашки пальцы, затем на меня. Солнце печёт голову, Бонус путается у ног. Даже Мартино останавливается и поворачивает лицо, смотря через плечо. Вид у деда довольно миролюбивый, но мне кажется, что он меня сейчас убьёт. — Можно, милый?Чикаго
Время истончается, течёт так медленно, что Люцифер начинает сомневаться в его существовании. Стрелка на часах, закрепленных кожаным ремешком на левой руке, словно приросла к делению, мир вокруг заморозился, встал на месте — даже дождь за тонированным окном автомобиля мерный, стекающий каплями ртути по стеклу. Вскоре он должен встретиться с Чумой, и до места назначения добираться никак не меньше полутора часов, а Мартино до сих пор не вернулся из Вегаса. Опоздает, значит. Получит едкий упрёк о своей непунктуальности, издевательскую усмешку на ярко-красных губах. Ади, сидящий в водительском кресле, тянется к мягко вибрирующему мобильному, подносит экран к уху, дальнейший разговор состоит из «да-босс-нет-босс-есть-да-нет-босс» и довольно быстро заканчивается. Он смотрит в зеркало заднего вида, уведомляет о том, что все на месте, и заводит мотор. Сейчас Мальбонте сядет рядом, окажется на расстоянии одного фута, а Люцифер станет бороться с желанием свернуть ему шею, сломать каждую кость, перерезать глотку. Да только пока нельзя убивать мужа своей… Своей. Нельзя видеть звезды, а потом наблюдать, как они гаснут. Люцифер не оставит её в покое. Потому что Вики для него — что-то завораживающее. Не до конца изведанное. Слабый человек, отличный опыт, вышедший из-под контроля эксперимент, красная сияющая нить в бесконечном лабиринте льда и темноты. Напоминание, что у него есть сердце, и оно может болеть. Видимо, ему это нравится. Откровенно говоря, он заебался сидеть и ждать. Нет, не дона из Вегаса, а обещанного решения ситуации, потому что Люцифер всем нутром чувствует — едва не во сне видит, — что ничего у него не получится. Выхода только два: один — чрезмерно кровавый, другой — бездейственный. И Голод. Но это уже грань, предел, переходная черта. Люцифер прикрывает глаза, трёт переносицу двумя пальцами, чувствуя тонкую кожу перчатки, а потом открывает снова. Они возникают из воздуха, материализуются, выходят из здания аэропорта, серебряная вуаль дождя искажает фигуры. Отец, Геральд, Мальбонте. И Вики. Мартино берёт её под руку и ведёт к стоящей позади машине. Вики растерянно озирается по сторонам, смахивает дождевые капли с щёк, еле поспевает за доном на своих высоких каблуках, и Люцифер понимает всё по одному взгляду. Сейчас. Срочно. Экстренно. Без отлагательств, отговорок и прочей ерунды. Потому что в глазах у Вики яркий, безумный огонь отчаяния. Любовь ведь всё преодолеет, верно? Или это лишь ревность и задетое эго? В мире снова включается звук. Ему нужно перестать на неё пялиться. Немедленно. Ведь Маль открывает дверь и садится на соседнее кресло, расстёгивая покрытое мелкими каплями пальто. Пару секунд молча смотрит перед собой, словно мысленно взвешивая что-то, а потом медленно поворачивает голову. В воздухе звенит электричество, живое, искрящее во все стороны, похожее на мгновение перед грозой. Маль протягивает ладонь; осекается, когда Люцифер вынимает пистолет из плечевой кобуры, скрытой под пиджаком. Сталь сушит глаза чёрной матовостью. Одним быстрым движением Люцифер извлекает наполненный патронами магазин, механически проводит большим пальцем по его холодному краю. Этот жест выглядит настолько властным и острым, настолько выточенным, естественным и ему подходящим, что у Мальбонте сводит зубы. Лишь тогда они обмениваются твёрдыми рукопожатиями. А потом Люцифер коротко обращается к Ади: — Поехали.