***
Он завозился на полу, просыпаясь. В глаза светит местная луна, почти круглая, но слева её подгрызает пустота. Круг света яркий, отчего сама комната становится темнее, только где-то мирно сопит его проводник. Потребовалось усилие, чтобы вспомнить произошедшее накануне, и снова вязко навалился сон. Теперь он падал в какой-то пустоте, которую и космосом не назовёшь — властное, чёрное, пустое, но говорящее с ним, бормочущее, враждебное. Хотелось вырваться наружу, открыть глаза — и словно паралич сковал мельчайшие мышцы, и можно было только падать. Он снова дёрнулся, и понял, что уже светло, а рядом ним сидит Илья, держа ладошку над его головой. — Ты спал плохо, что-то говорил. Я и решил поправить. — Как поправить? — Да как. Защищал от чёрного. Я так маму успокаиваю, она тоже иногда мечется. — Маму? — Да успокойся, мама в рейсе, тут никого нет. Поднимайся, пойдём поедим. И не пялься так, дырку проглядишь. Ускакал, хлопнув дверью.***
Мальчишка чем-то гремел на кухне, а Люк всё не хотел туда идти. Вернее, он застрял в комнате, изучая её. Тут явно жили двое, но на вторую кровать его не пустили почему-то. Впрочем, здесь было принято украшать стены тяжёлыми вышитыми тканями с мягким ворсом, так что спалось на полу отлично. Где половина Ильи, было понятно, а вот другая часть… Её хозяин явно тяготел к звуку. Здесь было полно круглых пластин в ярких конвертах и ещё каких-то носителей, совсем непонятных в своей примитивности. Вот, наверное, аппарат для круглых пластин, только как происходит сам процесс? Это явно для одного звука, по крайней мере, не видно устройства вывода изображения. Какой-то местный струнный инструмент. Стопка сшитых листов, исписанных явно вручную, с любовно выведенными символами и даже рисунками. Запись звука? Вручную? Ну и система у них тут, мир знаком с технологиями, но того, что нужно, здесь явно нет… — Отойди и не трожь тут! Голос мальчишки аж звенел. — М… Макс, не ройся, не твоё, — Илья торопливо просунулся, тесня гостя к двери. — Это трогать нельзя, вообще-то! — Да я только смотрел, ты чего? Вот же странно — вчера этот крокодил казался совсем чужим, а сегодня без своей форменки, в свободных брезентовых штанах и футболке казался каким-то десятиклассником, случайным Валькиным приятелем, которому давно уже пора подстричь космы, по совести. Только нет в нём этой тощей школьной сутулости, а есть впечатление, что этот вроде школьник срочную недавно прошёл. Ну и страннота! Илья насупился: — Я там завтрак… А тебя всё нет и нет. Пошёл звать, а ты роешься. Это Валькино всё, не лазь там. И пошли уже, а то остынет. Люк счёл за лучшее промолчать и последовал за Ильёй.***
«Ты пришёл из Лугового? Опять он кого попало домой таскает! Вот что — ты умеешь, вот и верни его назад!» Они молча жевали, не глядя друг на друга. Каждый думал о своём, и тишину нарушала только уныло гудящая муха, остервенело бившаяся в окно. Было опять неловко, начинать разговор никому не хотелось. Один был заперт здесь без возможности уйти или связаться, позвать или суметь. И вариантов не предвиделось. Даже если они здесь и летают в космос, то явно на досветовых скоростях, техника ниже нижних уровней. Чтобы просто улететь или хотя бы рассчитать своё местонахождение, нужны были уровни общения не меньше, чем у планетных властей. А пойди расскажи о себе — ну добавится макисмум один интересный больной в одной из местных лечебниц. Это понималось и без широкого знакомства с местными знаниями — достаточно было присмотреться к обстановке. Здесь не знали про Империю, не знали и про Альянс — вообще ничего. В небе господствовали звёзды, и привычное зрелище хотя бы в виде вшивого грузовоза или развалины на слабых антигравах отсутствовало. Колёсная тяга как доминирующий вид механического передвижения. Приехали. Ты прилип к этому шарику навсегда, приятель. Мысль не радовала. Другой думал странное. Когда-то на этой кухне тоже было двое, и мама тоже уехала рано утром, и младший сжёг яичницу и едва не спалил чайник, пытаясь приготовить завтрак. А всё потому, что они полночи делали что хотели — кто-то залип в книжке с рыцарями, а кто-то, тихо ругаясь, сначала перетягивал струны на гитаре, а потом паял свой проигрыватель, навоняв канифолью на всю квартиру. И было позднее утро, головы болят у обоих, и невкусно, и нечего делать, потому что льёт за окном напропалую. И вот снова рядом кто-то, отдалённо смахивающий — хмуро давится подгоревшим, весь в себе, старший, похожий. Повторяется, почему так странно повторяется, просто наваждение, просто сны.