Лучший мир

      — Побег — это такое тонкое дело…       Пунджик отскочила от испуга, когда за дверью ее встретил тот, кого сегодня видеть совсем не хотелось. Он улыбнулся ей янтарными глазами и пошел рядом, смахнув с носа надоедливую челку.       — …На одной правде далеко не убежишь, — закончил Джо неуместную философскую мысль.       — Не до тебя сейчас, — процедила Пунджик, ускорив шаг, но длинноногая шпала легко подстроилась под темп, словно бы для него это было обычной прогулкой.       «Пока маленькая собака бежит, большая идет», — хмуро подумала Пунджик.       — Кто-то не с той ноги встал? — усмехнулся Джо, заглянув ей в лицо.       — Кого-то только что позвали в кабинет директора. — Пунджик отодвинула его улыбчивую рожу подальше от своего личика.       Она честно держалась, чтоб не нагрубить. Джо, как ни прискорбно, все же кое-в-чем был прав: настроение у нее никудышное.       Причем с позавчерашнего дня, когда пропавший дуэт нашли в подсобке. Обоим устроили выговор, а потом вдруг явилась Мохнатик и сказала, что ее соседка ни в чем не виновата, что она здесь жертва и сама Мохнатик была тому свидетелем. Конечно же, вожатые поверили ей: Пунджик вон как на Джо шипела, заставляла заткнуться и вообще старалась не смотреть на него. Поэтому за провинность наказали исключительно Джо.       Но по какой же это причине соседка вдруг решила ей помочь?       — Мохнатик? — аккуратно спросила Пунджик уже вечером, когда за ужином их столик стал очень уж популярен. Мохнатик глянула на Зару, которую отвлек один пернатый, и наклонилась к Пунджик:       — За… ты. Сердце.       И все. Такая короткая, неловкая фраза, в которую Мохнатик постаралась вложить всю свою искренность. Пунджик была растрогана этим.       «Оказывается, и здесь добром могут ответить на добро…»       Жаль только, что потом настало утро.       — Ого! Такая маленькая, а хулиганка? — смеялся над ней Джо. — Не зря говорят, что мелкие создания — те еще злюки.       Пунджик повернула за угол, Джо, конечно же, беззаботно последовал за ней.       Оказавшись в лагере, Пунджик старалась быть незаметней клопа в матрасе. Она стерпела, когда в первый же день ее поставили на место и запретили занимать верхнюю полку. Сдержалась, когда ей указали, что слезы по любимым — это слабость, из-за чего приходилось во время уроков укладываться в туалетные пять минут, а потом ледяной водой смывать горе с лица. Пунджик смеялась, когда в ее сторону пускали «шутки про человеков», но тогда еще радовало одно: здесь каждый расистски смотрел на каждого. Возможно, они просто не могут принять судьбу и срываются на тех, кто на них не похож, или таким образом пытаются скрыть страх. Явных споров и конфликтов не возникало — очень уж все боялись вожатых, — но это было слышно в словах, тихих колкостях за спиной, мимолетных шутках.       О да, Пунджик проявляла лошадиное терпение почти с самого своего попадания в «лагерь спасения». Но этот рыжий — просто находка! Одна его рожа — ехидная, хулиганская такая, — умело подогревала казан терпения и спокойствия, который Пунджик и так старалась лишний раз не теребить.       Резким толчком щуплая девчонка пригвоздила рыжую шпалу к стене, удерживая его за грудки. Джо от такого внезапного поворота событий страдальчески айкнул, но Пунджик не обратила на это внимания.       — Эщукак… Я ведь тогда сказала тебе. Повторить? — Пунджик с неприязнью заметила, что шипит на него сквозь зубы, а акцент стал заметен даже ей самой. — Читай по губам, если оглох. Я. Не. В деле!       — Нет, ты послушай…       — Меня наверняка из-за тебя вызвали, так что не смей ко мне и на шаг приближаться!       — Это не я сократил расстояние между нами, да и…       Пунджик толкнула его ладонями в грудь, не дав договорить, и отшатнулась. Джо неприязненно скривил лицо, но Пунджик не собиралась на него долго рявкать: да, коридоры во время уроков были пусты, но вожатые могли появится в любую секунду. В отличие от этого недоумка Пунджик старалась быть осторожна. Да и как его вообще из класса выпустили после того, что он учудил?       — Найди себе кого-то другого, — недовольно сказала Пунджик. — Я-то тебе зачем?       — Я же уже говорил, что… куда! Стой!       Пунджик ускользнула от его руки и быстро пошла прочь по коридору, кинув напоследок:       — Хаджох! — и свернула за поворот.       — Да на каком ты, блин, языке говоришь?! — крикнул Джо ей вслед и сказал еще что-то, но его уже не слушали.       За спиной громко хлопнула дверь, когда Пунджик вышла в небольшой сад, ведущий в пристройку для вожатых. В некоем подобии башни, на последнем этаже, находился кабинет директора. Пунджик всем своим естеством ощущала пристальный, не моргающий взгляд оттуда. Она вся напряглась, сжав кулаки, и неестественной солдатской походкой пошагала мимо разросшихся кустов.       Ну почему она не растение, которое растет себе, никому ненужное, и на которое никто не смотрит свысока?       Тяжелая деревянная дверь поддалась с трудом: лишь с коротким, но сильным рывком приоткрылась достаточно, чтобы худощавая девочка вбежала внутрь. С глухим ударом солнечный свет пропал, а в нос ударил странный запах стерильности, хлорки и моющих средств. Если включить свет, здесь все будет от чистоты блестеть?       Пунджик недолго потопталась на месте, успокаивая постыдное кроличье сердечко, и, когда глаза привыкли к полумраку и начали различать контуры в тесном помещении, медленно пошла вперед в поисках лестницы. Но нашла лишь допотопный лифт, какой показывали в старых фильмах: с двумя рядами решеток, и закрывались они с таким же лязгающим скрипом.       Нажала на «4», дрожащий лифт потянулся вверх. Пунджик старалась думать о чем угодно, кроме свободного падения вниз: о запахе хлорки, о грядущем разговоре… даже о рыжем прилипале, в конце концов! Директор вызвала ее не просто так, возможно, они смогли разузнать что-то из разговора в подсобке. По слухам, за все время своего наказания Джо упорно держал рот на замке. И даже сегодня, когда… ох, так вот, что он в коридоре делал! Его отпустили, за двое суток добившись либо ничего, либо…       Пунджик оставалось лишь надеяться, что из нее не будут выбивать признание так же, как из Джо. Это же как больно будет! И как только Джо это пережил?       …Ему было больно, а Пунджик приперла его к стенке, толкнула еще, совсем не думая, что ему будет неприятно. Нет, конечно, у нее и своих забот хватало, чтобы помнить о его наказании. Да и он хорош: если ты в таком состоянии, то зачем выводишь кого-то на эмоции?       Подпрыгнув, лифт остановился, вырвав Пунджик из оцепенения. Дверь напротив зазывающе проскрипела, освещая гостью через решетки. Пугающе. Пунджик захотелось задвинуть решетки обратно, нажать на кнопочку и тихо-молча уехать отсюда. И даже компания нарушителя порядка уже не кажется такой плохой…       Пунджик тихонько прошла к двери и приоткрыла ее пошире. Сначала она увидела окно от пола до потолка, потом тяжелый деревянный стол, кучу книг и книжных полок, ворсистый зеленоватый ковер, а в углу этой не особо просторной, вытянутой вверх комнаты сидела директор. Она смотрела на гостью с широкой белозубой улыбкой. Пунджик сразу вспомнила, как видела подобную у актеров, получавших «Оскар»: такая же идеальная и неискренняя.       — Здравствуй, милое создание, — порезал уши резкий голос. Пунджик не знала: то ли из-за воспитания, то ли от испуга, но она кротко опустила голову и сцепила руки в замок.       — Кротость, — довольно протянула директор. — Хорошее качество. Тебя воспитывали праведники?       — Нет, — тихо ответила Пунджик, стиснув пальцы сильнее.       — Неужели сама себя таковой воспитала? Удивительно… Хотя если силы Зла могут захватить душу праведника, то отчего же воинство Бога не может осветить дитя порока?       Директор говорила медленно и с паузами, как сама с собой. И ее вопрос явно был риторическим, поэтому Пунджик промолчала. Эти речи… нет, тон директора напомнил ей одну учительницу, которая как-то раз заставила ее одноклассницу целовать икону. Религиозных фанатиков можно легко распознать, стоит лишь тем открыть рот. Жаль только, директора нельзя было уволить так же, как ту женщину.       Красное кресло закряхтело, когда сухая надзирательница поднялась с него и, отбивая каблуками песню Страшного суда (если бы такая существовала), прошла к столу.       — Как тебе наш подарок? — спросила она, поправляя белую блузу. — Мы постарались в точности воссоздать вкус и вид.       — Спасибо, мне очень понравилось. — Как же легко с ее языка слетела ложь.       Яичница с беконом, еда американцев, к которой у Пунджик не было особого пристрастия, оказалась сносной. Только пресной, впрочем, как и вся здешняя еда. Да и чувств это блюдо особых не вызвало: неприятней были унизительные речи директора.       Она такая слабая, улыбалась женщина, пожалейте и поддержите несчастное человеческое создание, люди же так легко поддаются чужому давлению…       И весь этот фарс длился тридцать минут. Директор уделила ее маленькой человеческой персоне не десять, не пятнадцать, а целых полчаса своего времени. Ну точно зуб после подсобки точит! Видимо, раз уж из-за свидетельства Мохнатика не нашлось повода на горох поставить, то шанахчик решила наказать свою подопечную иначе.       — Хм, — прищурилась директор, поджав тонкие губы, — но вчера ты не выглядела особенно… растроганной.       — Ха-ха, мне часто так говорят. — Не так уж и часто. — Я стараюсь сдерживать проявление эмоциональных вспышек.       — Похвально. Что вы проходите по новой этике?       «Ты же директор, что за глупый вопрос», — подумала Пунджик, но терпеливо ответила:       — Основы правды и искренности.       — Мне доложили, что создание из человеческого мира очень хорошо проявляет себя: все схватывает на лету, отвечает на любой вопрос, лишнего не спрашивает и соблюдает дисциплину… ты точно человек?       — …Насколько я помню, да.       — Невероятно! На то была воля Божья, что мы спасли именно тебя. Такое послушное, юное, еще не созревшее создание… Сколько тебе было, напомни?       — Семнадцать.       «А маме моей тридцать шесть, отцу сорок, сестре двенадцать… нет, не думай, Пунджик, не вспоминай».       — Люди созревают как личность (какое странное слово, не считаешь?) к восемнадцати или двадцати годам — и после их невозможно изменить. Как тяжек будет труд садовника, решившего выкорчевать созревшее грешное сердце… да… Я верю… верю, что Он сохранил лучшего из людей. Остальные же покаются за свои грехи в… ох! Как глупо. Ад же тоже сгинул… Жаль, некому будет судить грешников. Люцифер прекрасно справлялся с долгом, возложенным на него Им.       Пунджик не особо понимала, куда эта женщина вела. Разговор начинал надоедать, и упоминание о чем-то интересном заставило заскучавшую подопечную прислушаться.       — Ад исчез? — выпалила Пунджик.       — Уничтожен, как и мир людской, собственными силами. Черти, падшие, грешники… несчастные создания…       Тон директора подсказал Пунджик, что хорошим девочкам негоже интересоваться злом.       Резким прыжком директор вдруг встала и быстро промаршировала к вздрогнувшей воспитаннице. Она положила длинные пальцы ей на плечи и долго, как пастырь, смотрела своими нечеловеческими блестками (такие были у всех вожатых в глазницах) в человеческие темные глаза.       — Бедное создание… так испугалась, что где-то здесь может бродить последний из демонов? Ах! — быстрым движением она прижала Пунджик к груди. Той сразу же в нос ударил непонятный приторный запах. — Не волнуйся: зло мы держим под замком. Божественным замком. О, и силой плетей. Но тебе это не нужно знать, дорогая моя. Как слабейшему из созданий, тебе это не светит. Даже Сын Божий перенес эту боль только с помощью своей божественной половины… хм… нет… возможно, ты узреешь это. Что у тебя сейчас?       Пунджик старалась дышать редко и неглубоко, поэтому ответила с небольшой заминкой:       — Работа в полях.       — О! Важный урок. Не буду задерживать тебя. Ступай. — Директор развернула Пунджик и подтолкнула к двери, но плечи не отпустила: она еще не все сказала. — Ах, кстати, то рыжее создание мы наказали. Как же он некультурно поступил: применил силу, затащил в уединенное место, наверняка, угрожал… что он хотел от тебя?       Наконец-то! Вот этого-то вопроса Пунджик и ждала. И ответ, конечно же, был готов еще два дня назад:       — Признавался в любви.       Как бы ее не раздражал Джо, Пунджик не могла подставить его. Все создания здесь в одной лодке. И выслуживаться перед директором, становиться крысой, которой потом и слова лишнего не скажут… эта мысль была ей противна. Не по-человечески это.       — Что? Неужели зря наказали? — Хватка на плечах стала сильнее, и Пунджик решила подыграть:       — Что вы! — как могла, повернулась она к директору и улыбнулась: — Бог не может послать наказание ни за что. Тот мальчик сказал, что я красивее всех. А как говорится в новой этике, нельзя возвышать одно создание засчет других.       — Как красиво сказано! — Сразу же хватка ослабла, и, как бы извиняясь, директор погладила плечи подопечной. — Думаю, за свою искренность и правильность ты заслужила манны небесной. Зайди сейчас в столовую и скажи, что я попросила отсыпать тебе несколько печений.       — Что вы, так поступило бы каждое создание. Но большое спасибо за оказанную щедрость!       Пунджик коротко поклонилась и вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь. Милая улыбка не сползала у нее с лица, но стоило проехать один этаж, стоило двери кабинета скрыться из поля зрения, как Пунджик с тяжелым стоном согнулась пополам, схватившись за голову.       «Что это сейчас было?!»       Так значит, вот к чему был тот бессмысленный разговор! Шаганчих пыталась войти в доверие, словно ей просто захотелось поболтать. И вопрос нарочно задала как бы невзначай! Неужели ей уже третий день не дает покоя, что что-то ускользнуло из-под ее надзора?       Значит, Джо и правда держал рот на замке. Он не сказал ничего про тот разговор и даже Пунджик не подставил, из-за чего директору пришлось прибегнуть к «Плану Б».       Но поверила ли она маленькой лжи маленькой девочки? А если нет? Вот же ж, надо было не бояться поднять взгляд выше ее плоской груди!       Но Пунджик боялась… боялась, что директор увидит в ее глазах все сдерживаемые чувства, за которые могла быть наказана. Скуку, неприязнь, раздражение, ущемленную гордость… Миллиарды людей сгинуло навеки, а это существо еще смело вешать на них ярлыки, обвинять в грешности родителей Пунджик…       Это женщина не жила с ними, не знала их, а потому не имела ни малейшего права обвинять в чем-либо.       «Нельзя плохо говорить о мертвых», — вспомнила Пунджик слова бабушки.       О нет, зря она так. Нельзя думать о них, нельзя, нельзя, только не здесь…       Но лифт запел маминым тихим голосом. Скрип механизма напомнил извечный шум и гам. Пунджик вспомнила последний вечер с семьей. Это было летом, праздновали день рождения дедушки. Тогда еще кто-то хлеб ненакрытым оставил, из-за чего он высох и бабушка долго ругалась, ища виновника. Кошка опрокинула вино на двоюродного семилетнего брата Пунджик, и мальчика пришлось отмывать (но от него все равно пахло кислым). Мама и папа вместе зачитывали тост, а сестры негодовали, что папа украл заготовленные ими реплики.       Лифт остановился. В наступившей тишине был слышен лишь тихий, как в тайной молитве, голос:       — Майрик-джян, хайрик-джян…