***
— Потерпи ещё день, хорошо? Возьми мои часы, я их как раз забрала от мастера, они нормально ходят. Когда стрелки будут здесь и здесь, выходи к автобусной станции. Вот тебе деньги, тут как раз на билет хватит, купи два билета, рейс до Вехи, ой, ну что ты делаешь, прекрати, ну перестань, глупый. Там пересадка в Черемховск. — Зачем нам туда? — Там есть человек один… Друг моего папы, они вместе работали. Он Павел, ой, отчество забыла, только фамилия — Находкин. Я знаю, он… Ну словом, разберётся. Адрес… вот память, ага, точно — Онежская, дом десять, только квартиру не помню, на это ерунда, я знаю их этаж и дверь. Всё будет хорошо, ты только потерпи до вечера, ладно? Ой! Коммандер, отставить, мне уже идти надо, руки по швам. В качестве наказания — целовать только раз! — Есть. Ну это уже два, и три, и убери свои лапы с талии, несносный, ещё успеешь. Тень мелькнула среди тяжёлых от дождевой воды кустов и исчезла.***
Терпеть? Он лучше поспит, иначе изведётся до вечера. Что и выполнил немедленно, счастливо зарывшись носом в подушку.***
Стрелки здесь и здесь. Он сначала думал — может, отметиться у Мохова внизу? Потом махнул рукой на эту мысль, и двинулся прочь, придерживая верную сумку с тем самым багажом. Лишь ласково погладил шероховатые камни на прощание. А теперь — аккуратно, спокойно, не бежать. Всё будет хорошо. Впереди будет помощь, и всё решится. А ещё со мной поедешь ты. Будет долгая дорога, где мы будем вместе. Крылом к крылу. Он обрадовался этой старой поговорке. Так говорили некоторые ребята в эскадрилье, подразумевая — всегда рядом, друг за друга, — и никто не осилит нас. Так? И спокойно шёл среди сгущающихся сумерек, легко найдя выход к освещённой площади автовокзала. Он уже запомнил его: во время прогулки по городу Илья показывал. Ох, Ильюха… Я так и не зашёл к тебе, не сказал ничего путного. Внутри нехорошо засосало, совесть кольнула горячей иглой. Когда я увижу тебя? Если увижу. Прости, малыш, что ухожу, словно вор. Но меня же ищут! Как я могу? Да мог бы, не ври себе. Когда полез в нутро Звезды Смерти за Леей — тогда мог? Ещё как, только поджилки слегка скручивало от собственной удали. А мозги, наверное, тогда он на «Соколе» забыл. Но ведь получилось. И сейчас пробраться в мирную больницу — можешь. Но у нас уже нет времени. Прости меня. Я бы мог тебе соврать, что вернусь. Ты просто не плачь, я уже шагаю за край.***
Снова нехорошо зашевелилось внутри, когда он вышел на площадку с платформами. Было пусто. Только на лавочке дремало какое-то залётное тело, явно пьяное. Но довольное. Может, Ирка внутри? Похолодало всё-таки. Он был готов её увидеть, даже начал улыбаться. Внутри тоже было пусто. Только светилось окошечко кассы. Непонятно. — Два билета до Вехи, пожалуйста. Взял рассеянно две белых бумажки, побрёл, ища, куда присесть. — Молодой человек, а сдачу? Вернулся, взял горсть монеток. Побродил среди пустых лавок неприкаянно, сел. В голове — ни одной мысли, лишь гулко стучит в висках. Что же происходит? Потом осмелился, подошёл снова к светлому оконцу. — Что вам? Тётка смотрела на него сурово. — Простите… А тут не было девушки? — Какой тебе девушки? — Ну. невысокая, волосы тёмные. Мы договорились. А её нет… Тётка уже смотрела не сурово, а даже с каким-то сочувствием. — Нет, молодой человек. Не видела. Да что я через эту дырку разгляжу? Видно, у него на лице было такое, что собеседница крикнула кому-то через заднюю дверь: — Каааать! Тут молодой человек девушку ищет. Тёмненькую, небольшого роста. — И глаза серые, — совсем уже прошептал. — И сероглазую! Нет? Не помнишь? Что? Не видели, молодой человек. А должна была? Может, решила не ехать? Эх, молодёжь… куда же вы?***
Её дом. Только светятся сквозь густой кустарник окна первого этажа. Но он знал — её этаж второй. А там — все окна тёмные. Проспала? Вряд ли. Прячется? Да что за глупости! Ильюха! Точно! Она у него! Что-то случилось, и она помчалась в больницу, верняк! Ох успеть бы её там перехватить, пока не разошлись. А билеты у него.***
Как и тогда, он подобрался к пандусам, гадая — как войти незамеченным? Но здесь повезло: как раз приехала «Скорая», и оттуда вытаскивали плачущую женщину на носилках. Юноша подкрался к распахнутым задним дверям машины и увидел скомканный белый халат, кем-то брошенный второпях. Отлично! Набросив его, он подбежал к носилкам, схватив их за задние ручки. Никто не понял, что произошло. Больных таскают санитары, их дело маленькое, да и кто их сейчас в лицо считает, если некогда? Так что он беспрепятственно добрался под прикрытием до смотровой, там позволил оттереть себя, и почти бегом кинулся к дверям, за которые — он это помнил, уносили Илюшку. Оказавшись в холле, он увидел два лифта и черневший зевом выход на лестницу. Надо было торопиться. Здесь точно нет палат, и явно располагаются помещения для диагностики. Значит — выше? Лифт не надо, сейчас он может понадобиться персоналу, и тогда его раскусят. А вот лестница — дело другое. Пошёл! Тёмный пролёт, другой — вот он, второй этаж. На дверях надпись «Хирургия. Женское отделение». Но читать не получится. Кто же тут лежит? Он тихо приоткрыл тугую дверь, осматриваясь. Виден врачебный пост… Там кто-то из персонала. Спросить? Нет, не стоит. Должно быть, здесь мужчин и женщин держат всё же по разным этажам, но как понять? Ему опять повезло. Метрах в десяти впереди по коридору открылась дверь, и оттуда вышла женщина в цветастом халатике. Значит, точно здесь палаты для больных, и тут ему мальчишку искать нечего. Вверх! Но только почему так зашлось сердце? Он взбежал на площадку выше, и тут его охватил такой колотун, что пришлось даже опереться на стену. Испуг? Ты же не к дракону в пасть лезешь, всего лишь идёшь узнать. Тогда почему лёгкие просят столько воздуха, что его приходится хватать ртом, а лицо и руки наливаются неурочным жаром? Да и верные ноги, всегда носившие его без устали, почему-то ослабли в коленях. Он с силой оторвал спину от стены, упёрся ладонями в шероховатую поверхность, и несколько минут тяжело дышал, чувствуя, как против воли кривится рот. Разозлившись, толчком загнал непрошеное куда-то внутрь себя и уже заставил себя подниматься спокойно. Это всего лишь один пролёт. Один. Хреновый. Недлинный. Пролёт. Вот он, третий этаж. Теперь спокойно. И справа, и слева — палаты. Они тут, ясно, не запираются. Как же понять? Он открыто двинулся к светлевшему посту, спокойно зашёл за стол и стал небрежно перелистывать журналы, попадавшиеся под руку, дожидаясь удобного случая. — Вы что здесь делаете? Дежурный врач. Слава Силе, не Возницын. — Делать нечего, смотрю? — Прислали к Маркелову. Кое-что из личных вещей. И небрежно показал сумку. — Какие вещи? Чему тут верят? Он покачал багажом. — А я знаю? Одежда, наверное. Где он лежит? Медик глянул недоверчиво: — Поздновато для передач. — Так забыли, там сейчас суета. — Ладно. Седьмая. Вперёд и вторая дверь налево. Только он спит вроде. Поставишь у входа и выметайся, не тревожь.***
Темно у него. И нет здесь Ирки. Но не уйти же поэтому? Хорошо, что окно даёт немного света, и можно разглядеть белый прямоугольник кровати, на котором распластана маленькая фигурка. — Илья… Мелкий… Это я. Мальчишка делает вид, что спит. Старательно дышит ровно, глаза не открывает. Только Люк чувствует — сжался, как маленький зверёк. — Ну не обманывай. Открой глаза. Хриплый голос: — Ты чего сюда припёрся? Уходи. Юношу снова обдало жаром. — Я же не могу уйти просто так. Прости, мне нельзя было… Понимаешь? Мальчишка повернул голову к нему: — Ты струсил! Ты никакой не командир! Как подпёрло — так в кустах и сидел? А сейчас как девчонка, с соплями, утютю, прости, малыш, я хороший. Иди ты к… Мальчишка уже не сжимался, его била дрожь, он всё хотел отвернуться, но мешали распорки, державшие закованную в какие-то железки ногу. Сила, ну почему ты такой беззащитный, осунувшийся и злой? Почему ты не Хан, не Ведж, не кто-то ещё, взрослый? С ними понятно. Почему снова начинает кривиться твой рот, почему хочется боднуть до крови узкую железную раму твоей кровати и что-то прокричать? Нельзя, сюда могут войти в любой момент, врач вон как смотрел. Будь прокляты важные слова, которые над обрывом теряют свой смысл, потому что мальчишка уже не держится за него, своего почти старшего брата, а зло плачет, беззвучно захлёбываясь. Ах, какую адскую шутку сыграл со Скайуокером этот бросок через Вселенную, когда казалось — вот-вот коснёшься рукой звёзд, бросишься навстречу синему прибою, вдохнёшь ароматы специй на далёком базаре — и вместо этого — запах хлорки, больничного белья, разорванная в клочья нежность и тупая боль в застывших ногах? Он ведь стоит у его кровати на коленях, надеясь вымолить прощение у брошенного и бросаемого ребёнка. Он тоже уйдёт. Навсегда. Будет сражаться за свою правду. Да сколько она стоит, если ты сам нечаянно, не желая, но всё-таки сыпанул солью на то, что никогда не заживёт. Что тут скажешь? Юноша задумался на мгновение, затем вытащил маленькое лезвие из лётного комплекта и с силой оторвал пуговицу, которой застёгивался ворот его кителя. Положил на тумбочку. — Я там оставил кое-что тебе. На память. Мальчишка молчал, отвернув голову. И в этот момент зажёгся свет. В дверях стояли двое — дежурный врач и… Возницын. Секунда на сцену. Ребёнок на кровати. Юноша, стоящий рядом на коленях. И тишина. Потом Возницын по-кошачьи приблизился, жёсткими руками оттащил гостя ко входу, почти волоком за плечи, и прошипел: — Паш-шёл вон, придурок. Илья молча наблюдал, как оттаскивают от него юношу, и только видел — тот всё смотрел на него, без слов, всё смотрел.***
…сумка осталась в палате. Его выдворили без суеты, да он и не сопротивлялся. И слепо двинулся куда-то по улице, сам не зная куда. В себя он пришёл около уже знакомой арки. И тут на него накатило так, что само существо скорчилось, прошитое раскалённой спицей, не дававшей дышать. Он только на корточки присел, задышливо воя от какого-то ещё незнакомого горя. Если выпрямиться, будет не так больно, наверное… Люк не слышал приближающихся шагов, хруста щебня под чьими-то ногами, чутьё опасности почти исчезло — и возможно, поэтому, он пропустил момент короткого воздушного свиста — а затем под черепом полыхнула яркая обжигающая вспышка боли, и следом навалилась темнота.