Кровь шамана

В последние месяцы шаману все хуже. К своему собственному глубокому ужасу Егор не понимает, что именно происходит с Николаем, но чувствует, что это - нечто непредотвратимое. Нечто, находящееся за пределами понимания их обоих, из раза в раз утыкающихся в темный и беспросветный тупик своих предположений и домыслов. Старший Чудинов нарочито-беспристрастно шутил о том, что виной тому банальная человеческая старость, постепенно пожирающая тело и дух, небрежно отмахивался, и ободряюще стискивал пальцами запястья взволнованного пама, упрямо лезущего не в свое дело. Он бы, может, и поверил в это, не будь дядя Коля откровенно моложе любой возможной старческой хвори, слабости и маразма. Ему еще и полтинника-то нет, а все туда же - прибедняется без зазрения звериной совести. С какое-то время они грешили на минувшее в годах проклятье, засевшее глубоко внутри, несмотря на старания Егора, и постепенно разъедающее плоть и душу, пытались искать, чистить, выгонять, но, по итогу, пришли к неутешительному выводу - все отнюдь не так просто, как хотелось бы. Даже тот же Пермяк, осматривающий Николая, словно коня на продаже, придирчиво, скрупулезно принюхивающийся к коже и к дыханию, только отрицательно качал головой, встряхивая пальцами и пробуя "сканировать" совершенно на ином уровне. Накладывал пальцы то на голову Оша, то на грудь, то на живот, все пытаясь найти причину затянувшегося и необоснованного недомогания. Неудачу терпел и там, лишь разводя руками, и с определенной долей своеобразного пермяцкого сочувствия желал Николаю держаться как можно дальше от наступающего на пятки Вакрамеша. "Чую. Не пойму, отчего, но чую. Тащит тебя в тот мир, Коль, тащит медленно, но безвозвратно. Не знаю, сколько тебе еще отмерено, но, имей в виду, что смерть за тобой уже вышла" - Пермяк с напускным спокойствием, но с трясущимися руками, отсыпал чудиновым в банку какой-то отравы собственного приготовления, пуская в льющемся из окна солнечном свете облачко травяной пыли, пока Егор сидел, ни жив, ни мертв, со сковывающим от ужаса оцепенением наблюдая то за дядей Петей, то за шаманом, с непоколебимым видом принимающим подарок от "коллеги". Чудинова уничтожало чужое лживое, напускное спокойствие. Такое холодное, непроницаемое, с отчетливым привкусом кладбищенской земли на языке. Он не верит колдунам. Видит насквозь, ощущает колебания пропитанных страхом душ, и жмет зубы до скрипа, не принимая этой неуместной бравады. Хотелось вскочить со своего места, схватить ту самую банку, расшибить со всего размаха об пол, встряхнуть обоих, закатить непрофессиональный скандал, и потребовать вдумчивого и внятного ответа на все странные недомолвки, вгоняющие молодого пама в могилу раньше положенного срока. Складывалось устойчивое чувство, что они - ни хрена не понимают. Не имеют ни малейшего представления о том, что нужно делать дальше. Что беспечно надеются на "авось", или, древнюю чудскую магию, должную взять свое. А, может, просто ждут, смирившись, сложив силы, и готовясь встретить постепенно подступающий Вакрамеш с распростертыми объятиями. Вот только спустя пару глубоких вдохов и выдохов в голову, все же, закралось осознание, что единственный, кто тут чего-то не понимает - это сам пам, разрывающийся от переполняющих нутро чувств. "Оставь эмоции, Егор. Это все равно не поможет" - в тот момент старший Чудинов, слыша оглушительный, пусть и безмолвный крик чужой души, уверенно и горячо перехватил подрагивающее от эмоций запястье чуди крепкими пальцами, стискивая то в широкой ладони. Он сделал это так просто, так правильно, так уместно, даже не постеснявшись присутствия Пермяка, вежливо сделавшего вид занимающегося своими делами тыдыща. Дядя Коля методично и плавно оглаживал большим пальцем покрытую ледяным потом ладонь, ободряюще подпирал коленом в бедро, и именно родное, горячее и такое осознанно-спокойное прикосновение в ту секунду будто напрочь расчертило жизнь пама на "до" и "после". Тогда, глядя на Николая, словно на погребаемого заживо, Егор вставшими дыбом волосами понял, что время неумолимо и безжалостно работало против них. Он так искренне верил в то, что у них впереди есть еще целая жизнь, что осознание обратного внезапно прибило к земле, выламывая ребра и вырывая сведенную спазмом гортань, оставляя Чудинову лишь роль безвольного и беспомощного наблюдателя. Дядя Коля говорил, что просто настало его время. Что уже достаточно пожил, подготовил наследника и приемника, сохранившего в себе древние знания и магию чудского народа, вот только Егор в это верить не собирался. Как не собирался и выслушивать чушь и блажь перепуганного собственной слабостью медвежьего шамана. Он настолько привык быть сильным, непоколебимым, непроницаемым и абсолютным, что с глубоко скрытым ужасом растерялся, стремительно оказавшись на пороге упадка собственных сил. Егор лишь отдаленно представлял, что в самом деле ощущал внутри себя Николай, вот только был целиком и полностью уверен в том, что все это - поправимо. Понял это еще тогда, когда Чудинов с силой сжал его ладонь там, у Пермяка, словно зажав клапан, отвечающий за излишнюю буйность молодых реакций, мешающих соображать трезво. Пам не отпустит Николая ровно до того самого момента, пока тот сам этого не захочет. Пока искренне не попросит об обратном, раз и навсегда давая понять, что все кончено. Как между ними, так и вообще. Вакрамеш его ждет, ага, как же. Пусть карман шире держит, пока юный, не собирающийся сдаваться пам, поднимает всю возможную литературу, обращаясь ко всем знакомым тыдыщам, для того, чтобы докопаться до истины и понять, что же послужило тем самым катализатором, пустившим жизнь медвежьего шамана по совсем иному пути. Николай тихо, задушено рычит в подушку, проникая низко вибрирующим голосом в сознание пама сквозь марево беспокойного сна, подрывая того на кровати в считанные мгновения. Егор вскакивает резко, испуганно, ощущая аритмичную долбежку сердца в глотке, пытаясь проглотить его и выровнять сбитое в пару секунд дыхание. Все так же, как было день, неделю или месяц назад. Ош опять беснуется под властью некрепких и болезненных снов. Возится, стискивает пальцами покрывало, прорывает отрастающими когтями ткань наволочки, вцепляется в нее зубами и низко, сдавленно воет на одной ноте. Егору каждый раз от этого звука подохнуть хочется. Его буквально выворачивает наизнанку. Горло сводит спазмом, глаза предательски застилает горячая пелена, но позволять себе эмоции прямо сейчас - это слишком большая и непозволительная роскошь. Может, чуть позже. Но точно не сейчас. Шаману плохо. Не больно, не страшно, не дурно, скорее, все вместе взятое. Егор старается привыкнуть к этому, просыпаясь каждую ночь, и ни единожды, вот только каждый новый раз воспринимается им, будто первый. Ему все так же жутко от глубокого звериного рыка, и также страшно от покрытой испариной раскаленной спины, прогибающейся в лопатках под устрашающим нечеловеческим углом. - Дядь Коль... - Егор вкладывает в подрагивающий голос как можно больше вдумчивого спокойствия, накладывая ладонь на обжигающе-горячее плечо Чудинова, пододвигаясь ближе. Шаман не реагирует сразу, упирается лбом в подушку, нещадно дерет ее зубами, а пам искренне желает забрать все и сразу, перехватывая ладонями пульсирующие, взмокшие виски Николая, стискивая их с обеих сторон. Он не пытается проникнуть в чужое воспаленное сознание, лишь пытается облегчить колдовскую участь, вот только снова натыкается на буйное, инстинктивное непринятие гордой медвежьей сущностью любой возможной помощи. Ош, стремительно проснувшийся, но еще не пришедший в себя, встряхивается, вскакивает, отбивая упрямые запястья от собственной головы, и смотрит так дико, яростно и разъяренно, словно видит Чудинова впервые. - Дядь Коль, это я, Егор, успокойся. - Пам не испытывает ровным счетом никакого страха перед взбешенной животной сутью. Ни раз встречался - уже привычка выработалась. Все это все равно не идет ни в одно сравнение с леденящим ужасом от незнания того, что же, в самом деле, происходит с шаманом в последнее время. Егор аккуратно и плавно тянет к колдуну руки, мягко обхватывает холодными ладонями за скулы, подсаживается ближе, заглядывает в черные глаза глубоко и внимательно, и зовет. Зовет, зовет и зовет ровно до того момента, пока радужки не проясняются, а чернота не отступает, сменяясь затуманенной металлической серостью некогда небесно-голубых глаз. - Это я. Все нормально. Я здесь, дядь Коль. - Собственную душу рвет на части из раза в раз. Егор упирается коленями в кровать, примыкая вплотную, вжимается грудью в грудь, чуя гулкий набат сильного сердца по ту сторону ребер, и хаотично, сумасбродно и смазано тычется губами в покрытое испариной лицо. - Не отдам я тебя никому, понял? У Чудинова уже с самого детства выработалось мощное, яркое чувство собственности. Поначалу - гипертрофированное и необоснованное. Но, с годами, превратившись в более осознанное и глубокое, оно перекинулось не только на не отступающую от своих целей Наденьку, но и на любые сторонние факторы. Егор не готов делить шамана ни с чудским адом, ни с болезнями, ни с самой смертью, множество раз протягивающую к Николаю длинные и черные руки. Пам запутывается пальцами в мокрых волосах на затылке, порывисто касается губами подбородка, губ, скул, сведенных надбровных дуг и напряженного лба. Поставленный много лет назад замок уже давно снят, вот только хотя бы немного снизить откровенное помешательство чуди на медвежьем шамане у них, все одно, не получилось. - Ни Вакрамешу не отдам, ни женам твоим. - Егор негромко, но уверенно шепчет колдуну в губы, крепко обхватывая за бедовую голову и каменное плечо, и усердно силится впитать в себя весь его страх, явно и ощутимо витающий в накалившемся комнатном воздухе. - Да, я бы на их месте еще сто раз подумал бы, перед тем, как с тобой связываться. - Дядя Коля, все же, отмирает. К глубокому облегчению пама. Обхватывает руками, ободряюще поглаживая по спине, сбивая прилипшую от холодного пота футболку, и стискивает пальцами загривок, сдавленно, болезненно и совсем невесело рассмеявшись. - Упрямый, настырный. Сам-то угомонись. Никуда я не собираюсь. - Николай мягко тычется губами в ухо, подталкивая носом в висок, призывая отстраниться для того, чтобы заглянуть чуди в глаза. Раньше это, и правда, успокаивало. Сейчас же вызывает лишь тихий и отчаянный выдох, несдержанно вырвавшийся из молодой груди. Ош выглядит... паршиво, вообще-то. Бледный, с мешками под глазами и плохо скрытой болью на дне затуманенной радужки. Егор рассматривает, словно не верит искажениям коварного, но не густого полумрака, а дядя Коля, очевидно, считывая чужое отчетливое непринятие, отстраняется и усаживается на краю кровати, щелкая выключателем стоявшей на тумбочке лампы. - Ты вообще из-за меня спать перестал. Не думал переехать обратно к себе? - Чудинов уже нескрываемо морщится, пригибаясь и растирая сведенные судорогой мышцы на ногах от колена и до самого голеностопа. Раньше он усердно пытался замалчивать, скрывать и удерживать в себе, очевидно, искренне веря в то, что Егор ничего не видит и не понимает. Теперь же, кажется, наконец, смирился с происходящим, более не пытаясь играть в непоколебимого и несгибаемого героя старых чудских сказок. - Обалдел? Выселяешь, что ли? - Сейчас пама, в самом деле, меньше всего волнует его собственный сон. Он слезает с кровати и уверенно опускается перед Николаем, мягко смыкая пальцы на скованных напряжением щиколотках. Он прикрывает глаза, расслабляется, впуская в себя древние чудские силы, и искренне старается вернуть шаману все то тепло, что тот, в свое время, растратил на самого Егора. Пам до сих пор не знает причины резких, внезапно вспыхивающих болей, не понимает, почему периодически колдуна троит так, словно в сердцах прокляли исподтишка, но имеет все возможности к тому, чтобы попытаться помочь и хотя бы отчасти облегчить неминуемое. - Егор, ерунду не городи. Тебе спать надо, а не со мной каждый раз возиться. - Чудинов напряженно стискивает пальцами край кровати, и пам чувствует, как каменеют мышцы под собственными ладонями от новой вспышки глубокой и выгрызающей боли. Откуда только та, вообще, берется?! Егору жутко где-то на периферии сознания. Он уже не первый месяц внимательно ищет рядом с шаманом причину, но, так и не находя ее, снова принимается за бесцельное брожение вокруг да около. - Дядь Коль, я, конечно, голос твой люблю до дрожи, но, помолчи, а? - Пам огрызается коротко, беззлобно, растирая сведенные спазмом мышцы на икрах, обхватывая пальцами колени и снова спускаясь ниже, проводя по пульсирующему голеностопу. Да, отчасти дело, в действительности, кроется в слабом человеческом естестве. У старшего Чудинова с молодости имелись проблемы и с суставами, и с костями. Мудрено ли - все рабочее время проводить на ногах, скрючившись над мертвыми телами в три погибели? Вот только до недавнего времени это протекало лишь со временной периодичностью. Зависело, в основном, от нагрузки, переработок, или, смены погоды. Обострялось рецидивом к осени, или, весне, но, в целом, не выходило за рамки привычных и среднестатистических человеческих болячек. А в последние месяцы уверенно приняло эффект неизменного постоянства. Без видимой на то причины, без возникших внутренних воспалений, просто, из раза в раз ныло, сводило и выкручивало, заставляя шамана буквально влезать на стену. Егор записывал его и к хирургу, и к ортопеду, и к флебологу. Едва уговорил сделать МРТ, затащив в клинику чуть ли не за шиворот. И все бесполезно. "Грыжа, артрит, артроз. Все в пределах нормы согласно возрасту и профессии" - заученная фраза, набившая оскомину. Российская медицина и без того никогда не стояла в передовых рядах, а уж имея, как следствие, полное отсутствие явных признаков и вовсе садилась в глубокую и грязную лужу. У Чудинова нещадно драло руки, дергало спину, выворачивало наизнанку все кости, а молодой пам каждый раз бессильно наблюдал со стороны, не имея никакой возможности помочь любимому человеку. Он мог лишь из раза в раз перетягивать часть боли на себя, даже несмотря на открытое недовольство самого шамана. Пытался лечить, копаться в глубокой внутренней сути внезапных приступов, но, каждый раз натыкался на большое и пустое ничего. Колдун, пусть и не космонавт, и, все же, приемлемо-здоров. - Ну, все, хорош. - Николай пользуется задумчивым промедлением пама, и наклоняется ниже, перехватывая пальцами запястья Чудинова, разводя те в разные стороны и прерывая только начавшийся процесс. И не дает ни опомниться, ни возмутиться, мягко утыкаясь губами в переносицу, чуть подталкивая лбом, негласно призывая пама подняться на ноги. Вот только Егору есть в кого быть упертым до оскомины на зубах. Он отрицательно мотает головой, отстраняясь только для того, чтобы поймать туманный шаманский взгляд, и укладывает ладони на колени колдуна, исподлобья заглядывая тому в лицо. - Дядь Коль, поехали к Шуре, а? - Пам слабо верит в успех собственной попытки воззвать к шаманскому здравомыслию, и не ошибается в домыслах, глядя на то, как стремительно меняется лицо Николая, из устало-измученного превращаясь в напряженно-раздраженное. - Я так и думал. - Мне еще не хватало только очередное проклятие в спину словить. - Ош загорается, словно по щелчку пальцев, но Егор, все одно, не жалеет о том, что хотя бы попробовал. У них с женой Мурзина слишком давние и трудноосмыслимые счеты, свести которые им удастся, разве что, в мире духов. Они остро ненавидели друг друга еще тогда, когда Шура жила с дядей Костей здесь, в Перми. Колдунья каждый раз плевалась, сквозь зубы ругаясь на чудском, и хлопала дверью с подвешенной на створке куклой-плетенкой, не пуская медвежьего шамана в квартиру даже в присутствии Мурзина. При случайных встречах на улице эмоционально высказывала что-то в лицо, то и дело тыча пальцем в ничего не понимающего Егора, только недавно в полной мере освоившего древний язык и все разнообразие его местных диалектов. Несколько лет назад Шура, не выдержав здешней жизни и зова предков, уехала обратно в Тайгу, оставив Мурзина с Таней на городской квартире. Вот только давняя злоба, ненависть и непринятие в Оше так и не пропали. Егор до сих пор слабо представляет, что должно случиться, чтобы тот добровольно обратился к умелой ведунье за помощью. - Я в курсе, что у вас с ней давние терки. Но, она ведь и правда может помочь. Она сильнее Пермяка. Да и знает много. Поехали, дядь Коль... - Егор все еще уговаривает, пытаясь взять аккуратным, почти умоляющим напалмом искреннего волнения. Касается поцелуем напряженного бедра через ткань домашних шорт, подтягивается выше и ближе, утыкаясь губами в покрытый испариной живот, скользит носом до груди и прижимается щекой к проекции мощного медвежьего сердца, надеясь воззвать ко всему человеческому внутри колдуна. - Егор... - Николай выдыхает негромко, низко и глубоко, так, как умеет только он, пуская по коже мурашки, прихватывая за лицо ладонями и поднимая к себе, проходясь шершавыми пальцами по скулам. Чудинов уже понимает, что у него ничего не вышло, и все же с какое-то время с надеждой ждет шаманского вердикта, цепляясь пальцами за широкие и горячие запястья. - Если уж так суждено, то никакая Шура здесь уже не поможет. Не нужно бороться с многовековыми законами мироздания. Мы все равно никогда не станем сильнее их. - Дядя Коля снова философски нудит, но делает это с такой глубокой и спокойной обреченностью, что у пама сердце западает, а глаза неумолимо начинает нещадно драть. - Ну, зашибись, вообще. Теперь покорно сложим лапки, и нихуя не будем делать. - Егор стремительно выпутывается из родных рук раньше, чем горячая и соленая влага умудряется сорваться с ресниц, и поднимается на ноги, отворачиваясь от шамана и с силой растирая затылок ладонями. Его доканывает, бесит и злит медвежье упертое нежелание и смиренное принятие собственной участи. Пам не хочет, чтобы Николай видел его слабость. Он и сам не желает ее проявлять, понимая, что эмоции подобного рода не приведут ни к чему, кроме регрессивного отката сразу на несколько лет назад. К тому бестолковому и безвольному мальчишке, не имеющему ни малейшего понятия понятия о том, что должно делать. Дядя Коля, разумеется, не дурак. Он ощущает проявленные эмоции и кожей, и сознанием, но чувствовать - это одно, а вот видеть - уже совершенно другое. - А ты обо мне подумал? - Чудинов неожиданно даже для самого себя выдает бессильную манипуляцию, не успев сдержать ту при себе. Он ненавидит так делать, и никогда не стал бы, не обострись ситуация в собственной голове до имеющегося у него предела. Егор смаргивает горячие капли, застилающие глаза, и отрезвляюще мотает головой, растирая лицо ладонями. Нужно срочно собраться, пока он собственноручно не развил между ними неумолимый и непредотвратимый конфликт. - Даже не пытайся. Ты взрослый и самостоятельный парень. Сам жить умеешь. А, вообще... - дядя Коля крепнет голосом, четко ощущая балансирующего на грани собственных возможностей пама, приводя того в чувства уже позабытым металлом в интонации, - какого чудского беса ты меня раньше времени хоронишь? Как ты там говоришь: "не дождетесь"? - Чудинов уже куда легче поднимается на ноги и подходит со спины, цепляя за плечо и одним резким, сильным движением разворачивает Егора к себе, подцепляя пальцами заострившиеся от напряжения скулы. Чудь ловит чужое раздражение, власть и силу, перехватывая запястье Николая, ощущая, как стремительно проясняется в затуманенной эмоциями голове. - Хватит тут панику разводить. Все, что есть - все наше. Будь сильнее и прекрати пускать сопли. Ты меня услышал? - Ош берет самую верную из всех возможных тактик. Взывает к сознанию пама не вдумчивым сочувствием, разговорами и пространственными рассуждениями, а глубокой животной яростью, пронизывая радужку уверенным и твердым взглядом. - Услышал. - Егор глаз не отводит. Смотрит четко, прямо, открыто, ощущая, как стремительно испаряется горячая влага, застилающая взор, и крепче жмет пальцы на запястье шамана, наконец, вспоминая, кто перед ним. В последнее время он, и впрямь, начал забывать. В первую очередь Николай - умелый и мощный колдун. Целитель, переродок, ведун и медвежий шаман, способный постоять за себя самостоятельно. Да, он все еще нуждается в опеке, заботе, во внимании и тепле, и, все же, звериную суть не заткнешь за пояс и не посадишь на цепь. Не приручишь и не приманишь без остатка на искреннюю ласку человеческих рук. И сейчас Егор рад этому. Рад настолько, что видит отражение собственных заблестевших глаз в потемневших медвежьих радужках. - Вот и молодец. - Тот, в свою очередь, старается не сдавать взятых позиций, тихо выдыхая, сумев совладать с выходящей из-под контроля бурной юношеской неуемностью. Наклоняется ближе, коротко и крепко припечатываясь губами к сжатым губам пама, и обнимает порывисто, властно и металлически-сильно, наконец, окончательно вправляя вывернутое сознание обратно по щелчку собственного позвоночника. Егор лишь резко тянет в себя воздух, ударяясь ребрами о мощную грудь Оша, и обхватывает руками за плечи, упираясь подбородком в напряженную трапецию. - Все, я собрался. - Егор коротко кивает, наклоняя голову и слегка касаясь носом горячей шеи шамана, тактично извиняясь за несдержанность проявленных эмоций. Он и сам понимает, что любая паника не вызывает ничего, кроме сумасбродной бесцельности и здорового внутреннего раздражения. Как Оша, так и его самого. Чудинов скользит пальцами по сильной спине, и глубоко вдыхает раскаленный воздух, впитывая в себя запах и эмоции колдуна, не позволяющие перевалиться за неминуемую грань. Он должен, сука, обязан соответствовать и ожиданиям медведя, и своему статусу древнего и мощного чудского жреца. Вот только порой, даже несмотря на все пережитое, ощущая подкатывающий к горлу страх за любимую жизнь, держать непроницаемое и уверенное лицо Егору все еще бывает невыносимо-сложно. - Это что тут за несанкционированный митинг такой? - Голос дяди Коли, неожиданно раздавшийся в прихожей, застает Чудинова врасплох. За шумными и сумбурными сборами он даже не услышал проворачивающегося в двери ключа, знаменующего неизбежное возвращение патологоанатома. На пару мгновений Егор даже замирает, ощущая, как бестолково проскакивает в груди сердце, а затем выходит в коридор, попутно подталкивая носком брошенные на полу армейские штаны, отпихивая их подальше от цепкого и придирчивого взгляда любящего порядок шамана. Дома откровенный бардак. В комнате Егора - так вообще настоящий апокалипсис. Они так долго готовились к поездке морально, что совсем забыли про ее обязательную матчасть, в силу юношеской привычки отодвигая сборы далеко "на потом". То есть, на последние несколько часов перед непосредственным отъездом. - Скорее уж, пикет. Привет, дядь Коль. - Таня отодвигает в сторону свой рюкзак, перегородивший часть коридора, и привстает на мыски, коротко чмокая колдуна в подставленную небритую щеку. - Есть будешь? Пока не остыло. - Воронина уже давным-давно чувствует себя в их квартире, как дома, да и ведет себя точно также, расслабленно и по-хозяйски, держась куда спокойнее и естественнее посеревшего на пару тонов Егора, опустившего взгляд в темный, местами поцарапанный пылесосом ламинат. - Буду, раз уж предлагают. - Шаман стягивает куртку, гремя тяжелой связкой ключей о коридорную тумбочку, а пам, даже не глядя, уже ловит на себе вопросительный, проницательный взгляд, не предвещающий ничего, кроме очередной наставительно-воспитательной проповеди. - Куда собрались? - Николай спрашивает вежливо, как бы, между делом, обходя бесхозно валяющиеся танюхины вещи, окидывая их внимательным взглядом, а Егор не находит ничего умнее, чем трусливо спрятаться в собственной комнате, с головой уходя в поспешные, пусть и запланированные сборы. - Ну, мы... мы ненадолго. - Пам суетится, напускает активной деятельности, искренне делает вид, что вовсе не замечает возникшего на пороге шамана, с самым выжидательным видом барабанящего пальцами по дверному косяку. Егор надеется на то, что, если не будет смотреть на Николая, тот быстро потеряет к нему интерес, и старается не оборачиваться, неаккуратным комком запихивая в рюкзак несколько чистых футболок, свитер и комплект чистого белья. - Я спросил "куда?", а не "насколько?". Это должно было быть следующим вопросом. - В голосе колдуна начинают собираться тяжелые металлические ноты, и Егор неосознанно жмурится, ощущая, как начинают сильнее трястись и без того ходящие ходуном руки. Собираться под такой пронизывающий до костей взгляд попросту невозможно, и как же хорошо, что он попросил Воронину приехать к нему перед отъездом. В противном случае, он попросту не справился бы с эмоциями Николая, находясь с ним один на один. - Дядь Коль, да мы в Кудымкар на пару дней. Там под Мурзино кладбище есть, вроде как, папка там мой похоронен. Проверить хочу. А одной как-то стремно ехать. - Таня гибко и аккуратно огибает шамана по касательной, не опасаясь ни его гнева, ни возможных последствий, и безапелляционно вытаскивает из негнущихся пальцев младшего Чудинова рюкзак, в который тот вцепился, словно в спасательный круг. - Но, судя по всему, придется, если наш великий пам еще дольше копаться будет. - Воронина страшно сверкает глазами, вгрызаясь в Егора взглядом ничуть не слабее, чем стоящий поодаль Николай, все же, решивший временно не терзать молодежь сбивающими с толку вопросами, и кивает ему на выход из комнаты. - Иди пожри. Три часа еще до автобуса. - Да, не хочу я... собраться ведь надо. - Егор безуспешно тянет рюкзак на себя, но вырвать его из цепких девичьих рук не удается даже чудскому паму. - Иди, блядь, сказала. Сама все соберу. - Таня из искренних воспитательных целей шлепает ладонью по бритому затылку, уверенно подталкивая упирающегося Егора к выходу из комнаты, а равно, к неминуемому разговору с шаманом, и Чудинов понимает, что оппонировать сразу двоим у него попросту не хватит никаких сил. Ни человеческих, ни колдовских. Да, он не предупредил дядю Колю заранее. Да, и не сказал о том, что не предупредил, самой Ворониной, готовой сглаживать любые ситуации, но никак не ложиться, словно камикадзе, между молотом и наковальней без уважительной причины. А сейчас той не находится. Всему виной лишь банальная юношеская трусость. - Ладно. - Тяжело и обреченно вздыхает пам, хмурясь и поджимая губы, предварительно выглянув из комнаты, исподтишка наблюдая за моющим руки шаманом. - "Вадно". - Передразнивает врожденный речевой дефект Таня, пользуясь моментом и хлопая Егора по недальновидной голове сложенной чистой футболкой, придавая мотивации. - Сам виноват, сам теперь и объясняйся. Чем смогу - помогу, но, если убивать будет - хрен вмешаюсь, имей в виду. Иди давай, ссыкло чудское. - Воронина замахивается футболкой еще раз, и Егор, наконец, собирается с духом, едва не выскакивая в коридор подальше от девичьей ярости, и пулей пролетает на кухню, доставая уставшему после работы патологоанатому чистые тарелки. Бежать уже некуда. Он сам поставил себя между двумя огнями, не предупредив сразу двоих, и теперь ему временно придется рассчитывать только на свои силы. И на великодушную отходчивость Танюхи, потому что, в отличие от нее, к гневу Николая у него хотя бы уже успел выработаться многолетний иммунитет. - И когда ты планировал мне об этом сказать? - Нарочито-спокойный и вдумчивый голос позади вновь выводит пама из равновесия. Егор опускает голову, сводя плечи, и не оборачивается, слишком поздно понимая, какую оплошность умудрился совершить. Сколько же лет должно пройти, чтобы он перестал опасаться воистину родительских нотаций от собственного опекуна? - Ну, сегодня и планировал. - Чудинов смещает собственное внимание и тянется за половником, но Николай неожиданно перехватывает его руку, цепляя прибор обратно, и уверенно разворачивает к себе за плечи, сканируя внимательным и цепким взглядом голубых глаз. Неужели, он всерьез думает, что Егор трусливо слинял бы, даже не предупредив? Хотя, и правда. С чего бы это? - Я бы не уехал, не сказав, дядь Коль. Я же не маленький. Мне, на минуту, двадцать пять уже. - Егор инстинктивно защищается. Супится, хмурит брови и скрещивает руки на груди, упрямо вскидывая подбородок. - Да? А ведешь себя на все пятнадцать. Ну, и зачем, на самом деле, тебе нужно в Кудымкар? - Шаман крепко стискивает пальцами напряженные плечи, и чуть клонит голову набок, пытаясь достать взглядом до самой души, выворачивая ее наизнанку. Вот только Егор не привык отступаться от собственных планов, даже если предварительно не поставил о них в известность старшего Чудинова. - Таня уже сказала. Могилу искать поедем. Мы максимум дня на три, не больше. А раньше не сказал, потому что волновать тебя заранее не хотел. - Пам выкручивается из цепких рук и такого же взгляда, понимая, что небольшая недоговорка куда лучше и честнее любой, даже благой, но совершенно бессовестной лжи. Шаман, очевидно, чувствует это корнями волос, вот только поймать Егора на неправде, даже несмотря на все свои способности, не может. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Скажи пам Николаю полную правду, и тот никогда не выпустит его из дома дальше рабочего офиса и "Дикси" за соседним углом. - Да, разумеется, зато теперь, по факту, я совершенно не волнуюсь. - Дядя Коля тоже не отступает. Глубоко тянет носом воздух, касается двумя пальцами пульсирующей от волнения кожи на шее, внимательно всматривается в глаза, но, все еще не имеет возможности уличить молодую чудь во лжи. У него и не получится - Егор не врет. Просто... удерживает от освещения ту часть информации, которая может сильнее навредить эмоциональному равновесию Оша. - Да ладно тебе, дядь Коль. Тут всего-то сто пятьдесят километров. Заодно у надькиной бабки погостим. Ей там, поди, совсем скучно одной. - Таня как нельзя кстати выходит на кухню, собирая с сушилки чистые полотенца, несколько пар носков, и, с присущей ей женской аккуратностью, складывает их в отдельный отсек глубокого чудиновского рюкзака. - А сама Надежда едет? - Так и не сумев подловить пама, Николай быстро теряет интерес к бесперспективному, губительному разговору, и усаживается на стул, с уже куда большей долей умиротворенного спокойствия наблюдая за суетящейся молодежью. - А куда она денется-то? По бабке соскучилась, да и в качестве фольклорной экспедиции полезно будет. - Воронина застегивает битком набитый рюкзак, и выпрямляется, устало сдувая выбившуюся белесую прядь со лба. - Все, Ваше памство, вещи собраны, можете носом дышать. Только негромко. - У Танюхи - талант. Она не только шустрый планер и ответственный организатор, она еще и верный, надежный и проницательный друг, не бросивший Егора наедине с непоставленным в известность шаманом, сколько бы не злилась на него за безответственность со своей стороны. - Что же и она, в таком случае, нас не навестила? - Дядя Коля... гад, в общем-то. Редкий. Он поддевает нарочно, как бы между прочим, метко выбивая из Егора эмоцию, заставляя вспыхнуть и душой, и глазами, не в силах не реагировать на ироничную интонацию в голосе шамана. - Сразу на вокзал поедет. Нечего здесь толпиться. - Пам раздраженно фыркает, замечая едва сдерживаемую улыбку на лице Тани, и такую же, только более явную, на наглой звериной физиономии Оша. Коалиция, блядь. - Жаль, конечно. Но, что поделать. Передавайте привет. - Разочарованно выдыхает Николай, беспечно растирая на кухонной клеенке видимое только ему одному пятно. - Ну, ты же нас проводить можешь. Прямо там лично и передашь. - Воронина, в самом-то деле, ничуть не меньшая язва, чем тот же шаман. Егор не имеет никаких моральных сил противостоять сразу двоим, оттого так легко срывается, коротко хлопая ладонью по столешнице, яростно сверкая засеребрившимися глазами, цедя злость через плотно сжатые зубы. - Хера с два. Сами доедем. - На кухне внезапно повисает тягучая, раскаленная и молчаливая пауза. Он что, зря, что ли, столько времени Надю от этого дома отваживал? Нашлась, видите ли, очередная шаманская жена. Егор ревнивый до густой черной пелены, шторами падающей на глаза, и сейчас эта самая ревность начинает мерно раскачивать из стороны в сторону подвешенные на крючках столовые приборы на кухонном фартуке. - Пипец, ты лютый. - Таня не выдерживает первой, прыская сквозь плотно сжатые губы, зажимая рот рукой и заходясь тихим и заразительным девичьим хохотом, сдавленно цедя в ладонь. - Не, дядь Коль, правда, нафиг. Мы лучше уж сами. А то пам твой дикий нам половину вокзала на запчасти разберет. А ведь еще ехать... - Воронина бессовестно ржет, в свою очередь заражая улыбкой и негромким смехом посветлевшего лицом Оша, кажется, сбросившего с себя первоначальное нервное напряжение, а Егор и сам ощущает, как стремительно исчезает вспыхнувшая на мгновение злость. Хмурится, конечно, больше для вида, фыркнув и покачав головой, показательно не собираясь участвовать в сложившемся мракобесии. - В этом доме, вообще, кто-нибудь ужинать собирается? - И снова берется за половник, еще инерционно покачивающийся от кратковременного проявления чудской силы, смещая всеобщее внимание на вещи куда более бытовые и житейские. Остаток вечера прошел куда спокойнее, миролюбивее и веселее. Таня с дядей Колей еще, конечно, пару раз поддели тонкое и чуткое душевное равновесие пама, но это, скорее, лишь придало необходимой им эмоциональной разрядки. Как бы то ни было - они все переживали. Воронина - за встречу с почившим биологическим родителем, Егор - за успех его сугубо-личной и совершенно не спланированной операции, а шаман - за них обоих, и Надю в довесок. Более давить он не стал, и, все же, расспросил ребят едва ли не до мельчайших подробностей: на какое время билеты, сколько часов в пути, как далеко от вокзала живет надина бабка, и сколько, и, главное, на чем им придется добираться от Кудымкара до того самого Мурзино. Пам мог бы принять это за недоверие, вот только привык делать скидку на присущее Николаю человеческое волнение за молодые души. Он даже обереги им с собой дает. Всем троим, исключительно на всякий пожарный случай. Таня благодарно сует заговоренные подвесы в карман джинсов, а Егор, обычно не такой внимательный к вещам, сразу же цепляет свой на шею - меньше шансов посеять уже где-нибудь в автобусе. Они делают организованный, контрольный звонок Мурзину перед самым выходом из дома, и даже сидят на дорожку, так, или иначе, привыкшие жить в ритме обычных и бытовых российских суеверий. - Тань, ты там следи за ним. А то он парень ловкий. Обязательно куда-нибудь вляпается. - Старший Чудинов галантно помогает Ворониной надеть утепленную куртку, пока Егор, уже одетый и нервно крутящийся на пороге, демонстративно закатывает глаза. - Конечно, дядь Коль. Я ему еще с детства говорила, что у него у одного всегда какая-нибудь хрень выходит. Глаз не спущу. - Таня, пусть и привычно язвит, но говорит искренне и открыто, успокаивая бдительную звериную сущность Оша. Чмокает его в щеку напоследок, и теснится в сторону, аккуратно пробираясь к двери в узкой прихожей. Егор и сам уже собирается на выход, протянув было руку к щеколде, но слышит только безапелляционное и вопросительное "куда?", замирая на месте, словно вкопанный. Он до сих пор никак не может привыкнуть к тому факту, что о них двоих знают не только они сами. И мнется, хмурясь и поджимая губы, коротко взглянув на остановившуюся Таню, не сразу осознавшую, в чем дело. - Господи, да не смотрю я, че ж ты как маленький. Все, до встречи, дядь Коль, из Кудымкара позвоним. - Резко поймавшая суть Воронина без промедлений выходит в коридор, и плотно прикрывает за собой дверь, оставляя вспыхнувшего щеками пама наедине с медвежьим шаманом. - Я не привыкну никак... - Егор опускает глаза, чувствуя себя виноватым сразу и за все. И за то, что не сказал дяде Коле, что собрался уезжать, и за то, что вообще уезжает, оставляя его одного, и за то, что не рассказал не только об этом, но и обо многом другом, долгое время терзающим душу. Он так и мялся бы на коридорном коврике, нервно поправляя лямку тяжелого рюкзака, если бы Ош не перехватил его за запястье, уверенно дергая к себе и прихватывая за поясницу так, будто на Чудинове не было плотного слоя теплой осенней одежды. - А следовало бы. - Шаман ловит губами несдержанный выдох пама, внимательно всматриваясь в его глаза и оглаживая горячей ладонью скулу, делясь напоследок обжигающим теплом, словно надеясь на то, что того хватит на всю последующую поездку. Егор смотрит, словно завороженный, так, как будто видит Николая впервые. И ощущает нездоровое щемление в груди, заколебавшись, всего на мгновение подумав о том, что еще не поздно отменить всю запланированную поездку. Но за порогом ждет Таня, а на вокзал уже наверняка выдвинулась Ермолова, а это значит, что поворачивать ему уже некуда. - Не скучай, ладно? - Егор обхватывает пальцами родное лицо, подтягивается ближе, и преданно, искренне жмется губами к губам колдуна, стараясь вложить в простое действие как можно больше эмоций. Дядя Коля чувствует это, жадно углубляет поцелуй, прижимая к себе как можно теснее, нарушая равновесие и заставляя пама схватиться пальцами за мощное плечо, закинув вторую руку на шею Оша. Да, они всего на пару дней, но... как же он будет скучать. Это понимают оба, словно пытаясь покрыть все последующее расставание, жмутся крепче, сбивают дыхание и несдержанно ударяются зубами о зубы. Вот только, как бы ни хотелось не отрываться от шамана в ближайшие пару часов, их время ограничено расписанием отходящего в Кудымкар рейсового автобуса, и Егору приходится отстраниться, еще несколько раз тепло и коротко прижимаясь к любимым губам, оглаживая пальцами небритое лицо. - Будь осторожнее. И девчонок береги. Это все-таки тайга. Там всякое случиться может. - Чудинов напоследок касается аккуратным поцелуем переносицы, и мягко подталкивает жмурящегося пама к двери, а тот только сейчас вспоминает о том, что в коридоре его ждет явно заскучавшая за это время Танюха. - Так точно. - Егор чеканит пальцами от накрытого капюшоном толстовки виска, и старается впитать в себя как можно больше звериной энергетики, скользнув по горячему запястью ладонью, и лишь тогда находя в себе силы, наконец, выйти за дверь, слыша щелчок автоматического замка позади себя, махнув тактично не торопящей его Ворониной в сторону лестницы. Хорошо, что Николай, и впрямь, не стал их провожать. Иначе весь автовокзал узнал бы, что, в самом деле, испытывает молодой пам по отношению к своему собственному опекуну.