Мой дом - это ты

У Люка, конечно, был учебник истории, как он позавчера сказал своему младшему брату, но, кажется, его мозг подходил к обучению весьма избирательно. Впрочем, как и у многих. Психика она такая, защищающаяся. Он это прекрасно понимал. Долгие годы, мысленно обвиняя другую ветвь своей семьи в совершенных ими злодеяниях, Люцерис в то же время закрывал глаза на то, что сделали самые близкие ему члены семьи. Это называлось… Лицемерие. Новое неприятное слово в ряду его многочисленных триггеров стучало где-то в лобной доле, пока он неумело пытался привести Хелейну в чувство, а его мать дрожащими руками вызывала скорую. Люк позвонил Эймонду сразу, как только им стало известно, в какую больницу отвезут Хел, которая к тому времени лежала без сознания и с непрекращающимся носовым кровотечением. В телефонном разговоре он сказал Эймонду только то, что его сестре стало плохо на прогулке в парке и она без сознания, а также продиктовал адрес госпиталя. Эймонд сказал, что сам сообщит Эйгону, и они приедут. Оба. Теперь Люк и его родители сидели на втором этаже, в терапевтическом отделении, и молча ждали результатов мрт и анализов. Люк смотрел, как за окном медленно опускаются на землю желтые листья и гадал, настанет ли когда-нибудь такой благословенный день, когда ему не придется несколько раз думать, вызывая в памяти ветвистое генеалогическое древо Таргариенов, прежде чем сказать что-то кому-то из бывших членов его семьи. Противный резкий звук тормозящих шин, долетевший в раскрытое окно, выдернул его из оцепенения, и Люцерис понял — Эймонд здесь. Они завидели друг друга издалека, когда Эймонд только вышел из лифта в начале коридора, он шел быстро, и на лице его было написано беспокойство за сестру. Следом за ним плелся Эйгон, который помахал Люку, найдя его глазами. Пройдя половину пути, братья вдруг встали, словно пораженные громом, и Люк, проследив взгляд Эймонда, понял, куда они оба смотрят. Хотя для этого ему и смотреть куда-то было необязательно: в той стороне сидели только его мать и Деймон, который теперь встал и тоже смотрел на Эймонда и Эга, не моргая. Когда Люк снова посмотрел на Эймонда, он увидел то, что не видел никогда раньше. Странное дело, но в этот самый момент он был так похож на Рейниру, когда та узнала о том, с кем встречается ее сын. Боль и ярость, гнев и ненависть… И это смотрелось страшно, пиздец, как страшно! Похоже, Люцерис все же слишком рано умер в прошлой жизни, пропустив важную веху в отношениях среди членов его огромной — тогда — семьи. И сейчас самые пассионарные ее представители были собраны в одном замкнутом помещении. По его вине. «Хорош себя во всем винить. Не по вине, а с легкой руки», — мысленно поправил себя Люк, вслух сказал только: — Эймонд! Ноль реакции. — Деймон! Ноль реакции. Он услышал крик матери прежде, чем увидел, как Эймонд бежит в сторону своего бывшего дядюшки с совершенно яростным выражением лица. «Это будет похлеще, чем моя стычка с Эйгоном-младшим», — пронеслось в голове. А в следующее мгновение он уже стоял спиной к груди отчима, пытаясь остановить своего парня. Какое счастье, что сейчас ни у кого нет холодного оружия! — Так это ты! Из-за тебя она в больнице. Снова страдает из-за тебя! — Эймонд не говорил, он буквально ревел, пока Люк пытался оторвать его от Деймона спереди, а Эйгон — сзади. Боги, Эг, дорогой, спасибо. Обязательно надо поблагодарить его позже. За адекватность. — Я этого не хотел. Не хотел, — только и смог сказал Деймон, и Люк задумался, говорит ли он про сегодня или… Люк чувствовал себя частью какого-то восьмирукого божества с биполярным расстройством, четыре руки которого хотели кровавой драки, а другие четыре — не допустить ее. Откуда ни возьмись вдруг в поле его зрения появилась девятая рука, и краем сознания он понял — это его мать решила вмешаться. Крайне плохая идея! Поднырнув под руки Эймонда, которые уже трясли Деймона за грудки, Люк попытался защитить Рейниру и в ту же секунду словил хорошо поставленный мощный удар в челюсть с левой стороны. Это где айтишников учат так бить? Падая, он чувствовал легкую досаду от того, что синяк теперь будет не только на скуле, но и, наверное, вообще на всей левой половине лица. А ведь завтра первый день на работе. Блять! Идеальный офис-менеджер. — А ну хватит! Вы все! Хватит, я сказала! Люк мог бы провалиться в обморок, если бы не этот голос. В первую секунду он даже не понял, кому он принадлежит: сильный, громкий, разъяренный, властный. Женщине, которая на пороге тридцатилетия продолжает носить сарафаны поверх футболок даже на работу? Да ну, быть такого не может. Люк передумал падать в обморок и поднял голову. Да, в дверном проеме, ведущем в одну из палат, стояла Хелейна, бледная, но суровая, в больничной сорочке, держа штатив для капельницы, которая вела прямо в вену на ее левой руке. Двери в другие палаты тоже начали открываться потихоньку, показывая смущенных, удивленных и даже напуганных обитателей отделения, привлеченных шумом. — Живо ко мне в палату. Все! Пять пар широко раскрытых глаз уставились на Хелейну, но никто не торопился двинуться с места. Эймонд, правда, больше не держал за грудки Деймона, теперь он сидел на полу рядом с Люком, которому случайно врезал со всей дури. Эйгон двинулся первым, и сестра приобняла его нежно, впуская в палату. Остальным досталось суровое «Сейчас же!», и все, наконец, послушали.

***

— Что вы устроили? — Хелейна снова лежала на кровати, а полукругом рядом с ней стояло пятеро ее бывших и настоящих родственников, которые своим пристыженным видом напоминали нашкодивших школяров. — Это больница, а не ринг! Эймонд! — Что? Почему я? — Эймонд спросил ворчливо и раздраженно, но от прежнего запала ярости не было и следа — он посматривал на Люка и его разбитую челюсть, это охлаждало его пыл лучше любого льда. — Ты это начал. Я слышала тебя! Слышала, как ты заорал, а потом видела, как накинулся на него, — она ткнула пальцем в сторону Деймона, но ни имени его не назвала, ни в лицо не посмотрела. — Он тебя до больницы довел, — Эймонд искренне не понимал, за что сестра на него сердится. — А Люка зачем ударил? — Это вышло случайно. — Эймонд взглянул на Люцериса, который стоял возле Рейниры, по другую сторону от постели, и, к его счастью, не увидел в его лице злости, обиды или отвращения. — Случайно? Да у него вся левая сторона разбита. — Это не я, то, что сверху — это его Эйгон вчера приложил. — Что? — взгляд Хелейны метнулся к старшему брату, прожигая насквозь. — Да не я, ты чего? Другой Эйгон. — Другой Эйгон? Боги, помогите. Вы меня в гроб вгоните, — она прикрыла глаза руками. — Так, а у тебя тогда что с лицом, Эг? Почему такой виноватый вид? Ее старший брат всегда был для нее открытой книгой. После вопроса он сразу посмотрел на Рейниру, и Хелейне все тут же стало ясно. К чести Рейниры, она явно не собиралась использовать преимущество, по крайней мере, не здесь и не сейчас. — Ты ничего плохого не сделал, — сказала Хелейна Эгу. — И ничего никому здесь не должен! — процедил Эймонд, пытаясь просверлить взглядом дыру в Деймоне. — Во-о-о-от! — Хелейна выбросила обе руки вперед ладонями вверх, прямо как Люк несколькими часами ранее, и направила их на младшего брата. Выражение ее бескровного усталого лица было почти торжествующим. Может, теперь наконец до них дойдет? И судя, по меняющемуся выражению лица Эймонда, до него медленно, но доходило. — Брат, если ты считаешь, что Эйгон ни в чем не виноват и ничего никому не должен, почему ты на него набросился? — она снова кивнула в сторону Деймона, но смотреть продолжила на брата. — Слушайте, вся эта драма с долгами и их уплатой уже однажды довела до ручки. Не только нас, но и всю страну, прости дорогой, — она махнула Эймонду, который только нервно дернул головой и взглянул на того, с кем делил на двоих одно общее болезненное воспоминание. — Так можем ли мы как-то сойтись на том, что никто никому ничего не должен в этой жизни? Молчание. — Рейнира? — Хелейна обратилась к человеку, который, как ей думалось, способен понять ее лучше других, потому что было у них кое-что объединяющее. — Можем ли мы как-то сделать так, что ты не спрашиваешь с моего брата за убийство своего ребенка, а я не спрашиваю с твоего супруга за… то же самое? — Если и давались Хелейне эти слова с трудом, этого никто не замечал. Рейнира закивала, смотря в пол, и Хелейна продолжила: — А мой другой брат… — она замолчала и посмотрела на Эйгона, виноватый вид которого действовал на нее хуже, чем крики и драка, — а-а-а… впрочем, сами разберетесь. Этот к насилию не склонен. Не станете же драться? Рейнира замотала головой, и Эг со скорбным лицом вторил ей, как синхронист в погоне за олимпийским золотом. — Люк, — теперь Хел обратилась к нему, — а ты молодец. И ты ни в чем не виноват, не надо себя винить. — Она улыбнулась устало и откинулась на подушки с коротким вздохом. — Теперь все уходите, пожалуйста. Со мной все нормально, жить буду. Все просто поезжайте по домам. Только ты останься. Она не посмотрела ни на кого, и имени не назвала, но все поняли, кому это было адресовано. И все вышли. А он остался. На два с половиной часа. И потом его никто не спросил, о чем они говорили. И все наконец разъехались по домам. И все было… нормально.

***

— Ну что, я сливаю уже? — кричит Эг сестре и брату, стоя в бассейне и ожидая команды. — Холодно вообще-то! Лена подходит ближе, удерживая за ошейник Барри, который готов сорваться к хозяину в воду, и спрашивает: — Я не понимаю, зачем мы вообще ежегодно его консервируем? — Потому что будут морозы, что непонятного? Вода не просто земерзнет, но и расширится. — Ты не объясняешь, — кривится сестра, — я детский психолог, а не физик. Еще только октябрь, почему не оставляем хотя бы до ноября, он же с подогревом. — Ну хочешь, оставим, — Эг раздражается, — почему ты просишь об этом сейчас, когда я уже голый и мокрый! Я тогда вылезаю! — Вылезай, позже все сделаем. — На ее лице появляется хитрая улыбка, и она отпускает пса, ласково приговаривая: «давай, малыш, еще месяцок у тебя есть». А потом оборачивается к Эймонду, который подошел узнать, почему это Эйгон вдруг вылез и не открыл слив. — Как раз пригласим всех на вечеринку у бассейна. — Кого всех? На какую вечеринку? — Эймонд заметно напрягается, когда слушает о том, как его сестра хочет объединить семью и положить конец всей вражде между ними. Он отрицательно мотает головой, периодически выдавая «да никогда», «точно нет», «не-не-не» и «давай не будем». А потом у сестры в глазах стоят слезы, она говорит о том, как это ей нужно, просто необходимо. Эймонд ничего не понимает в психологических манипуляциях и женщинах, а потому очень скоро соглашается как-нибудь обсудить это с Люцерисом. Когда Люк доносит идею до своих, Эйгон-младший взбешен, хотя и не стремится ударить снова — просто убегает к себе, а мать смущена. Деймон же говорит, что приедет куда надо и когда надо, и вообще — хорошая же идея, вы чего! Давно вечеринок не устраивали! Что? Еще и подогреваемый бассейн будет? Ба, да он готов выезжать хоть сейчас. Рейнира смотрит на него настороженно и снова не задает вопрос, о чем же они там говорили. И так это начинается. А к чему приведет — никто пока не знает.