Вот моё сердце — игральный кубик. Я доверяю тебе. Кидай.
Вики выходит первая, не оборачиваясь, потому что если обернётся, то вновь накинется на него с объятиями, что сейчас лишь отнимут ценные секунды; тихо прикрывает за собой дверь, оставляя Люцифера в темноте, пропахшей душной корицей и её парфюмом. Он осторожен до предела — ждёт некоторое время, пока звук её шагов рассеется, выбирается в коридор, ровной поступью пересекая расстояние до казино. Зал весел и полон — все ведут себя так, словно ничего особенного вот-вот не произойдёт, будто никто никого убивать не собирается. Люцифер не знает, заодно ли всадники с Малем, но что-то ему подсказывает: нет. Чума не в курсе того, что это просто засада; не предполагает, что сегодня прогремит гром. У Антароса есть оружие, у Далии оно тоже есть. Средство массового поражения. Люцифер находит Геральда среди посетителей — тот говорит, что Мартино с Евой у барной стойки; и Люцифер направляется туда, огибая членов семей, собирающихся со всех этажей для того, чтобы услышать приветственную речь хозяина заведения. Ещё примерно пятнадцать минут — и полицейские ворвутся во все известные Люциферу склады и лаборатории, где производят наркотик; а Голод в это время в одинокой квартире в Вашингтоне будет собирать чёрные пазлы, смешивая в себе горький кофе и сладкий ментоловый никотин; ждать звонка, думая о том, что надо бы не забыть полить тот свой искусственный кактус. На самом деле Люцифер всё ещё не уверен, удастся ли ему самому выйти сухим из воды и не загреметь за решётку. Но всё это должно когда-нибудь кончиться. Мартино прекращает флиртовать со своей женой так, как будто они и правда на свидании, и лицо приобретает серьёзность, как только Люцифер подходит к нему и заявляет тихо, чтобы никто другой не услышал: — Он всё знает. — О чем? — Обо мне и Вики, — отвечает, ничего не выражающим взглядом рассматривая гостей. — И наверняка что-то затевает. Заметил, что персонала меньше стало? — поднимает и опускает голову. Полуголых девок под потолком существенно поубавилось. — Они отпустили тех, кто к семье отношения не имеет. Потому что сейчас что-то будет. Дон поднимает брови, однако это не удивление, а лишь подтверждение своих мыслей. Он тянет короткое «м-м», мол, ну да, понятно. Не обвиняет сына в том, что он все испортил, что если бы не эта оплошность, то всё прошло без всяких зазубрин. Но ничего не бывает гладко, такие моменты наступают без предупреждения, проверяют на прочность. — Ты веришь в удачу? — вдруг спрашивает дон. — Веришь, что он сейчас выйдет на эту сцену, скажет речь и выпьет вино до того, как перейдёт к каким-либо действиям? Потому что если у них есть пушки, к примеру, то нас всех здесь перестреляют, — он нервно усмехается. — Партнёры чёртовы. Одной денег всё мало и мало, другие баб своих никак поделить не могут. Люцифер молчит. Нет, в удачу он не верит, но отступать — слишком запоздалое решение. Если бы сейчас он спросил у отца, что делать, Мартино ответил бы: «Вести себя как подобает мужчине. Решил что-то — иди до конца». Ледяные иголки осознания входят медленно, болезненно, и ритм пульса замедляется, не оставляя ничего, кроме слепой злости. С каждым вдохом Люцифер становится всё мрачнее, где-то внутри вертится чувство, что кто-то вот-вот перелистнёт страницу, позволив писать с нового, чистого листа. — Это произошло бы рано или поздно, — будто убеждает сам себя Люцифер. Он не уходит, не разрывает зрительный контакт, не рвёт эту стальную цепь от зрачка к зрачку. — Ты не мог вечно прогибаться под кого-то. Дело не в Вики, а в том, что не могут все три семьи существовать в мире, всякий раз кто-то будет нарушать договорённости. Как ты говорил, сицилийский менталитет? Считай, что это он. Он больше не верит, что любую проблему можно решить словами; не верит, что можно обойтись без потерь — любые разговоры закончатся кровью, — зато убедился, что пустоту можно заполнить, если, конечно, это не дыра от скорострельной винтовки; но в случае, когда твои внутренности заранее порвали на лоскуты и бросили чёрным воронам, никакая винтовка не принесёт тебе боли. Потому что нет чувства сильнее, чем непрощённость. Он не может это контролировать. Он не хочет это контролировать. У него вообще не получается использовать слово «контроль», когда речь заходит о Вики. — Что с документами? — отзывается дон, чувствуя, как Ева сжимает его руку. — Вики заберёт их. — Езжай за ней. — Я останусь. — Нет! Послушайся хотя бы на сей раз моего совета, — отрезает Мартино. — Если ты умрёшь, то всё будет зря. Иди и забери документы! Я не приказываю, хотя должен, я прошу тебя как итальянец итальянца, как отец сына, исполни мою волю, — чуть разворачивается, чтобы увидеть его лицо. — Если сегодня здесь будут жертвы, то пусть они окажутся не напрасны. И не забывай, прошу, даже добившись успеха, что на твоём лбу всегда красуется жирная мишень. Ева когда-то говорила, что если люди созданы друг для друга, то один всегда найдёт другого — это лишь вопрос времени. Даже если им придётся многое отдать. Даже если им придётся умереть — они сделают это вместе. Когда Люцифер и Ости только поженились, Ева сразу поняла, что не выйдет у них того самого союза, развитием которого можно будет любоваться. Люцифер изменял жене, однако раньше ему и в голову не приходило развестись с ней, он для этого был слишком итальянец, слишком привержен старым традициям, что Мартино вбивал в его голову с детства. Ева выдыхает. Нет, не слишком итальянец — просто не было того человека, ради которого хотелось идти против всех. — Ты же понимаешь, как её примут? — дон подаётся чуть ближе к его уху. — Как будут говорить у тебя за спиной? Что она подстилка и предательница. — Значит, придётся убедить их, что так говорить не стоит, — Люцифер раздражённо ведёт плечом. — Ты решил прочитать мне нотацию прямо сейчас? Потому что больше такой возможности может и не случиться. Мартино до боли между рёбер хочет прикоснуться к сыну. Если и убьют кого-то, то только не его — «пожалуйста, только не Люцифера», — пусть всё оружие мира сегодня заглохнет, замолчит, развалится на винты и пули. — Не ставь её выше, — говорит отрывисто, почти грубо. — Сначала семья. Потом любовь. Всегда, — одним глотком он осушает содержимое бокала, подаёт Еве локоть. — Иди уже. Возьми с собой Геральда, — дон тянется к бару и говорит громче: — Ну-ка, плесни мне ещё виски. Они отходят от барной стойки, здороваются с людьми, что собираются в зале. Все такие любезные, такие куртуазные. Лживые. Это походит на карнавал — все в масках, и чёрт знает, что под ними. Дон пожимает руку Эрагону, отвешивая комплимент его изысканному пиджаку, расшитому золотой нитью, на что консильери улыбается, чуть прищуриваясь. Эрагон до сих пор помнит, как Мартино в шутливой манере высказывал его бывшему дону, что на его месте выбрал бы себе другого консильери, потому что Эрагон-то лишь по отцу итальянец, а мать у него вообще хрен знает кто — значит, он не имеет права занимать столь высокий пост. В мафии всё решает кровь. Джек не послушал его — на тот раз, — ведь Эрагон не единожды доказал свою неизменную преданность. — Где Вики? — вдруг слышит он голос Мальбонте над своим ухом. — Видел на рулетке в соседнем зале, — тут же отвечает. — Найди её и уведи наверх в номер, — тихо приказывает Маль. — Сиди с ней и следи, чтобы не выходила. Не дай дьявол она пропадёт, останешься без головы. Эрагон на секунду скашивает на него взгляд, а потом отворачивается и движется по залу, шагая по полу своими блестящими лаковыми туфлями. Голоса сливаются с тихой музыкой, обрываются, перекатываются по залу. — …спросил: где твой дружок-придурок? Я там был, слышал это. А она ответила: какой дружок?.. — …и, мать честная, эти два копа были из головорезов Гамбино. К гадалке не ходи, иначе как бы они подъехали в тот самый момент… — …на встрече в офисе адвоката нужно быть спокойным, нам ведь ничего не угрожает… — …у сенатора миллионы баксов в кармане, а одет как свинья… Эрагон не находит Вики у рулетки, где она крутилась — он уверен — каких-то десять минут назад, не находит у бара и игровых автоматов; спрашивает у Кристофера, но тот лишь отвечает, что нет, не видел, и вновь переключается на напряжённо застывшего рядом брата. Консильери сканирует взглядом окружение, пока вальяжно вышагивает по лестнице, оборачивается, словно чувствуя рядом что-то неуловимое. Нехорошее. Шорох за спиной быстро рассеивается, сменяется ощущением неизбежной гибели, брови сходятся к переносице, когда он сворачивает в жилое крыло, и в голове его что-то щёлкает, но слишком поздно. Его обхватывают сзади, перекрывают кислород, плотно и туго сдавливая сгибом локтя трахею. Эрагон пытается вывернуться, сдёрнуть удушающую руку рывком вниз, но Люцифер кладёт вторую на его затылок, с силой сдавливает кадык так, чтобы воздух не попадал в горло, а перед глазами плыли мутные пятна. Они с грохотом заваливаются в уборную. Эрагон лезет рукой под пиджак, тогда Люциферу приходится отпустить его шею, чтобы перехватить пистолет, который появляется из-под ткани. Запястье ударяется о зеркало, крушит его на множество блестящих осколков, оружие падает на кафель. Люцифер мешкается, когда слышит звучащие рядом с дверью шаги. Шанс? Эрагон выворачивается, ударяя его кулаком в живот. Он не слишком-то хорош в грубой силе — работа консильери требовала больше дипломатических навыков, — но всё же, прожив столько лет в семье, кое-что умеет. Видимо, недостаточно, потому что Люцифер сгребает его за длинные белые волосы, а потом одним рывком погружает головой в гладкую раковину, упирая лбом в отверстие слива. Шумит вода. Керамическая чаша наполняется неумолимо быстро, и дыхание превращается в бульканье, в пузыри, всплывающие на поверхность. Вода брызгает во все стороны, смешивается с кровью от соприкосновения лица и разбитого зеркала, льётся на кафель — в двери появляется Геральд, но в этот момент Эрагон уже ослабевает и перестаёт сопротивляться, постепенно обмякая. — Ну, мог бы и подальше его завести, — качает головой Геральд. — Все пошли речь слушать, — отвечает, выключая воду. Он поднимает пистолет с пола. Тело чужого советника висит на раковине. — Он начал уже? — Микрофон настраивают, — выглядывает из-за двери. — Поехали. Постарайся никого не убивать. Хотя бы минут пять.***
Стук каблуков угрожающе-ласково гремит по глухой тишине дома. Вики ходит в полутьме, пытаясь найти Мими, которой — к большому удивлению — нет ни в комнате, ни на первом этаже. Она проверяет гостиную, хлопает дверьми, насвистывает себе под нос. Возможно, Мими сама поможет — скажет, что она тупица, дура набитая, и никак не могла признать, что брат только и разрушает её жизнь. Хороший вариант. Жаль, что сказочный. — Мими, крошка, где ты? — уголок губ ползёт вверх. — Ну же, я знаю, что ты дома. Выходи, не бойся, поболтаем немного. Вики твёрдо стоит на ногах, голос — ровный, уверенный; никто не должен знать, что ей страшно до чёртиков, что сердце бьётся так, будто вот-вот вывалится из груди на намытый до блеска пол, да там и останется солёным алым комком. Она проходится по второму этажу, вновь спускается вниз, стоит посреди гостиной, пристально осматривая мебель. Этот дом кричит о своём владельце — Мальбонте нет рядом, но в воздухе висит его запах, его образ, его тьма. Вики хмыкает, идя в сторону кухни — туда, где в кромешной темноте мелькает ярко-красный огонёк сигареты, зажатой в длинных наманикюренных пальцах Элизы. Вики узнаёт её по запаху вишнёвых косточек, смешанных с дурью, шарит по сенсору в стене, включая встроенные в потолок крошечные лампы на самый минимум. На гладком каменном островке перед Элизой почти допитая бутылка вина, сигарета потрескивает при каждой глубокой затяжке. — Плохо себя чувствуешь, значит? — усмехается Вики, стуча каблуками вдоль кухни. — Алкоголизм — это хреново, Элиза. — Где остальные? — глухо спрашивает та. Волосы, обычно лежащие идеально, слегка взлохмачены, Элиза чувствует, как учащается дыхание, и оглядывает её мутным, затуманенным алкоголем взглядом: высокие каблуки, белое длинное платье с почти пошлым вырезом до середины бедра. Вики похожа на поп-певичку, вернувшуюся домой после ночи на ногах и уснувшую лицом в подушку: макияж не свеж, помада лежит неровно, серебряные стрелки на глазах размазались так, словно их долго-долго тёрли, или кто-то неудачно умылся — ну, или плакал. — Не знаю, — Вики открывает холодильник, вынимает пачку с соком. — Умирают. Или убивают, — разворачивается, крышка вскрывается, следует глоток. — А ты не поехала, потому что, как обычно, струсила? Элиза поднимает глаза. Вики медлит, ждёт чего-то. Думает, как поступить? Элиза тоже мечется, потому что не знает, на чьей она стороне. Формально-то на их, однако всё происходящее говорит об обратном. — Струсила? — её голос так сквозит недоумением, что становится будто не принадлежащим ей. — Ну да, — Вики проводит языком по нижней губе, собирая вкус яблочного сока и Люцифера. — Ты же всего боишься. И в семье ты не из верности, а из-за страха, потому что запугана так, что у тебя поджилки трясутся, когда Маль с тобой разговаривает. — Много ты знаешь, соплячка, — фыркает она, опрокидывая бокал с остатками красного сухого. — Где босс? — клацает ножка фужера о камень стола. — Я знаю достаточно, чтобы понять, кто ты на самом деле, — Вики пожимает плечами. — Как он сказал? — поднимает глаза, постукивая кончиком пальца по подбородку. — Он отправит тебя к тётке, если кто-то узнает, что у уважаемого дона жена гуляет, так? Элиза смеётся коротко и нервно, во рту поселяется неприятный привкус, и она тушит тлеющую сигарету прямо в бокале. Вики ожидает что-то вроде «Какого черта ты себе позволяешь?» или «Закрой рот!», но слышит в ответ: — Где босс? — ровным голосом, подчеркнуто доброжелательно, почти фальшиво. — Почему ты вернулась одна? — Потому что хочу забрать документы из его сейфа, — Вики гулко глотает сок из упаковки, косясь на Элизу, застывшую в напряжённом удивлении. — Что? — вытирает уголок губ кончиком пальца. — Ты совсем спятила, — выдыхает сквозь зубы. Вики швыряет упаковку на пол, со всплеском проливая остатки напитка, делает несколько шагов и замирает совсем рядом. Мысли настойчиво жужжат в голове, размеренно тикают часы, ветер стучит ветками по окну, где-то вдалеке сверкают молнии. — Нет, серьёзно. Я вообще-то хотела, чтобы он сдох сегодня, но планы так быстро меняются, просто невероятно. Её ничего не грызёт изнутри, ей не стыдно, не совестно. Что-то чёрное, тягучее и острое игольчатым шариком перекатывается в венах. Элиза качает головой — «Вики просто нужна помощь», — крутится мысль. Она же не ураган и не приливная волна, не знающая контроля, нет: она безопасна, если её направить, если показать, ради чего стоит не идти против всех. Элиза мягко, почти нежно и успокаивающе проводит ладонью по её предплечью, но этот жест заботы настолько бессмысленный, что Вики не обращает на него внимания. Элиза потеряла прежнюю грациозность: жизнь изрядно перекрутила её, но не сломала окончательно, будто подарив ещё один — всегда последний — проблеск надежды на лучшее. — Вики, давай подумаем и… — замолкает, смотря, как скептически поднимается её бровь. Вики не желает ничего делать, ей это попросту не нужно. Она внутренне содрогается, вспомнив, до чего обычно доводит непослушание, но быстро берёт себя в руки. Нет, в сжатые кулаки. Она больше не отступит, не струсит, теперь Вики может постоять за себя и будет биться за свою жизнь до последнего. — Иди в комнату, — выдыхает Элиза. — Нет. Элиза тянется к телефону, стоящему между пепельницей и бутылкой. — Живо пошла в комнату! — рявкает она, резко и громко поднимаясь со стула. Вики толкает её в руку. Мобильный выскальзывает из длинных пальцев, отскакивает от края стола, падает на пол, и дисплей разделяется надвое кривой трещиной. Элиза выглядит так, будто готова убить — Вики читает это по её лицу, потому бьёт первая, не дожидаясь, пока её скрутят в узел. Компромиссы и разговоры — это больше не про неё; все эти фразы, которые нужно уметь говорить в правильный момент, кажутся ей сейчас чем-то невозможным и непонятным. Удар в рожу куда полезнее. Они сцепляются. Вики бьёт её головой о стол — лбом, лицом, челюстью, чтобы наверняка, чтобы больнее, чтобы там мозги в кашу смешались, как и у неё самой. Струйка крови насыщает цветом и без того алую блузу. Бутылка падает и разбивается вдребезги, усеивая пол мелкими хрустящими осколками. Элиза выворачивается, отмахивается, тащит её за волосы, в ярости швыряет на твёрдый камень кухонного островка так сильно и ловко, что Вики обрушивается на него лицом, и под носом тут же становится горячо и мокро. Кровь касается верхней губы, отдаёт солью на вкус, стекает по нижней, падает яркой каплей на светлый стол. Её ноги подкашиваются, разъезжаются в стороны, скользят каблуками, а чёртово белое узкое платье — додумалась же его надеть — мешает дышать. — Хочу тебе помочь! — слышится из-за спины голос, пронзаемый стуком острых шпилек. — Ничему жизнь тебя не учит. Хватит, Вики! Хватит быть неблагодарной тварью, ну, посмотри на себя. Посмотри на себя. Посмотри на себя. Посмотри на себя. В глазах Вики загораются синие огоньки, не предвещающие ничего хорошего. Воздух в её груди становится комом, она поднимает голову, едва не встречая затылком подвесной шкаф, врезается глазами в ленту, где сияют кухонные ножи. Утром пухлая синьора в фартуке кромсала одним из них сырую говядину — теперь Вики с лязгом металла снимает его с магнита так быстро, что Элиза не успевает отступить. Надо ещё постараться, чтобы попасть точно, вонзить уверенно, не промахнуться, побороть шум в ушах и резкую головную боль. Вики не старается, но всё равно попадает. То ли не ожидая, то ли всё ещё не веря, она застывает только тогда, когда острие прорезает атлас блузки и врезается в бок. Кровь заливает светлую ткань брюк, пропитывает, стекает вниз. Элиза едва слышно ахает, хватаясь за рукоять, и воздух в комнате стремительно сгущается. — Помочь? — Вики оборачивается, стирая кровь со своего лица. — Что же ты не помогла мне, когда он убивал меня в комнате, м? Или когда меня усадили в то сраное кресло и резали наживую? — отбрасывает её ладонь, вытягивает лезвие, позволяя алой жидкости течь стремительнее, и Элиза сгибается пополам, опускаясь на пол. — Я знаю причину. У тебя не было выбора, ты делала то, что должна, — Вики обходит её, становится за спиной. — Так вот, сейчас выбора нет у меня. У неё миллиарды мыслей, но тонкой, раскалённой нитью отчаянно бьётся только одна: в детстве она считала, будто человеческая жизнь — самое важное, что есть на этом свете, а справедливость — какая, к чёрту, справедливость? — должна одерживать верх. Её внутренняя девочка-бунтарь делает себе эвтаназию и умирает, обложившись словом «справедливость» вокруг себя. «Просто сейчас время такое, — успокаивает себя Вики, — сложное, трудное, но я справлюсь, я же всегда справляюсь». У неё мир едет вкривь и вкось, Элиза издаёт шипящий звук — не сопротивляется, даже когда Вики погружает пальцы в её волосы и откидывает голову назад, — стонет от боли, и на секунду её голос вызывает волну воспоминаний, которые Вики глушит одним глубоким выходом, отсекает их одним движением, точно таким же, каким перерезает Элизе глотку. Тело обрушивается на пол, как только Вики разжимает пальцы и отходит, со звоном роняя нож и шлёпая подошвами туфель по луже крови, в которой отражается вспышка молнии, ударившей за окном. Она ловит своё отражение в белых поверхностях кухни — бегающие зрачки, кровь на губах, подбородок стёсан, ещё платье это, чёрт бы его побрал, что грозит развалиться на лоскуты прямо на ней, стоит только дёрнуть за одну из тонких верёвок на шее. Всё выглядит абсурдно — бездыханное тело посреди кухни, туфли Вики оставляют кровавые следы от каменного островка к выдвижному ящику, — она напевает, мычит невнятно себе под нос, вытирая мокрыми салфетками лицо, глотает воду, ощущая прохладу стекла между губ. Все-таки что-то в ней поменялось, словно позвоночник снова выпрямился, расправился, залечил рваные раны и теперь держит её, не позволяя упасть. Туфли остаются на кухне. На гудящих ногах Вики ступает по коридору, обдумывая, каким образом она попадёт в кабинет — ключа-то у неё нет и не было никогда. И Мими как сквозь землю провалилась — уже полдома обошла, но так и не отыскала эту девчонку с лезвиями. Теми, что вечно смотрят из чёрной коробки, манят и светятся чёртовыми глазами. Вики мыслит трезво — найти Мими, попасть в кабинет, добраться до сейфа, открыть его, — и у неё это прекрасно получается. Так же прекрасно, как делать вид, словно всё хорошо. Будто она держит ситуацию под контролем. На самом деле Вики страшно, ведь она знает, что Мальбонте что-то затеял, но не имеет понятия, как это остановить. У неё больше нет права хода: все несчастные и неудачные попытки она использовала во время совместной жизни с ним, когда думала, что партия останется за ней, хотя на самом деле фиолетово-красные, измазанные пахучей мазью синяки — это всё, что она выигрывала. Он ломал её, потому что иначе не может. Потому что давно сломан сам. И теперь только и остаётся отдать все права Люциферу, ведь если она его подведёт, если она его потеряет, то потеряет ровным счётом всё. На втором этаже тихо. Свет не горит, но погода за окном так стремительно портится, а серебро молнии становится ярким и продолжительным, заливающим сиянием светлые стены, пол и потолок. Всё же Вики прищуривается, остановившись; мысли о том, что придётся влезть через окно, тут же обрушиваются, когда она видит щель приоткрытой двери кабинета. Она медлит буквально несколько секунд, а затем ускоряет шаг, одной рукой поднимая низ платья, что сковывает движения. Мальбонте никогда, ни за что не оставил бы дверь открытой — он её всегда запирает наглухо, — из чего Вики становится ясно, что Мими именно там. Как? Зачем? Почему? Что ей нужно? Вики распахивает дверь шире. Резко оглядывается по сторонам, шарит рукой по стене в поисках выключателя, но решает не зажигать лампы — из-за поднятой жалюзи и так видны очертания мебели. — Мими, ты здесь? — тихо произносит. Слова прыгают по стенам, не могут найти себе места. Ответа не следует. Она осторожно, на носочках крадётся к железному ящику. Сейф, встроенный в стену, не открыть просто так. Вики задумчиво проводит кончиками пальцев по кнопкам замка, перебирает в голове цифры. Дата рождения? Слишком очевидно. Цифры номера телефона? Тоже ерунда. Она думает о Мальбонте, пытается найти ответ, болевые точки, ноцицептивные узлы, повреждённые грани, добраться до центра каждого из его поступков. Какие у него слабости? Анна. Только для него имя «Анна» — это не стоп-слово, а самый настоящий вызов. «Даже номер апартаментов помню, один-три-два-шесть», — голос Мими в её голове звучит монотонно, будто бы она читает инструкцию на упаковке. Пальцы быстро бегут по кнопкам. Следует щелчок и стремительный шумный выдох. В лицо ударяет запах денег, совершенно не интересующих её сейчас и не важных. Вики пробирается руками сквозь зелень купюр, роняет пачки на пол, водит руками по полкам. — Чёрт, где они и как выглядят?! — сипло шепчет, едва двигая губами. Но кислород кончается в комнате, кончается в доме, в мире, во вселенной, как бы Вики не пыталась ухватить ртом воздух — бесполезно. Что-то твёрдое и холодное прислоняется к затылку, и вакуум становится конечен. — Что-то потеряла?***
Запах антисептика и бинтов щекочет ноздри. Мальбонте обводит взглядом собравшуюся толпу — безмятежные улыбки на лицах, расслабленные приглушенные голоса, дорогие наряды, — официанты разливают вино по бокалам, наполняют идеально натёртое стекло жидкостью глубокого бордового цвета. Как помада у Анны. Как ленты в шкафу у Эдды. Как кровь на запястьях сестры. Это неправильно. Так не должно быть. Где-то в глубине души ему хочется вернуться в то утро, когда всё казалось удачным сном. Растянуться на постели, наблюдать, как Анна расхаживает по номеру в своём чёрном кружевном белье, мажет ресницы тушью, подкрашивает губы помадой. Она станет говорить о каких-то серьёзных вещах: семьях, смерти, о том, что им нужно поскорее встретиться вновь, а он будет отказываться даже просто двигаться, потому что не хочет прекращать смотреть на неё. Это были хорошие дни затишья — он не взрывался, она превращала воздух вокруг в адовую смесь корицы и апельсина. Он же прилип к ней, прицепился, стал частью неё, пустил гнилые корни — и не отвести от себя, не отвадить. Была светлая девочка: кукольная внешность, блестящие волосы, алые губы, вечно праздничное настроение, а потом связалась с ним и превратилась в черт-те что. И сердце становилось слишком большим в её груди, когда они расходились; нервы горели, как сверхновые звезды, словно поселившийся в ней демон насмехался — Анна слышала его издевательский голос в повторяющемся «абонент недоступен». Его телефон выключен, сообщения уходят в никуда. Где ты? Я приеду. Пожалуйста. Ответь. Просто скажи, что у тебя всё в порядке. Нет. Не смей. Не смей. Не смей. — Прошу, мистер Гуэрра, — работница казино протягивает бокал с вином. Чувствует она себя неважно — покрасневшие щеки, лёгкая дрожь, испарина на лбу, — но изо всех сил старается показать, что всё в порядке. Маль смотрит пристально — он выше ростом и сильно шире в плечах, отчего кажется ей настоящим великаном. Видимо, утомилась, приболела. Мальбонте принимает напиток из её пальцев, свет прожекторов отражается в тёмном глянце вина. Невысокая сцена расположена в главном зале, внизу стоит аппаратура, лишние провода смотаны и надёжно спрятаны. Он поднимается на несколько ступеней, пока стихает музыка и посторонние разговоры. Чуть прищуривается, будто надеясь увидеть её силуэт в плотной толпе. Он всё ещё помнит о ней. Всё ещё помнит. Десять томительных секунд ожидания, вдох, микрофон, зажатый в ладони — и зал наполняется его голосом: — Я помню один случай из своего детства. Отец тогда взял меня с собой в бар, он ещё не был доном, в то время правил мой дед. Одна девушка, она тоже была из наших, женой капо или солдата я уже точно не помню, встала из-за столика и прошла в уборную, на обратном пути она отвесила моему отцу довольно пошлую фразу, которую можно было счесть не то что флиртом, скорее, откровенным намёком на то, что она готова вступить с ним в более близкие отношения. Бармен заметил это, тогда отец подозвал его и официально заявил, что никакого отношения к этой юной леди он не имеет и из-за её распутства не хочет отправиться в Диснейленд, — Маль смотрит на Мартино, стоящего рядом со сценой. Впервые за несколько лет дон Далии нервничает так, что почти не двигается, лишь крепче сжимает наполненный вином фужер. Он почти не слышит слов, но ощущает, как Ева держит его руку. — Тогда омерта ещё не была пустым словом, кодекс соблюдали все, даже сын босса понимал, что без выяснения обстоятельств убить могут по трём причинам: первая — Вы являетесь доносчиком полиции, вторая — Вы ослушались дона, третья — Вы имеете связь с женой любого из членов семьи. Ади поворачивает голову. За спиной стоят близнецы из Антароса, внимательно слушая своего дона. Он прокручивает вино в бокале, собирая языком по нёбу мелкую пыль синей таблетки. Журавль в его кармане хрустит бумажными крыльями при малейшем движении, Ади не слышит этого — просто знает: сам же его туда и положил. На удачу. Ости нервничает: переминается с ноги на ногу, одёргивает жемчужное платье, смотрит то на сцену, то на носки своих туфель, будто они самая интересная вещь на земле. Чума искоса наблюдает за ней, обеспокоенно постукивает ногтем по стеклу фужера, отчего красная жидкость вздрагивает и расходится кругами. Она не знает причины такого поведения, но вдруг испытывает желание взять её за плечи и просто обнять, чтобы та успокоилась. Странное чувство. Чума делает шаг ближе, почти касается плечом её плеча, непроизвольно дотрагивается пальцами до переносицы; приоткрывает рот, потому что надо что-то сказать — спросить, что с ней происходит, а не стоять истуканом, — иначе Ости подумает, будто она сумасшедшая или просто недалёкая, и, наверное, будет права. Потому что Чума никогда не видела таких, как Ости. Нет, конечно, у неё было множество женщин, но… Это всё было не то. — Мой отец чтил законы, — продолжает Мальбонте. — Благодаря омерте ФБР никогда не могли до нас добраться, хотя знали, чем мы занимаемся на самом деле, постоянно следили, не стесняясь парковали свои машины у дома, вплоть до того, что подсаживались за соседние столики в ресторанах в надежде услышать там то, что поможет им в расследовании. Как-то я играл в баскетбол во дворе, мяч вылетел за забор, и я побежал за ним, — усмехается, плавая в воспоминаниях. — Там стоял молодой полицейский, он остановил мяч ногой и не спешил возвращать его. Вместо этого он поднял низ пиджака, показал пистолет и сказал: «Вот, смотри, это для тебя и твоего отца, когда-нибудь вы получите по пуле». А я ответил: «Мистер, просто отдайте мне мой мяч». Отец боялся их, опасался, что однажды копы до нас доберутся, тогда вся семья отправится за решётку, и этот страх с каждым годом рос всё сильнее. Он стал отходить от дел, терял много денег, отпускал возможности, — он роняет взгляд, несколько секунд улавливая своё отражение в тёмном круге вина, затем поднимает голову, смотря на всех и ни на кого. Пытается отыскать Люцифера, но никак не может уцепиться за цель. — Все вы знаете, что он очень категорично реагировал на тот вид деятельности, которым мы занимаемся сейчас. Как говорил один небезызвестный человек: «Некоторые осторожничают, чтобы не проиграть, играя осторожно — ты обязательно проиграешь». Мы способны достигнуть большего, сплочённость семей — огромный шаг, который пойдёт на пользу каждому. И мы должны держаться вместе, чтобы оградить наш мир от лишних вмешательств. Кто сказал, что мы обязаны подчиняться законам государства, придуманным ими в защиту их интересов и в ущерб нашим? Sonna cosa nostra. Le nostre preoccupazioni. И мы сами диктуем законы в своём мире, потому что он наш. Нам не видать справедливости, если мы сами об этом не позаботимся. Мобильный в маленьком клатче Чумы настойчиво трезвонит вот уже пятый раз за вечер. Она то не слышит, то не хочет прерывать момент рядом с Ости — теперь ждёт, пока Мальбонте договорит, чтобы выпить вино, отдать честь и ждать окончания этого дня. — Чёрт, — бубнит она, пытаясь выудить сотрясающийся вибрацией мобильный. Хмурит брови, ловит внимательный взгляд Ости и делает несколько шагов в сторону, протискивается через толпу, прижимая экран к скуле, шепча в микрофон: — В чём дело? Чума закрывает одно ухо ладонью, чтобы расслышать говорящего на том конце, отходит, едва не расталкивая людей локтями, и ноги сами несут Ости следом. Маль всё говорит и говорит, расслабленно стоя на сцене, а Чума останавливается у портьеры, ведущей в вип-зал, держа телефон у уха, опускает глаза на бокал с вином, поднимает снова, в ужасе оборачиваясь по сторонам. Они встречаются глазами, цепляются за зрачки, Чума вытягивает губы, поднимает брови в удивлении — и вид её подобен вспышке кометы: будто бы весь свет сошёлся клином на ней, на секунду перестал существовать, а потом возник вновь, только совсем другой, переплавленный, переделанный. Всадница на миг замирает, обрывается на полувыдохе-полувдохе, чуть ли не вмерзает в пол и всё смотрит, смотрит, смотрит на Ости — на тёмные волосы, собранные в высокий хвост, на фужер в руке, на выпирающие ключицы, лисий прищур и чёрный кайал на глазах; взгляд хаотично бегает по Ости, анализируя, изучая, собирая. Лучше бы она в неё выстрелила, ей-богу, серьёзно, лучше бы Ости — самая восхитительная и великолепная — прострелила бы ей спину насквозь, чем поступить вот так. Чума всё знает. И губы шевелятся в беззвучном: — Вот старый козёл! Она срывается с места, со звоном швыряя бокал. Ости резко пихает её в проём между плотной завесой и стеной. Каблуки опасно качаются. Чума со вздохом едва не падает на спину. — Омерта должна соблюдаться, а любой нарушитель порядка нашего мира обязан ответить за свои действия, — Мальбонте поднимает фужер. Где-то слышится возня, что расшатывает его и без того неустойчивое самообладание, металл пистолета за его поясом трепещет. Никудышный из него стрелок — никакого терпения. Мартино салютует бокалом, мол, ну, продолжай-продолжай. Мальбонте не простил её смерть. Нет справедливости в том, что тот, кто был ему дорог, лежит в земле, утонул во тьме, потерян для всех. А её убийца просыпается каждое утро, видит восход солнца, слушает музыку, интересуется происходящим в мире. Кровь до сих пор течёт по его венам. Имел полное право, не нарушил ни единого их закона, но у Мальбонте зубы сжимаются от одной этой мысли. «Чтобы выжить таким, как мы, надо смотреть в будущее, а для этого нужно отпустить прошлое. Либо мы покончим с вендеттой, либо вендетта покончит с нами», — так сказал Джек в тот момент, когда уведомил сына о своём решении пойти на примирение с остальными семьями и прекратить обоюдную нескончаемую месть. Месть — это так низменно, но так важно. Кровная вражда живёт поколениями, главное — дождаться нужного дня. Всё снова повторяется. Делает круг и останавливается на точке конца и начала. Мальбонте связан с чужой женщиной. Люцифер связан с чужой женщиной. Между Малем и Мартино ярда три — может, меньше, — Мальбонте чуть наклоняет голову, смотря, как он приобнимает жену за талию. Они как будто не понимают, что умрут. Сейчас он договорит, выдохнет, выпьет и спустит курок. А потом они убьют всех остальных. Стрелять сразу в голову? Сначала в дона, а потом в Еву? Куда лучше целиться? Где чёртов Люцифер? Слишком много вопросов. Слишком хорошая цель. Слишком шумно на другом конце зала. — За омерту. За наши принципы: честь, месть и солидарность. Люди подносят бокалы к губам, когда его голос смолкает — кто-то делает глотки, кто-то медлит, реагируя на посторонние звуки. Маль замирает с тонкой кромкой фужера у самого рта, когда слышит голос Чумы — скомканный, почти истерический, — она помятая и взъерошенная, на руке алеет тёплая кровь Ости, судорожно смотрит по сторонам, улавливая всеобщую напряжённость и озадаченность. И пафосный вид казино — картина, до того стоящая перед ней — ломается на фрагменты: вот тишина складывается пополам, обрушивается на пол осколками разбитых витражей, вот слышится хрипящий кашель, такой надрывный, будто в горло влили раскалённый металл, а человек силится его извергнуть; вот проносится звук падающего тела, вот ещё одного, вот Смерть цепляет её за локоть — его ладонь, обычно сильная, ощутимо подрагивает, и стоит он не так уверенно, как обычно, а чуть согнувшись, будто собственный вес тянет его вниз, капля вина всё ещё блестит рубином на его губах, вот… Она набирает полную грудь воздуха. Не вино — кровь. Чума понимает это, потому что в следующую секунду она булькает из его рта — тёмная, вязкая, словно густая вишнёвая глазурь, стекает по подбородку, облепляя безобразные шрамы, капает на рубашку. Брат падает к её ногам. Она затуманенным взглядом видит, как полоса макушек стремительно редеет, как рождается хаос, как Мальбонте мгновенно звереет. Секунда, вторая… Он быстрым движением бросает микрофон на пол, отчего по ушам бьёт грохот, разносится писк; достаёт пистолет. Выстрел. Оружие в крепкой израненной руке тихо гудит, вибрируя. Он попадает Мартино чётко в грудь, разрывая, окрашивая белую ткань. И тот — не в силах устоять на ногах — падает навзничь. Начинается паника, канонадой звенят выстрелы, брызжут чьи-то мозги, и Чума наклоняется, пытаясь закрыться от пуль — не дура же, чтобы лезть в самое пекло, — она перепрыгивает через тела, в ярости рычит, подвернув ногу, и сбрасывает каблуки. Прихрамывая, сжимая зубы, не смотрит на лица тех, кто уже мёртв — нужно спасаться самой. Торендо появляется из ниоткуда, ведёт её за плечи, хоть у самого голова кружится, а дыхание становится неровным — сколько бы яда в нём ни было, консильери обязан прикрыть главу семьи, даже если сам вот-вот отправится на тот свет. Так оно, собственно, и происходит. Он вздрагивает от пули, пронзающей широкую спину, валится на колени, испускает последний вздох и замирает навечно в луже собственной крови. — Чёрт! Нет-нет-нет! — почти скулит она, толкая перепуганную, пытающуюся спрятаться официантку. И Чума бы вышла прямо сейчас, выскользнула из зала, сбежала по лестнице, если бы не уловила взглядом стоящую за колонной Ости. Чума неплохо ей вдарила, даже костяшки до сих пор саднят, кровь на скуле Ости всё ещё проступает мелкими рубиновыми каплями. Ади что-то говорит ей, одновременно локтем ударяя в нос мужчине из другой семьи, наклоняет её, ведя за собой — им нужно найти укрытие, безопасную позицию, — но Кристофер простреливает его плечо. Ади низко выдыхает от боли, сгибается, бордовая жидкость стекает по локтю. Чума кидается вперёд. Летит пыль от раздробленных каменных стен, разбросанные фишки, залитые кровью, прилипают к голым ступням. Люди умирают каждую секунду. Каждую долю секунды. Просторный зал казино превращается в поле боя, и Чума вжимает голову в шею. «Может, ещё получится поговорить?» Страх тягучий и жёлтый, густой, как янтарь, если застыть — погубит. Кто-то сильно врезается в неё сзади, Чума не удерживается на ногах и падает, больно ударяясь коленом о скользкий пол. Она пытается встать, но в глазах резко темнеет, и её снова тянет в сторону. Во всеобщем хаосе всадницу втаптывают в пол, забивают между телами, проходятся по ней ногами, и она съёживается, пытаясь сохранить кости целыми; во рту поселяется вкус крови, она умудряется даже разбить губы. Слышит едва уловимый треск — обычно так выламываются суставы, — и всё её тело пронзает острая боль. Кашляя и сплёвывая кровь, она с трудом встаёт на колени, едва не ползёт по трупам, удивляясь, как ей самой ещё башку не прострелили. Цепляет Ости за юбку, тянет за собой, с губ уже готово сорваться «Ах ты сука, ты всё знала, мою семью убивают, да я тебя прикончу сейчас!», — как вдруг Ости отталкивает её, и грозная реплика превращается в позорный шёпот: — Потом разберёмся. Бежим! Ости выворачивается, ищет глазами Ади, чем окончательно выбешивает Чуму. Она хватает её за волосы, впечатывает головой в каменную колонну, а потом тащит следом, спотыкаясь, проводя через стойку бара, усеянную стёклами — они режут её ноги, с хрустом врезаются в кожу, застревают между пальцев. Они уже не элитные безупречные дамы, а какие-то драные кошки — волосы спутаны, косметика стекает с лица, платья безнадёжно испорчены. — Прости, милочка, не хочу, чтобы ты здесь сдохла, я ведь не ты, — Чума сдавливает её запястье почти до хруста. — Поэтому пойдёшь со мной. А потом я ещё подумаю, что с тобой сделать! Громкие звуки разъедают веки. Лилу стрелой проносится в ответвление, больно падает, но поднимается и вновь бежит в неизвестном направлении, преодолевая одну, вторую, третью лестницу. Платье чуть поднято, туфли потеряны, гулко стучит сердце, и воздух густеет с каждой секундой, тени ломаются и падают к её ногам. Поворот-поворот-коридор-закрытые двери. Всё закручивается вихрем, сжимается спиралью, душит ядовитым страхом. Она не оборачивается, но чувствует: за ней гонятся. Ещё один шаг вправо — и перед ней оказывается стена. — Блядь, — пытается перевести дыхание. — Тупик. — Да ты что, — знакомый голос позади. — Правда? Лилу толкают вперёд, сильный удар о стену оглушает, и этого достаточно, чтобы потерять контроль над ситуацией. Астарот сгребает её, встряхивает, хочет прокричать «Ну зачем, зачем, зачем ты сюда пришла?». Но знает ответ: никто её не спрашивал, как и его самого. Лилу бьёт коленом в пах, выворачиваясь, но тут же оказывается схвачена за талию, а горячее дуло упирается в висок, почти обжигая. Астарот подавляет её крик ладонью… Первый этаж казино выглядит так, будто наступил конец света. Пахнет кровью и порохом, слышатся стоны и крики, выстрелы уже редкие, где-то неподалёку что-то бьётся и взрывается. Маль прижат спиной к верхней доске опрокинутого стола, кровь стекает по пальцам, струится по лицу, губы слегка подрагивают при каждом вздохе. Но он не боится. Поздно бояться. — Босс, Вы не ранены? — спрашивает сидящий рядом Кристофер. — Нет, — отвечает, вынимая опустевший магазин из пистолета. Меняет на новый. — Надо уходить, — он выглядывает, рассматривая горы трупов. — Их отравили. Я не успел выпить. Астарот тоже, но многие… Что от нас теперь останется? Главы наших кланов мертвы. — Заткнись уже. Им нужно уходить. И срочно. Потому что остаётся только гадать, через какое время здесь объявятся полицейские. С момента, как он сказал последнее слово, прошло всего несколько минут, но длились они будто целую вечность. Пронеслись кадрами, омылись кровавыми водами, превратили белое в ярко-красный. Мальбонте не рассчитывал на такое количество трупов. «Умрёт одна семья», — думал. Но не все поголовно ведь. Как обычно всё через задницу, как может быть иначе. Он проводит рукой по лицу, во рту от жажды становится липко. Но сейчас его интересует несколько вопросов. Жив ли Мартино? Когда началась вся эта стрельба, Маль упустил его из внимания. А ещё он так и не видел Люцифера. Надо срочно найти их. И убить. — Сходи за Эрагоном и Вики наверх, выведи их на парковку и жди там, — быстро говорит Мальбонте. — И отыщи Астарота. Если он, конечно, жив. Кристофер кивает. Они осторожно выходят, перешагивают через тела, укрываются, когда откуда-то доносятся выстрелы. Раненых, но всё ещё живых, Мальбонте добивает пулями. Он даже не разбирается, кто из какой семьи — лишь своих он в лицо знает, — потому что это уже неважно. Что-то падает, липко шмякается на плечо, и Маль поднимает голову. Окровавленная девушка-ангел болтается под потолком, покачивается, запутавшись стройными ногами в бархатном полотне. И кишки её висят так же, как и она сама. У кого-то, очевидно, сбит прицел, и стреляли в неё будто из шестьдесят седьмого. Он находит Мартино спустя пару минут. Да тот и не прячется, потому что уже еле дышит — рёбра в его груди разбиты на осколки. Дон лежит в луже крови, а рядом его жена — не отходит, принимает неизбежное, держит его руку. Даже не плачет — она смотрит на мужа в надежде, что тому уже не больно. Маль отталкивает ногой лежащий рядом с Евой, уроненный кем-то пистолет — уже пустой, больше не нужный, потому что, будь в нём патроны, она бы выстрелила Мальбонте прямо промеж глаз. И не промазала. Её белые шёлковые перчатки пропитаны кровью, платье тоже всё мокрое. Мальбонте становится рядом. Ему нравится ослабевшее тело, почти неподвижно лежащее в багровой луже. Но ещё больше нравится свой белый пиджак. — Ты долго жил, старик, — смотрит на них сверху вниз. — Честно, я хотел сделать это ещё много лет назад. Мартино усмехается, растягивая окровавленные губы. — Тебе столько не светит, — даже не пытается подняться, знает, что бесполезно. Он столько раз избегал наказания, всех оставлял с носом, но от неминуемой смерти убежать не выйдет. Она ещё никогда не подбиралась настолько близко, всё ходила вокруг, выжидала, теперь же притаилась совсем рядом, уже готовая для прыжка. Бинты на ладони Мальбонте, которой он сжимает рукоять, горячие и влажные, но он не обращает на это никакого внимания. У него слегка кружится голова. Мартино мокро кашляет, и кажется, будто с желчью и кровью он выплюнет своё сердце. Ева, сидя рядом, хочет сказать что-то вроде «Я буду тебя любить и после смерти, в любом мире, в любой вселенной, через несколько вечностей…», но обращает слова во взгляд — глаза в обрамлении пушистых ресниц, так похожие на лучи сломанного солнца, — быстро целует его руку, и он улыбается. Ева умеет его утешать — улыбкой, словом, прикосновением, чашкой кофе или бокалом виски. «Она всегда рядом — думает он, позволяя себе расслабиться, — и всегда тёплая. Как солнышко». — Come ti senti, Malbonté? — Мартино с трудом поворачивает голову в его сторону. — Sembri malato. Маль усмехается. — A voi sembr, — он садится на корточки, заглядывает в угасающие глаза. — Sa cosa ha pensato di fare suo figlio? — понижает голос почти до шёпота. — Ha ingravidato mia moglie, — он резко поднимается, наводит ствол. — Ma ho corretto questo malinteso. Ева сжимает веки, когда раздаётся выстрел, слышит лишь, как Мальбонте произносит: — Addio, Don. А потом мир сворачивается и для неё самой.***
Жёлтый квадрат света от открытой двери отпечатан на полу кабинета. Мими сидит на углу стола, сжимая пистолет одной ладонью, второй проходится по лицу, словно пытаясь содрать с себя всю тревогу. Вики прибита спиной к стене, сейф раскрыт настежь — выпавшие из железного ящика пачки денег хаотично разбросаны. Ей хочется курить — затянуться, прожечь лёгкие, поглотить дым, сигареты как раз валяются на столе, лишь подойти и протянуть руку, но вместо этого она шумно выдыхает и произносит: — Я не сомневалась, что ты его откроешь. Мими усмехается. Её губы вздрагивают, глаза блестят в полутьме. — Это было несложно, — она поворачивает голову в сторону открытой двери, затем возвращает взгляд обратно. — Так же, как и понять, что ты разыгрываешь спектакль. — И что дальше? — Вики на секунду замолкает, вслушиваясь в стук первых капель по стеклу. — Мне нужно то, что ты здесь взяла. Давай договоримся по-хорошему. Мими заходится почти истеричным смехом — таким, что у Вики все волоски на теле поднимаются от этого непривычного хохота. Мими прикрывает глаза, оголяет зубы, чуть откидывает голову назад, и Вики только теперь замечает, что, если очень присмотреться, она похожа на брата. Мелкими деталями, движениями, повадками. — У меня есть многое из того, что тебе или твоему любовнику нужно, — Мими поднимается со стола, держась ладонью за его край. — И бумаги, и записи разговоров. Я, кстати, тут диктофон установила, — она взмахивает рукой в сторону книжного шкафа. — Ну, в прошлый раз, когда ты ноги перед ним раздвигала. Они обе молчат так долго, что Мими становится жутко — всего на секунду, но этого достаточно, чтобы прекратить ломать комедию. — Я просто хочу уйти, ясно? Одна, — говорит уже более грубо. — Мне нужен хоть какой-то рычаг давления, чтобы он оставил меня в покое. Мими жмурится, трёт кончиками пальцев висок — ещё одно движение брата, — а потом собирается, концентрируется, поднимает пистолет. Вики стоит ровно, спокойно, кусает щеку изнутри. Солоно, больно, неприятно. Мими не желает её убивать, как думала всего пару минут назад, когда вошла в кабинет, — она просто хочет тихо собрать вещи и уйти из дома раз и навсегда. Автостопом выехать за пределы штата, переждать в небольшом отеле, собраться с мыслями. Она хочет в Японию: туда, где восходит солнце и цветёт сакура. Сбежать отсюда прямо сейчас, пока Мальбонте нет, иначе она снова начнёт теряться в каждом собственном вопросе, станет ориентироваться на сбитые стрелки компаса. Он придёт, сядет рядом, откроет рот и… Нельзя ему верить. Нельзя, нельзя, нельзя. Он может сделать больно. Может что угодно. Это же Маль. Вообще-то он её любит, насколько такие, как Мальбонте, могут любить. Мими пытается не думать об этом — она льёт керосин на их мост и поджигает его без промедления. — Мими, мы можем всё решить… — Вики делает шаг, подняв руки, и та отпрыгивает. — Тише. Ты слишком заведена. Хочется что-то сказать. Обидное и резкое, вроде «Да хрен ты куда выйдешь отсюда, пока не отдашь то, что мне нужно», а потом посмотреть так, чтобы кости истлели. Или вообще накричать, полезть на рожон, поругаться, поистерить. Радикализм бьёт в живот, выбивает воздух, но Вики научилась себя контролировать, поэтому просто улыбается. Она ступает ещё ближе. — Не подходи! — Мими выставляет оружие. — Мне ничего не стоит выстрелить тебе сейчас в голову. И это славное решение. Будет время смыться из города, пока Маль будет разбит твоей смертью. — Так стреляй, раз ты за этим пришла, — вздохнув, Вики опускает руки и уже смелее подходит ближе. — Ты не убийца. Давай просто подумаем, что можно сделать. Она тянет время. Пытается сгладить углы, дождаться Люцифера, а там будь что будет. Вглядывается в лицо Мими — сжатые губы, колючие глаза, — смотрит на неё и никак не может найти нужные слова. Вики становится её жалко. Просто по-человечески, как-то неловко по-женски она тянется к ней, но быстро одёргивает себя, потому что Мими не та, кому нужна сейчас жалость пополам с протянутой рукой. Мими встряхивает головой, будто пытаясь избавиться от ненужных мыслей. Отступает дальше, держа пистолет, нервно движется в сторону двери, постоянно оборачиваясь. Вики нельзя её отпускать. По крайней мере пока та не отдаст документы. Сомневается мгновение, а потом резко хватает её за руку. Мими тонко вскрикивает, когда та тянет её за ткань худи и сжимает свежую рану на запястье. Выстрел стремится в потолок. На них сыпется штукатурка, оседает белой пылью на чёрных волосах. Мими вцепляется зубами в её руку, отчего Вики шипит и пинает её коленом в живот. Обрушиваются на пол обе. Мими, несмотря на свою слабость и разбитость, довольно упорная — не нужно быть бойцом, чтобы просчитывать удары и продумывать стратегию. Она пропускает толчок в грудь — всего один, но такой, что дыхание сбивается, — быстро оказывается сверху, впечатывает Вики головой в пол, прижимает за шею. Пластыри на руках отклеились, корка на порезе треснула, кровь опять проступила. Мими сидит на чужой пояснице и чувствует, как горячая струйка бежит по ладони, стекает в волосы Вики. Мими бьёт её прикладом в затылок. Сильно. Коротко. Резко. И темнота пожирает с головой. Когда Вики открывает глаза, часы в кабинете показывают половину первого. Значит, она отключилась минут на пять, не больше. Не так уж много, если говорить об обмороках; не так уж мало, если знать, что Мими исчезнет быстрее. Она разминает дрожащими пальцами ноги, поднимается, прерывисто вздыхая, голова гудит и раскалывается. Ковыляет к выходу — походка шаткая, неровная; цепляется за все поверхности, с трудом удерживаясь на ногах. В последний раз ей так плохо было после травмы головы, когда она очнулась в больнице. В последний раз этот странный запах — болотный, гнилой — преследовал её именно там. Вики идёт по кабинету. Вики открывает дверь. Вики шагает и проваливается в чёрную воду пруда. Барахтается как лягушка, втягивает носом воздух, забивает тиной лёгкие. Не кричит, боясь захлебнуться — так, только тихонечко пищит, опускаясь на дно, и хвойные ветки смыкаются над головой. — …ты слышишь? — звучит знакомый голос. Вики делает вдох, вышагивает из воды и падает в руки Люцифера. Видение рассеивается, она поднимает голову, хватается за затылок и тихо стонет. Он встревоженно скользит глазами по её лицу — его взгляд сейчас прямо противоположен умению обращаться с оружием. Это для других он большой, сильный и грозный, на самом деле Вики знает, что рядом с ней вся его мафиозная бравада слетает в один миг. Люцифер убеждается, что с ней всё в порядке, и взгляд вновь становится холодным. Жестокость. Устойчивость. Баланс. Вики проходится по губам кончиком языка, ощущает настоящий вкус боли: раскалённого железа — от прокушенной кожи, соли — от слез. Болит где-то гораздо глубже рёбер. Когда же это всё кончится. Что с ними будет потом? — Мими забрала бумаги, — говорит, когда он ставит её на ноги. — Где охрана? — Мертвы, — Люцифер делает несколько шагов в сторону стола, выдвигает ящики, шарит руками по задвижкам. — У него что, нет оружия в кабинете? Вики пытается сказать что-то ещё, но её трахею словно перерубают тупым топором, она лишь вздыхает хрипло и плетётся в сторону комода у стены. Её заметно потряхивает, огонь жжёт, разгорается внутри разлома, поглощает мысли и чувства, но она не может позволить себе раскиснуть именно сейчас. Только не сейчас, когда она своей поломанностью может всё испортить. — Отойди от окна, — вдруг произносит Люцифер. — Сейчас, — она лезет пальцами в ящик низкой тумбы. На деревянном дне чего только нет: ручки, пустые блокноты, всякая ерунда, которой Мальбонте даже не пользуется. Дурацкая книжка, Вики уверена: Маль её не читал. Она, даже не желая этого, бежит глазами по аннотации, вылавливает ненужную информацию. Апокалипсис. Разруха. Девушка-врач влюблена в монстра, уничтожающего человечество. — Бред какой-то, — она швыряет книгу в сторону. — Вики, отойди от окна! Он хватает её за локоть. Так грубо, что Вики теряется. Нет, она пугается этого жёсткого прикосновения, интуитивно выдёргивает руку из его пальцев и отшатывается. Дождь за окном превращается в мутный ливень, ветер ломает карниз, и секунды переплетаются с бесконечностью. — Слушай, сейчас не время… Окно с громким звоном разбивается на крупные треугольные осколки. Стоит гул в ушах, и Вики не сразу понимает, что происходит — с трудом видит из-за белой пелены перед глазами. Вдох-выдох. По рубашке Люцифера стремительно расползается бордово-красное пятно. Он отходит вбок, прижимает ладонь к животу, и кровь теряется во тьме перчатки. Вики преодолевает расстояние между ними в один прыжок, накрывает его руку своей, пытаясь сдержать поток, второй — держит за спину. Крошечное отверстие — оно кажется таким маленьким и безобидным, что она не может понять, откуда столько крови; а потом смотрит на свои ладони и до неё доходит: пуля прошибла его насквозь. — Нет-нет-нет, — срывается она. — Люцифер, только не вздумай… Не может закончить фразу. Не может сказать это страшное слово, будто оно вообще не способно стоять с его именем в одном предложении. На курсах первой помощи в школе им рассказывали, что всегда есть шанс выжить после ранения в живот, Вики даже помнит его величину — целых семьдесят пять процентов, но всегда остаётся одна четвертая, которая может изменить абсолютно всё. — Обещай, что ты не умрёшь! — слова теряют силу, смысл. Люцифер не отвечает — сам сгребает её и выводит из кабинета, будто кровоточащая дыра не в нём, а в Вики. Они идут быстрыми шагами, сбивая дыхание — преодолеть коридор, свернуть на лестнице, — в доме уже слышатся голоса, Вики падает, споткнувшись о тело убитого охранника, Люцифер подхватывает её, сжимая зубы, ведёт дальше. Она отчётливо слышит грубую речь Мальбонте, почти прекращает дышать, толкает дверь спальни. Люцифер оборачивается по сторонам: из главной двери они не выйдут — у него закончились патроны, он истекает кровью, очевидно, оставляя за собой след, по которому их сразу найдут, Геральд остался в машине, а может быть, уже мёртв, горло щиплет и дерёт, но в целом — всё в порядке. Если это вообще можно так назвать. — Тут балкон есть, — быстро тараторит она. Щёлкает замок. Вики пытается оглядеться, но Люцифер рывком до хруста в запястье тащит её дальше. Стеклянная створка, открывшись, приносит поток холода, погода швыряет в лицо крупные капли, что утяжеляют ресницы и катятся по щекам. — Давай вниз, — он толкает Вики к металлическому бортику. — Вместе! У них нет времени спорить. Взбираются на ледяной и скользкий от воды край, Люцифер спрыгивает, в ливне глушится шуршание и звук приземления, а Вики медлит. Сердце застревает в горле, дверь сотрясает громкий стук — нет, Мальбонте не тактично просится войти, он сейчас вышибет её к чёртовой матери вместе с косяком. — Вики, твою мать, живо спускайся! Люцифера она не слышит — шум дождя заглушает все звуки, делает их незначительными и размытыми. Она молнией бросается обратно в комнату, хватает спортивную сумку из гардероба, что собрала ещё днём, покидав в неё важные для себя вещи и предметы, судорожно рыщет по спальне в поисках кошки. Вики находит её под баром; не церемонясь и игнорируя писк, хватает за мягкую лапу и берёт на руки. Бонус пугается — своей хозяйки, Мальбонте, что вот-вот выбьет дверь, которая уже трещит и ходит ходуном, — впивается когтями в её ключицы, пока Вики зубами открывает крышку, вынутую из-за кресла. Вкус бензина стелется по языку. Всё происходит так быстро, кажется, будто секунд пять или семь. Она интенсивно трясёт пластиком, разливая горючее в стороны. Хватает со стола зажигалку. Дверь распахивается, ударяясь о стену. Вики не боится его. Нет. Не сейчас. Сейчас Маль ей ничего не сделает — чувствует, понимает. Потому что он переключён на дела поважнее. Он убьёт Люцифера, а её продолжит отщипывать по кусочкам. Она просто… устала. От него и его пафоса, его ауры, энергетики, да чёрт бы побрал все эти названия; она просто задолбалась каждый раз его шугаться, обходить стороной, опасаться и ждать, что он на этот раз сделает. От страха тоже устаёшь, нельзя вечно бояться. Стадию смирения она переросла, значит, на очереди равнодушие. Стоя у балкона, она чиркает зажигалкой и бросает её на пол. Пламя разгорается тут же — вспыхивает, рождая свет и жар, задорно танцует и останавливает Мальбонте в дверном проёме. Как преодолевает высоту и метры за доли секунды, Вики не запоминает; в памяти остаётся только быстрое движение ресниц — вверх-вниз — и земля, уходящая наискось. Бонус вонзается когтями в её плечо, шерсть мокнет за один миг. Люцифер тащит её к воротам. Ноги скользят по газонной траве, что сменяется тонкими ветками — там, где нет камней, лишь чавкающая рыхлая земля. Здесь, помимо Люцифера и Вики, не один человек и не двое. Их преследуют. Их ищут. Их найдут. Внезапно Геральд подхватывает Люцифера, перекидывая его руку через своё плечо. Для Вики это кажется настоящим спасением. Вот бурлящие лужи на асфальте подъездной дороги, вот ворота, на которых она сняла автоматические петли, когда приехала в дом, и вот горящий дом сияет позади. Раздаётся выстрел. Вики падает, сбивает обнажённые колени об острый гравий. Крик переходит в звон, тут же смывается потоком ливня, смолкает, утекает вместе с дождевой водой, смешанной с кровью. Она едва слышно хрипит — от боли, от шока, от пустоты, — но всё ещё пытается встать, волочась куда-то, помогая себе локтями. Люцифер цепляет зажатый в руке капо пистолет, поднимает её за талию, ныряет вместе с ней в скопление плотных зарослей, а тело Геральда так и остаётся лежать на дороге. Кровь из виска стекает на его глаза, змеится по асфальту, стремится в тёмную стальную решётку дождеприёмника. Вики пытается бежать, но Люцифер прижимает к себе, заставляя остановиться, и она льнёт к нему боком, остекленевшими глазами смотря перед собой. Платье пропитывается чужой кровью. Кот затихает. Обещай, что ты не умрёшь. — Люцифер, я позволю тебе уйти, если отдашь мне кое-что, — голос Мальбонте кажется далёким, но он проходит почти рядом, хоть и не видит их. — Мою лживую шлюху-жену, например, — вода льётся в его рот, застилает глаза, волосы липнут ко лбу. — На улице так сыро, а она у меня сахарная, может растаять. Мальбонте дурно, он и сам на ногах еле стоит, зато твёрдо стоит разъедающий вкус крови на его языке. Осознает, что с ним что-то не так, но пытается игнорировать это ощущение. Пока что. — Твой папаша мёртв, кстати, — он оборачивается, пытаясь сканировать неясным взглядом двор своего дома. Ему тут каждая кочка, каждая щель известна, почему он не может сфокусироваться? — Так что поздравляю с повышением. Теперь ты перестанешь быть его тенью, — с секунду он трёт веки пальцами. — Не тяни время, у тебя его уже и так нет. Твоя свобода в обмен на Вики. Она уже рассказала тебе, чтó я сделал? Его тошнит. Бьёт неконтролируемой дрожью. Но Люциферу явно сейчас хуже, а Маль страшно жаждет его добить — вдруг больше такой возможности не представится? Он опирается рукой о камень статуи, чуть склоняется, будто готов проблеваться прямо себе на ноги. — Кристофер в дом зашёл, — шепчет Вики, — и Астарота я не вижу. Надо выбираться, пока ты можешь идти. Обещай, что будешь целовать меня каждое утро. Обещай не рисковать собой. Обещай купить мне черничные пончики. Вместо ответа Люцифер перезаряжает пистолет: стебель затвора привычно гудит, когда боевая пружина сходится и расходится заново. Металл, изготовленный для его семьи на заказ, идеально ложится в руку, когда он ступает вперёд, прицеливаясь. Кровь всё ещё течёт — видимо, прошло даже меньше пары минут; боль ощутимо притупляет восприятие времени — Люциферу кажется, что они стоят за стволами промокших деревьев несколько часов. Маль отходит дальше, разворачивается вокруг своей оси, сплёвывает на землю, всматривается, даже не обращая внимания на то, что от жара на втором этаже дома разбиваются стёкла. Ладонь противно ноет и щиплет кожу из-за влажных бинтов. Между ними ярдов шестьдесят — слишком большое расстояние, — Люциферу нужно подойти ближе. И он идёт, чем вынуждает Вики схватиться за его окровавленную рубашку. Люцифер дёргается, стряхивая её пальцы, проходит дальше, но всё ещё недостаточно. Как он ещё держится? Как он не упал, не рухнул? Ему нужна срочная помощь, а в её груди всё сжимается. Вода струится по телу, капает с кончиков волос. Силы так быстро покидают его, что всё дрожит внутри. Не руки, конечно — руки у него никогда не дрожат, это все знают, это он сам знает — куда нужно, туда и выстрелит. Сто раз так делал. Но сейчас перед глазами мир выглядит так, будто его лишили хорошего зрения, оставив только возможность щуриться и смаргивать иллюзорные цветные всполохи, то и дело мелькающие перед взором. Он на миг задерживает дыхание и спускает триггер. Маль вздрагивает всем телом, ощущая резкий толчок, когда пуля раскалённой спицей входит прямиком в его грудь. Он отшатывается, цепляясь за воздух, хватается за борт фонтана, наклоняясь. — Блядь! Люцифер медленно опускается на землю. Упирается одной рукой прямо в грязь, пытаясь собраться. — Давай, идём, мы можем выйти сейчас, — Вики силится поднять Люцифера за плечи, но он такой тяжёлый и напряжённый, что она даже не может сдвинуть его с места. Картина меняется, когда Люцифер поднимает голову: во дворе уже мелькают ещё две фигуры, объятые плотной завесой воды. Они суетятся рядом со своим доном, один оттаскивает его, второй — заходит за дерево, смотрит по сторонам. Пахнет сырой травой, землёй и кровью. Люцифер движется назад, закрывает рот Вики рукой, чтобы прервать частые всхлипы. Сначала она слышит, как его каждый вдох над её ухом становится короче предыдущего, а потом чувствует, как ладонь плавно сползает с её рта, и сжимает губы от ужаса и осознания происходящего, ощущая, как в глазах отчаянно жжёт. Она хочет обернуться и посмотреть на его лицо. Живое. Но что-то подсказывает, что таким она его уже вряд ли увидит. Вики чувствует себя как никогда беспомощной. Всё не может просто взять и прекратиться. Потому что для них ещё ничего не кончено. В эти короткие секунды, когда тьма застилает зрачки, Люцифер думает об обещании, которое Вики получила совсем недавно в той подсобке. Дёрнул же чёрт его дать, как теперь расплачиваться-то будет?..