Черная Далия

За 8 месяцев до… Мальбонте курит, не выпуская сигарету из губ, смотрит бумаги, листает одну за одной, швыряет их на стол. Шестизначные цифры, счета, расчёты прибыли привлекают его больше, чем сидящий напротив Эрагон. Планы земельных участков, квитанции, копии векселей, банковские чеки, списки фамилий — только малая часть, всё остальное в сейфе банка, принадлежащего друзьям семьи, однако если бы даже эти стопки листов попали в руки полиции, то Маль угодил бы за решётку лет на тридцать при хорошем раскладе, а может, и на всю жизнь. Но ему повезло, что копы — тоже люди, а значит, продажны, и зелёные купюры способны закрыть их глаза. — Антонио освободили, — Эрагон складывает бумаги в ровную стопку. — Он просит встречи, хочет поблагодарить дона. И извиниться. — Не сейчас, — Маль вынимает сигарету изо рта, коротко стучит пальцем по бумаге, стряхивая пепел. — Это был первый и последний раз. Если кто-то ещё убьёт хоть одного копа, я вступаться не буду. Задержали, значит, пусть сдаются и ждут, а не хватаются за оружие. Я не собираюсь за каждым подтирать. — Резонно, — кивает Эрагон. — Тем более босс полиции, Фенцио этот, за дело взялся всерьёз. Говорят, если он за кого-то принялся, то не отстанет, пока не узнает всю подноготную. Хорошо, что теперь у нас есть кем его приструнить. Маль затягивается снова, откидывается на спинку, задумчиво вертит сигарету в руке, выпуская дым в сторону, и произносит: — Чьи это ребята? Антонио этот, кто его капо? — Астарот, — не смотря на дона, Эрагон откладывает аккуратно сложенные бумаги. — Это не он сделал. — Он знал, что товар будут перевозить, — Маль вытягивает руку по столу, постукивает пальцем по дереву. — Знал, когда и где. У него подружка болтливая, блондинка, Лилу или как там её… — Астарот никому не говорил, — заверяет Эрагон. — Я аккуратно спросил об этом. Маль, он не первый день в семье. — Вот именно, не первый, и я знаю, что он если выпьет, то способен трепаться. — Считаешь, он ненадёжен? — Эрагон поднимает белую бровь. — Считаю, что нужно за ним присмотреть, — Мальбонте тушит сигарету, размазывая серый пепел по стеклянному дну. — И эти связи с посторонними женщинами… — он взмахивает рукой, будто обозначая своё пренебрежение, хотя сам в своё время нарушал все запреты. — Их не должно быть. — Хорошо, — Эрагон кивает. Сомневается, что капо стал бы ведать о делах какой-то девке, но раз дон сказал — значит, так тому и быть. Мальбонте он не очень-то нравится. Может, потому что не привык ещё, а может, причина в том, что Эрагон был советником отца. С его смерти Маль кабинет переделал, зал для переговоров, некоторые комнаты в доме — родительскую спальню и вовсе запер, будто вычеркнул эту территорию из плана дома, словно её никогда здесь и не было; выбросил эти дурацкие иконы — Мальбонте никогда не был набожным, в отличие от отца, — отказался от традиционных каминов, отдав предпочтение электрическим, где пламя искусственное, искусная имитация. Как бы Маль ни старался внушить себе, что ничего страшного в живом трепещущем огне нет, но побитой собакой прошлое кусает за ноги — у него в глазах взрываются красные точки от воспоминаний, как однажды Джек облил его бензином и грозился сжечь заживо, поднося синевато-алое подрагивающее пламя зажигалки так близко, что, казалось, одежда вот-вот полыхнёт. Больше в доме нет ничего, напоминающего о покойном доне. Лишь его бледнолицый консильери, который изящным женоподобным движением пальцев складывает кипу бумаг в одну идеально ровную стопку. — Может, синьору стоит показать врачу? — вдруг подаёт голос Эрагон. — Ты, наверное, плохо помнишь, мал ещё был, но у меня была жена. Девушка не из семьи, красивая, добрейшей души. Она не знала о роде моей профессии, естественно, но отнюдь не много времени потребовалось, чтобы она поняла, как далеко это от привычного всем бизнеса. Угрозы, частые переезды, моё постоянное отсутствие, — выдыхает, ему тяжело об этом говорить даже по прошествии многих лет. — Она грустила сильно, начала употреблять алкоголь, лёгкие наркотики. А потом выбросилась из окна вместе с дочкой. Обе умерли моментально, — Эрагон поднимается с места, поправляя белую ткань приталенного пиджака. — Депрессия может на многое подтолкнуть, нужно быть осторожнее с этим. Он разворачивается и тихим шагом выходит из кабинета, оставляя после себя шлейф парфюма со свежими морскими нотками. Мальбонте нравится Вики сейчас — измученной и разбитой она выглядит особенно красиво. Её тело — худое и ломкое тело — не слушается, не встаёт выпить воды или поесть; она просто лежит на кровати сутками и в сухом бреду курит одну за одной. Мальбонте поднимается, собирает бумаги и запирает их в сейфе, улавливая слухом щелчок кодового замка. Он выходит в коридор почти сразу, закрывая дверь кабинета, шагает вдоль настенных фресок, проводит рукой по перилам, касается мелкой зазубринки и улыбается: в детстве Мими проклинала эту лестницу, потому что всегда — всегда! — цепляла на этом месте занозу в палец. А потом плакала, слезами обливалась, утыкаясь лицом в юбку матери. Перила в доме Маль менять, конечно же, не стал. В лицо стремится поток холодного воздуха, когда Маль открывает дверь спальни. На улице темно, ветрено; окна настежь распахнуты. Вики лежит на полу в одной сорочке и смотрит невидящими глазами в потолок. В темноте она кажется ещё более хрупкой — полоска лунного света то и дело гуляет по её костям, покрытым молочным тончайшим шёлком, словно прикрывающим их ломкость. В её руке тлеет кровавым всполохом сигарета, рядом сияет хрустальная пепельница, но толку-то — пепел рассыпан по полу, докуренные до самого фильтра сигареты валяются рядом. Ветер врывается в комнату сквозняком, холодит кожу, причиняет ещё большую боль, словно её тело — сплошное решето с продуваемыми ранами, из которых сочится кровь. У Маля в горле чешется и сохнет — когда Анна лежала подобным образом, она была похожа на труп. На куклу, испорченную и облитую сине-фиолетовой краской. Синяки по всему телу, кровоподтёки на животе, страшные гематомы на запястьях. Сама виновата, в конце концов. Она мечтала о смерти, царапая паркет отельного номера, а он обнимал её, прижимал к груди, путаясь пальцами в чёрных взлохмаченных волосах, шептал на ухо что-то ласковое, нежное, до мурашек сладкое, и в тот момент Анне казалось, что теперь всё будет по-другому. Но она ошибалась. Мальбонте проходит вглубь комнаты, закрывает окно, отрубая поток холодного ветра. Вики почти не спит по ночам, мучается и мечется — простыни сбиты, матрас оголён, — скручивается, зовёт на помощь содранным горлом, рвёт сухие губы, а потом обессилено плачет, вцепляясь ногтями в изголовье кровати. У неё пластыри на пальцах, раскрашенное болью лицо, и пепел падает на шею при очередной затяжке. — Встань с пола, Анна, — развернувшись, Маль замирает. Снова не то имя слетает с его губ, но Вики, в общем-то, совершенно плевать, как он её называет, что делает и что говорит: она проматывает в мыслях все лучшие моменты своей жизни, лежит и не двигается, словно тело больше неподвластно ей. — Спустимся на ужин. Маль опускается на корточки рядом с ней, и кот, до того ютившийся на её груди, поджав под себя лапы, тут же удирает под кровать. Мальбонте касается её кожи, отмечая, что она почти ледяная, отнимает сигарету, вставляет её себе в уголок губ, и приподнимает Вики за плечи. Она падает в обморок по несколько раз на дню — то ли от голода, то ли от стресса, то ли от ещё непонятно чего. Вики настолько покорна и податлива, что кажется, будто в ней не осталось ни толики жизни. — Хватит, милая, — он убирает её волосы, смахивает за голые плечи, проводит большим пальцем по линии челюсти. — Ты его не вернёшь, пора возвращаться к нормальной жизни. Смотрит на него несколько долгих секунд, и на миг Малю кажется, что она сошла с ума, что она не слышит его, не видит, абсолютно не понимает, что происходит, и где находится. Вики хочется разделить боль пополам, но у неё упорно не получается — она делится только на ноль, образуя тягучую, тянущуюся бесконечность. Сэми звучит и тает, растворяется в воздухе, испаряется вместе с каплями, что текут у неё по лицу, исчезает, забирая с собой всё самое лучшее — прогулки, журавликов, цветные стёкла, небо цвета собственных глаз, какао в кружках, игры в приставку, восхищённые взгляды, рука об руку, ладонь в ладонь — и не дышать. Всё это — исчезло. Она старается вырваться из бездны, тянется сбежать, куда угодно, чтобы этот ад её не нашёл. Но он найдёт, где бы она ни находилась. Потому что он внутри неё. Обмякшая и неподвижная, Вики резко втягивает воздух и хватает Мальбонте за плечи, утыкается в складку рубашки на груди и, словно вспоров новый внутренний мешок со слезами, заходится рыданиями. А Маль гладит её по голове и говорит, что всё наладится, что она всё выдержит и переживёт, справится — не нужно так убиваться, всё-будет-хорошо-я-же-с-тобой-Анна. Он узнаёт её снова, когда их взгляды встречаются — одинаково воспалённые глаза, одинаковые оттенки, одинаковая усталость и глубина, — и Маль наклоняется, чтобы губами коснуться её слёз. Соль сохнет и приятно пощипывает чувствительную горячую кожу. Она красива в этой разбитости до чёртиков, до безобразия, до перелома костей, и когда он тушит сигарету, поднимает Вики плавным уверенным движением, то приходится удерживать слабое тело и пытаться перевести дыхание от осознания её близости. Он укладывает Вики на постель, сглатывает, ведёт кончиками пальцев по плечу, поправляя спустившуюся тонкую лямку. Поднявшись, смотрит на неё снова — не может отвести взгляд. Её слегка трясёт, руки безвольно лежат на постели, как у сломанной шарнирной куклы, она что-то шепчет одними губами, стонет от боли. Её словно оголили, раскрыли, выворотили всё внутри да так и оставили. И Маль до замирания сердца рад, что Сэми умер. Он сделал Вики прекрасной. — Я принесу тебе еду в комнату, милая, — он на миг останавливается у выхода. — И побуду с тобой. Когда дверь за ним закрывается, Вики даже не пробует шевелиться. Знает: не получится, тело больше ей не принадлежит. Каждый вдох даётся с трудом, будто что-то царапает, застревает стеклом, повреждает нежные стенки. Её вновь накрывает ледяной волной так, что слипшиеся губы непроизвольно раскрываются. Она кричит. Получается плохо. Без воздуха, без выдоха — просто странный дребезжащий звук вырывается изо рта. Сейчас бы ей упасть и умереть, провалиться сквозь землю к херам. Ей страшно. Чертовски страшно — комната искажается и раскручивается, обрушивается на голову. Вики осознаёт: внутри что-то ломается, перемалывается, перелопачивается. Что-то внутри неё взрывается и сметает всё на своём пути. В том числе и надежды. Свет включается так резко, что кажется, будто глазные яблоки лопнули. Моргать больно, перед взором кровавая пелена, сквозь которую едва различается массивный силуэт. Маль садится на край постели, поднимает её за подмышки, вынуждая сесть и опереться спиной в изголовье кровати. Её сердце — открытая ноющая рана, закат из крови и соли, она выглядит такой уязвимой, будто сейчас одно неосторожное слово может её убить. Но ничего: Маль залечит, загладит, заштопает — безвольная сломанная кукла недолго доставляет удовольствие, — ему нужно что-то живое и настоящее. Что-то, что можно постоянно ломать и выворачивать. Как Анна. Он кормит её с ложки, Вики механически принимает еду, глотает, не жуя. Ризотто с грибами, томлёное мясо, дольки горьких апельсинов. Цитрусовый сок капелькой стекает с уголка губ, но Маль ловит ту пальцем, подносит к своим губам, медленно слизывает. Уголки его рта поднимаются лишь на мгновение, но Вики успевает уловить, — а ещё успевает почувствовать, как что-то, подобно глубинной тьме, исходит от него, лжеласковым зверем жмётся к её ногам, ластится, ложится грузом на грудь. — Я тебя никогда не оставлю, — шепчет Маль, и от звука его голоса Вики ощутимо вздрагивает. Слёзы всё ещё текут по её щекам, когда он отставляет остатки еды в тарелках на стол. Отводит её волосы назад, продвигаясь ближе, чувствуя, как она дрожит, стоит ему опустить тонкую лямку с её плеча, оголить белую, упругую, покрывшуюся мурашками от холода грудь с идеально очерченными сосками. Нужно сделать ей пирсинг, чтобы надавить, оттянуть, почувствовать холодную металлическую штангу на горячей коже пальцами. Языком. Игрушка с заводным ключом в спине, тронь — заверещит, зайдётся сдавленным криком. Он хочет её. Сейчас — особенно сильно. Её лицо совсем рядом. Мальбонте давно не ощущал настолько сильного возбуждения, чтобы внизу всё пульсировало и горело, его так ведёт, что огонь внутри пожирает все внутренности, не даёт начало новым мыслям. — Не надо, — всхлипывает, когда он проводит бледно-розовым языком по её лицу, собирая солёную влагу. Его чёрные глаза горят нездоровым пламенем, гипертрофированным безумием. — Мне плохо, Маль, пожалуйста. Её начинает мутить, когда слышится звон пряжки его ремня, Мальбонте самого потряхивает от желания оказаться как можно ближе к ней. В ней. — Ну же, милая, возьми его, — он берет её ладонь, заставляя обхватить свой член, проводит вверх, опускает вниз, двигая крайнюю плоть, оголяя налитую кровью головку. Второй рукой он отводит её ногу, сдвигает трусики. Плюёт на пальцы, смазывает слюной сухой, напряжённый вход. — Тише, тише, это совсем не больно. Ты очень красивая, а я не могу больше терпеть. Не сопротивляйся, ладно? Вики отдёргивает ладонь, закрывает рот. Тошнота подкатывает к горлу, рвётся наружу. Тело похоже на пружину — вперёд и обратно, всхлипывая, вспархивая вновь. Во рту мокро и вязко, когда Вики отталкивает его, несётся к туалету, не разбирая дороги, путаясь в слабых ногах. Падает перед унитазом, едва не разбивая в кровь колени. Её выворачивает апельсинами.

⸻ ✧ ✧ ✧ ⸻

Сегодня четверг. Сэми умер в четверг. Я ненавижу четверги. Голова гудит, во рту сухо, беспощадный тремор заставляет тело ломаться в вечных судорогах. Но я пока что не плачу. Очевидно, это странное спокойствие — результат введённых в меня через капельницы лекарств, уколов, и через несколько часов, когда их действие закончится, я снова начну сходить с ума; но пока у меня есть время мыслить здраво. Впервые за несколько недель. Мне нестерпимо хочется влить в себя крепкого рома или виски, и, думаю, как только Маль заберёт меня из больницы, в которой меня напичкали успокоительным и взяли бессчётное число анализов, я так и сделаю. Забудусь в алкоголе — нельзя, но какая, к чёрту, разница? Никто не будет против, не станет ругать меня за эту слабость. Из всех окружающих меня людей только Сэми всегда был против подобного метода расслабления, но теперь всё изменилось. Потому что Сэми больше нет. Я не могу позвонить ему, не могу рассказать, как сильно мне плохо, как я скучаю, как мне его не хватает, как я нуждаюсь в нём здесь и сейчас. Как мне недостаёт его серых глаз с искренним белым огнём, его прохладных рук, объятий. Я скучаю по нашей музыке, по нашим песням, по сникерсам и игровой приставке, по нашим прогулкам и мороженому раз в две недели. Я всегда отдавала ему и свой недоеденный рожок — там, на самом кончике располагалась так обожаемая Сэми капля молочного шоколада. Он получал любимое лакомство, а я — право выбирать следующую песню. Всё было честно. Пока Мальбонте разговаривает с врачом у больничной палаты, я поднимаюсь с белой кровати, срываю пластырь, оставшийся после недавней капельницы, а затем, повинуясь внутреннему порыву, беру телефон с маленькой деревянной тумбы и набираю сообщение. Я пишу Сэми «привет» и знаю, что не прочитает, понимаю, что никогда не ответит. Осознаю, что это глупо, что я — слабая и глупая, но пишу ему «я скучаю» и чувствую, как становится легче. Это такая дикость — думать, что я его ещё увижу; это такая боль, что каждая клеточка моего тела хочет от неё избавиться, но не может. Возможно, ещё не до конца приняла его смерть, я даже похорон не видела и вообще плохо помню дни после его смерти. Я и вчерашних-то событий не припоминаю — лишь только то, что меня вырвало вечером. Тошнота преследует уже несколько дней, в желудке то и дело жжёт и скручивает. А ещё эти постоянные головокружения… — Миссис Гуэрра, Вы можете отправляться домой, — молодой доктор с густыми золотистыми волосами входит в палату. Следом за ним чёрным пятном в белоснежную комнату движется Маль. — Как только придут результаты анализов, я смогу назначить Вам лекарства. Рецепт будет на электронной почте. И постарайтесь избегать раздражающих факторов, после такого стресса Вам нужно поскорее оправиться. Раздражающий фактор спит со мной в одной постели. Но ничего, совету врача я последую — ещё чуть-чуть, и ноги моей в том доме не будет. Вообще-то Маль пытается быть милым и заботливым, но это очередная показуха, пыль в глаза. Всё слишком ясно для театральной игры. И я уверена, что повелась бы на это всё, если бы не Люцифер. Я люблю его, и это придаёт мне сил не только жить, но и бороться, не опускать руки. Мне абсолютно плевать на то, что будет с Мальбонте, как он отреагирует — пусть хоть свихнётся. Хотя он уже. Он абсолютно и бесповоротно болен, и никакой психолог ему не поможет, потому что Маль сам не видит в себе проблемы. Сэми не желал бы мне всю жизнь провести с неадекватным человеком, которого я ненавижу. Он не желал бы видеть мою разбитость и страдания. Сэми бы очень расстроился, увидев меня в таком состоянии, он хотел для меня всегда только самого лучшего, так что теперь я сделаю всё, лишь бы вырваться отсюда. Прикрываю глаза и обещаю ему, что себя перекрою до неузнаваемости, что когда-нибудь мои мучения закончатся. Что он будет мной гордиться. — Идём, милая, — Мальбонте придерживает меня за талию, поднимая. Врач высоким, обеспокоенным голосом предлагает кресло-каталку. — Я сама, — запахнув светло-бежевый кардиган, освобождаюсь от его рук. — Спасибо, мне лучше. Ваши капельницы и таблетки помогли, доктор. Он кивает, слегка улыбаясь, открывает стеклянную дверь и ждёт, пока мы покинем палату. Маль хватает меня за руку, когда мы идём по больничному коридору, словно опасаясь, что я сбегу или растворюсь, будто чувствует. Быстро минуя стойку регистрации и кучку любопытно глядящих на нас медсестёр, выходим на улицу, где водитель уже открывает заднюю дверь. В салоне пахнет кожей, и меня вновь начинает мутить. Не так, чтобы выблевать из себя еду, — которую будто готовили не в больнице, а в ресторане, — но всё же лёгкое чувство тошноты присутствует. Всё время со смерти Сэми я питалась в основном сигаретным дымом и водой, которую Элиза пыталась вливать в меня, чтобы помочь избежать обезвоживания, поэтому неудивительно, что организм пока не способен принимать нормальную пищу. Маль держит мою руку всю дорогу, сжимает, перебирает пальцы, гладит своими татуировку на моей ладони. Эти игры — в хорошего и плохого — ему нравятся, он получает истинное удовольствие, спасая меня от отчаяния. Если Анна и видела в этом заботу, то на меня его уловки не подействуют, потому что есть у нас с мёртвой девушкой одно очень весомое отличие: я не люблю маньяка. Я не люблю, когда мне причиняют боль, не считаю это нормальным. Наверное, все действия Маля по отношению ко мне можно оправдать: он убил мою семью — это же вендетта, кровь за кровь, Мартино убил его ребёнка, он обязан избавиться от кого-то из его семьи; он ударил меня — много болтала, не исполняла супружеский долг, сама виновата, нужно было подстраиваться под обстоятельства; убил подругу — Моника слишком много знала, а тот, кто владеет информацией о мафии, должен умереть. Может, Анна так и делала, когда он её бил. Мими ведь сказала, что никто не мог ей помочь, никто не думал, что ей может быть плохо, потому Анна и адаптировалась, привыкла, и ей стало комфортно в этих отношениях. Я не виню её, у всех разные психологические реакции — это как ругать человека за то, что он подхватил вирус. Вот она и заболела. Им. Как хорошо, что я заранее привита чувствами к другому. И я не строю иллюзий, что Люцифер — благородный принц из сказки для окрылённых фантазиями девочек, который никогда никого не обидит. Обидит, конечно — может, даже убьёт, — однако меня это не коснулось, потому и отношение к нему совершенно иное. Автомобиль въезжает через большие металлические ворота, останавливается у самого крыльца. Мальбонте сам открывает мне дверь, подаёт большую ладонь, сжимает руку. — Тебе лучше? — Маль поднимает кончиками пальцев мой подбородок. — Да, — отвечаю тяжёлым, наполненным солью языком. — Ты отменил наши дни рождения. — Посчитал, что не время для праздников, — он притягивает меня за талию, ветер взметает его волосы, делая причёску слегка небрежной. — Можем отметить в ближайшие дни. Как тебе идея, принцесса? Я выдавливаю из себя улыбку и киваю. У него был день рождения пятнадцатого ноября, у меня — двадцать третьего, я — по понятным причинам — оказалась не готова праздновать, и Маль, чтобы показать, какой он заботливый муж, отменил все торжества. — Мне нравится, — обнимаю его, кладу голову на грудь, улавливая стук сердца. — Хорошо, что ты оказался рядом в такой сложный для меня период. — Тогда завтра? — он гладит меня по волосам, перебирает пальцами пряди. — Отлично, — отстранившись, привстаю на носочки и, призывая его наклониться, быстро касаюсь губами рта. — Я сделаю тебе сюрприз. Съезжу, куплю подарок. — Анджело тебя увезёт. — Нет, справлюсь, — отступив, взмахиваю рукой. — У меня ведь теперь есть права. Машина стоит зря. Поеду сама. Маль хватает меня за локоть — грубовато, собственнически, сминая ткань кофты, — но тут же отпускает. — Ты под транквилизаторами. Возьми с собой Мими, пусть сядет за руль, — он коротко оглядывает меня. — И переоденься, милая, выглядишь как деревенщина. Всё, что мне остаётся — подчиниться. Присутствие его сестры, конечно, может помешать моим планам, но если я начну сопротивляться и искать отговорки, то Маль просто запрёт меня в комнате. В гостиной мы застаём Кристофера и Астарота, что сидят на диване и резко замолкают, стоит нам войти внутрь. Маль зовёт их пройти в кабинет, целует меня ещё раз, просит не задерживаться, вернуться к обеду; лишь только тогда ускоряю шаг, поднимаясь по лестнице. Мне везёт — по пути к комнате я никого не встречаю, сразу же вхожу внутрь и натыкаюсь на кота. Бонус сидит посреди спальни, смотрит своими огромными зелёными глазами так пристально, что я на миг замираю на пороге. — Ну и что с тобой делать? — вздыхаю. — Не в ту семью ты попала, киса. Мои руки до сих пор дрожат, я плохо контролирую тело, неясно вижу — перед глазами картина то рассыпается в веер, то собирается вновь. Наливаю воды в миску, насыпаю немного корма, усаживаюсь рядом и какое-то время смотрю, как кошка поглощает еду. Не получится забрать её с собой — так я лишь привлеку внимание, и Маль сразу поймёт, что это побег. Так хоть есть шанс, что он ненадолго может поверить в мою смерть. Надеюсь, Элиза позаботится о питомце, может, пристроит куда; по крайней мере пока я была не в состоянии подняться с постели, она каждый день приходила и ухаживала за нами обоими. У неё доброе сердце, просто она слишком запугана, боится Малю и слово сказать. Наверное, с доном так и должно быть. Бонус мурлыкает, лезет на колени, цепляя когтями ткань брюк, сворачивается клубочком и прикрывает глаза. У меня немного времени — не знаю, когда действие лекарств закончится и меня вновь накроет истерика и полное осознание, — но всё-таки сижу и жду, пока кошка уснёт. Глажу шерсть, чешу пальцем, заклеенным пластырем, за ушком, и стараюсь не думать, каково ей станет, когда я вдруг исчезну из её жизни. Убедившись, что она спит, аккуратно перекладываю на кресло. Может, стоит увезти её сегодня? Отдать кому-то, чтобы Маль в порыве ярости не вздумал ничего сделать. Застыв у гардероба, тру виски пальцами несколько долгих секунд и только потом захожу внутрь, перерываю вещи в поисках телефона. Я его несколько раз перепрятывала, потому приходится ещё поискать свой последний тайник. В итоге кусок стекла и пластика находится в куртке. Наспех скинув одежду, переодеваюсь в чёрный спортивный костюм и вылетаю из гардероба, положив оба мобильных во внутренний карман вместе с ключами от авто. Пол коридора слегка раскачивается под ногами; садиться за руль точно было не самым лучшим решением — в этом Мальбонте оказался прав. Колени с трудом сгибаются, подошвы кроссовок переступают по паркету, пока я стараюсь отогнать от себя навязчивые мысли, что вызывают жжение на покрасневший сетчатке глаз. Что чувствовал Сэми, когда умирал? Было ли ему больно? Где он сейчас? После смерти люди проваливаются в ничто или попадают в другое место, к ангелам и демонам? Я пересекаю несколько коридоров и упираюсь в облепленную цветными наклейками дверь. Мне даже не нужно стучаться или задумываться о том, что находится за ней: она приоткрыта настолько, чтобы я видела спину Мими, расположившейся у большого экрана с джойстиком. Игра на паузе, на поверхности монитора застыл сидящий в укрытии персонаж с оружием в руках. Я открываю дверь шире, на внутренней стороне мотивирующий плакат подобный тем, какие мой школьный психолог развешивала в своём кабинете. Белый перепуганный кот висит на дереве, вцепившись в кору когтями, а снизу жирная надпись «держись». Мими, будто уловив моё дыхание, резко разворачивается. — Можешь отвезти меня кое-куда?

⸻ ✧ ✧ ✧ ⸻

Мими поглаживает кончиками пальцев поверхность руля, когда мы останавливаемся на усеянной множеством автомобилей парковке возле торгового центра. Я ставлю полосатый стаканчик с отвратительно сладким кофе прямо на подлокотник. Рядом паркуется огромный чёрный кадиллак, сотрясающийся от басовых вибраций. Все окна опущены, в машине сидят, по всей видимости, чьи-то богатые сынки, студенты престижных колледжей, которые обратили на нас внимание. Они смеются и препираются из-за какой-то ерунды — один кричит: «Том, да пошёл ты», — притворяясь, будто не видят нас. Готова спорить, что через несколько минут они попытаются с нами познакомиться. — Малолетки тупые, — Мими закатывает глаза и выключает кондиционер. — Сейчас попросят телефончик, — расстёгиваю ремень безопасности. — Я стара для них. А ты похожа на труп, — она пожимает плечами, коричневая ткань тонкой облегающей водолазки собирается мелкими складками. — У них странные фетиши. — В этом возрасте парням часто всё равно, кого трахать, — поворачиваю голову и встречаюсь с водителем глазами. У него длинные волосы на макушке, бритые виски, серёжка-гвоздик в ухе и кривая ухмылка. — К тому же многие любят постарше. Ты красивая, по тачке видно, что обеспечена, так что… — Кстати, о тачке, — Мими странно улыбается. — Заберу её себе. Тебе ведь она больше не понадобится. Я усмехаюсь. Мне не весело — просто немного забавляет то, как просто она об этом говорит. Будто не верит, что я могу предать семью. Но мне плевать, пусть хоть все они сдохнут. Последняя капля. Финальная точка. Больнее смерти Сэми ничего быть уже не может. — Делай что хочешь. — Сбежать из дома, от мужа, предать семью… — будто издевательски произносит она, театрально вздыхая. — Будь осторожна, Вики. Если тебя найдут, то убьют прямо на месте. Помнишь, что случилось с Томми в «Mafia: Definitive Edition»? — Понятия не имею, кто такой Томми, — достаю телефон из кармана. — Иди, я тебя догоню. — Главный герой игры о мафии. Он договаривается с полицией о том, что готов дать показания против своего босса Сальери в обмен на безопасность жены и дочери. Он попал под программу защиты свидетелей, долгое время находился под охраной полиции. Но спустя двенадцать лет его нашли и убили, когда он поливал лужайку возле собственного дома, — она хватается за ручку двери, открывает, ставит ногу на асфальт. — Ну, а вообще, все мы когда-нибудь умрём, Вики. — и наклоняется, заглядывая в салон, прежде чем закрыть дверь. — Найдёшь меня в «Эппл». Она идёт по парковке, не оборачиваясь, на ходу поправляет волосы — собирает пепельно-чёрные пряди в пучок на макушке, фиксирует тонкой резинкой, снятой с запястья. Парни из соседней машины жадно смотрят ей вслед, всей кучей вываливаются из салона, толкая друг друга и шутливо переругиваясь. Тот, что с серьгой в ухе, пялится на меня, но я упорно делаю вид, что увлечена содержимым моего мобильного. Скатившись по сиденью, натягиваю воротник спортивки на подбородок и жду, пока компания парней исчезнет, скрывшись в большой вращающейся двери торгового центра. Я вынимаю одноразовый мобильный из кармана — солнечный луч блестит на экране, слепит глаза, — боковой кнопкой включаю устройство, нахожу единственный номер в телефонной книге и незамедлительно нажимаю кнопку вызова. Первый гудок не успевает дозвучать, когда из динамика отвечает мужчина. Его голос спокойный, размеренный, у него всё отлично и спланировано по шагам, а вот мне нужна помощь, и единственный, кто сейчас способен её оказать — незнакомец из телефона. — Меня зовут Вики, — я разлепляю губы, пытаюсь говорить внятно. — Мне дали Ваш контакт, сказали, что могу обратиться за помощью. — М-м, Вики, — тянет он. — Завтра в полдень. Двенадцать шестьдесят девять Джунсон авеню. Запомнила? — Да. — И убедись, что ты одна. Незнакомец не прощается — тут же кладёт трубку, прерывает звонок: больше ни гудков, ни голоса, просто спокойная тишина, словно затишье перед бурей. Я несколько раз повторяю адрес про себя, будто вырезаю на корке мозга, чтобы не забыть и не перепутать. Место встречи далеко от дома Маля, ехать около получаса, если без пробок — информация из навигатора, — остаётся дождаться завтрашнего дня, прихватить с собой плеер, браслет и постараться вести себя, как обычно, чтобы не вызвать подозрений. Немигающим взглядом смотрю на угасающий экран мобильного, почти не дышу, а потом глаза и пальцы действуют самостоятельно: достать второй мобильный, открыть телефонную книгу, перепечатать номер Люцифера, нажать зелёную кнопку. Мы зашли слишком далеко — без обещаний, без обязательств, без будущего, — но я должна услышать его сейчас. Должна, иначе окончательно поеду крышей. Меня колотит, гудки кажутся бесконечными, я контролирую себя ровно до тех пор, пока Люцифер не поднимает трубку, а затем очередная натянутая ниточка внутри меня лопается, рвётся, тонко звеня, и беззвучные слёзы, застывшие на кончиках нижних ресниц, рвут моё сердце на клочки. Кончатся ли они когда-нибудь? — Где ты? — резко произносит он. — Пока что в Вегасе, — отвечаю, стараясь не дрожать голосом, однако всё слишком очевидно. — Я сделала всё, как ты сказал. — Хорошо, — выдыхает Люцифер, его голос кажется мне эхом солнечных лучей. У меня жутко кружится голова. Сахар в выпитом кофе начинает резать лёгкие. — Сэми умер, — обхватываю себя руками, словно такое действие поможет успокоить внутренний тремор. Эта фраза неприятная и сухая, вызывающая приступ боли, режет губы и истязает десны. — Ади сообщил, — знаю, что он чувствует: осторожность и опаску, обдумывает каждое слово, прежде чем его озвучить. — Как он? — В порядке, — произносит спустя несколько секунд молчания. Видимо, действие лекарств заканчивается, потому что меня снова накрывает волной неконтролируемой паники — медленно, плавно, едва уловимо она карабкается по моим ногам, обвивает тело, сжимает горло. Сэми умер, и я не знаю, как жить дальше, не понимаю, как дышать. Словно он ушел — и всё кончилось, свет погас, мир больше никогда не станет прежним. Я пытаюсь отогнать эти мысли, внушить себе, что всё наладится, что моя жизнь продолжается, что Сэми не хотел бы видеть меня такой. Но от меня словно оторвали кусок, ничего не осталось — только я, безмерное горе утраты и Люцифер. Мне срочно нужны ещё успокоительные. И что-то от тошноты. — Вики? — его голос льётся через трубку, течёт по венам, слегка успокаивает. — Да, всё хорошо, — утыкаюсь лбом прямо в светлую кожаную панель. — Я люблю тебя, ты помнишь? И вот это «люблю» удаётся мне сейчас проще всего, я чертовски легко говорю это, повторяю несколько раз, ничего не требуя взамен. Я просто люблю его — всем сердцем, всей собой; и любовь — единственное, что у меня осталось. В этот момент мне кажется — почти физически ощущается, — будто он кладёт горячую ладонь на мою щёку. — Помню, — эхом откликается Люцифер. Знаю: он тоже чувствует это, просто пока ещё не может сказать. Да мне и не нужны эти слова, никогда не стану их просить, настаивать или устраивать драму по этому поводу. Я проваливаюсь в воспоминания: на белоснежные простыни, где мы целуемся. Тепло наших тел. Жар наших губ. Спокойствие объятий. Он не рассыпался в извинениях — «прости за то, что я сделал в Италии»; «прости, что не мог это контролировать»; «прости, что поддался порыву», — лишь сказал тихо и до тока по коже искреннее: «Прости за то, что я — это я». А если я всё испорчу, облажаюсь? Проколюсь где-то, и Маль не даст мне уйти? Интересно, Люцифер простил бы мне этот провал? Понимаю, что простил бы, злился, психовал, но простил. А вот я себе — не знаю. Потому что теперь мы вместе. Вроде как насовсем. Этого не может быть, нам нельзя, и за такое убивают безо всяких разбирательств. Значит, мы ненормальные. Наши отношения вообще можно считать отношениями? Бесплотная рука Люцифера покидает моё лицо — нестерпимо, непривычно, холодно, верни, верни, верни, — и я вновь начинаю дрожать. — Избавься от телефона. Не бери с собой ничего. Новые документы тебе дадут. И будь осторожна, Вики, если вдруг поймёшь, что не складывается, или что-то идёт не по плану, то не рискуй, ладно? Выжди и перестрахуйся. Это очень важно, — доносится из трубки, и я сжимаю губы, быстро-быстро киваю, словно он способен это увидеть. — Приеду к тебе сразу, как только появится возможность. Обещаю. — он на миг замолкает. — И, знаешь, хорошо, что я тебя встретил. Хорошо, что я тебя встретил. Хорошо. Что. Я. Тебя. Встретил. Не «я люблю тебя», не «хочу тебя всегда и везде», а «хорошо, что я тебя встретил». — Я буду тебя ждать, — тихо шепчу, вытирая слёзы, и мелкие капли дождя начинают барабанить по лобовому стеклу. Сбрасываю вызов и несколько минут сижу, уткнувшись лбом в бардачок. Губы трясутся от напряжения, пальцы сводит судорогой, выпитый совсем недавно кофе подступает к горлу. Меня не покидает ощущение, что организм хочет мне что-то сказать, но не может. У меня сейчас голова взорвётся, вытечет сгусток мозгов, разольётся серым веществом по машине. Открыв дверцу бардачка, пытаюсь нащупать внутри упаковку салфеток, чтобы протереть лицо — щёки жжёт и стягивает от пролившейся из глаз влаги, — но вместо этого натыкаюсь пальцами на кожаную гладкость. Тяну на себя. Книга в моих руках небольшая, но увесистая, обложка тёмная, мягкая, с гравировкой имени неизвестного автора, и корешок звучно хрустит, когда я открываю её, листая страницы. Они так приятно пахнут, что возникает непреодолимое желание припасть носом к белым листам, втянуть ноздрями аромат. Это сборник стихов, довольно объёмный, усеянный мелкими чернильными символами, что слегка расплываются перед глазами. Десятая страница. Мне нравится число десять — ровно столько букв в моём «я люблю тебя», ровно столько раз я поцеловала его, перед отлётом в Вегас. Пытаясь сконцентрироваться на пляшущем тексте, выхватываю первую строчку, словно нить, и тяну её, будто разматывая огромный клубок…

Я в глазах твоих утону, можно? Ведь в глазах твоих утонуть — счастье. Подойду и скажу: «Здравствуй, Я люблю тебя». Это сложно… Нет, не сложно, а трудно Очень трудно любить, веришь? Подойду я к обрыву крутому Стану падать, поймать успеешь? Ну а если уеду — напишешь? Я хочу быть с тобой долго Очень долго… Всю жизнь, понимаешь? Я ответа боюсь, знаешь…. Ты ответь мне, но только молча, Ты глазами ответь, любишь? Если да, то тогда обещаю Что ты самым счастливым будешь Если нет, то тебя умоляю Не кори своим взглядом, Не тяни своим взглядом в омут Пусть другую ты любишь, ладно… А меня хоть немного помнишь? Я любить тебя буду, можно? Даже если нельзя, буду! И всегда я приду на помощь Если будет тебе трудно!

Книжка захлопывается. Я прижимаю её к себе, словно это сейчас самое ценное, оно поможет мне справиться с бурей чувств, образовавшейся в груди. Наверное, так оно и есть. Повисает тишина; такая, что слышно звенящую в воздухе пыль, время тянется, тикают часы. Вдох, выдох, второй, третий. А потом, не выдержав оглушения, убираю сборник обратно; открыв большой бумажный стакан с отвратительным кофе, помещаю в него одноразовый мобильный и плотно прижимаю крышку обратно — если Люцифер сказал, что нужно от него избавиться, то я так и сделаю, — распахиваю дверь и выхожу из машины с целью зайти в аптеку, взять что-то от этого нещадного жжения в желудке, а потом отыскать Мими. Лучше бы отлежаться немного, потому что завтра… Завтра всё перевернётся с ног на голову. А если ничего не получится… Нет, шанс, что всё будет хорошо, всегда есть — хоть один из тысячи, — просто сейчас уровень сложности вырос, превратился из полосы препятствий в одну сплошную стену. Здание торгового центра большое, стеклянное, мерцающее логотипами известных брендов. Мелкие дождевые капли холодят кожу щёк, цепляются за ресницы, но я не прикрываюсь руками, не опускаю голову — всё сейчас неважно. Выбрасываю стакан из-под кофе в урну и вхожу в помещение. Холл сияет начищенными до блеска витринами, в маленьком передвижном вагончике продают кукурузу, пахнет жжёным сахаром и жирными жареными пончиками. Раньше я бы не придала значения этим запахам, но сейчас они так остро вонзаются в рецепторы, что на языке странно кислит. Меня никто не замечает, никто не смотрит — посетители центра увлечены покупками или разговорами на лакированных деревянных лавочках. Аптека оказывается недалеко от входа — я заныриваю туда на ватных ногах и тут же подхожу к женщине-фармацевту с пышной причёской и белым бейджем с именем Глория на кармане халата. — Дайте что-то от тошноты, — вцепляюсь пальцами в стойку. Мне нужна волшебная таблетка, раствор, капсула, хоть что-то. Все серьёзные лекарства купит Маль, как только врач пришлёт заключение и рецепт, но терпеть это жжение в глотке я больше не могу. — Мисс, нужно знать причину недомогания, — говорит она, мило улыбаясь. — Может, у Вас отравление? Надо обратиться к врачу. — Я плохо ела последние недели, — сдавленно отвечаю. — У меня постоянно кружится голова, и тошнит вот уже несколько дней. — Может, Вам дать тест на беременность? Я не сразу улавливаю смысл слов. Они вызывают очередной комок в горле, спазм в животе и чувство страха. Я ведь как-то выронила таблетку — значит, не приняла её? Дыхание задерживается, а потом застывает во рту, делая меня ледяной насквозь. Я приоткрываю рот, но не могу вымолвить ни звука, словно рёбра стягивают в жестяной корсет, и только киваю. Когда прямоугольная картонная коробка оказывается в моей руке, все остальные мысли вмиг отметаются. На автомате расплачиваюсь картой — личной, Мальбонте к этим деньгам не имеет никакого отношения: они достались мне от Винчесто. Разворачиваюсь и несусь обратно, судорожно ища зрачками зелёный указатель уборной комнаты. По пути едва не сношу женщину, лениво разглядывающую витрину с обувью — не извиняюсь даже, ловлю вслед претензии насчёт своей наглости, — и чуть ли не вваливаюсь в пахнущее моющими средствами помещение. Часть кабинок заперта, приходится дёргать одну за одной в поиске свободной. Проворачивается замок. Хрустит тонкий белый картон, падает обрывками прямо на пол. Снимается защитный колпачок. Это происходит не со мной. Нет. Это происходит не здесь и не сейчас. Это просто сон. Плохо соображая, интуитивно провожу все манипуляции, поднимаю руку и всматриваюсь в появляющийся индикатор.