Обнимай меня, обнимай всю ночь, У тебя на сердце шрамы, у меня по телу дрожь ©.
Цзян Усянь аккуратно опустил Ваньиня спиной на застеленную постель, трепетно прижавшись сверху и не получив никаких возражений, вовлёк в осторожный, но смелый поцелуй. Когда события наконец-то начали развиваться по его сценарию, Цзян Чэн стал отвечать на ласку куда охотнее. Покорность Усяня и то, какую отдачу и заинтересованность он демонстрировал, доставляли какое-то странное, изощрённое удовольствие. Будто после стольких лет безнадежной влюблённости сердце Цзян Ина на самом деле оказалось в руках Ваньиня. Это подобие обладания пьянило похлеще выпитого накануне вина, и Цзян Чэн жаждал большего. Гораздо большего, чем Усянь давал своим девицам-однодневкам. Данное чувство ещё не сформировалось в душе, мысли не созрели в голове, а желание уже рвалось наружу в одном конкретном месте. Ваньинь не планировал сегодня заниматься сексом с Цзян Ином, впрочем, ранее он и мириться с братом не собирался. Но, чёрт возьми, как же Цзян Чэн всего этого хотел! А о своих желаниях надо заявлять громко и чётко, особенно, если у обоих проблемы с донесением мыслей. Улучив момент, когда Усянь переключился с губ на шею, Цзян Чэн коротко бросил: — Раздевайся, — голос его даже при деланной строгости прозвучал до неприличия горячо. — Да, сейчас… — Цзян Ин, несмотря на проявленную активность и вседозволенность, по-прежнему выглядел ошарашенным. «Счастью своему не верит? Да ну, нет… Скорее, просто с парнями редко спал», — подозрительность Ваньиня наверняка разорвала бы Усяню сердце в клочья, но она так легко объяснялась. Между ними годами росла стена непонимания. Невысказанных слов, недомолвок и двусмысленных фраз скопилось невероятно много — вот новоявленным откровениям и верилось с трудом. А ещё ложь… Оба заврались по самое не могу! Как хорошо, что возбуждение подделать гораздо сложнее. Цзян Ин совершенно точно хотел Ваньиня, но тому одного стояка было мало. Паранойя сковывала тело, притупляя бóльшую часть приятных ощущений и подавляя естественные реакции, а вот мысли, наоборот, крутились, как заведённые. В случае Цзян Чэна, желания плоти отходили на второй план, а на первом оставалось стремление засвидетельствовать обоюдную любовь. Получить неопровержимые доказательства её существования. Усянь, вопреки «приказу», не стал обнажаться сам, решив начать с Ваньиня: расстегнул тому джинсы и спустил до колен. Обнаружив внизу препятствие в виде ботинок с мокрой от вина подошвой, он панически отбросил их на пол вместе с верхним запачканным обувью покрывалом, выдернув то из-под брата. Цзян Чэн от таких нелепых манёвров невольно закатил глаза, мысленно отметив: «Интересно, если бы не известность, много ли женщин Цзян Ин довёл бы до постели? Что-то мастер соблазнения из него так себе…» Усянь, тем временем, расправился с чужими штанами и снял с себя майку. Ваньинь, пожалев несчастного паникёра, избавился от футболки самостоятельно. Увидев перед собой обнажённый торс, Цзян Ин завис на пару мгновений, заскользив по тому изучающим взглядом. Теперь неловко стало Цзян Чэну — шрамы от операции его явно не красили. Если бы глаза напротив не смотрели с откровенным восхищением — точно прикрылся бы чем-нибудь. Словно прочтя эти мысли, Усянь жадно набросился на лежащее перед ним голое тело, принявшись исследовать его уже губами и языком. Ваньинь вздрогнул от подобного напора, сам толком не поняв, что конкретно его удивило больше: новые несомненно приятные ощущения или чужое рвение. Дыхание обоих участилось. Под нехитрыми ласками влажного языка тяжести в паху у Цзян Чэна значительно прибавилось. Всё ещё надетое бельё воспринималось своеобразной текстильной тюрьмой: «И как только Усянь в своих джинсах ещё терпит?» Но тому, видимо, разум отключило напрочь, ведь отрываться от покусываний, зализываний следов укусов, поцелуев на груди и сосках тот явно не желал. Цзян Чэн решил действовать на измор и проверить, насколько Усяню хватит выдержки: дал волю рукам, позволив им бесконтрольно блуждать по крепкой спине, поглаживая ладонями и царапая ногтями. Выгнулся, подставляясь под прикосновения и подкинув бёдра повыше, выразив тем самым своё окончательное безоговорочное согласие. Несколько раз простонал в голос. Цзян Ин крайне воодушевился подобной отзывчивостью и спустился ниже. И всё-таки мужские трусы ненадолго вогнали его в ступор, а может, он растерялся из-за внушительного стояка под бельем, увиденного в непосредственной близости — хрен этого Усяня поймёшь. Но, как бы там ни было, поколебавшись мгновение, он резко стянул лиловые боксеры с Ваньиня и, не давая себе времени на лишние раздумья, широко провёл языком по представшему перед ним налитому члену. Цзян Чэн дёрнулся, машинально поддавшись вперёд, и протяжно застонал. Услышав это, Усянь восторженно поднял голову, его глаза зажглись неподдельной радостью, и он, расплывшись в улыбке, перешёл к более активным действиям. Открыв рот, аккуратно вобрал головку и принялся водить по ней языком. Цзян Ин точно бы зашёл ещё дальше, если бы Ваньинь не подал голос: — С-стой… Усянь оторвался от своего занятия и произнёс с совершенно виноватым лицом: — Плохо получается, да? Я просто раньше не делал… У Цзян Чэна от таких искренних признаний аж в глазах помутилось. Остроты моменту добавил и совершенно пошлейший вид брата, расположившегося между его разведённых ног с блестящими от слюны подбородком и губами. Отведя поплывший взгляд в сторону, Ваньинь пояснил: — Нет. Возьми в тумбочке смазку… Цзян Чэн говорил столь смело и ровно, что на его фоне Усянь выглядел ещё более растерянным и уязвимым, чем есть на самом деле. Одетый наполовину, растрёпанный и обеспокоенный, он сидел на кровати, подобрав под себя ноги, и во все глаза таращился на тюбик с гелем, материализовавшийся в его руке будто по волшебству. Строго сдвинув брови, Цзян Чэн не к месту сурово спросил: — Ты аналом занимался с кем-нибудь? Усянь отмер, вздрогнув всем телом, и проговорил с нервной улыбкой: — Только сам с собой, когда на тебя дрочил… Ваньинь закрыл ладонями лицо, мысленно проклиная свою обстоятельность и серьёзность: «Чёрт! Я ведь тоже… Но не призваться же… Хватит с меня откровений! И так всю душу наружу вывернул, пусть лучше он меня возьмёт…» По правде, на демонстрацию искренности у него нет сил, как и морального настроя для ведущей роли. Цзян Чэна уже почти полностью поглотило желание, которое он подавлял в себе годами. Ему просто хотелось Усяня: заполучить того без лишних слов и объяснений. Однако Цзян Чэн тем самым только отдалял настоящую близость: проверка чужой искренности и реальности происходящего обернулась для него ловушкой. В измученном состоянии Ваньиню всё казалось иллюзией и обманом: начиная от магического появления брата в квартире и заканчивая чужим возбуждением и вожделением, направленным на него самого. Разве можно хотеть Цзян Чэна до дрожи? Трястись над его телом, волнуясь до панического оцепенения? Не верится… Спустя столько лет уничижительных шуток, издевательских заигрываний и сексуальных похождений брата сугубо по женской части — совершенно не верится… Насколько плохо сейчас поступает Ваньинь, проверяя Усяня? Как далеко тот готов зайти? И решится ли довести до конца начатое? — Всё равно давай ты, — Цзян Чэн сделал ещё один вымученный шаг навстречу. — Да… Сейчас… После этих слов Усянь нервными движениями наконец снял джинсы и трусы. Голым он выглядел ещё более неловким и, на удивление, невинным. Это впечатление никуда не делось, даже когда Цзян Ин наклонился и, вновь направив все свое внимание на Ваньиня, проник в него смазанными интимным гелем пальцами. Усянь двигал ими осторожно, столь бережно, что сердце щемило. Хотя у Цзян Чэна оно, видимо, давно зачерствело. Ваньинь ненавидел себя за эту эмоциональную немощность, поэтому его слова были полны раздражения: — Ты можешь не нежничать со мной. — Не могу… Цзян Чэн вздрогнул. Очерствевшее сердце решило напомнить о себе гулким ударом. — Больно? Усянь смотрел, говорил и прикасался к нему так ласково, что у подозрительности Ваньиня оставалось всё меньше шансов. Внутри робко отозвалось: «Он правда не может со мной по-другому?» — Х-хорошо… — сдавленно пробормотал Цзян Чэн. Похвала и одобрение давались ему гораздо тяжелее приказов и требований. И, всё же, не поторапливать да поучать не получалось: — Давай быстрее… Ваньиню действительно было приятно, но его тело — ещё упрямее сознания. Какого-то сверх-удовольствия он пока не испытывал. Зато с Усянем всё яснее ясного: дышит сорвано и шумно, весь мокрый и расхлябанный. Видок будто после самой жёсткой тренировки. Подрагивая всем телом, он осторожно толкнулся пару раз напробу, едва войдя, а затем замер, словно пригвождённый к земле человек, наступивший на оголённый провод. Наверное, именно так Цзян Ин себя и ощущал под внимательным взглядом Ваньиня — в этих глазах напряжения поболее, чем в 220 вольт будет. Но Усянь стоически выдержал прожигающий насквозь взгляд и, судя по всему, явно отступать не намеревался. Он ненадолго покинул подготовленное тело, сразу после этого добавил еще смазки, а следом, набрав побольше воздуха в грудь, плавно вошёл на всю длину, окончательно закаменев. — Двигайся, — сквозь сжатые зубы вымолвил Цзян Чэн, тоже замерев под ним и чувствуя себя чересчур открытым и уязвимым. Хотя боли нет, только скованность и непривычное ощущение заполненности. — Погоди… — прозвучало в ответ едва слышно. Слова Цзян Ина перемешивались со вздохами, давая на выходе какую-то дикую смесь: речь его была то ли гротескно порнографичной, то ли до приторности романтичной: — Если не отдышусь, прямо сейчас солью. Ваньинь нахмурился в непонимании. «Неужели настолько перевозбудился, что не может держать себя в руках?» Хотя со стороны его замешательство выглядело, будто он крайне разочарован своим любовником, и дальнейшая фраза тоже вышла до болезненности язвительной: — И часто с тобой такое? Колкие слова отскочили от Усяня словно шпага от кевларового костюма. Он улыбался. Мягко, извиняюще, но совершенно счастливо. — Хах… Впервые. До этого как-то не приходилось заниматься сексом с любимым… Цзян Чэн, сам не ожидая от себя, почувствовал дрожь по всему телу и прикрыл рот рукой. Непробиваемую плотину отчуждённости внезапно смыло бурным потоком эмоций, словно кривые рисунки на песке штормовой волной. В глазах на миг блеснула влага, а скрытые ладонью губы предательски задрожали. «Что же я творю… Я не хотел грубить… Веду себя, как самая последняя сука…» Стало стыдно, просто до ужаса. Даже в такой ситуации Ваньинь умудрялся наносить брату уколы, будто на фехтовальной дорожке, нападать и защищаться, хотя для его гордости и чувств больше не существовало никаких угроз. Теперь он — самая настоящая угроза для открывшегося Цзян Ина, и каждый его выпад для брата мог оказаться смертельным. — Мне тоже… Очень глупое признание. Усянь прекрасно знает, что Ваньинь девственник и вообще ни с кем не спал… Но Цзян Чэн больше не боится казаться глупым и слабым. В их сражениях проигравших никогда не было. Услышав это, Усянь немного успокоился и, сосредоточившись, двинул бёдрами. Потом ещё, ещё и ещё. Ваньинь запрокинул голову, простонав. На этот раз жарко, искренне, от всей души. Не чтобы вынудить Усяня взять его или убедить самого себя в правдивости своих желаний, а исключительно ради удовольствия. Их обоих. Они наконец-то честны друг перед другом. Чувство потери и опустошённости покинуло Цзян Чэна. В том переулке он расстался не только с органом, но и утратил цель в жизни. После вскрывшегося обмана про пересадку брешь в душе Ваньиня достигла размеров чёрной дыры, поглотившей все эмоции и желания. Но теперь… Теперь он чувствовал себя как никогда наполненным, и дело тут не только в физическом удовольствии: Усянь затопил Цзян Чэна своей любовью, не оставив места тоске и сожалениям. И с каждым толчком это всеобъемлющее счастье только росло, становясь острее и ярче. Им хотелось делиться, оно рвалось наружу стонами, прикосновениями и движениями навстречу. Ответная ласка Цзян Чэна утратила всякую сдержанность, став беспорядочной. Он больше не поглаживал спину Усяня машинально, как будто бы для формальности, а цеплялся за неё пальцами, то срываясь на объятия, то впиваясь ногтями, потому что не мог иначе. И в этом разгуле блаженного хаоса случайных касаний ему виделось настоящее единение. Истинная гармония двух сплетённых тел. — А-Чэн… Собственное имя заставило выгнуться дугой и сжать объятья рук и ног теснее. Забавно, раньше ласковое прозвище бесило Ваньиня. Особенно, если Усянь звал его так на людях. Цзян Чэн не раз отчитывал Цзян Ина за это, на что постоянно получал трогательно заломленные брови и невинно-обиженное оправдание «ты же мой младший братик, разве я могу иначе?» Такая причина раздражала ещё больше, ведь они никакие не братья и не настоящие родственники, а случайные люди, ставшие волей судьбы одной семьёй. В этом, принятом у близких людей, обращении Ваньиню чудилась некая искусственность и даже вынужденность. Он мечтал об искренней привязанности и любви, идущей от самого сердца, а не возникшей под гнётом обстоятельств, навязанной подобно их семейным узам. А вот сейчас… Сейчас они — одно целое, и Цзян Чэн хочет ласки и тепла, хочет, чтобы его позвали так нежно ещё… — Ещё… Вместе с прозвучавшей полустоном просьбой Ваньинь двинул бёдрами, полностью отдавшись моменту и открывшись перед Усянем. — А-Чэн! Ах! Цзян Ин снова позвал его, правда не так много раз, как желал Цзян Чэн. За всеми этими переживаниями, он совсем не заметил, что Усянь давно шагнул за грань своих возможностей. С силой толкнувшись особенно глубоко, Цзян Ин кончил с громким стоном и именем Цзян Чэна на губах. Разочарования не было. Как и моральной усталости, разбитости, одиночества и отрешённости. Ваньинь ещё не испытал того самого оглушительного удовольствия, но и неудовлетворенным себя не чувствовал. Даже с ноющим до болезненности членом он ощущал невероятный душевный подъём. Усянь пребывал в столь блаженном состоянии, что Цзян Чэн невольно примерил его на себя. Чужих эмоций, страсти, вожделения и наслаждения оказалось достаточно. Ведь их причиной являлся он сам. Осознавая это, видя в горящих похотью и обожанием глазах напротив своё отражение, Ваньинь чувствовал нечто большее, чем приземлённый оргазм. Он ощущал себя желанным. Цзян Чэн был любим.Твой силуэт надо мной, внутри меня кровь и вино… Отпусти этой ночью снова все мои грехи, Расскажи мне о любви, и дыши, Дыши со мной в унисон ещё, ещё и ещё, Потратим весь кислород, пока мы с тобой не в ноль, Дыши со мной в унисон ещё, ещё и ещё, Я чувствую твою дрожь, ведь это мой обезбол ©.
Усяня перетряхнуло с ног до головы. В его жизни было много секса, но ни один оргазм, полученный ранее, не шёл ни в какое сравнение с только что испытанным. Конечно, ведь все женщины, разделившие с ним постель, выбирались Цзян Ином по принципу: «какая разница, если это не А-Чэн». Собственно, из данных соображений Усянь избегал парней: не хотел лишних напоминаний о брате, ведь с девушками отвлечься гораздо проще. В итоге подобное случилось с ним в первый раз. В первый раз Цзян Ин не смог сдержаться и сорвался раньше партнёра. Голова опустела моментально: лежал бы кто другой под Усянем — скорее всего, он бы только с превеликим трудом вспомнил о чужом удовольствии. Но раскрасневшийся Ваньинь с приоткрытыми губами не оставил ему ни шанса на спокойное наслаждение остатками накрывшей всё существо эйфории. Обмякший Цзян Ин выскользнул из всё ещё напряжённого от возбуждения тела и покорно спустился ниже. Без колбебаний вобрав истекающий член в рот, он успел двинуть головой лишь два или три раза, как тот наполнился горячим семенем. Удовлетворённый проделанной работой, Цзян Ин навис над возлюбленным в нерешительности: позволит ли гордый Ваньинь поцеловать его, когда губы напротив всё ещё перепачканы белёсыми каплями? На удивление, Цзян Чэн сам притянул Усяня к себе, впившись жадным поцелуем. Ваньинь вообще сильно переменился с того момента, как они целовались в последний раз. Казалось даже, будто это не первая их близость, а та, которую люди даже сосчитать не в состоянии. Вдоволь насладившись поцелуем, обессиленный Цзян Ин лёг на бок, прижавшись всем телом к Цзян Чэну, и устроил голову у того на плече. Уткнувшись носом в шею, он с упоением вдыхал родной запах, наконец-то ощутив себя дома. Усянь находился в съёмной квартире, в незнакомом районе, но чувствовал себя как никогда в безопасности. С Цзян Чэном уютно, совсем не так, как в том здании, где он жил. После побега младшего брата Яньли временно вернулась к родителям, чтобы поддерживать их и Усяня. В сборе была практически вся семья, но без Ваньиня она всё равно являлась группой разрозненных людей. Цзян Чэн пах домом, опредёленно. Для Усяня он и есть «дом» как воплощение семейности и тепла. Едва утолив потребность в Ваньине, Цзян Ин, не без сожалений, отодвинулся и осторожно начал разговор: — Не хочу портить момент… — Ты же всё равно испортишь, верно? — приподняв бровь, подколол Цзян Чэн. Кривая ухмылка и ласковый взгляд выдавали Ваньиня с головой: несмотря на предостережения брата, он определённо готов выслушать любой его бред. — Почему всё же ты так расстроился, когда я решил выйти из сборной? Я думал, что поступаю правильно… — Когда мы вместе выступали на одних соревнованиях, мои показатели всегда были выше. Про бой друг с другом и говорить нечего — все свои рекорды я только с тобой и поставил, — отчитался Ваньинь словно о результатах медицинского исследования. — А, вот оно как… Перед внутренним взором Усяня тут же встала стопка исписанных тетрадей. В них брат день за днём вносил данные с пульсометра, количество и калорийность съеденного и прочее, прочее… Что ж, в таком случае, стать частью сравнительной таблицы было вполне логично. Видимо, почувствовав исходящее от Цзян Ина разочарование, Ваньинь перевернулся со спины на бок. Глядя глаза в глаза, он чётко, чтобы у слушателя больше не возникло никаких сомнений, проговорил: — Ты делаешь меня лучше. Во всём. Не могу без тебя. Усянь принял абсолютно ошарашенный вид. Не переварив услышанное как следует, он тут же выпалил: — Выходи за меня! — ЧТО?! НЕТ! — Цзян Чэн отпихнул от себя светящееся дурной улыбкой лицо и отодвинулся на дальний край кровати, ворча в процессе перемещения: — Я тебе девка какая, чтобы из-за потерянной чести в жёны брать? — Я серьёзно! Про Америку была не совсем ложь… Мне поступило предложение о работе моделью. Платят не так много, как в Китае, ведь для них я никто… Но это такой шанс! — Цзян Ин принялся в красках расписывать только что пришедший на ум план. Да, он придумал свадьбу на ровном месте, но какая разница? Ведь брак с Цзян Чэном сделает его невероятно счастливым. Усянь же открещивался от перспективы жениться на ком-то, сравнивая супружество с хомутом на шее, только по причине, что любая самая распрекрасная жена — не Ваньинь. А вот его-то Цзян Ин не прочь уговаривать на долгосрочные отношения всеми силами: — Дают рабочую визу на несколько лет, смогу оформить тебе гостевую… А там закрепимся, и расписаться можно! По-настоящему! Хочешь? — И это, по-твоему, серьёзно? Сбежать за границу, бросив всё и вся? Решил новую жизнь начать? А со старой-то кто разбираться будет? Цзян Чэн сам сбежал из родного дома, но Усяню хватило ума не упомянуть это. Он понимал: поступок брата совсем не то же самое, что он предлагал. Ваньинь никогда бы не бросил семью. Да, жил бы отдельно, нашёл подработку, выбрал бы универ попроще… Скорее всего, не стал бы вести бизнес с отцом, решив пойти по пути дистанцирования, но всё равно ни про кого бы не забыл. В обязательном порядке посещал все семейные праздники, оказывал посильную помощь при необходимости, общался хотя бы формально. Только на встречах с Усянем бы сэкономил. Цзян Ин же мыслил иначе. Для него гораздо проще отпустить: забить на застарелые раны вместо лечения. Проблемы Усянь тоже решал смирением, а не работой над ними… Лишь с Цзян Чэном не хотелось так поступать, а разобраться и выстроить нечто новое на месте полуразрушенного старого. — Ну как мне доказать? Я всё для тебя сделаю — только скажи! Какая почка, я жизнь отдам за тебя! — Золото. Естественно, Цзян Ин по наивности подумал совсем не про то: — Кольцо? Конечно! Я завтра же… Ваньинь перебил, категорично заявив: — Олимпийское. Усянь мученически застонал в голос, но Цзян Чэн был глух к его стенаньям: ни бровью не повёл, ни глазом не моргнул. Так и лежал, бесстрастно наблюдая, как неудачливый жених жалуется на тяготы жизни. — Это же вставать опять ни свет, ни заря! Тренировки снова эти… Может, лучше умереть за тебя, а? Цзян Чэн продолжил рубить словами, выдавая лишь по одному за раз: — Балабол. Но именно такое «красноречие» возымело должный эффект. Пока Цзян Ин распинался и клятвенно обещал небо в алмазах, наговаривая ворох предложений, Ваньинь, оставаясь непреклонным, возвращал его в реальность отдельными словами, падающими, словно тяжёлые капли на иссохшую землю. Усянь, страдальчески заломив брови, попробовал смягчить свой приговор: — А-Чэн, вот зачем тебе эта медаль? Её же не ты возьмёшь… Цзян Чэн устало вздохнул. Будто старик на смертном одре, не иначе. Повернувшись лицом к Цзян Ину, он неожиданно мягко и обезоруживающе сказал: — Она не для меня. Усянь даже глазам не поверил. Кажется, он только что на миг увидел перед собой маленького ребёнка. Ваньинь смотрел так, как могут только невинные дети, изо всех сил старающиеся ради любимой мамы. — О… Я понял… Сделаю всё возможное. И невозможное тоже.Я, как робкий пингвин, прятался в скалах, Глядел на гордую птицу — моё время настало! Я тоже умею летать! Если мне с ноги хорошо наподдать, И пусть мне наподдаст эта буря… Я жду, я готов, пусть небо хмурит Свои серые тучи, тяжёлые капли Пусть рвут мою душу, как острые сабли, Рвут мою душу, как острые сабли! ©.