Верни меня домой

      Сколько времени он так сидит? Да и сидеть нечем — пока лежал, много ли жирку нагуляешь на внутривенном питании? Просто смотрит на здоровенные серые камни, окатанные водой, и серый простор за ними. От воды тянет йодистым сырым запахом, приятно бодрящим. Ветер забирается под плотную штормовку, пытаясь надуть её — но терпит фиаско всё время, нисколько не унывая. Ещё бы сказать — ерошит волосы на голове, но там только пока отрастающая русая щетинка. С вихрастой копной пришлось пока попрощаться — её сбрили в первый же день, иначе это бы помешало датчикам диагностики мозга. Но сегодня у него праздник: все эти жутковато-липкие гели и прохладные присоски наконец закончились. И он получил право наконец-то выбраться наружу. Хотя и в сопровождении.       Заиграла россыпь сигналов. Пора.       — Ну что, кэп. Пора нам.       — Не хочу.       Он упрямится по привычке, знает — всё равно верх не за ним. Пока. Под плечи привычно просовываются руки, и его поднимают — тощего, осунувшегося, чего бы и не поднять, нечему там быть тяжёлым.       — Стойте. Сейчас подкачу.       — Я сам.       И покачиваясь, тащит самого себя десяток шагов, чувствуя готовность страхующего. Даже взмок, но сумел.       — О! Дохаживать остальное внутри будем, а пока поехали кататься. Завтра последний раз будем зашивать вас, не забыли? Вас не тронут, а Михалу за вас прилетит, что вовремя баиньки не загнал. И сейчас прилетит, если видели.       — Да ничего не будет. Поехали.       От двери в палату до кровати он снова заупрямился ехать, дотащился снова сам. Михал следил коршуном. Потом устроил на ложе и смущённо сказал:       — Кэп Лука… Говорить не велено, но до завтра я вас вырублю. Чтоб операция, значит. Больно вы живчик, на вас наркоза не напастись. Да и вредно ведь.       — Хорошо. Запускай.

***

      В больнице время тянется, но пациент отсчитывает время по изменениям. Волосы перестают топорщиться и образуют первые пряди. Самостоятельный поход вдоль коридора до дверей. День, когда неумолимый Клан разрешил есть то, что хочется. Приказ на прогулки в любую погоду. С каждым разом — всё больше самостоятельных шагов. Только иногда — посидеть там, где обрывается земля и под ногами лениво плещется прозрачная спокойная вода.       — Кэп, а вы и впрямь живчик. Кросс вместе побежим, да, побежим?       Момент, когда он впервые посмотрел в зеркало. Что там осталось от него прежнего? До этого страшился — кто там будет? Незнакомый? Другой?       Исчезла юношеская округлость лица. Скулы очертились резко, опустились уголки губ, образуя твёрдую складку; подбородок заострился, ещё сильнее выделяя привычную ямку. Светлые прежде глаза потемнели и как будто ввалились внутрь. Вылезла привычка чуть сутулиться — уж понятно, откуда, сколько ему приходило закрываться       Попробовал улыбнуться, но получилось такое унылое зрелище, что он спешно прекратил пытаться.       Подтянуло тебя, приятель.       И больше не интересовался собой.       Он всё же начинает улыбаться. Это только добавило ему симпатий со стороны всех, с кем ему приходилось общаться. И длится упорный труд в восстановлении прежнего сильного послушного тела.       — Кэп Лука, вам велено передать — будете так надсаживаться, искалечите сердце.       Дни, которые сливаются в один. Выздороветь. Быть сильным.       Только для чего?       И он понял, что происходит.       Его цель, такая ясная и простая в самом начале этого странного путешествия, теперь словно расплывалась, накладываясь на то, что бередило душу даже тогда, когда он находился в коме, идя по тонкой проволоке между жизнью и смертью.       Вернуться назад. Но что это значило?       Если есть способ вернуться хотя бы к любой планетке Внешнего кольца, хоть на Корусант, да что там — хоть к Империи в пасть — захотел бы? А как же его ребята? Друзья? Лея точно поймёт и поверит, это так. Хан не поверит — но ему и не нужно, он тоже поймёт, не говоря уж о Чуи, дроидах и других, с кем он сражался плечом к плечу, делил свой офицерский паёк, выходил в дозоры, загибался от скуки в длительных конвоях, устраивал дружеские потасовки, оплакивал павших и мучился от страха за пленённых. Там — его память об отце, там — его враги, с которыми нужно посчитаться за его горе и горе других, его Сила и боль, бесконечный простор космоса, где он летает.       Там — его надежда сделать мир лучше даже ценой самого себя, если потребуется.       Вернуться назад.       Научиться здешней грамоте, учиться проходить через грани, открывать новые миры и включиться в строительство великого содружества систем и рас, прокладывая новые пути, стать капитаном-межпространственником, талантливым и храбрым. Он обещал любить — и не откажется от своих слов. А что забросило далеко — это не страшно, что такое расстояния для того, кто и так странствует по небесам? Всего лишь препятствие. Учить. Жить спокойно и открыто, защищая от горя и нечисти — он это может и умеет, это получится. Прекрасная, полная открытий жизнь, всё, как и хотелось.       Где она, его жизнь? С какой стороны стекла? Обжигает это неприятное чувство, имя которому — совесть.       Может быть, потому что рыцари Джедай (тайной это не было) — отрекались от своих привязанностей? Им было хорошо, наверное.       Проклятый венок из роз и плюща, где любовь переплетена с прочными стеблями привязанности, поди их отдери от кровоточащего сердца.       Тебя нет рядом. Забудешь меня? Наше маленькое счастье ценой смертей других? Билет на одного, без возможности вернуться. Глухой полустанок с рельсами в одну сторону. Я не знаю.       Как именно вернуться, в голову не приходило. Куда выбросит, если — было всё равно.       Его никто не убеждал, хотя за это странное время паузы он уже успел узнать о Командорском круге. Спасибо неугомонному Корнелию, который, узнав, что пациент почти оклемался и даже стал похож на себя прежнего — подкараулил юношу как-то и устроил экскурсию по Кронверку, не обойдя вниманием зал командоров.       — Говорят, — вещал Глас, — в этом круге всегда всем хватает места. Но я специально не проверял, а сам Круг собирается вместе крайне редко, дела…       У Люка заблестели глаза, когда он увидел всё это. Сделал шаг навстречу кольцу кресел — и замер.       — Ну что такое, парень? Там есть место и для тебя. Только скажи.       — Не знаю, — глуховатым голосом сказал молодой человек. — Это прекрасно. Это правда прекрасно. Но я… не знаю…       Никогда ещё он не чувствовал себя настолько потерянным.       Иногда выбор — это проклятие.