***
Его затрясло. Такое случалось, когда рука касалась оголённого провода ретранслятора на приборной панели корабля. Напряжения там маленькие вроде бы, а прикладывало так, что закачаешься. И холодный комок в груди — что теперь делать? Кому мог понадобиться мальчишка? Призраки прошлого выскочили из темноты и заплясали перед ним: «Кому? Да в рабы, конечно! Молодь всегда в цене, да ещё и домашняя такая, и искать здесь некому!» Некому. Кроме тебя, приятель. Хорошо, что говорить можно свободно. Но на его вопросы — не видели ли вы мальчика в синей рубашке, темноволосого? — окружающие пожимали плечами и советовали расспросить лавочников. Толпа уже расходилась — выступление той труппы заключалось лишь в одном номере, помост опустел, а рыночная площадь всё ещё шумела своим обычным гулом. Рванулся по ближним лавочникам — те вздыхали, сочувственно посматривали, но говорили как один — нет, друг, нет. Да найдётся твой братишка, небось сам сейчас прибежит, такое здесь случается. Да что случается, хатт вас всех побери?! Юноша решил протралить всю площадь. Может, получится. А не вернуться ли одному, закралась подлая мыслишка. Сам ходить уже умеешь по лестнице, вот и не пропадёшь без этого вихрастого балласта. Люк (пока здесь нет Ильи, своё второе имя он припрятал) тяжело задышал. А если бы тебя, вот такого — и где-нибудь в Мос-Эйсли, а? Что бы тогда? И припомнил, как когда-то отбился от дядюшки именно так. Правда, Оуэн тогда зашёл в лавку, а он, десятилетний, изумлённо последовал за невиданным прежде спидером, надеясь хоть дотронуться до него. И разумеется, заблудился. Хорошо тогда дядюшка сообразил к местном патрулю импов подбежать: знал, что есть приказ — рабовладельцев и ворьё искоренять! По связи дали объявление, и местный офицер через пару часов торжественно доставил пропажу в участок за ухо. После возмутитель спокойствия неделю просидел в своей комнате на ферме под арестом и каждый день выслушивал лекции о беспардонном своём поведении. Правда, дядюшка тогда кредитов сунул, что ли, офицеру, чтобы в ежедневный отчёт дело не заносили, нафиг лишние хлопоты. Я те прочитаю лекцию, если найду, паршивец. Когда найду. Потому что весь город перекопаю, паразит мелкий. Он успел уже расспросить кучу народу, когда к нему подбежал какой-то мальчишка и строго спросил: — Ты, что ли, Макс из ***ка? — Я! — Тогда на. И поторопись, пока снова смещением не тряхнуло. Удрал. Записка. Несколько слов, начертанных на обрывке бумаги. Прелестно. Офигеть. Сарлакку в задницу. Каково это — ты умеешь говорить на местных языках не хуже Трипио, но читать-то на них тебя не учили. Бесполезный клочок. Он попробовал показать листок окружающим, но получил только недоумённые взгляды: эти буквы были здесь незнакомы. Он рывком засунул подступающее отчаяние куда поглубже и понял — на площади спрашивать нечего. И решительно двинулся в глубину ближайшей улицы, уводившей прочь от предательской площади.***
Сила, как же ныли его ноги! Уже и сумерки перешли в ночь, а он всё шатался по узким улочкам, безнадёжно оглядываясь вокруг. Редкие окна горели тёплыми прямоугольниками, где-то слышался смех, а юноша всё ходил и ходил, расспрашивая редких прохожих. И нет, никто не видел. Иногда даже начинало казаться, что он начинает узнавать людей, попадавшихся навстречу. И виделось прямо — этот город насмехается над ним, пряча где-то в глубине этого мальчишку, так глупо исчезнувшего среди бела дня. Впереди показался целый ряд освещённых низеньких окон, откуда доносился шум. Должно быть, местная кантина. Да, было похоже. Вон и несколько столов вынесены на улицу. Вот он сейчас присядет за один из них, отдохнёт — и дальше. Он не сдастся. Где же ты, Илья? Где ты, олух? У двери стояла пара мужчин, безмятежно пускавших густой дым из каких-то замысловатых трубок. Показалось — они смотрят на него. Да хоть дырку просмотрите. Он сгорбился на стуле, положив руки на колени, и плевать хотел на всех. — Гость хочет что-нибудь? Перед ним стояла миленькая девица с причудливо взбитой причёской. — Нет. Если только воды. Она почему-то хихикнула: — Зайдите внутрь. У нас не принято подавать на улице. Или умрёте от жажды! Он шагнул внутрь, в тёплый шум и ароматы съестного. От запахов замутило страшно, желудок просительно заныл. Но только воду! Платить он может только очаровательной улыбкой. — О! Да вот же он! А вы говорили — не он, не он! Только малость зачах! Люк повернул голову в сторону голосов и прикипел к месту: его пропажа сидела среди весёлой взрослой компании с набитым ртом. И он смеялся, размахивая сразу двумя вилками. Тут по всем книжкам шуму полагалось стихнуть, а Илья должен был понуро выйти из-за стола. Но участники сцены явно не читали нужных книг, потому что мальчишка ещё активнее начал жевать, а Люк понял — его уже крепко держат за руки, не давая рвануть к пропаже, откуда только силы взялись! — Парниша, ты бы остыл, да? Мы тебя тут изождались по самые гланды, а ты всё по городу скачешь, как упёртый! Иди умойся и садись жрать. В уборную его конвоировали, как преступника. И так же вернули к столу, зорко следя за каждым движением. Мгновенно освободили место, но так, чтобы его с мальчишкой разделяли двое девушек. Ах вы сволочи. И уже за столом Люк взвыл во весь голос, яростно ударив кулаками по столу: — Да какого здесь творится?! Катитесь вы все, а? Стол ещё и не такое видывал, а вот одному стакану не повезло — он лопнул, и питьё из него закапало на пол. К нему придвинулся чернявый верзила, сидевший рядом: — Ты, паря, не бузи. И жри, пожалуйста, а то я тебя с ложечки накормлю. Хочешь? Юноша уныло посмотрел на плечи шире дверного проёма, оценил рост и комья мускулов на руках — и помотал головой. — И слушай сюда, тебе всё скажем. Благодарить должен вообще-то. Слушай давай… Ещё большего унижения не хотелось. Пришлось глотать тушёное нежное мясо и слушать объяснения.***
— … таким образом, этот город стоит фактически на стыке граней. И он не граничит с вашим пространством — сюда нужен только прямой переход или прыжок на межпространственнике. Вы сюда именно первым способом и пришли, молодцы какие. Здешнее пространство нестабильно: мельчайшие участки пространства способны сместиться от малейшего потрясения. Именно так ты Ильюшку и потерял — его просто отбросило от тебя за пределы площади. Стоял себе смирно — и рраз — уже в другом месте. И не смей шуметь на него — он-то тебя тоже искать кинулся, понял? А метаться по нестабильному пространству, да ещё с таким талантом, как у тебя — это ещё больше запутываться, можно вообще сутками блудить. Хорошо, что эта едальня более-менее стабильна, а мои ребятки его быстро схватили — и сюда. Ждать, пока выскочишь сам. Сюда все выскакивают рано или поздно. Правда, тебя носило ух как, красотища. Словно мячик отскакивал! (И смеются все). — Да какой у меня талант? — буркнул Люк, хмуро глядя на жующую компанию. — Я же ничего не умею, это он меня сюда завёл, я только… Илья давно уже косился на них, а при этих словах снова уставился в тарелку. — Помогал, да? А вот и нет. Мы уже его разговорили. Твой дружок умеет только через локальные барьеры ходить, это как в соседнюю комнату выйти через закрытую дверь, не тронув её. А вот ты… Я, если честно, впервые вижу такого — чтобы взрослый, а ходил через грань, как по тропинке. Такое у нас могут пока только наши дети. Ты же — ну самородок, на вдох шагаешь в другие пространства, и субвакуум тебе только под ноги стелется. Странный ты, если честно. И поговорить я с тобой хочу сильно, но не здесь. Мы сами не отсюда. Здесь развлекаемся только. Хочешь увидеть наш порт? Сейчас? Верзила вышел из-за стола и гулко хлопнул в ладоши: — Так, отдел. Откушали, пацанов нашли — хватаем вещички и домой баиньки! Стол загудел недовольно. — Отгуляли премию, хорош! А то применю меры! Они выстроились гуськом и двинулись в темноту улиц. И позади шагал Илья, сверля спину своего Макса восторженным и немного испуганным взглядом. Братишка. Что за странный ветер носит меня с тобой. Вот ты идёшь, я чувствую твой взгляд, твоё дыхание и ошалелую радость от самого настоящего Приключения. Уже не сержусь, потому что нашёл тебя. Что за радость — травить гневом самого себя, когда впереди что-то такое, что способно дать ответ на мой вопрос. Я никогда не видел таких людей — им всё равно, откуда ты. Но если приходишь измотанный и вымученный долгим бегом, тебе укажут путь. У меня никого нет в этих местах, кроме тебя. Да и во всех остальных системах, звёздах, галактиках — тоже.***
Они шли вниз, куда-то поворачивали, потом снова началась прямая. Путь шёл всё время под уклон, почти в полной темноте. В процессии переговаривались, хихикали, доносились обрывки фраз: — А я себе ещё стеклянную галактику заказала, думаю… — … и тогда он бросает палку, и на — «пушка» разлетается! — Вернусь, надо будет компилятор заказать, очередь там ого, а… Люк коснулся плеча идущего впереди: — Я хотел спросить, а как это место называется? — Какое? А, ну сейчас мы в Рун-Шааде пока. Тут маленько пространство закольцовывается, нужно будет походить, но уже скоро. — Скоро что? — Да наш Стерренпорт. Пётр вам не сказал? — Неа. — Опять шефуля интригует (хохоток). Обожает он про загадки. Смотри под ноги, тут можно зацепиться. — А тебе не прилетит за то, что мы болтаем? Спереди прилетело: — Йолле, ты бы под свои ноги смотрел, да? — А я и смотрю. Потом камень под ногами кончился, и шаги стали гулкими, как будто ступени стали металлическими, а под ними — пустота. Уклон выровнялся, но гул шагов нарастал, и под ногами что-то загрохотало. Илья в испуге вцепился ему в пояс. — Не бойтесь, парни, это наш мост. Сейчас поднимемся, только рты закрыть не забудьте. Шурх-шурх-шурх — а это уже земля. И несколько ступенек наверх. Компания вышла на небольшой пятачок. — Ну вот и дома, — раздался бас предводителя. И у гостей натурально отвисли челюсти.***
Не было города. Они стояли на площадке, а впереди открывалось огромное пространство, горизонт которого было не видно из-за вполне зрелой ночи. Их накрывал огромный небесный купол, усеянный пышными звёздами. Ниже неба открывался вид на немыслимых размеров долину, вполне себе обитаемую. Мерцали огни зданий, слышался какой-то мерный гул и было видно чётко очерченные светом площадки. Если приглядеться, можно было даже разобрать суетящиеся фигурки людей вокруг… И тут Люк понял, что забыл дышать. Это не было заводскими площадками. Это были доки. Взгляду открывались десятки звёздных кораблей. Ну то есть чего-то отдалённо похожего. Не было видно изящных лёгких истребителей, пузатых мирных транспортов, грозных линкоров и даже вполне обычных шаттлов. Вместо привычных обводов он видел нелепые конструкции, будто наспех сложенные из разнообразных брусков, эллипсовидные двояковыпуклые «линзы», блестевшие гематитовым отливом без намёков на хоть какие-либо кабины и входы; замечались многоступенчатые ракеты, соединённые перемычками; кольца из ромбовидных отсеков — и ещё много каких-то нелепых на взгляд Люка конструкций. Как они вообще летают? Кажется, он сказал это вслух: сразу раздался хохот. — Ты что, межпространственные корабли не видел? Ну и темнота! Смотри, вон почти рядом стартует, да вправо смотри, вон рядом же! Ближайший к ним пояс огней замерцал, а стоявшая там конструкция подёрнулась рябью, словно изображение на экране, когда начинаются помехи, раздалась сирена, и ещё, и ещё — потом корабль замигал всей своей поверхностью, волнообразно изогнулся по горизонтали, а потом схлопнулся внутрь себя, оставив отдачу рывком воздушного толчка. Он просто исчез. Разом. Всей своей нелепой тушей. Кто-то рядом сказал: — «Вальсирующая» пошла. Кто там сейчас капитан? — Аль`Гаро, надо думать. А на штурмана там Пивченко заступил. Ну знаешь, этот из Лоцманского корпуса? Как раз хорошо им, пойдут по меридиану, как по столу, ровненько. Ладно, ребята, пойдём. Перед сменой поспать бы…***
Дошли до посёлка. Ребята похлопали его по спине, попрощались и разбрелись по домам. Девушки же поглядели на него, и о чём-то переговариваясь, пошли следом. Но от них тут же отбежала одна и тихо спросила: — Так привезёшь мне туфли, кэп? Чтобы каблучок литой и пряжки серебряные были. Ах я тебе джигу тогда отобью, мой будешь, ага? Глянула на оторопевшего юношу, хихикнула и убежала. Возле изгороди тенью клубился Пётр. — Ишь. Привечает. Ты на их не ведись, они у меня кого хочешь закружат. Это Аля, из расчётников. Они у нас хитрые. Ну пойдём. Куда пойдём, Люк не спросил. Голова кружилась от увиденного, когда всё происходящее кажется нереальным, а усталость от сумасшедшего дня растекалась по всему телу, и хотелось только одного — свернуться клубком на койке и мечтательно таращиться в темноту. Бывает так — вся казарма храпит, а он просыпается от чего-то и смотрит на мигающий огонёк придверного датчика, словно что-то хочет понять в полусне-полуреальности. И подушка неудобная делается, и покрывало комкается, не желая дать тепло. Сунуть бы кулак под щёку и смотреть на огонёк дальше, всё время… Ладонь стиснули тёплые пальцы. Это Илья догнал, шагает упрямо, хоть и носом клюёт. Нашёлся наконец-то, молчаливый упрямец. Тишина в посёлке, только их шаги слышны. Наконец дошли до домика Петра. Вспыхнули огни на крыльце, их обняла теплота жилых комнат, прошли не разуваясь через кухню в комнаты. Точнее, комната была одна. Часть её занимал обширный альков, скрытый цветастым пологом, а другая часть была кабинетом. Глубокие кресла разинули бархатные беззубые пасти, куда ребята и повалились, блаженно вытянув ноги. — Так, гвардия, не спать. Разговор будет. Крепитесь, сейчас полегче станет. И ушагал мягко на кухню ножищами, чем-то загремел там. Они осматривали стоящий перед ними стол. Тот был завален книгами, кипами бумаг, грязные ведерные чашки воздвигались повсюду, освобождая лишь место для огромного, дугой, монитора. Манипулятор был всего один, а клавиатуры видно вообще не было. Только тускло светились контрольные огни. Валялись ещё какие-то леденцы, двухмерные изображения, графики, инструменты вроде циркулей, линеек с малопонятными делениями и вообще всякое. На этом столе можно было бы банту уместить, и ещё место её детёнышу останется, при условии, конечно, если эта громадина будет смирно стоять, подумал Люк. И улыбнулся. Илья же скинул сандалии и залез с ногами, возясь. Потом высунулся из-за спинки: — Здорово тут? — Ага. Получилось почему-то шёпотом, хотя никто не спал. Тут снова послышались тяжёлые мягкие шаги, и Пётр водрузил перед ними огромную турку, полную чего-то горячего с резким ароматным запахом. Нашёл пару чашек почище, щедро налил, приказал: — Пейте, пацаны. Надо. Они послушались. Напиток оказался крепким, даже обжигающим. И от него сонливость исчезла, словно сбитая щелчком. Глаза слипаться перестали, по рукам и ногам разлилась тёплая бодрость. Пётр же придвинул третье кресло, занял его собою всем (ну и громадина же человек!) и тоже стал потягивать из чашки. — А теперь рассказывай. И повелительно уставился на Люка. Тот заёрзал, словно на докладе, но глаза не отвёл. — О чём? — Обо всём. Слушай, как тебя зовут? Этот твой мелкий головы нам заморочил — Макс, и всё. Да какой из тебя Макс, к такой-то дыре чёрной, ты на себя посмотри. Как мамка с папкой называли, ну? Юноша только блестел на него глазами, молча, подражательно потягивая питьё. Потом буркнул: — Вам оно зачем? — А затем, мальчик, что ты нездешний. И что-то ищешь, будь я проклят. Вот мне и надо знать, что. Ты. Ищешь. Ты думал, что дядя Пётр вояку от гражданского не отличит? Он подобрался, стиснул чашку: — Вы откуда знаете? — Оттуда. И не жмись. Ну, имя? — Люк. — Ого. Λουκᾶς, значит. Свет несущий. Ничего, ничего. И с кораблями связан, тоже хорошо. Чего назвали так? — Откуда я знаю? (Отвёл глаза). Мне про это не говорили. Сказали, мать так назвала. — А сама она где? — Не знаю. Умерла. — Вот значит как. Ты говори, говори. Так надо… И он говорил.***
— Так. Понятно. А теперь послушай. Ты видел небольшой кусок Сопределья. Скажи мне, как считаешь — наши корабли пригодны для военных действий? Да, правильно головой качаешь. Они могут передвигаться в обычном трёхмерном пространстве, сверхсветовые скорости здесь тоже известны и кое-где используются. Но мы просто прокладываем дороги. Здесь есть множество анклавов, союзов и великих содружеств. Но зачем нам выяснять отношения с помощью военных действий? Сырьё? Хватает неразработанных и необжитых миров, довольно далеко отстоящих от сообществ. Гегемония от слова «хочу»? А воюют ли между собой ветры, которым можно дуть в любом направлении, или реки, прокладывающие себе русла по великим пространствам? Далее. Ты говорил о ваших великих собраниях живых, напоминающих наши древние военно-монашеские ордена. Да, когда-то и мы не отделяли торговлю от войны, обмен культурами и наукой от неё же, межрасовые союзы часто заключались в этом же результате. Множество критических точек проходилось с великим напряжением и всеобщим горем. Да и что там говорить — до сих пор расхлёбываем. Знал бы ты, сколько наших экипажей мы потеряли вследствие такого, этот счёт подобен твоему, мальчик. Я вижу перед собой человека, который вырос на войне, впитал её с детства. Тебе не оставили выбора. Ты готов след в след пройти пройти путь своего отца. Но сам скажи — зачем ты это делаешь? Не вскакивай, подожди. Так вот что я понимаю — ты пришёл из настолько далёкого мира, о котором здесь не знают ничего. Уж поверь — слухи об этом достигли бы многих граней. Ваши технологии другие. Вы сами отличаетесь, и ты это уже понял. А теперь повторю — зачем? Юноша поднял голову и прямо, с вызовом глянул: — Потому что я хочу летать. Вам хорошо, наверное — любой из вас может позволить себе обучиться и делать это да? А что оставляют таким, как мы, вы знаете? Хочешь летать — найди деньги, доберись до развитого мира и поступай себе в учебку. А они — все под Империей. Нейтральные миры открыты только для своих. Да я бы полы там мог подметать, максимум. Эй, парень, ты можешь только посмотреть, как взлетают корабли. А теперь отваливай мусор собирать. Хороша карьера? Пётр поднял руку: — Подожди. Ведь твой этот друг предлагал тебе уйти вместе с ним, сам говорил. — Да. Посмотрел бы, как их всех… И Лея… Она бы не ушла с нами. И для чего я уговорил Хана вытаскивать её из тюремного блока? Чтобы потом просто улететь? А ведь там тоже люди. Живые… Голос его дрогнул, по спине прошёл холодок. — И ты полетел сражаться. — Да. Полетел. Я знал, ради чего. И потом летал. И сейчас знаю — это правильно. Вам хорошо. Мне нет. Люк встал, поставил остывшую чашку на стол с громким стуком. Упёрся ладонями в стол. — У этих техников, которых я прикрывал, тоже есть где-то семьи. Они бы не выжили, если бы не ушли в Альянс. Думаете, я не говорил ни с кем, не знаю? Может, у нас и полно отребья, но какая к хаттам разница — они тоже хотят жить! А я могу их защитить. Пётр встал, прошёлся по кабинету, глянул на давно спящего Илью. — А с ним что? Почему полез? Молчание. — Да не люблю я такое видеть. Когда слабого — вот так. Не было бы там честной драки. А когда издеваются, и вмешаться нельзя… Словом, ещё бы раз — я бы снова. — Могли бы и ножом. — Да. Только это всё равно честнее. Мужчина вздохнул. И опять потянулась тишина. Ну вот что с таким делать? Кинули прямого, отважного, правильного в это горнило. Хорошего доброго мальчишку, который раньше времени повзрослел, стал сильным от отчаяния, сделал своё горе своей отвагой и лезет в пекло от безвыходности. Кто-то умный и злой сотворил это, и что ему, если вот такие погаснут тысячами, миллионами. А этому парню бы с девчонками любиться, пировать, возиться в дружеских потасовках, открывать новое. И — отняли. Совсем отняли, уже искалечили. (Пётр представил мальчика изувеченным воочию, и его замутило). Ах, какой бы из него межпространственник бы вышел, отважный и мудрый; там потенциал не меньше чем на кавторанга, может, и на командора в будущем… Дети, которые становятся талантливее, потому что должны выжить. И внезапно пришло понимание. Горькое. До судороги в горле. Надо отпустить. Такие, как он, выживают и у дракона в пасти. Но как ещё повернётся. Он потёр руки. — Слушай сюда, вояка. Дядя Пётр своих не бросает. Я дам о тебе знать по трассам нашим. Раз тебя сюда забросило, значит, есть и дорога назад. Не знаю, не знаю, не смотри на меня так, дырку просмотришь глазами своими. Пробьёшься. Только вот что. Уходи сейчас с мальчиком в ваш ***ск. Сиди там тихо, не шастай. Когда новости придут — дам знать. И это, ту одежду, что там ещё у тебя — держи рядом. — Как? — Профессор Аршакуни на то и профессор, чтобы занятия по своему разумению закрывать. Заткнись уже. Пошли, я вас обратно выведу. И это, пацана не буди. Вишь как раскинулся, кофе его не берёт. Люк смотрел исподлобья, потом шагнул к нему, и их руки сомкнулись в рукопожатии. — Спасибо вам, сэр. За понимание. За то, что отпускаете молча. Будь свободен, как птица.***
Они вышли на знакомую бровку склона. Всё это время профессор нёс на своих руках спящую мелкоту, юноша брёл следом. — Вот. Повернись от меня. Что видишь? — Порт ваш вижу, доки. — А теперь? Люк увидел. Словно две трёхмерных картинки наложились друг на друга, но не вперемешку, а как бы по отдельности. Вот он порт — а вот знакомая уже улица, по которой они обычно добирались до Ильюшкиного дома. Только тоже ночная, с уже знакомыми фонарями. — Третий час уж, поди. И нет никого, ну и хорошо. На улицу шагай, не перепутай, боец. На тебе малька, да вот так, на спину прими, ноги его придерживай. Нагнись. Вооот, молодцы оба. Пошёл. Давай, не робей, я прослежу. … Улица. Подъём до дома. Пролёты наверх, к их квартире. Пришлось похлопать у спящего Ильи по карманам, чтобы отыскать ключи. Сонно сопящего мальчишку он грузно свалил в кровать, укрыл. И сам устроился на полу рядом, отрубившись, как только голова коснулась подушки.