***
Он ждал их на площадке. Точнее, под выступом входа, так как моросил редкий скудный дождь. Мальчишки, гомоня, неслись вниз по тропинке и высыпались из рощи радостной оравой. Все здесь, Ильюшка тоже. — Здрасте, Макс Батькович!.. И затихли. Он шагнул, навстречу им, почему-то смутившись. Не тот, весёлый, весь распахнутый навстречу пацанам, с вечно растрёпанной шевелюрой золотистых волос, готовый в любой момент расхохотаться или строго рявкнуть. Серый китель под горло с нашивками лейтенант-коммандера Лётного корпуса Альянса (ну и хорошо, что не знают), форменные брюки, сливавшиеся с невиданными сапогами. Никакой растрёпанности и в помине — волосы покорно зачёсаны. Непонятный. Другой. Старший, Серёжка Донченко (тот самый, что миллион лет назад посвящал его в тонкости ссоры в школе) удивлённо спросил: — А что это на вас надето? — Привет, ребята. Мне жаль. Я… — Ты что, уходишь?! Сегодня, да? А это Илья. Ужасно старается держаться, хотя ошарашен больше других. Его выдают натянувшиеся скулы. Ну вот и порушили официальность. И как им сказать — зыркая сверху вниз? Люк присел на корточки, так, чтобы смотреть глаза в глаза. — Послушайте. Так получилось. Я ведь недолго с вами мог быть. Сегодня мне передали новость — я могу вернуться домой. Если хотите, сегодня ещё потренируемся… И сбился. — Мы вам одежду вашу принесли, она сухая и постиранная. Просили передать. (Знаю, кто просил. Хорошо, что с ними не пришла, меня тут уже не будет, когда освободишься.) И книжка вот. Мы же читать хотели. Мелкий Сашка протягивал ему аккуратно свёрнутую безрукавку. Ну так и есть, стащили. Шалопаи. Да что же это. — А вам правда надо? Может, останетесь? Мы вам еду будем приносить! — И палатку найдём! — И устроим всё! Дядя Макс, не уходите! В этом хоре не слышно было только Илью. Он просто молчал и смотрел с такой отчаянной надеждой, что юноша отвёл глаза. — Я не могу. Мне нужно защитить своих друзей. Понимаете? Не. Могу. Мальчишки замолчали. — Вы же сами знаете, что друзей не бросают. Опять рванёшься в туннель, как тогда, как он? На свою войну? Под совсем другим солнцем, в чужой стране, сам не зная, уцелеешь ли? А наврать сумел бы? А каково это — остаться на всю жизнь с содранной кожей, воя от потерь, потому что убили твоего товарища — не тебя? И позади — бесконечное поле могил. Не трать влагу глаз, сын пустыни. Спасибо, Хан, ты меня научил кое-чему. Совсем другим голосом: — Но пока устрою вам взбучку! Оружие в руки, наизготовку, отрабатываем, паааашли! Всё же в безрукавке удобнее, а китель очень лёгкий, можно просто расстегнуть.***
Там же, около семи часов назад. … Если присмотреться, то место, на которое падал свет перед возвышением, очерчивалось узором из старательно выложенных мелких камешков, образовавших цветы в круглом венке. Наблюдательный глаз отметил бы там розы и плющ, а ещё какие-то мелкие белые цветы, не поддающиеся определению. Он не наблюдал. Утром он пришёл на площадку и задал себе хорошую разминку, воспользовавшись длинной палкой. Это был бой с тенью, где он выкладывался на полную катушку. Таким его пацаны не видели. Он почти взлетал, пластаясь в воздухе, крутился вокруг воображаемого противника и наносил удары из самых невозможных положений. Закручивал «меч» вокруг себя, ставя защиту, выворачивал кисти рук до хруста, ловя призрачный клинок, бросал «оружие» в сторону и в длинном прыжке ловил его. И пробовал притянуть к себе. Видеть, видеть, видеть, понимать и брать его сквозь пустоту, словно призывая. Со стороны это выглядело, словно безмолвная пляска в сереньких влажных утренних сумерках. Разгорячённое тело стало отзываться всё лучше, разрешая полное уже, с точки зрения несведущего, издевательство. И наконец лёгкие запросили пощады. Он плавно перетянул зовом рукоять уже привычной деревяшки из руки в руку и замер. Тяжёлые мерные хлопки ладоней одна о другую. Всё ещё не веря себе, он обернулся через плечо. О. Здрасте. Здешний ужас мальчишек стоял в дверном проёме. Высокий, с густой бородищей, скрывавшей пол-лица, кустистые брови почти нависают над глазами, пряча их цвет. Тощ ли, толст — не разобрать, всё скрывает длинная чёрная хламида длиною в пол. На голове — аккуратная, тоже чёрная шапочка. Сматываться? Только вопрос был в том, что футболку перед тренировкой он оставил как раз там, где стоит этот зритель. И сумка там же. Он с ней не расставался теперь. Будет это похоже на позорное бегство, а ему не хотелось. Так он и стоял, взмокший, тяжело дышащий и слегка растерянный. — Ну? Наскакался козлом, вижу? Парень сердито вытирал локтём лицо и помалкивал. Ну-ну, что дальше? Ему казалось, что старик посмеивается. Тот, впрочем, ужас наводить не спешил, а напротив, спросил даже: — Кончил экзерциции свои? Хватай шмотки и со мной иди.***
Жилище ужасного таилось пониже развалин. Если пройти развалины до упора, а потом свернуть чуть правее, обнаруживалась сквозная длинная комната, выводившая в густые заросли, чуть расступавшиеся перед неясной тропинкой. Она уводила вниз и вбок, превращаясь в гряду небольших грунтовых уступов и выводя на ещё одну площадку, где стоял деревянный домик со вскопанным клочком земли. Клочок был утыкан какой-то культурного вида зеленью, а совсем рядом, с крутого склона бил сильный родник. — В дом тебя такого не пущу. Сымай портки. Сам старик уже держал ведро воды, на которую и смотреть холодно было, не то что мыться. — Ну что ты как девка жмёшься? Ко мне чистыми ходят! Водопад ледяной воды обрушился сверху, отнимая дыхание и заставляя зашипеть от всепроникающего холода. Потом возникло колючее полотенце, которым велено было растереться как следует, и уже после этого — заходить. Обувь на влажные ноги натягивалась с трудом, поэтому парень так и зашёл внутрь — босым и всё ещё подрагивающим после издевательского душа. Он и сам не понимал, почему стал таким послушным. Дверь скрывала за собой кухню. Самую обычную, хоть и с бревенчатыми стенами. Мебель для посуды. Вполне современный холодильник, кушетка, застеленная огромным покрывалом. Радио на стене. Стопка газет. Стенные часы. И стол, сверху прикрытый чистым полотенцем. И виднелась ещё одна дверь, вероятно, в другую комнату. — Поешь, малый. Сказано было, как приказано. Сдёрнуто полотенце, укрывавшее содержимое стола. Вся еда казалась незнакомой, но вполне питательной и свежей. Особенно хороши оказались варёные клубни, политые маслянистой янтарного цвета жидкостью, и к ним — кусочки полупрозрачного нежного солоноватого мяса. Далее была комковатые белые хлопья с сахаром и внушительного вида сосуд с горячим напитком, пахнущим заваренными травами. Тут хватало пищи на половину его эскадрильи, но юноша ел очень сдержанно, стараясь не набрасываться. И в конце концов покачал головой благодарно: — Сп... Спасибо. Но мне правда хватит. Простите, зачем это всё? — А. Это обычай такой. Гостя сначала кормят. Потом уже к делам переходят. А раз ты всё… Старик махнул взглядом, словно измерил его. — … то привет тебе от Петра. Пошли, в курс тебя введу. Изумление словно ударило его мешком из-за угла. — Вы?! — Я. Михаилом зови. Мохов. А тебя как звать полностью, светоносный? Сказал. Старик озорно присвистнул: — Не имечко, а титул, мать моя! Чудны дела Твои… И покосился на что-то за холодильником вверху. «Что-то», впрочем, было надёжно укрыто куском белой ткани. — Из такой дали тебя бросило, а зовёшься по-нашему почти. Совсем если исхитриться — бродячая звезда. Люк тихо спросил: — Разве это имеет значение? — Иногда. Nomen est omen. Имя есть судьба. Или знамение. С таким, как у тебя — в заднем ряду не отсидишься. Ну, пошли, свет бродячий…***
Дверь скрывала невероятное. Люку не раз и не два доводилось видеть командный центр Альянса, да и внутренности больших кораблей случалось. В конце концов, он отлично справлялся с любой электроникой собственного корабля, поди напугай его. Но здесь… Ему показалось, что он уменьшился и попал внутрь бортовой консоли гигантского межпланетного грузовика. Пришлось ступать на цыпочках, чтобы не задеть блок-схемы, бесконечные шлейфы; платы, свисавшие на варварских стяжках. И всё это было запитано. Как здесь Уг… Мохов умудряется? Страшнодедовское осталось за дверью, кроме бороды. Сейчас хозяин был облачен в свободные брюки и рубаху, затянутую в манжетах и собранную навыпуск под ремнём. В глуби электронных потрохов обнаружился рабочий стол, коронованный огромным дугообразным монитором. — Ну что. Сразу тебе скажу. Не побоишься датчики на себя прилепить? — Это ещё зачем? — Кое-какие твои характеристики списать. Не бойся, это просто датчики. Если вдруг что — сам и снимешь в любой момент, тут у нас не камера пыток. — Ну… ладно. — И ещё. Тут у меня в потолке излучатель. Он немного растормозит твой мозг, начнёт память активнее работать. Это на несколько минут. Не боись, дураком не станешь. Веришь мне? Ну и хорошо. Слово даю, ты просто будешь активнее вспоминать, больше ничего, клянусь.***
— А теперь вспоминай, как тебя перебросило. Не упускай ничего. … свист снаряда понимание им конец… … я хочу жить безумно отчаянно как же я хочу жить они тоже жить жить жить… … безумное нечеловеческое усилие желание уйти изменить я живой… … вытолкнуть тех впереди я прикрываю защищаю обязан… … приму на себя мне хватит сил выдержать лети сюда ссссукаааа… … ускользнуть через пустоту выживу куда угодно… Тяжёлая ладонь накрыла лоб, и всё кончилось. — Шшшш, не бушуй, маленький. Вернись. Какой я вам маленький. Но возмущение не приходило. Была пустота. — Выпей. Жгучее питьё разом вернуло к реальности, даже жёстковато немного. Он поперхнулся, прочищая горевшее огнём горло, долго выкашливал остатки жидкости, согнувшись пополам, вскидывал голову, задыхаясь, и снова заходился в приступе. — Отдохни. Зря я так усилитель выкрутил. Терпи, терпи, всё пройдёт сейчас. — Что… это… было? — сиплым голосом спросил юноша. — Было. Есть. Отдохни, я считаю. Впрочем, считал не он. Судя по всему, подгружал данные в некий алгоритм, что-то бубня под нос. — Ну вот. Любуйся. Люк подошёл, заглянул в какие-то непонятные колонки цифр. — Видишь? — Что? — Забыл, прости. Уже знаю, что неграмотен, прости. Придётся словами.***
— Вот, что получается с тобой. Тебе уже говорили, что ты межпространственник. Что шагаешь через субвакуум, не замечая прямого перехода. Говорили? А теперь представь, что в тот момент ты шагнул не просто через пространство? Ты сам выбросил себя из твоей Вселенной в другую, просто, мать за ногу, создав эффект настоящего нуль-поля. Ты понимаешь? Ты ни черта не понимаешь. Этот эффект был предсказан в нашем мире ещё лет тридцать назад, даже не физиками, а писателем. Впрочем, у нас писатели иногда делают пророчества. Знаешь, что это? Знаешь. Нет, всё же не знаешь. …так вот, тебе уже говорили, что Вселенная имеет кристаллическую структуру, где грани могут соприкасаться, резонировать, смещаться и даже накладываться друг на друга, порождая множество неисследованных эффектов. Например, ну самое простое — единое Сопределье, общность миров, объединённых некой узловой точкой, где они могут сходиться во что-то вроде общей вершины. Это уже не умозрительно, такие места существуют в реальности, их существование доказано, но происходящие там процессы пока что исследованы мало. Есть эффект Хирше-Брауна-Смойлле там, ещё Масловского Пина, парадокс Мохова, хахаха, ну, неважно. Но представь себе — что, если по теории многовариантности миров, в самом смелом, даже спекулятивном приближении — Вселенная многовариантна? Есть доказательства программы «Бур», что Кристалл может быть — ты слышишь это, юнец — не один? Ты понимаешь, это уже не просто наше маленькое Сопределье. Это Сопределье Мультивселенной. Там уже не просто уютненький мирный межпространственный вакуум — это такой страшный узел, который ещё только предполагали. Но наблюдать-то можно, только накопленной энергии нужно море. Буквально неделю назад была зафиксирована вспышка энергии, по своим характеристикам отлично вписавшаяся в теоретические построения такого соприкосновения. И сразу же перестала давать знать о себе. Что такое? А ведь где-то совсем рядом была. Ну что. Подключили Луговой, «Сферу», Полуостров — увидели выход. Врата, ёлки-палки! Но врата странные. Туда камень не кинуть, привет не передать. Шучу. Там явно прочитывались такие показатели, словно через них прошла живая материя и изменила их так, что выход этот… Словно кто-то настроил их под себя. Ты понял? Юноша заёрзал. Потом ошалело уставился на Мохова. — Я тебя сразу засёк. Думаешь, не видел, как ты тут чудил? Да я тогда уже Ильюху шугануть хотел, и этих засранцев тоже. Но не успел вмешаться. Ты уже начал взаимодействие, олух. Ты всё это время возле такого адского котла ходил, ещё и игрался себе. По Граням зашарились, обормоты. Каюсь, первый раз даже не осознал, как вы упорхнули. Потом уже проложил вам тропочку в Город, чтобы Пётр вас цапнул и успокоил. Он-то объяснил. Но, видишь ли. Грани движутся. Сами Кристаллы — тоже. Ты хочешь назад, так знай, что успеваешь назад. Поезд уже набирает ход. У нас есть часов, может быть, четырнадцать, чтобы протолкнуть тебя назад. Потом — всё. Почему так поздно? Нужно было рассчитать хотя бы несколько постоянных, а то столкнёшь тебя не туда — и хана. Ну тебе приближения хватит по моим данным. Стерренпорт даёт добро, выкладки перепроверены. Так что одевайся, как ты там был. Знаешь, в наших сказках есть такое — когда уходишь, оборачиваться нельзя, что бы там за спиной не творилось. Глазком одним подсмотришь — погиб. Ты должен туда — как пришёл. Иначе и вход тебя не распознает, и ты сам — навсегда здесь. Но ты сильный. Это мне тоже говорили. Можешь здесь посидеть, кстати, пока аппаратура настраивается. Я ещё только загружать начал, но время есть. Чего? Юноша смотрел перед собой слепо и в никуда. — Мохов… Если время ещё есть… Там пацаны придут. Я попрощаюсь. — Ну ёлочки зелёные. Ладно. Но от Храма — никуда! Благими намерениями, чует моё сердце. Ладно, ладно. Привязался на свою голову, олух.***
Прыжок вперёд. Напрыгались и сразились от души, правда, синяков на ногах-руках наставили ему от души. Он играл с мальчишками, иногда поддаваясь, чтобы задор не утихал. Были смешки, воинственные вскрики, споры — кто снёс «броню», как лучше считаться по справедливости и так далее. Всех помирил ливень, загнавший их внутрь. Ватага завздыхала — кончен бой, а они только в раж вошли. Но не судьба — так не судьба. Кончится дождь — и они все разойдутся, каждый по своим делам. Попробовали читать принесённую книгу, но как-то скомкалось и затухло. Пацаны озирались по сторонам, а Люк исподтишка поглядывал на Илью. Малый делал вид, что совершенно ничего не замечает, не пытался приблизиться, поговорить или спросить — как же так получилось? Что произошло, раз ты так быстро собрался? Звал в гости на дружескую посиделку, а оказалось — это проводы. Мальчишка сидел спиной к юноше, всё внимание уделяя своим соседям, запальчиво рассказывая, как здорово он здесь проводил время. Ну и повёл компанию по зданию. — Ого! А как это получается? Люк вынырнул из задумчивости. Оказалось, ребятня стояла около того места, где был тот самый круг света, тот самый, где была принесена эта странная наивная клятва; круг, ограниченный венком из роз и плюща. Что они там забыли? — Что получается? Мелкий Сашка показал пальцем: — Смотрите, Макс. Кругом тучи, солнца нет. А здесь оно как будто есть. — Да не как будто! Может, в тучах просвет? Все глянули в небо, даже Илья. Пролом в крыше был, это да. Солнца не было и подавно. Вот свет — он был. Нахально опрокидывал все предположения, выхватывая яркое пятно на плите. Подивились некоторое время. Потом мальчишки заспорили о радиации, электричестве и прочих штуках. Сошлись на том, что придут сюда ещё раз и понаблюдают. Может, сделают открытие. Юноша настолько увлёкся этим милейшим наивным спором, прислушиваясь, что совершенно упустил Илью из виду. А потом, когда вспомнил, зашарил глазами по зданию — и обмер. Мальчишка уже стоял на лесах метрах в трёх от пола. Одним прыжком, как когда-то он подлетел к опорам, намереваясь снять нахала, и понял. Он не полезет. Конструкция была хлипкой, соединения ненадёжны — это он видел точно. Полезет следом — не миновать обрушения. Да и мальчишка был тяжеловат: тонкие поперечины ходили ходуном. — Илья! Слезай оттуда! Мальчишка только дерзко скрутил фигу. — Ты валить собрался! Ну и вали! А я — посмотрю, что там! То самое, странное, укрытое грубым холстом. Картина? Фреска? Изображение? Но почему сейчас, Великая Сила?! — С-слезай, паршивец. «Паршивец» — плохо. Очень плохо. Ильюха на это только хихикнул, перебравшись ещё на пролёт повыше. Теперь уже и остальная компания замерла. — Илья, прости. Прости меня за «паршивца». Прости, пожалуйста. Прошу, иди вниз. Не надо выше. Сердце колотилось бешено, в голове метались какие-то странные мысли. Верёвка? А где взять? Лезть следом — нельзя, тогда конец всему. Уговорить упрямца? Он лезет всё выше, его слова только подогревают. Если сумеет сейчас перебраться на площадку у того прямоугольника — доски, может, и выдержат. Сверху прилетело: — Ты мне врал! В чём?! — Когда?! — Вы все так! Вы только кажетесь, что всё время рядом. А потом уходите! Навсегда! Все! Ещё шаг навстречу спасительной (она точно спасёт, площадка, там надёжно) тверди. — Валька обещал вернуться домой! Потом ты! Наигрался и уходишь! Так убирайся к себе на войну! — Ты же сам хотел меня вернуть, помнишь? — Хотел! Перехотел! А ты дебил, раз не заметил! Не упирайся ногой в стык дурачок просто шагни на доски шагни умоляю там уже метров шесть я же не подхвачу тебя среди… Всё-таки он не сумел переступить на доски. То ли слишком сильно надавил толчковой ногой на ненадёжное рассохшееся сочленение, то ли отвлёкся — пространство храма разорвал сухой волнообразный треск, и конструкция стала складываться, как карточный домик. И молнией метнулась мысль — ну сложитесь вы так, чтобы его не задело, не ударило, чтобы можно было разобрать, найти тебя там, живого. И даже показалось, что он тянет руки, как во сне, словно хочет отвести, отшвырнуть, прикрыть… Он не слышал душераздирающего скрежета, грохота дерева и железок, а просто застыл и смотрел, отчаянно выглядывая фигурку мальца среди хаоса. Никто не заметил, что все эти кошмарные минуты в боковом проёме стоял Угуй, или Мохов, выкатив глаза от ужаса. Юноша рванулся к этому кургану, страшной куче, готовый руками разобрать всё по доске, по щепке, как вдруг остановился в изумлении. Ильюха лежал рядом, неловко подвернув ногу, как сломанная выброшенная кукла. Живой! Парень оказался рядом, прошёлся руками по телу мальчишки, ощупывая, проверяя, надеясь уже заскакать от радости, от везения, удачи. Не вышло. Переломы конечностей он видел. Насмотрелся. Нога. Хвала Силе, не открытый. Но видный. Что там может быть внутри? Раздроблённая кость? Сильное смещение? — Вы что наделали, черти?! Замершие пацаны шарахнулись от воплотившегося страха. — Ты! Узловатый палец упёрся в Люка. — Я шёл за тобой, там готово уже всё, а ты! — И что?! Брошу его?! Ему в больницу надо! — Ты всё испортишь, кретина кусок! Я сам его отнесу, пошли сейчас же! Вот да. Уйду красиво. А руки его — от себя оторву, он же вцепился в меня от боли так, что хоть выдирайся, так? Ну и выдерусь, я сильнее, мне надо, а тебя не бросят, конечно, не бросят. Да гори оно огнём, мне снова не оставили выбора. Пружинисто встал, прижимая к себе поскуливающую ношу. — Так. Ведите меня в вашу больницу. Живо! — К-куда, с-с-сукин ты… Люк обернулся, и злость полыхнула от него так, что Мохова вдавило в стену. — Да идите вы… И сказал самое крепкое словцо, которое пришло в голову. Я успею, мы успеем. Не бойся, малыш, мы долетим, держись. — Серый, Рубчик, дуйте к Ирине Алексеевне, предупредите её. Поняли? Пошли!