Интервью с вампирами

– Европа XVIII века была удивительна! Как сейчас помню это лихое время, когда Эпоха Разума, также известная как Эпоха Возрождения являла на контрасте развитие науки и иррациональных учений в невиданных доселе масштабах! Понимаете, люди в те времена, несмотря на всю ученость, сдержанность и напускной гуманизм все еще оставались теми же суеверными варварами, желающими выплеснуть сдерживаемые внутри первобытные инстинкты наружу! Это было время противоречий: великих инженеров, верящих в злых духов; промышленного переворота и расцвета оккультизма, где прилежные светские дамы по вечерам собирались, дабы призвать духов при помощи спиритических сеансов, а часом ранее они же изучали тайны мироздания, открытые эмпирическим путем! – Действительно удивительное время… – многозначительно проговорил журналист, закуривая очередную сигарету. На немое предложение со стороны вампира помочь огоньком он отмахнулся рукой, не нужно ему больше представлений, чтобы знать – пред ним существо почти божественной мощи! – Человечество избавилось от мрака Средневековья, но вот каждый человек в отдельности еще не избавился от его пережитков. – Благодаря ним мы сейчас имеем честь вести этот разговор, мой юный друг! – ответствовал вампир, панибратски хлопнув юношу по плечу, от чего последний как молнией ударенный содрогнулся. – А еще благодаря любви тех самых благородных девиц ко всему мистическому. В том числе и к готическим романам. Романтика мистического и непознаваемого тогда также как и прочие отрасли жизни переживала Ренессанс! И многих авторов, прежде всего эзотерического толка, привлекала тема оживших кровососущих мертвецов, одержимых бесами. На рубеже XVII-XVIII веков всю Восточную Европу, а, прежде всего Румынию и Сербию, охватила настоящая истерия, связанная с нападениями упырей. Однако своей нынешней популярности мой род, прежде всего обязан как раз западноевропейским авторам, чьи работы в области исследования причин возникновения вампиризма, поставили на слух эту тему в высших кругах Англии, Франции и Гремании. Примерно в то время, к слову, и появилось слово «вампир» – искажение древнерусского «упырь» на манер латиницы. – Мне казалось, что «вампир» и «упырь» – это два разных персонажа… – добавил журналист, чуть ослабляя сдавливающий шею галстук. Быть может, парой минут назад он чуть не упал в обморок из-за него, а не отнюдь не из-за вампирского позерства. – Вампир как-то… человечнее что-ли, когда упырь – нечто безмозглое на манер… – Зомби? – продолжил за него вампир. – …гуля… – не взирая на сказанное собеседником, продолжил журналист. Вампир вопросительно выгнул бровь. – Ну, твари такие, тоже восставшие мертвецы, охотящиеся на людей и пожирающие их! Я недавно one-shot партию в «D&D» с друзьями устраивал, так эти гули нам спокойно жить не давали! И по описанию точь-в-точь ваши «античные вампиры»! – Да, в свое время англичане сделали слова «гуль» и «упырь» тождественными друг другу – «ghoul», тем самым приравняв и вампира к безмозглым мертвецам, коим мой собрат тогда и являлся. Но время шло, образ менялся, а не поспевающий за событиями языковой атавизм остался. Примечательно еще то, как один русский поэт породнил наш род с другим… «братским» нам персонажем из легенд – оборотнем. Александр Сергеевич Пушкин в своем сборнике стихов «Песни западных славян» в нескольких балладах говорил о вампирах, обозначая нас словом «вурдалак», что является вольной транскрипцией слов «вудкодлак» или «волколак», обозначавших этих блохастых волчар! – Вы не любите оборотней? – Скажем так: поддаюсь современным веяньям культуры, где вампиры и оборотни являются антагонистами друг друга. – Юноша понимающе кивнул и легким взмахом руки попросил вампира продолжать. – Стоит упомянуть, что помимо эзотерических трудов также были и научные трактаты, старающиеся объяснить наше существования и с рациональной точки зрения. Например, при помощи упомянутой мною ранее болезни – порфирии – или тем, что восстающие из могил «мертвецы» никто иные, как жертвы летаргического сна – состояния, сходного с анабиозом по своим внешним проявлениям. Быть может, отчасти и те бедные люди, что страдали от подобных недугов, укрепили веру людей в наш род. Но, несмотря на все попытки развеять суеверный миф о вампирах мощью разума, образ кровожадных монстров прочно закрепился в сознании людей того времени, в частности благодаря тому, что наш образ узнаваем и крайне удобен был для выражения социальной критики того или иного института жизни. Вспомним хотя бы Карла Маркса и его сравнение капиталистического труда с «вампиром, жаждущим живой крови труда»! – Это все конечно интересно, но… – начал журналист, но слегка замялся под пристальным взглядом мертвеца, – …я пока не вижу разницы между «вампиром древности» и «вампиром готическим». – Терпение, мой юный друг. Мне нужно было рассказать преамбулу того, как мы стали тем, кто мы есть и при каких обстоятельствах это произошло. Ибо если ты не будешь понимать то время, тех людей, жаждущих как вампир крови, образа, что отразил бы их тщательно скрываемые масками учености пороки, то ты бы не понял, почему именно мы стали этим отражением. И почему практически в одночасье из «монстров-в-ночи» мы превратились в «декаденсных аристократов». А для того, чтобы понять, кто в этом виноват, мы перенесемся в дождливое лето 1816 года на виллу Диодати в Швейцарии. Год был отвратительный! Недаром историки величают его «год без лета», ибо погода была в большей части цивилизованного мира действительно ни к черту: одни дожди да заморозки! Однако людям надо как-то развлекаться, прежде всего аристократам. И хоть туры в далекие страны отменяются, но вот посидеть за чашкой чая со своими друзьями и близкими в родовом поместье никто не запрещает. И под барабанящий без конца ливень болтать и философствовать на самые различные темы. Заложниками подобной меланхолично-депрессивной обстановки стали и те люди, о которых я поведу речь ниже: Джордж Байрон, скандально известный английский поэт, балагур и вечный любовник; его врач Джон Полидори, мечтавший о стезе писателя и отчасти завидовавший своему спутнику; Перси и Мэри Шелли – еще один английский поэт и его жена, после прославившаяся как одна из родоначальниц научной фантастики; и Джейн Клер – сводная сестра Мэри, которая особого отношения к истории не имеет, но справедливости ради упомянем и ее. – Сколько интересных личностей собралось в одном месте! – журналист закурил очередную сигарету. Быть может, он забыл, что в отличие от своего собеседника смертен и рак легких не лучшая участь? – Дайте угадаю: отцом «нового образа вампира» стал Байрон, так? На лицо влияние его образа декаденсного персонажа. – Отчасти – да, а отчасти – нет… отчасти, Байрон тоже был вампиром, – после этих слов глаза юноши поползли наверх от удивления, а очки напротив, сползли на кончик носа, – во всяком случае, так писал один английский автор, Том Холланд в романе «Тайная жизнь лорда Байрона, вампира». – кажется, это успокоило беспокойного собеседника, который сам не заметив выронил из застывших в испуге губ сигарету и та уже успела проплавить одну из клавиш ноутбука. – Лично Байрона я не знал, увы, но наслышан о нем и могу сказать, что образ, созданный его современниками вокруг его персоны вполне соответствовал в общих чертах вампиру готическому: азартный аристократ, любимец женщин, путешественник, находящийся в вечном поиске себя. Коротая время за разговорами и чтением модной готической литературы, Байрон предложил ставшее известное позже всему миру литературное состязание, в ходе которого каждый должен был сочинить свой мрачный рассказ. И многим прекрасно известен исход этого состязания: создание из-под пера Мэри Шелли черновика «Франкенштейна» – бесспорно шедевра и эталона мировой научной фантастики, совмещающей в себе и философское высказывание и мрачную «готику» и рациональный фундамент. Но не замечают в тени романа Мэри Шелли другой рассказ, также родившийся из наброска, написанного тем дождливым вечером – новеллы «Вампир» за двойным авторством Байрона и Полидори. – Двойным авторством? – переспросил юноша. Голос его слегка отдавал хрипотцой, словно простуженный. Прочистив горло, он продолжил. – Они его написали в соавторстве? – Не совсем, но отчасти: на том состязании Байрон представил свой рассказ о двух английских авантюристах, отправившихся в Средиземное море, и где один из них трагически погибает, но вскоре восстает из мертвых и берет со своего товарища клятву в том, что он не расскажет никому об его возвращении с того света. Так случилось, что Байрон не желал продолжать сюжет английских авантюристов, но Полидори, вдохновившись рассказом своего нанимателя, взялся за написание на основе этого черновика своей истории – «Вампира». Изменив имена персонажей, оставив завязку сюжета практически неизменной и четко указав читателю на вампирскую сущность одного из главных героев, Полидори отправил свой рассказ на публикацию в Англию, но настоял на том, чтобы в авторстве значился Байрон. – Очень… – журналист пытался подобрать слово, нервно грызя кончик карандаша. А зачем ему карандаш, если он не пишет «от руки»? Не из осины ли выточен этот миниатюрный кол? – …странный способ публикации. Своровал сюжет, дописал его, а потом отказался! Попахивает какой-то мистикой… – Без мистики в делах с нашим братом никуда! – ответствовал вампир, разведя в стороны бледные руки. – В последствии, когда факт всех перипетий с написанием и публикацией «Вампира» вскрылся, подобная атмосфера тайны стала благодатной почвой для новых произведений, наподобие того, о котором я упоминал ранее, где Байрон, как оказалось, и был одним из нас! – Можно сказать, что более поздние последователи вампирской тематики переосмысляли тему от корней, творя своеобразные «фанфики, основанные на реальных событиях» – Фанфики? – вампир произнес это слово так, словно пробовал его на вкус. – Да, вполне возможно. Можно сказать, что и Байрон с Полидори переосмыслили устоявшийся образ вампира, написав свой «фанфик», уходящий от канонов. Написали, к слову сказать, в самое подходящее время с популярным персонажем в главной роли, чья неоднозначная натура подкупала. Нужно ли мне объяснять, что «Вампир» произвел фурор, пускай и не сравнимый с его символическим «братом» за авторством Мэри Шелли, но все же!