Мой дом - это ты

Два месяца спустя Рейнира Рейнира открывает глаза за несколько минут до будильника и отключает его. Она смотрит на своего мирно спящего мужа, который так и не рассказал ей, о чем говорил с Хелейной в больничной палате. С тех пор они все вместе встречались еще дважды. Но сейчас им предстоит самая большая вечеринка на их памяти — с материка в гости приехали Бейла и Рейна с мужем. Рейнира молится всем богам, чтобы с ними не возникло проблем, а потом встает, накидывает халат и выходит из спальни. На часах девять утра, скоро зима, а потому дом еще полностью погружен во тьму. Под дверью Эйгона она замечает полоску света и идет туда. Стучится и открывает дверь, услышав тихое «да». Ее сын читает что-то, сидя в кресле, уже полностью одетый. — Суббота же, сынок, еще спать и спать! Ты чего не спишь? — вопрос можно было и не задавать, она знает, почему. Эйгон отрывается от книги, смотрит на нее, но не отвечает. А что сказать: «проснулся, вот и не сплю»? Зачем отвечать на риторические вопросы? Он вообще никогда не делает лишних телодвижений. Иногда Рейнира думает, что ее ребенок оставил весь свой ресурс в другой жизни, да и саму жизнь как будто. И в такие моменты, как этот, ее материнское сердце сжимает тисками. Она понимает, что приложила руку к этому его состоянию, но как вытащить Эйгона из него, увы, не знает. Ее сын никогда никому не делал ничего плохого. Ни тогда, ни сейчас. Даже Эймонд справился, даже Эйгон-старший, который сделал это с ним! Рейнира ловит предательскую мысль за кончик хвоста, чтобы она не смела скользить дальше, отравляя и разрушая то, что удается выстраивать прямо сейчас им всем. А зачем она это делает? Не задвигает ли одного своего ребенка ради другого? Почему бы не послать Эйгона-старшего куда подальше? Может, тогда ее младший сын улыбнется, может, тогда обрадуется и приободрится? Если б он только попросил о чем-то, дал понять, что ему нужно или — еще лучше — сказал прямо. А, может, это Хелейна знает, что делает? Знает лучше всех, зачем заставляет их встречаться и проводить время вместе. Вдруг это даст свои плоды в будущем? Какие, правда, Рейнира пока не представляет. — Эй, хочешь, все отменю? — она улыбается вымученно, попытка топорная, но голос звучит твердо и уверенно. — Всем скажу не приезжать, а если приедут, выгоню? — Ма-а-ам? — ее сын закрывает книгу, и флегматичное выражение лица сменяется удивлением, даже ужасом. Наконец-то. Хоть что-то. — Ты что, совсем дикая? Все нормально, говорил же уже! Даже не вздумай людей пугать. — И ты будешь в порядке? — она почти умоляет. — Естественно, буду. Посижу с вами, потом запрусь где-нибудь и буду читать, — он передергивает плечом, и на лицо возвращается привычная бесстрастная маска. — Дай еще почитать часок, а потом я спущусь к тебе и помогу с приготовлениями. — Спасибо, — шепчет она и выходит, прикрывая за собой дверь. На кухне Рейнира садится и тупо смотрит перед собой. Она не знает, зачем заводила будильник, и с чем ей собирается помогать Эйгон. Почти всю нагрузку берет на себя кейтеринговое агентство, которое доставит еду и напитки к трем. Ей нужно только запустить робот-пылесос, да накрыть на стол ближе ко времени. Как аффирмацию, она повторяет про себя: «все будет хорошо, у него все будет хорошо, он это перерастет и справится», а в какой-то момент начинает проговаривать это вслух. Где-то когда-то она прочла, что нашему мозгу не важно, улыбаемся мы искренне или нет, он все равно принимает это за счастье и начинает вырабатывать дофамин, а потому она растягивает губы в улыбке и идет варить кофе себе и мужу, который скоро проснется. Этот день точно получится долгим, но с ней будут ее дети и дети ее мужа, а то, каким будет ее настроение — зависит только от нее самой. Бейла и Рейна Близняшки приехали в Королевскую Гавань несколько дней назад, прихватив мужа Рейны Корвина, и сейчас сидят в собственной комнате на втором этаже отцовского дома и смотрят в окно в нервном возбуждении, ожидая первых гостей. Корвин где-то внизу с Деймоном, они готовят все для барбекю. Там же и Рейнира, которая сегодня впервые принимает всю эту ораву у себя дома. — Ну не знаю. Что-то я волнуюсь, — говорит Бейла, когда наконец видит, как на подъездную дорожку заезжает байк. — Да чего ты? — тычет ее в бок сестра. — Тебе-то какая разница? — Ну… это, сука, Эймонд. С Люком. Бля-я-я, — страдающе тянет Бейла и смотрит на младшую сестру, как на несмышленого ребенка, хотя та младше всего на несколько минут. — Как такое вообще возможно? — Не совсем Эймонд, и не совсем Люк. О, — оживляется Рейна и показывает пальцем в окно, пока Эймонд поправляет волосы после шлема, — у него два глаза, видишь? Это многое меняет. Бейла усмехается, и обстановка перестает быть такой уж напряженной. — Я тебя умоляю, — продолжает Рейна уже серьезно, сжимая плечи сестры, — без глупостей, без оскорблений, без негатива. Сейчас все иначе. Отец просил, Рейнира просила, теперь я тебя прошу. Давай ни с кем не ссориться, даже с Эйгоном. Я больше не хочу перерождаться, хочу просто перепрожить все это дерьмо и умереть уже. Спокойно и навсегда. — Не сегодня, надеюсь? — ее сестра хохочет, и они синхронно поднимаются с банкетки возле окна и спускаются вниз по лестнице, как раз когда входная дверь открывается, и Эймонд с Люком входят в дом. — Лю-ю-ю-юк! — кричит Рейна и заключает его в объятия. Эймонд недовольно отмечает, что даже одна из ее ног пытается обнять его парня, пристыковываясь к нему чуть выше колена. Бейле остается только смотреть на Эймонда в упор, пока те двое обнимаются и обмениваются какими-то короткими репликами, не отрываясь друг от друга. Она помнит, о чем ее просили отец и сестра, и делает попытку улыбнуться одним ртом, без участия глаз. Получается оскал, и Эймонд тут же смеется, запрокидывая голову. — О! Смеяться умеет, — бормочет Бейла, опуская немного напряженные плечи. — И правда, не совсем Эймонд. И тут этот «не совсем Эймонд» делает нечто еще более неожиданное — он наклоняется ближе, кладет руку на спину девушки и заключает ее в объятия. Впрочем, короткие и неловкие. Но Бейле этого достаточно, чтобы понять: сегодня не будет ни ссор, ни конфликтов, ни споров о том, кто как все помнит и воспринимает. Они быстро отстраняются друг от друга, и Эймонд снова действует на опережение, спрашивая: — Зовут-то как? — Обелла, — кривится Бейла. — Рейна, — смеется Рейна, оторвавшись от Люцериса, и ее близняшка показывает сестре язык. — Обелла, семь адов! — Люк смеется. — Я из Дорна или ты? И как это сократить? И как все удержать в голове! — А зачем держать? Зови меня, как раньше, Бейлой, — разрешает его кузина. — Все так и делают, по-моему, все ж свои. — А ты не знаешь? Это сегодня все свои. Ваш отец решил собрать всех, вообще всех, — он рисует огромные круги обеими руками где-то рядом с их лицами. — Через месяц мои родители и сестра будут в столице. Если совместим это с приездом ваших бабушки и дедушки из Пентоса, и матери Эймонда из Зимнего, будет такая вечеринка, какой свет не видывал. — Блять, да что с ним такое, — почему-то хмурится Бейла-Обелла. — Вот бы никто не убил никого до этого момента. — Для того и нужна вся эта… репетиция, — подмигивает Люк, посматривая по сторонам. — Эй, — он ободряюще похлопывает ее по плечу, — мы это уже почти пережили. Вы впервые всех увидите сегодня, понимаю, но… все будет нормально. Мы поможем. Бейла недоверчиво смотрит в сторону Эймонда и ворчит, как старушка: — Эймонд Таргариен мне в чем-то поможет. Поверить не могу. — Эймон, — отвечает тот и добавляет, — и не Таргариен, а Хорнвуд, я теперь северянин. Запоминай. — Так, ладно, Люку и Рейне тупо повезло. Эйгону тоже, а почему вас с сестрой зовут так странно, — спрашивает Рейна. — О, это из-за плохой дикции полуторагодовалого Эйгона так вышло, — Эймонд сдерживает смех. — Когда мама показала ему снимок узи с сестрой, он только тыкал в него и ревел «Еена», а потом, со мной… Ну, ты поняла — несложно догадаться, какая буква ему не давалась. Аж до первого класса. Все смеются, и Бейла знает, как именно будет дразнить Эйгона этим вечером и всеми другими вечерами. — А теперь — в гостиную, — говорит Рейнира, появившаяся в прихожей уже некоторое время назад и слушающая с улыбкой, — столпились тут. — Она нежно хлопает по спине Рейну, а потом касается ее сестры. Эймонд же получает от нее целое полу-объятие, и Бейла, заметив это, думает, что, может, мечта ее сестры о вечном успокоении на семи небесах и осуществится на этот раз. Ну, лет через шестьдесят. Слава богам, точно не сегодня. Хелейна Хелейна никогда не хотела детей. Ну то есть, в той жизни ее никто не спрашивал, конечно, а в этой — хвала богам — существовали презервативы и противозачаточные. В пятнадцать, когда воспоминания о рождении близнецов накрыли ее, затуманив на некоторое время юный мозг, она пошла к старшему брату и сказала, что надо как-то решать вопрос с их детьми, присев к нему на кровать и странно положив голову ему на плечо. Как он орал, выпроваживая ее из своей комнаты! В ее двадцать, когда пришли другие воспоминания, они орали еще громче, но уже вместе и по более страшному поводу. Тогда она благодарила его и всех богов, что пять лет назад он прогнал ее, оказавшись — вот удивительное дело — нормальным человеком. В те дни Хелейна и решила, что никогда не станет матерью. Никогда не приведет в этот мир человека, которому не сможет обеспечить безусловную безопасность, которой, конечно же, не существует. Но вот она сидит в кухне Рейниры, сбежав от толпы, в четвертый раз за вечер отказываясь от вина, и смотрит на Эйгона-младшего, которому повезло появиться у своих родных родителей. А в ее голове рождаются другие, почти предательские, мысли, начинающиеся с «а что, если». А что, если к ней придет ее ребенок, а что, если сразу оба, а что, если она сможет помочь им пережить то, что с ними случилось… В современном мире есть не только контрацептивы, есть еще и аборты, и у Лены остается меньше двух недель, чтобы не стало слишком поздно что-то решать. Она думает об этом ежедневно, она еще ничего не сказала Грегори, но она почему-то не берет очередной бокал вина, предложенный Эймондом, мотая головой раздраженно. — Да что с тобой? Это твое любимое, из Дорна, — Эймонд плюхается рядом и сам делает глоток, наблюдая, как в отдалении Рейнира раскладывает на блюде новую порцию закусок для них всех. — Могу я просто не хотеть? Что за ерунда: если ты не пьешь, то ты либо болеешь, либо странный. — Ты странная. А болеешь? — Эймонд смотрит почему-то с изо всех сил сдерживаемой улыбкой, которая тут же передается и ей. Они прыскают синхронно, и этот звук привлекает внимание женщины, которая когда-то была их старшей сестрой. Когда Эймонд покидает кухню с блюдом закусок в руках, возвращаясь к толпе людей в гостиной, Рейнира подходит к Хелейне и без лишних вопросов говорит: — Ты можешь на меня рассчитывать, ты знаешь? Я, конечно, немного сапожник без сапог, — она с легкой грустью смотрит на своего младшего сына, и Хелейна понимает, что Рейнира знает, почему она сегодня не пьет свое любимое вино, — но помогу. Ты справишься. У тебя есть братья, мама, Грег. Ты лучше меня, я это в первую же нашу встречу поняла… ты сделаешь все правильно. — Спасибо, — Хелейна не уверена, хочет ли она обсуждать это, но слова сами вылетают изо рта. — Грегори хорош, конечно, но я думаю порвать с ним. Что-то… не так между нами. Знаешь, у Люка есть одна теория… — Нет, — Рейнира резко обрывает ее, — не хочу ничего слышать. И ты не слушай, мой тебе совет. Я устала от выстраивания собственных теорий и выслушивания чужих, я устала искать, устала бежать с языком на плече, как загнанная борзая. — Рейнира снова смотрит на Эйгона, который беседует о чем-то с Люком и Деймоном, и Хелейна понимает, о чем она говорит. — Живи сейчас. Брось Грега, найди другого, останься свободной — что угодно, только не загоняй себя. И тех, кому повезло — или повезет — быть рядом. Вместо ответа Хелейна долго смотрит в грустные глаза старшей сестры, а затем берет ее руку и кладет себе на живот. Рейнира смахивает несколько слезинок. В кухню вплывает Бейла с улыбкой и двумя банками пива в руках. Она кивком предлагает одну из них Хелейне, но та в очередной раз мотает головой, показывая взглядом на свой живот. Глаза Бейлы превращаются в два блюдца, а рот открывается в беззвучном «а-а-а». Эйгон Через два месяца ему исполнится тридцать лет, а он ни разу в жизни — этой жизни — не пил алкоголь. Решение, скорее верное, чем нет, учитывая анамнез, но сказать, что оно далось легко — значило бы нагло соврать. Лет пятнадцать назад он пообещал сестре, что никогда не будет пить. Правда, потом посидел на героине, но насчет выпивки не соврал. Сейчас же… сейчас Эйгон смотрел на бутылку премиального двенадцатилетнего виски и думал, что уж в двадцать-то девять лет ему позволено попробовать пару бокалов. Зависимость ведь не накроет одним днем ни с того ни с сего взрослого, разумного, состоявшегося человека, который однажды уже похерил все из-за своей пагубной привычки. Да, конечно, нет! Эйгон открыл бар, взял бутылку и скрылся в кабинете. По крайней мере, это выглядело, как кабинет. Деймона, наверное. Массивный деревянный стол, многочисленные книжные шкафы, несколько диванов для отдыха, необычное кресло-кокон в современном стиле с высокой и широкой спинкой, развернутое к окну. «В таком, наверное, что у матери в утробе», — с легкой тоской подумал Эйгон, но решил все же развалиться на диване. Здесь, в тишине, полутьме и прохладе, было не в пример лучше, чем в гостиной, где собралось слишком много народу. Воссоединенная семья, а, точнее, ее мелкие останки, встречались всей гоп-компанией уже в третий раз после инцидента в больнице. Эйгон понимал, зачем это нужно, приходил на все встречи, не сопротивляясь, но почему-то ему было дико сложно. С Рейнирой они разобрались почти сразу, даже не проговорив толком ничего. В конце концов, она была взрослой женщиной, а еще, кажется, становилась — или уже стала ради Люка — адептом вот этого вот Лениного «мы все — совершенно другие люди, нам нечего делить, мы ничего плохого друг другу не сделали». И Деймон, вроде бы, кивал и соглашался, и принимал их у себя в доме, и однажды даже приезжал сам. На что Эйгон смотреть не мог, так это на угрюмое лицо своего мелкого тезки. Честно сказать, в тот самый день он его не помнил, был просто отвратительно, неприлично пьян. Но он же знал, что он сделал, и каждый раз это мрачно-флегматичное выражение лица заставляло его хотеть выпить. Эйгон достал стакан, снял с горлышка бутылки слюду, откупорил виски зубами и начал лить. А потом увидел, как кресло, до этого развернутое к окну, медленно поворачивается. Еще до того, как он взглянул в это лицо, Эйгон-старший знал, кто там сидит. — Вообще-то, это коллекционный виски отца. Ему двенадцать лет. Ну что за душнила, а-а-а! — Тоже прячешься? — Эг подмигнул, но выглядело это, скорее, как нервный тик. Да почему «тоже»? Я просто зашел передохнуть в тишине. — А что, с вами там хихикать, да в десны целоваться? — мелкий и бровью не повел, только сидел, подобравшись — весь в своем коконе из мягкой обивки, горьких воспоминаний и невозмутимости. — А это так уж неприятно? — Неважно, что приятно, а что нет. Важно, что справедливо. — Ты возрастом, как этот виски? — Эг фыркнул, отворачиваясь. — А выглядишь постарше! Справедливости не существует, малыш. Есть только наши поступки, их последствия, наказание или искупление. Все. Ну… еще удовольствие, но оно коротко, часто сомнительно и тоже приводит к последствиям. — Он поднял уже наполненный стакан на уровень глаз, взглянул на содержимое, задержав дыхание, а потом быстро перелил его обратно в бутылку, облив пальцы и собственные джинсы. — Мудрено… — Эйгон-младший протянул слово, будто пробуя на вкус. — Уже успел выпить, что ли? — Вообще-то я не пью, — старший почувствовал себя практически оскорбленным. Ага, пить не пью, но теперь воняю, как последний алкаш. Как раньше, блять. — Совсем? — Совсем! — Тогда зачем тебе это? — мелкий кивнул на виски. — Для дезинфекции! Тебе-то какая разница? — он начинал его раздражать. — Тебе не лучше, если я напьюсь, заблюю тут все, поругаюсь со всеми, разочарую их, меня выгонят и никогда больше не пригласят? — А зачем мне это? — Чтобы меня больше никогда не видеть. Зачем же еще. — А зачем мне тебя больше никогда не видеть? — Ты что, психолог доморощенный? Отвечаешь вопросом на вопрос. Не беси меня, мелкий! — А ты не пей. — Эйгон-младший пожал плечами, и наступила тяжелая тишина. Эг поднялся с дивана, хватая бутылку, и водрузил ее на высокий комод, стоявший между двумя книжными шкафами. Сам прижался к нему спиной, оперевшись локтями на столешницу, и задрал лицо к потолку. Вздохнул. — Мне через два месяца уже тридцать, — зачем-то сказал он совсем не в тему. И вздохнул снова. Нашел, кому рассказывать. — В январе, что ли? — мелкий почему-то продолжал разговаривать с ним, хотя тон его был максимально незаинтересованным. — Угу. Двадцать восьмого. — И у меня в январе. Пятнадцатого. — А-а-а. Две тусовки почти подряд, — Эг застонал и прикрыл глаза руками. — Эти-то наши… бешеные… точно захотят отметить по-семейному. Боги, помогите! Он не успел договорить, как услышал какое-то странное сдавленное хмыканье со стороны кресла и посмотрел. Мелкий улыбался! Со сведенными к переносице бровями, пытаясь себя сдержать, но улыбался же! Умел. А потом вдруг перестал и поднялся из своего кокона. Когда он вплотную подошел к Эйгону-старшему, почти вдавив того в комод, его лицо снова было непроницаемым и холодным. И это смотрелось на самом деле крипово в сочетании с мягкими волнистыми русыми волосами, красивыми изогнутыми губами, унаследованными от матери, и большими светло-голубыми глазами в обрамлении густых ресниц, которые сейчас были до неприличия близко. Сколько ему там было? Пятнадцать? Восемнадцать? Эг не знал. А еще он не знал, что Эйгон-младший почти одного с ним роста, и это «почти» уже не в пользу старшего. Мелкий оказался совсем не мелким. В Деймона пошел, сучонок. Они стояли очень близко друг к другу, рассматривая. Эг задумался, вспоминал ли его тезка тот самый день, глядя на него, или пытался найти причины оставить прошлое в прошлом? Судя по его лицу… да к черту! По его лицу вообще невозможно было судить, не получалось! Может быть, он так смотрел, потому что у старшего петрушка в зубах застряла. Наконец правая рука рейнириного сына, до этого висевшая вдоль тела безучастно, медленно начала движение вверх. Эг заворожено следил, как она приближается к нему, едва задевая кончиками пальцев его левое бедро, скользит выше, касаясь полы пиджака, заходит за талию, нажимая все ощутимее… — Что ты делаешь? — Эйгон хотел спросить нормально, но получился почему-то только шепот. … а затем хватает резко что-то у него за спиной и возвращается туда, откуда пришла. — Спасаю тебя от гнева отца. — Эйгон-младший лениво потряс перед лицом Эга бутылкой виски и сразу отступил на два шага назад. — А ты что подумал? Пекло! А ведь Эг уже начал судорожно вспоминать год рождения мелкого, пытаясь отнимать неизвестно что от непонятно чего, и прибавляя почти что рандомные цифры к датам тысячелетней давности. Наверное, эта математика отразилась на лице, потому что его бывший племянник снова улыбнулся сдержанно и коротко одним лишь левым уголком рта и сказал, будто прочтя мысли: — Семнадцать. В январе мне исполнится семнадцать. И да, вы все приглашены. А потом открыл дверь, шагнул за порог, все так же двигаясь задом наперед и не спуская с Эйгона-старшего глаз, и сразу же закрыл ее с другой стороны. Нет, он сегодня пить не будет. До января — так точно. А там — как пойдет, может, и понадобится. Люк Он напряженно смотрел на дверь, которая могла в любой момент открыться, пока Эймонд работал ртом. Они уединились на втором этаже, в одной из спален, пока остальные решили поиграть в «Крокодила». С первого этажа периодически доносились взрывы хохота и визги, а значит, они могли не беспокоиться, что вдруг кто-то хватится их двоих. Но Люк все равно переживал. Эймонд буквально втолкнул его в первую дверь в коридоре, они не знали, чья это комната и это напрягало. Хотя и возбуждало, что греха таить. В последние несколько месяцев Люк и Эймонд виделись не так часто, как хотелось бы. Один все еще работал семь дней в неделю, другой — работал полный день и учился одновременно, и это было ой как тяжко. Со столичным филиалом своего дорнийского колледжа Люк договорился о том, что будет посещать некоторые занятия второкурсников, чтобы летом сдать экзамены и осенью пойти сразу на третий курс. А еще он раз в неделю бывал у психолога, дважды в неделю — у родителей, а также уже два раза за осень успел слетать к своей семье в Дорн на несколько дней. Сейчас Люк был вовсе не уверен, что сможет кончить. Он слишком устал и был напряжен. Одно случайное открытие, сделанное во время блуждания взглядом по комнате, и вовсе снизило степень его возбуждения почти до нуля. — Ай, блять! — вскрикнул он, когда его взор переместился от двери на стену над огромной двуспальной кроватью. Эймонд вскинул брови и проследил его взгляд. Он захохотал бы, если б его рот не был занят. Эймонд был ответственным человеком, и даже перед лицом люкового «ай, блять», не выпустил член изо рта, только хмыкнул как-то слишком довольно. Теперь они смотрели в одну сторону, и оттуда им с гигантского постера в раме улыбалась молодая Рейнира в свадебном платье и Деймон, у которого все еще были брови и потрясающий прикорневой объем. — Блять, — снова повторил Люк, — мы в их спальне. Может, не надо… Эймонд ответил ему влажным пальцем в заднице, и у Люцериса перехватило дыхание. «Да в жопу», — подумал он и ухмыльнулся двусмысленности собственных мыслей. Когда они оба кончили, Люк поцеловал Эймонда глубоко и медленно и сказал: — Я выхожу сейчас, ты — через пять минут. — Может, наоборот? Не хочу быть случайно обнаруженным в спальне твоих родителей в одиночестве, как воришка. — Ты выглядишь хуже меня, — улыбнулся Люк, специально взъерошив длинные светлые волосы, и добавил, — я прослежу, чтобы тебя не побеспокоили. Выдохни. И ушел. Он был все еще красным, его лицо горело, когда в кухне его обнаружила его мама, решившая принести еще напитков для гостей. Она прижалась к нему сзади, обнимая, и смотря в окно, как и он. — Не знал, что там кто-то живет, — сказал Люк, показывая в сторону окна. Там, в доме напротив, все окна горели теплым светом. Впервые на его памяти. — О! Забыла рассказать, — Рейнира оторвалась от него и открыла холодильник. — Пару недель назад они начали ремонт. А вчера заносили мебель. Но хозяев я пока не встретила, только рабочих. Надеюсь, те, кто купил этот дом, окажутся милыми людьми. Его мама улыбнулась и хитро посмотрела на него. — Ты чего такой красный? — Э-э-э. Наверное, это все вино, — он отвернулся смущенный. — Пойду подышу. — И вышел в дверь, соединяющую кухню с террасой. Он почти сразу увидел подъезжающий грузовик. Какие-то люди в форменных комбинезонах высадились у дома напротив и начали разгружать многочисленные коробки сумки, чемоданы и другую мелкую кладь. Ими руководила маленькая изящная женщина, которую Люк не мог хорошо рассмотреть со своего кресла на террасе. Ее упругие длинные каштановые локоны танцевали с каждым движением головы в сторону дома и обратно к машине. «Поздновато для переезда», — подумал Люк и решил подойти ближе из любопытства. Он оперся плечом на забор, соединяющий их участки, и почти сразу заметил высокого и худощавого темноволосого парня, который так же прислонился к ограждению неподалеку от него. — Эй, привет, — окликнул его Люцерис и подмигнул, когда тот посмотрел. Парень сразу же начал движение в его сторону и сказал, поравнявшись: — Привет, сосед! — улыбка выглядела добродушной и милой. На вид ему было примерно столько же, сколько и Люку. Плюс-минус год. Странное чувство первобытного инстинктивного знания начало подниматься в груди Люцериса. Парня он не знал. Никогда не видел раньше, это точно, а потому сосредоточился на женщине вдалеке, которая все еще стояла к ним спиной, отдавая указания грузчикам. Сам не знал, почему. — Твоя мать? — он показал в ее сторону. — Ага, — парень был явно доволен разговором с новым соседом. — Вот… переезжаем. Никого тут не знаем пока. Так что… рад буду знакомству. — О! — Люк просунул руку сквозь штакетник и нашел руку своего нового соседа. Потряс ее в неловком приветствии, — у нас очень большая семья. Скучно здесь вам точно не будет, хоть это и окраина. Но мы мирные, шумных вечеринок не бойтесь. Можем и вас на одну пригласить, — он снова подмигнул игриво и кивнул в сторону дома. — Я Люк. — Дейрон, — парень ответил на приветствие, — обожаю вечеринки. Люк вдруг пожалел, что не курит. — А маму как зовут? — Лиза. В этот же самый момент женщина обернулась, ища взглядом сына и посмотрев прямо на них своими большими круглыми глазами, и Люк понял, что никакая это не Лиза. Он собрал все силы, чтобы не подпрыгнуть, вспомнив про своего любимого, оставшегося в доме, и не разломать штакетник руками, чтобы проникнуть на территорию своих новых соседей. Но Люк усвоил урок, хоть и не с первого раза. А потому просто сказал: — Еще увидимся, Дейрон, хорошо вам устроится на новом месте. Дейрон кивнул с улыбкой и направился в сторону матери, а Люк пошел к дому. Эймонд уже ждал его на террасе. — Новые соседи? — спросил он, кивая на участок за забором. — Ага. Парниша и его мать. — Ну и как они тебе? Люк пожал плечами. — Ничего такие, вроде. Хотя… — он посмотрел Эймонду в глаза, — на самом деле, отличные соседи. Идеальные. — Хм? Ты это понял из пятиминутного разговора? — Интуиция, знаешь ли, — он улыбнулся хитро. — А приготовь-ка завтра свой фирменный пирог с курицей и занесем его им, а? Познакомимся. Они впервые в столице. — Пф-ф-ф, ты что, доставучий сосед из сериала? — Эймонд скривился, — да мой пирог готова есть только моя мама, и ты вот теперь. Я, конечно, польщен, но незнакомцев им кормить вряд ли стану. — А я его как раз и хочу, поэтому и прошу. Давай. Люк сначала толкнул его локтем в бок легонько, а потом прильнул как-то особенно нежно, обнял за талию, утыкаясь в шею. Эймонд буквально чувствовал кожей его улыбку и его радость и счастье. — Ты чего? — спросил он, немного дезориентированный, целуя любимую кудрявую голову. — Ничего. Просто… Люблю тебя очень, — ответил Люк, не отрываясь от своего парня. — Ну будет тебе пирог, если так хочешь, — Эймонд даже разволновался немного от такого наплыва чувств. — Хочу, — Люцерис поднял голову и поцеловал его. — А теперь идем в дом. — Идем, — Эймонд обнял его обеими руками и ногой толкнул дверь. Люк вошел в кухню в обнимку с тем, кого любил. Увидел, как уже пьяная Рейна, стоя посреди гостиной, пытается показать что-то обеими руками, играя в «Крокодила», а Корвин, прижимает ладонь к глазам, явно смущаясь за свою молодую жену, Эйгон-старший хохочет над ней, тыча пальцем, а младший разглядывает его из своего угла. Люк увидел Деймона, смотрящего на довольную Хелейну, сидящую вдалеке со стаканом воды в руке, и рассказывающую ей что-то на ухо Рейниру, его взгляд переместился на Бейлу, которая сосредоточенно копалась в своем смартфоне, выбирая музыку для продолжения вечера. Его парень смотрел туда же, но думал о чем-то своем, Люк видел это по складке между его бровями. Он еще не знал, что ждет его завтра. Боги, боги, как теперь спать! Эймонд будто услышал его мысли, а, может, ощутил, как быстро бьется сердце под его рукой, и заглянул в глаза. Складка тут же разгладилась, и Люк почувствовал тепло от этого нежного взгляда. Он почувствовал себя самым счастливым — пусть и не самым психически здоровым — человеком во всем мире. Ну или хотя бы во всем Вестеросе. Он почувствовал, что он дома. Да он и был дома - в сердце Эймонда.