***
Люк выходил из клуба вместе с сокурсниками, когда увидел маячившего неподалёку Эймонда — тот периодически смотрел то в экран смартфона, то по сторонам, но, заприметив Люка, быстро убрал телефон в карман кожанки и уверенно зашагал в сторону племянника. По мере того, как Эймонд приближался, Люк осознавал, что на него надвигается серьезная проблема с возможностью летального исхода — лицо дяди выглядело как лицо человека, готового к пыткам и убийствам. Уголки губ задергались нервным тиком, и Люк машинально попятился к пешеходному переходу, попутно бросив друзьям, что у него появились срочные дела, не пояснив, что под делами подразумевается спасение задницы, и дал дёру. Бежал он быстро, очень быстро. Но, видимо, недостаточно быстро, чтобы удрать от разъяренного любимого родственника, талант которого обнаружился еще и в беге. Люк пытался затеряться в толпе, в торговом центре, но Эймонд, как настоящая гончая, не терял его следа. В конце концов Люк запетлял в темных улочках и попал в тупик, едва не врезавшись в кирпичную стену, через которую даже попытал счастье перебраться, но его схватили за пояс джинсов и грубо спустили с небес на землю. Перехватили за шкирку, перевернули и впечатали в стену. Упс… Эймонд дышал тяжело — так тяжело, что не сразу нашел в себе силы заговорить, только сжимал со всей злостью ворот красного бомбера; его мокрые волосы облепили покрасневшее от бега лицо, а горячее сбивчивое дыхание опаляло кожу Люка, который пребывал в относительно спокойном состоянии и невинно хлопал ресницами. — В чем дело, дядя? Так сильно хотел со мной поздороваться? Мог бы отправить смску, серьезно, поберег бы дыхалку. Ты же переимен… — Но Люку не дали договорить — Эймонд приложил его головой о стену и вжался в его тело, просунув ногу между бедер и перехватив на этот раз рукой горло. — Гаденыш, думаешь, можешь прислать мне кексы в форме глаз с открыткой «От всего сердца с благодарностью. То, чего тебе не хватает для счастья, дядя» и остаться в живых? Несмотря на смертельно опасную ситуацию, уголки губ Люка изогнулись в еще более милой и невинной улыбке, а сам Люк нежно дотронулся до руки дяди. Действительно, вчера вечером он отправил ему курьером кексы в виде глаз именно с такой запиской. Но не видел в этом ничего зазорного — любезный жест, не более. — Я имел в виду эндорфины, дядя, эндорфины от сладкого! — Смешок вырвался из горла вместе с хрипом. — По-твоему, это смешно? — прошипел Эймонд, мотнув головой, попытавшись отбросить мокрые пряди волос с лица. — Странно, я слышал, шоколад помогает вырабатывать эндорфины — гормоны счастья, — тем же милейшим голосом отозвался Люк и помог Эймонду убрать волосы с лица, тот едва не шарахнулся от его жеста и ослабил хватку, — на самом деле, он не так уж и сильно сжимал горло, скорее придерживал. — Не так сильно, как месть, — выдохнул ему в губы Эймонд. — Я слышал только о шоколаде, бананах и сексе. О мести слышу впервые. — Так может лучше отсосешь мне? — Эймонд выразительно изогнул бровь, теперь в его взгляде читался откровенный вызов. — Раз так хочешь выработать дяде эндорфинов. — Да без проблем, — сказал Люк, убрал руку дяди с горла и, немного отодвинув того от себя, опустился на колени, дав волю шаловливым ручонкам: он расстегнул пояс, ширинку и, приспустив брюки с боксерами, извлек полувозбужденный член. — Да ты извращенец, дядя… Тебя возбуждает погоня за племянниками? Или только за мной? Эймонд в сей момент пребывал в состоянии некоторого шока и вопрос мог воспринимать только как риторический, не ожидав, что после его пошлой неуместной реплики этот самый племянник опустится перед ним на колени, высвободит его член и на пробу лизнет, как эскимо, от самого основания до головки, в конце насадившись ртом на его набрякающее орудие сексуального труда. Люк, довольно усмехнувшись, смакуя ощущение все твердеющей и твердеющей плоти во рту, слюнявил и мусолил член с утроенной силой, дыша через раз, подавляя с непривычки рвотный рефлекс, когда брал слишком глубоко — тренировки на фруктах продолговатой формы и реальная практика оказались слишком разными. Решив излишне себя не мучить, он сосредоточился на головке, подрачивая основание, иногда опускался к яичкам, облизывая мошонку. Водил головкой по губам, трогая уздечку только кончиком языка, с восторгом поднял голову, увидев, как Эймонд, закрыв глаз, но приоткрыв губы, сам погрузился в него, наклонившись, опершись обеими руками о стену, точно вот-вот мог потерять опору. Когда Эймонд обильно кончил, Люк едва не подавился и чуть отпрянул, не выпуская до конца член из рта, отмечая по прижатым к бедрам дяди ладоням, как сильно того трясет. Когда Эймонд перестал толкаться в его рот, Люк проглотил сперму, облизнулся, утер тыльной стороной руки уголки губ, поднялся и, подхватив ослабшего Эймонда под мышки, прижал его к стене. Дядя, прижавшись затылком к кирпичной кладке, едва нашел в себе силы открыть здоровый глаз — глядел он расфокусировано, скользя по хитро улыбающемуся лицу. — Я же говорил: тебе просто не хватало эндорфинов, — огладив грудь под черной водолазкой, довольно прошелестел Люк. — Как ты, кстати, меня нашел? — А ты чаще помечай геолокацию в своих сторис, — хрипло отозвался Эймонд, заправляя расслабленный орган обратно в штаны. Люк не сдержал очередной порции хитрой улыбки, точно говорившей, что все шло по плану. А Эймонд, застегнув ремень, окинул Люка удивленным взглядом. — Какого черта. Тебя на дрожжах выращивают? Люк не сразу понял, о чем идет речь, но потом и сам заметил, что Эймонд больше не смотрит на него сверху вниз, как было долгие годы, — сейчас они находились на равных в вопросах роста. И кто знает, если бы они не стояли выпрямленные плечом к плечу, может даже обнаружилось, что Люк перерос дядю на пару сантиментов. — Может, наконец-то зайдем в бар, как нормальные люди и… — Люк попытался поймать контакт на правах дядиного оргазма, но Эймонд высокомерно вскинул голову и отрезал: — И я иду домой.***
С самого начала Люку не нравилась затея с выступлением в цирке, но дедушка очень хотел увидеть в свой, возможно, последний год жизни — он говорил так уже лет семь — новое поколение дрессировщиков. Люк себя дрессировщиком не считал, хоть и прошёл необходимое обучение и с тиграми был на «ты». Нет, тигров он воспринимал равными, друзьями, даже дома их семья редко загоняла экзотичных питомцев в клетки, позволяя фривольно гулять по владениям и даже располагаться в гостиной на диване, который видал некоторые виды. Но мать была непреклонна: «Дедушке будет так приятно, если вы с Джейсом выступите на следующем представлении». Это все ради мамы и дедушки, уверял себя Люк, стоя за кулисами. Это вовсе не для того, чтобы доказать Эймонду, что они равные: звери одного вида и породы. Оба — тигры. Облегающий костюм неприятно лип к коже, вызывал чесотку и, кажется, полноценную аллергию. Люк даже толком не ел: заставил себя подавиться хлопьями, а весь оставшийся день держался на кофе и энергетиках. Джейс чувствовал себя увереннее и спокойнее, вспыхнул только раз, когда подвыпивший Эйгон, увидев племянников, удивленно вытянул губы трубочкой и произнес вместо приветствия: «О, подвезли новый корм для Солнечного огня и Вхагар». Люк перехватил брата за руку и покачал головой, когда тот рванул на дядю: не стоит. Эймонд и вовсе проплыл мимо них, как Моби Дик, в высокомерном тумане, даже не взглянул на Люка, словно тот был пустым местом. И это после того, что он для него сделал… Люку стало обидно, больно, неприятно. Он не надеялся, что этот невыносимый человек оттает после первого минета, но уйти в отрицание и игнор было жестоко даже для Эймонда. Поначалу все шло неплохо: Люк и Джейс появились на манеже под фейерверк конфетти и громогласное представление их дебюта, раскланялись перед публикой и, как и репетировали целый месяц, приступили к выполнению трюков. Люк по-прежнему обливался потом — огромное количество софитов жгло, как июльское знойное солнце, только в десятикратном количестве. Пить хотелось нестерпимо, а перед глазами все больше расплывались темные круги. Он почти не видел публику, только слышал их аплодисменты и довольные возгласы. Но все изменилось, когда к ним присоединились Эймонд и Эйгон вместе со своими подопечными. Старая свирепая тигрица, привыкшая к вниманию публики, не желала терпеть на своем манеже чужаков. Как бы Эймонд ни пытался держать её в узде командами и даже хлыстом, Вхагар злостно рычала на молодое поколение тигров, не желая их признавать равными. Арракс ответил ей тем же, на одном из совместных трюков, когда тигры должны были обняться, всерьез исполосовав тигрице морду. Люк попытался успокоить взбунтовавшегося тигра, но было поздно: Вхагар не стерпела подобно унижения и напала на молодого тигра, вцепившись ему в глотку. Брызнула кровь. Люк похолодел и, не отдавая себе отчет, бросился к Арраксу, вырвавшись из рук брата. Инстинкт самосохранения покинул его разум и вместо того, чтобы бежать, он попытался хлыстом отогнать Вхагар. Поздно: Арракс не шевелился, лежал боком и не дышал. Последнее, что помнил Люк — разинутая пасть тигрицы, сомкнувшаяся на его ноге; вспышка боли, словно взрыв сверхновой; руки, подхватившие под грудь, и панический вскрик Эймонда над его ухом: «Вхагар, нет!»***
Люку было больно и обидно: за потерянного тигриного брата, испустившего дух на глазах сотни причитающих зрителей; за свои каникулы, которые он будет вынужден провести в горизонтальном положении с заживающей ногой; а еще немножко за себя. Пятьдесят швов — это вам не шутки. Врачам чудом удалось спасти ногу. Сам Люк едва не потерял сознание, когда увидел несколько рваных ран. Как гласил Деймон, не унывающий в самых унылых ситуациях: «Хорошо, что полноги не оттяпала». Все, что у Люка было ниже правой коленки, по праву можно было назвать «отобранная у кошки куриная ножка, которую успели слегка потрепать». Мать грозилась новым иском на Эймонда, Люк же мечтал, чтобы все скорее убрались из больницы, и он мог пропасть в безболезненных морфинных снах. На следующий день на его пороге появился Эймонд в белом халате: с отсутствующим выражением лица, осоловелым взглядом и тяжелыми пакетами в руках. — Просто чтобы расставить все точки над i, я не хотел этого, — не в бровь, а в глаз начал дядя, так и застыв с пакетами. — Правда не хотел. Люк молчал, лениво моргая. — Я принёс тебе конфеты. — Эймонд приподнял коробку конфет, точно не демонстрировал ничего кроме благих намерений. — Помнится, кто-то говорил, что они помогают вырабатывать эндорфины. — Ну, не сильнее минета и мести, — слабым, но при этом хитрым голосом протянул Люк, наслаждаясь зрелищем: глаз дяди закатился, губы сжались, а ноздри раздулись — вид человека, готового либо к мести, либо к минету. А Люк неожиданно припомнил, как мама в детстве учила, что если поцеловать место ушиба, то боль утихнет. И пускай болит немного не в том месте, где требуется поцелуй. Эймонд положил коробку конфет на прикроватную тумбу, а вместе с ними еще один источник эндорфинов — бананы. — Тебе что-то нужно? — явно чувствуя себя не в своей тарелке, спросил Эймонд. А Люк не мог не воспользоваться моментом: чувствующим себя виноватым дядей. — Ноги что-то затекли, а помассировать некому. — И закружил по часовой стрелке ступнями, выглядывающими из-под простыни. — Вот как, — ответил Эймонд и со всем смирением присел в конце койки, взял ступни Люка в свои руки и принялся медленно массажировать. — Так хорошо? — Да, просто отлично, — довольно промычал Люк, растопырив пальцы. — А так? Люка прошило щекоткой, такой сильной и внезапной, что он едва сдержался, чтобы не перекатиться с койки на пол — только бы избежать этой пытки. — Эймонд! — Что? Это часть массажа. Никогда не слышал? Бразильский кольчатый массаж? — продолжая щекотать левую пятку, невинно пожал плечами Эймонд, сохраняя при этом абсолютно невинное выражение лица. — Хватит! — Тебе не угодишь. — Подушки лежат неудобно, лучше помоги их взбить. Со всей театральной прытью Люк жалобно застонал, издавая охи-ахи, которые, по его скромному мнению, могли сойти за волнительные стоны. Оставив в покое подрагивающие от фантомной щекотки ступни, дядя, наклонившись, осторожно вытащил подушку из-под Люка, пока тот наслаждался новым щекочущим ощущением — кончиками волос, которые касались его щек. Эймонд, взбив подушку, вернул её на место. — Ну как? — Кажется, я вижу райский свет в конце тоннеля, — голосом, полным страдания, запричитал Люк, слегка подняв веки. — С твоей стороны весьма самонадеянно надеяться попасть в рай. Слышал о тех, кто попадает в ад, причиняя вред своим ближним? — Эймонд подвинул стул, устроился на нем, закинув ногу на ногу, и выразительно взглянул на Люка. — Значит, Вхагар попадёт в ад, — заключил Люк, сдерживая шаловливую улыбку — как же сладко задергался здоровый дядин глаз. — Туше, Люк. Будем считать, что мы квиты. — Знаешь, если бы я потерял ногу, мы могли бы составить идеальный пиратский дуэт, — весело подметил Люк, потянувшись за шоколадными конфетами на тумбе — первой ему попалась абрикосовая начинка. — Мы все еще можем исправить это досадное упущение, — с хладнокровием пожал плечами Эймонд и демонстративно потянулся к ноге Люка. А Люк, спрятав за щеку вторую клубничную конфету, резко дёрнул ногой в сторону, чем обеспечил себя теперь настоящей вспышкой боли, оповестив о ней глухим коротким вскриком. Эймонд подскочил и засуетился, но когда Люк схватил его за руку, не дав сбежать за врачом, присел на край койки. — Знаешь, я никогда не хотел быть дрессировщиком. Я вообще не знаю, кем хочу быть. У меня и талантов, в отличие от тебя, особых нет. — Люк не знал, что на него нашло, быть может, сил придавала рука Эймонда, которую он сжимал, или сама тёплая, тихая покорность дяди. — Ну, ты неплохо вскрываешь замки, — почесав кончик носа свободной рукой, заключил Эймонд, а Люк толкнул его ногой, снова вызвав болезненный спазм. — Но знаешь, как бы ты ни ненавидел меня, Арракс не заслужил такой участи. — Я тебя не ненавижу, — Эймонд прикрыл здоровый глаз, глубоко вдохнул и снова посмотрел Люцерису в глаза. — Я простил тебя. И себя простил. — А себя-то за что? За то, что ты такой охуенный? — не сдержался от сарказма Люк, катая конфету по языку. — Не начинай, я не для того психотерапию проходил, чтобы ты снова меня триггерил. — О! — Такую новость услышать он не ожидал, но жаждал ее подробностей, особенно потому, как смущался о ней говорить дядя, судя по красным пятнам, расцветшим на его щеках. Эймонд прочистил горло и пояснил: — Подарок на расставание от Алис. Прежде чем отпустить меня в свободное плавание, она заставила меня начать курс психотерапии. — Классная у меня тетя, — с гордостью улыбнулся Люк. — Да, Стронги не так плохи. — Значит, мир? Вместо ответа Эймонд осторожно убрал из-под себя одеяло, на котором сидел, и раскрыл Люка, а после наклонился и чувственно, нежно поцеловал место над перебинтованным укусом — под коленом. У Люка мурашки защекотали затылок, он даже не сразу справился с голосом, но не смог не отреагировать колкостью: — Ты ведь в курсе, что только животные дезинфицируют раны слюной? У людей все наоборот. Или ты пришёл добить меня? Эймонд хитро улыбнулся, поддержав шутку — кажется, ему самому стало неловко от своего жеста. — Кажется, меня раскрыли. И чтобы закрепить эффект, поцеловал Люка в щеку, где багровел синяк — место, которым приложился Люк, когда Эймонд повалил его на пол, закрывая собой от Вхагар, которую к тому времени поймали в сети. — Мама говорила, что если поцеловать место ушиба, то боль обязательно пройдет, — прошептал Эймонд, опалив прохладную от волнения кожу теплым дыханием. — Знаешь, дядя, у меня еще одно место болит… — осторожно начал Люк, чувствуя, как пылают щеки. — Правда? Где? — Тут, — ответил Люк и взглядом указал на свой пах. — А у тебя передоз эндорфинами не случится? — Нет, — важно ответил Люк. — Хм, если только тебя устроит бразильский кольчатый минет, — неоднозначно протянул Эймонд и новой порцией щекотки проложил путь пальцами от коленки к бедру...***
Благодаря бесчисленно просмотренным фильмам и прочитанным книгам Люк веровал, что погода способна перенять настроение маленькой группки скорбящих лиц, ниспослав на весь город дождь. Но в день похорон Визериса Таргариена ослепительно светило солнце на чистом аквамариновом небе, приятный ветер шелестел в траве, а проклятая птичка — скворец, голубь, кто ты? — пела на ветви яблони, тени которой укрывали фамильный участок, где покоилось три, а то и четыре поколения циркачей. На фоне этого яркого летнего пятна их траурная процессия скорбящих лиц смотрелась как квадрат Малевича на выставке поп-арта. Пока святой отец читал трогательную речь о том, каким Визерис Таргариен был прекрасным мужем, чутким отцом и еще множество лестных эпитетов — что, впрочем, было правдой, особенно для конкретной части семьи, — подле гроба витала атмосфера, которую по праву можно было назвать «назревающий конфликт». Все молчали. Никто не плакал. Грустили, конечно, однако, казалось, все члены семьи приготовились к смерти короля цирковой империи уже как минимум пять лет назад. И вот, когда трогательная речь подошла к концу, гроб закрыли, скрыв мертвеца, выглядевшего определенно свежее своей живой версии благодаря стараниям гробовщиков, а автоматические кронштейны медленно опустили гроб в чрево земли, началось что-то не совсем нормальное для процесса похорон, но ожидаемое для их цирковой семьи. — Отец бы прожил еще пять лет, — нарочито спокойным тоном заявила Рейнира, прикладывая черный атласный платок к губам, другой рукой поглаживая девятимесячный живот. — Да, прожил бы... если бы ты не трепала ему нервы всю жизнь, — нервным голосом отозвалась Алисента, подавив неуместный смешок. Семья, разделившись на два лагеря, стояла за спинами своих "предводительниц": то переглянутся, то быстро отведут взгляд в сторону. Люка весь траурный процесс интересовало конкретное лицо — неприступное, хладнокровное, безразличное, — у Люка неуместно потяжелело в паху от воспоминания об Эймонде в белом халате, когда тот лечил его языком — влажно и глубоко, пока Люк вымученно не кончил. — Вероятно, ты хотела сказать, если бы ты не затрахала моего отца до смерти, — деловито поправила Рейнира и тяжело выдохнула, когда гроб опустился в яму и первая земля упала на крышку. Вспыхнувшая Алисента сверкнула глазами и развернулась к Рейнире — выглядела она сейчас как рассвирепевшая тигрицы. — Да как ты смеешь! — Ну знаешь, четверо детей после пятидесяти лет — явно не нормальное для больного сердца явление, — не унималась Рейнира, не глядя в глаза закипающей «мачехе». — Из-за тебя он болел! — с истеричными нотками выкрикнула Алисента, выставив палец на Рейниру. — Сколько он пережил приступов из-за твоих выходок! Сначала этот брак назло с геем! — Так, пора закругляться, — деликатно кашлянул Деймон, подхватив Рейниру под локоток, но рассвирепевшая от горя дочь почившего отца вырвала руку. — Бросила семейное дело! — продолжала в сердцах Алисента, наступая на Рейниру — её попыталась перехватить Хелейна. — Зря я не взял попкорн, — покачиваясь то ли от ветра, то ли от алкоголя в крови, заметил довольный незапланированным зрелищем Эйгон. — Вышла замуж за собственного дядю! И родила от него детей! Побоялась бы бога! — Голос перешел практически на визг, а еще не ушедший святой отец, который не совсем понимал, как правильно попрощаться с их странным по всем меркам семейством, подавился воздухом. — Значит, это бог благословил тебя запрыгнуть в постель к моему отцу на двадцатый день после смерти моей матери? — Знаешь что, Рейнира? — Что? — Я подам в суд! — торжественно заявила Алисента и самоуверенным жестом откинула волосы назад, вызвав надменный смешок у Деймона. — Оспорю завещание! Мой муж составлял его не в своем уме! — А вы знали, что секс после пятидесяти лет действительно вреден для мужского здоровья? Вся семья во всем своем пассивно-агрессивном составе обернулась к человеку, который выдал этот внезапный факт. Люк, как само воплощение скромности, невинно хлопал ресницами и тормошил в руках смартфон, откуда и нагуглил эту информацию, посчитав, что, с одной стороны, разрядит обстановку, а с другой, найдет весомый аргумент в защиту матери. Но никто не успел его ни похвалить, ни обругать — неожиданно мать ойкнула, согнулась пополам и схватилась за живот. Что, что такое — разом запричитали и зеленые, и черные, всполошились, забегали кругом. А Рейнира сквозь зубы выдавила то, что не ожидали услышать ни Таргариены, ни тем более святой отец вместе с людьми, которые все еще закапывали могилу: «Я рожаю». — В смысле ты рожаешь? — опешил Деймон, помогая Рейнире опереться на свою руку. — А в каком вообще смысле как не в прямом можно рожать?! — не выдержала Рейнира, закричав на все кладбище с такой силой, что мирно поющие птички взмыли в небо. — Тебя нужно срочно отвезти в больницу, — запричитала одновременно успокоившаяся в одном, но запаниковавшая в другом Алисента. — Я не дотерплю, черт вас всех подрал, у меня отошли воды! — Рейнира схватилась за надгробие предка, Люк во всей суматохе не мог разобрать: то ли прадеда, то ли прапрадеда. — Ты не можешь рожать прямо на кладбище! — возразил Деймон. — Ты хочешь со мной поспорить? — Лицо её блестело от пота, а щеки покрылись красными пятнами. — С женщиной, из чьей вагины по твоей милости снова лезет человек? — Давай мы отвезем тебя в больницу, — ласково настаивала Алисента, поглаживая давнишнюю подругу по руке, на что та ответила ей злобным взглядом. — Да уж, что могло пойти так, — прокомментировал Эйгон с видом человека, который только что понял смысл жизни и тут же в нем разочаровался. — Святой отец, сделайте что-нибудь! — взмолилась Алисента, с надеждой глядя на побледневшего пастыря. — Я помолюсь за здравие ребенка, — уверил мужчина с миролюбивой улыбкой и дал дёру. А за ним потянулись быстрым шагом и гробовщики, закончившие закапывать виновника траурного торжества. — Я пойду пригоню машину, — сказал Деймон и зашагал следом за улепетывающей процессией. — Не смей сбегать, Деймон! — взревела Рейнира, стоя враскорячку, пот градом стекал с её лица. — Технически я знаю, как принимать роды, — будто сама с собой разговаривала Алисента, маша руками то на себя, то на Рейниру. — Ну-ка, девочки, мальчики, постелите что-нибудь на землю, скорее. — Я вызову скорую, — принял единственно логичное решение Эймонд, достав мобильник. А тем временем, пока Рейнира устраивалась на любезно одолженных толстовках, ветровках и худи, Эйгон свалился в обморок, увидев то, что не готов был видеть под задранной юбкой своей сестры. — Может, теперь он перестанет трахать все, что движется, — переступив через дядю, пожал плечами Джейс. Люк и сам не понимал, как пережил этот час, не упав в обморок. Общесемейными стараниями — по большей части благодаря Алисенте — ребенок появился на свет, впервые огласив кладбище не криком скорби, а плачем жизни. Подоспевшая скорая перерезала пуповину, быстро перенесла мать на каталку и загрузила в машину вместе с ребенком — слабенькой девочкой, которую Рейнира, перед тем как потерять сознание, успела назвать Висеньей, – а появившемуся вместе со скорой Деймону пригрозить вазэктомией. Вместо потенциального судебного заседания вся семья провела в больнице, ожидая обнадеживающие новости – мать забрали в реанимацию из-за неостанавливающегося кровотечения. Все сидели на одном диванчике в вестибюле: и Алисентовичи, и Рейнировичи. Деймон, уйдя в себя, недвижно стоял, прислонившись к стене, и глядел слепо в одну точку. Люк и Эймонд сидели в отдельном большом кресле, в котором едва умещались, но не жаловались, слушая музыку в одних проводных наушниках — Люку нравилось их распутывать, это успокаивало нервы. — Все ведь будет хорошо? — в паузе между треками спросил Люк. — Хм, — неоднозначно отозвался Эймонд, переведя взгляд на свою мать. Алисента нервно фланировала по коридору, молитвенно скрестив руки, и беззвучно шептала одними губами. — Почему бы тебе не помолиться? — Ты издеваешься? — устало проворчал Люк, скосив взгляд на дядю; тот не выглядел саркастично настроенным. — Нисколько, — ответил Эймонд и пропустил руку под локоть Люка, сцепив ладони в молитвенный замок и прикрыв здоровый глаз. — Я помолюсь вместе с тобой. Люк стушевался, поерзал, пытаясь не свалиться с кресла, но тоже сцепил руки в замок и прикрыл глаза, пытаясь припомнить слова хоть одной молитвы. — Я не знаю ни одной молитвы… — Просто молись. — Но… — МОЛИСЬ! Люк снова поерзал, вздохнул сокрушённо и отдался во власть собственно сочиненной молитвы, прося придать силы и матери, и врачам, — впервые молитва не казалась чем-то глупым, как в показушные семейные вечера, ведь рядом был ангел-хранитель, придавший молитве особый смысл. Через несколько часов врачи сообщили радостные новости: ни ребёнку, ни матери ничего не угрожало. Рейниру перевели в общую палату, но повидаться с ней разрешили только Деймону. Алисента вздохнула с облегчением, возведя глаза к люминесцентным лампам, а Эймонд сжал коленку Люку, потрепав, чем вызвал болезненное шипение — незажившая рана еще давала о себе знать, но Люк сдержал приступ язвительного комментария, когда увидел извиняющуюся улыбку.***
По иронии судьбы, именуемой невовремя начатый ремонт, комфортных для жизни комнат оставалось не так много, а потому пришлось расселиться по два-три человека на комнату. И уже по второй постметаиронии Эймонда направили в спальню Люка — сбили с ног прямо в пропасть. Так они и оказались у одной кровати: стоят и смотрят друг на друга с разных берегов не самого широкого матраса. Кровать Люка сложно было назвать двуспальной, хоть она и не была односпальной. Кровать истинного гедониста: достаточно широкая, чтобы спать на ней по диагонали одному, но недостаточно широкая для двоих… И Люк только сейчас осознал, нервно прикусив губу, какое это упущение. — Хм, — глубокомысленно промычал Эймонд, как если бы закончил в голове математические расчеты возможности комфортного сна со сталкером в одной постели. — Я не стану спать на полу. — Как и я, — отрезал меланхолично Люк, дернув плечом, сбрасывая рюкзак под кровать. — А как же радушное гостеприимство хозяина комнаты? — осклабился Эймонд, картинно расстегивая манжеты на рукавах. — Его придумали гости для легализации наглости, — развел руками Люк и быстро опустился на кровать, ясно дав понять, кто хозяин этой части. Эймонд сел с другой стороны. — А как же уважение младших к старшим? — А ты себя уже в старики записал? Ты старше меня всего на три года. И хочу заметить, что разница в возрасте ощущается только до восемнадцати лет. — Нам нужно решить вопрос с кроватью, мы здесь не поместимся, — устало вздохнул Эймонд, и Люк судорожно сглотнул, когда почувствовал случайное — или намеренное — прикосновение пальцев дяди к своей ладони. — Можем решить вопрос по-мужски, как его решали тысячелетиями, споря за территории. — Люк почесал кончик носа и выглянул из-за плеча. Эймонд заинтригованно выгнул бровь. — Попиздимся. — Хм… — На приставке. — Такой умный, да? — усмехнулся Эймонд, размяв шею — хрустнули суставы. — Выбираешь свое поле сражения? А что же не на шпагах? Люк закатил глаза и смачно зевнул, медленно стянул с себя футболку, постаравшись скрыть злобную ухмылку, когда увидел, как нервно заерзал Эймонд на своей половине. — Я устал и ложусь спать. Можем спать боком, если боишься со мной соприкасаться. Я слишком устал, чтобы к тебе приставать, знаешь. Можем даже выложить линию покрывалом, чтобы тебе было спокойнее. Но Эймонд подобный компромисс решил оставить без ответа. Люк слышал, как шелестит снимаемая одежда, как шуршат простыни и одеяло. Он не решился повернуться, взглянуть — так и завалился на бок, спиной к соседу, натянув до самого подбородка одеяло, которое, к слову, было в единственном экземпляре. Матрас прогнулся с другой стороны, и мягкое теплое облако едва не соскользнуло с плеча, однако Люк быстро вцепился в мягкую перину. Одеяло снова потянули в противоположную сторону – Люк продолжал держать его крепко-крепко. Тишину прорезал недовольный вздох — Одеяло, — раздражённо процедил Эймонд. — Если тебе не хватает его ширины, двигайся ближе. Очередной недовольный вздох. Копошение в постели. Люк почувствовал, как его оголенной спины коснулась чужая горячая кожа — Эймонд тоже лежал на боку спиной к нему. В комнате рассветало. Электронные часы показывали половину пятого утра. Из-за открытого окна доносился шум поливомоечной машины и едва слышный тигриный рев — скорее всего, Караксес, принадлежащий Деймону. Старый тигр вёл себя беспокойнее остальных полосатых родичей со смерти дедушки, точно передавая настроение своего хозяина. Может, они и привыкли держать невозмутимые маски на лицах, но тигры вскрывали их души. Душу Люка теперь вскрывать некому. Он искренне пытался уснуть — на этот раз без подвоха, серьезно уставший, расстроенный, серьёзно настроенный на не совсем здоровый трехчасовой сон, и даже потихоньку начал погружаться в дрему, пока Эймонд не задел его ногой — то ли специально, то ли нечаянно. Люк внезапно вынырнул из сна, чертыхнулся про себя и снова опустил веки, пока не почувствовал, как обнажённая нога Эймонда скользит по его ноге, задирая штанину. Замерла. Точно ее владелец опомнился. Осознал. Но свою щиколотку поверх голени Люка так и оставил. Люк осторожно выглянул из-за плеча — Эймонд лежал неподвижно, но по рваному тяжёлому дыханию было ясно, что он не спит. — Слушай, может, нам сходить куда-нибудь вместе? — совершенно внезапно спросил Люк, уверенный, что, если Эймонд и разозлится, он всегда может списать это предложение на разговор во сне. Тишина. Очень выразительная. А затем обескураженный удивленный голос: — Ты меня на свидание приглашаешь? — Не знаю, обязательно всему давать имена? Снова тяжелый стариковский вздох. Люк вцепился в уголок подушки, выпустив одеяло, притаился, прислушался. — И куда ты хочешь сходить? — неожиданно миролюбиво поинтересовался Эймонд. — Ну не знаю, на концерт, например… — Оперный…? — Вообще-то я имел в виду другой концерт… Опера не моя тема. — Скривив гримасу, Люк шмыгнул носом. — Мне это польстило. — М? — Учитывая, сколько раз ты сидел на три ряда позади меня. Люк закатил глаза. — Если не любишь оперу, можно начать с мюзикла. Мюзиклы все любят, — с неожиданным энтузиазмом предложил Эймонд, а Люк ущипнул себя, проверяя, не спит ли: нет. — Поверь: не все. — Ладно, что ты тогда предлагаешь? — Ну. Может, Билли Айлиш? Люк отчетливо услышал, как прыснул дядя — громко так, выразительно, не пытаясь скрыть, насколько потешило его это предложение. Люк обиженно надул щеки и лягнул Эймонда ногой, а тот в свою очередь, не удивленный атакой, сжал его ногу своими икрами — да так сильно, что Люк не смог вырваться обратно на свободу. — Кажется, и этот вопрос нам придется решать дуэлью, — иронично заключил Эймонд, снова потянув на свою сторону одеяло, Люк в последний момент успел ухватиться за его край. — Мне тоже нужно одеяло! — Мне оно нужнее: я сплю голым. — В смысле ты спишь ГОЛЫМ?! — едва не задохнувшись, выкрикнул Люк. — Я всегда сплю голым, — как само собой разумеющееся спокойно заявил Эймонд. — Неправда! В прошлый раз на тебя были трусы! — То было очень давно и в гостях. — Вообще-то ты сейчас тоже в гостях! — Я хочу спать, ты можешь уже наконец утихнуть. — Мы не решили вопрос с культурной программой во благо нашей социальной связи! — Мое тело и разум сейчас в гармонии друг с другом. Не говори со мной. Я хочу отдохнуть. — А оно может быть в гармонии друг с другом в штанах?! — Что ты так разволновался, племянничек? — Ноги Эймонда сильнее сомкнулись на ноге Люка. — Боишься, что я сделаю с тобой что-то во сне без твоего ведома? — Я вообще не уверен, что теперь усну, зная, что ты лежишь рядом голый! — Хм, значит, эта мысль заставляет тебя волноваться? Если бы Эймонд перевернулся, снова прижался к Люку и протянул руку к месту, которое сейчас думало за Люка, он бы узнал, насколько сильно и крепко он заставляет волноваться все его существо. Именно это существо продолжало упрямо тянуть одеяло на себя до тех пор, пока терпение Эймонда не подошло к финальной точке, и дядя, прекратив игры, приподнялся и буквально выдернул одеяло, оставив Люка в замешательстве, таким беззащитным под чахлым утренним светом. Его щеки запылали — от смущения, но больше от злости. И Люк тоже развернулся к Эймонду, не только нагло оккупировавшему его постель, но и победно накрывшемуся одеялом, поверх которого сложил руки — как олицетворение точки в этом сражении. Но Люк не был бы Люком, если бы сдался — он, сев на колени, снова взялся за края многострадального спального атрибута и потянул на себя, чем вызвал самодовольную, явно умиляющуюся ухмылку дяди, чей сапфировый глаз сверкал вместо настоящего хитрецой. — Эймонд, блять, отдай мое одеяло! — в сердцах воскликнул Люк, пытаясь вытянуть одеяло, но Эймонд умудрился его даже под ногами перекрутить. — Хочешь одеяло — борись. Тебя в Спарте со скалы скинули бы, слабое ты отродье. И Люк решил бороться — так, как умел только он. Не только прорычав тигром, но и запрыгнув на чертового-Эймонда-Таргариена, из которого едва не выбил дух, взявшись за одеяло сверху, чтобы сорвать эту чертову штуку и не просто забрать себе, а выкинуть к чертовой бабушке в другой конец комнаты — пускай кое-кто побегает тут за ним, сверкая голыми ягодицами. Распахнувшийся здоровый глаз вспыхнул искрой, не уступающей сапфировому глазу. И началась настоящая спартанская битва, полем битвы которой стала разворошенная постель. Комната закружилась в глазах Люка: потолок сменялся кроватью, а кровать — потолком. Как в барабане стиральной машины скручивалось все: одеяло, подушки, простынь, руки, ноги. Одеяло — забытый в битве трофей — свалилось на пол. А тем временем Люк и Эймонд продолжали сражение, больше напоминавшее прелюдию. Вот Люк седлает Эймонда, знакомо, знаково кусая Эймонда за шею, возвращая должок, пока тот совершенно случайно засовывает руки под боксеры, и Люка ошпаривает прикосновением к ягодицам, пальцы тянутся ниже, к анусу, и руки у Люка слабнут, как и все тело, становясь мягким, как глина, и это дает фору Эймонду: он с легкостью сбрасывает Люка, подминая под себя. Голова Люцериса свисает с постели, ему одновременно хорошо и плохо. Плохо — от головокружения и резко прилившей к голове крови, хорошо — от ощущения Эймонда на своих бедрах, когда головка члена мажет его по животу. Они сцепляют руки, словно ведут партнёра в танце. Они сцепляют руки, словно борцы сумо, пытающиеся скинуть противника с ринга постели. И именно в этот момент, прямо напротив их мизансцены: угрожающего вида дядя, полностью голый, нависает над своим племянником, пытаясь прижать его руки к кровати, открывается дверь… — Слушайте, я тут такое нашел, Джейс меня прогнал, проворчав, что я мешаю ему спать, но вы все равно не спите, я обязан показать… — возбужденно тараторил вошедший Эйгон, не отнимая взгляда от экрана телефона — чего-то захватываюещего, увлекательного. Он успел пройти несколько шагов и, оказавшись уже в середине комнаты, поднял взгляд. На замерших Эймонда и Люка. На растрепанного племянника, чья голова болталась в воздухе, и красного — очень красного — с крепким стояком брата. — Ааа, — неоднозначно протянул Эйгон, застыв, смолкнув, выронив телефон. — Я хотел кое-что показать… а нет, уже ничего. — Он быстро поднял телефон и попятился к двери. — То, что я увидел прямо сейчас, уже ничто не переплюнет, да. Вы продолжайте, не буду вам мешать. — И закрыл дверь. Чтобы через секунду из-за закрытой двери прокричать: — Вам, может, презервативы дать? Они же, наверное, нужны, да? У меня тут есть в кармане, я просуну под дверь. У Люка перед глазами стояла стая черных мурашек, но они не помешали увидеть, как на пороге из-под двери появился маленький плоский квадратик упаковки. — Он прав, нужно взять презерватив. А еще смазку. Люк вывернулся из-под Эймонда, перевернувшись на живот, и попытался сползти на пол, но Эймонд перехватил его за боксеры — только в этот момент Люк понял, что на нем уже и штанов нет — и потянул обратно на себя, а вместе с ним и сами боксеры с Люка. — Чтобы ты сбежал, да? — прозвучал злостный, возбужденный голос, и у Люка мурашки по коже пробежали от ощущения сильных ладоней, скользнувших от поясницы к ягодицам — профессиональным массажным движением. — Эймонд, а как насчёт IAMX? — В смысле? — На мгновение Эймонд впал в ступор. — Сходить на концерт IAMX, — пояснил Люк взволнованным голосом, наконец вспомнив нужное название группы, имевшее место в их плей-листах. — Хорошо, — совсем охрипшим голосом ответил Эймонд, и у Люка брови на лоб поползли, когда ему почудилось, что Эймонд плюнул ему на анус, растерев слюну. — Эймонд, стой, — запаниковал Люк, почувствовав, как в него входит палец. — ТВОЮ МАТЬ, ЭЙМОНД, ТЫ ЧТО УЧИЛСЯ АНАЛЬНОМУ СЕКСУ ПО ПОРНУХЕ? ДЛЯ КОГО Я ВСЕ СТАТЬИ СКИДЫВАЛ? Эймонд замер, вместе с пальцем, вставленным на две фаланги в святая святых. — Это всего лишь один палец, Люк, как ты тогда собираешься принять меня всего? Люк уткнулся лбом в матрас, пытаясь сдержать истерический смех, распирающий грудь, рвущий глотку, но вместо этого выпалил то, что стоило сказать еще давно, очень давно: — Эймонд, я не пассив. — Но… — Эймонд тяжело сглотнул эту новость, посмаковал, переварил, а затем выдал не менее обескураженным, чем у Люка, тоном: — К чему тогда было сообщение «Жду возвращение страпона»? — Шутка к слову просто пришлась. И вообще… Зачем я, по-твоему, таскал тебе все эти страпоны и смазки? — Голос Люка звучал совсем приглушенно — с одной стороны, мешал матрас, в которой уткнулся Люк лицом, с другой — чертов, проклятый палец, вокруг которого он пульсировал. — Чтобы ты подготовился! Молчание. Очень густое. Напряженное. Палец покинул святая святых, вместе с разочарованным полустоном, полурыком: — Но я тоже не пассив. Люку казалось, что они установили с Эймондом рекорд Гиннесса по количеству и качеству неловких молчаний. Он так и лежал, придавленный к кровати, прижавшись щекой к матрасу, а Эймонд так и сидел сверху, глубоко уйдя в себя, как и его палец. — Это проблема, — вынес вердикт Эймонд. — Нам нужен способ, чтобы решать, кто и когда будет сверху. Как насчёт считалочки? — дипломатично, вполне серьезно предложил Люк, но Эймонд презрительно фыркнул: — Ты бы ещё график предложил. — На самом деле, это неплохая идея… — Люк поерзал, член неприятно заелозил по грубой обивке матраса, вынудив прикусить губу — слишком остро, слишком ярко. А они, два идиота, не могут прийти к сексуальному консенсусу, когда в воображении Эйгона они уже наверняка познали друг друга во всех позах и ипостасях. — Ладно, Эймонд, отпусти меня, у меня все тело затекло. Эймонд приподнялся, позволив Люку выползти из-под себя, вдохнуть полной грудью, размять косточки, а главное — спуститься с кровати на землю и поковылять к тумбочке, где Люк энергично зашарил в поисках того, что решит все их проблемы. Лучше считалочки, лучше графика. — Протяни руки назад, — невинным голосом попросил Люк, пряча руки за спиной, как идеальный показательный пример для дяди. — Это ещё зачем? — удивленно выгнув бровь, спросил Эймонд. — Просто протяни. — Люк прибегнул к натренированному, обезоруживающему трюку, который часто применял к матери, таявшей при виде этой сахарной, невинной улыбки. И кажется, так она действовала на многих Таргариенов, ведь Эймонд протянул руки назад, а Люк, быстро заскочив на постель, за его спину, защелкнул на его руках наручники. — КАКОГО? Это искреннее в своем негодовании восклицание – с гримасой шока и злости на лице - не помешало Люку быстро перебраться на колени Эймонда, нежно убрать с его лица волосы и хитро прошептать: — На ком наручники, тот и снизу. Теперь мы на равных, дядя. Хочешь получить доступ к моей заднице, поборись за неё со мной. Растрепанный, красный, возбужденный Эймонд выглядел шедевром мирового искусства — Люк не мог им налюбоваться. Он хотел смаковать долго и филигранно. Очерчивая пальцами каждый кубик пресса на напряженном животе, едва дотрагиваясь кончиками пальцев до головки, скользя ладонью над поверхностью, чтобы ощущать, как сочится предэякулят. Эймонд редко и мелко подрагивал в его руках: от влажной дорожки языка на его груди, от лёгкого укуса за мочку уха, от поцелуя в шею, где Люк наконец-то сомкнул губы на драконьей пасти — цветной татуировке, зеленом драконе, опоясывавшей всю правую руку и плечо дяди. И только потом дотронуться до самих губ Эймонда своими губами — до этих невозможных, тонких, шутовских губ, будто прорисованных кистью художника, которая ложилась также мягко и невесомо, как и язык Люка прямо сейчас. И Эймонд ответил на поцелуй, развязный и глубокий, потянувшись к Люку. Сзади звякнули наручники – в попытке дяди разорвать их. Люк толкнул Эймонда в грудь, опрокинув на кровать, и прижался пахом к его паху, членом к члену, обхватив одной рукой. Эймонд выгнулся в пояснице и зашипел, зажмурив глаз. Непослушные влажные волосы прилипли ко лбу, Люк наклонился, чтобы снова убрать их с лица, и, не удержавшись, оставил поцелуй на бугристом шраме. Он слишком расслабился, слишком поверил в контроль в своих руках. Это и позволило Эймонду в момент, когда Люк был на грани, двигая рукой сильнее, быстрее, скинуть того с себя, повалить, навалиться сверху даже с застёгнутыми за спиной руками, чтобы придавить, укусить за горло — как тогда, в первый день их встречи после долгой разлуки. — Может, ты и вырос, но я по-прежнему все ещё сильнее тебя, — прохрипел Эймонд ему на ухо, влажно проведя языком по раковине. — Это ненадолго, посмотрим, что ты скажешь через год, дядя, — не утратив дерзости, ответил Люк, вздрагивая под телом дяди, тот снова прижался членом к его члену и медленно потерся вверх-вниз. Люк вымученно застонал, он был на грани. — Я больше не могу, Эймонд, дай мне закончить. — Тогда сними их, я сам закончу. И что за чертовщина, они мне запястья натерли, разве наручники из секс-шопа должны натирать кожу? — Не знаю, я прихватил их у Деймона, — вымученно ответил Люк — перед глазами вспыхивало разноцветное конфетти, дышать становилось тяжело, грудь прижималась к груди, Эймонд был приятно тяжелым, но все-таки слишком тяжелым. — И, кажется, я не взял ключ… Эймонд приподнял голову, и все в его взгляде говорило о том, что лучше бы этому оказаться неудачной шуткой. Он перекатился на бок, а Люк резко вскочил, едва не споткнулся об одеяло, когда спрыгнул, и принялся панически рыться по всей комнате. Где же. Где. ГДЕ ЖЕ! Ящички, шкафчики, карманы — он обыскал все, бросал периодически взгляд на дядю. Лежавшего на боку. Затем вольготно рассевшегося, подогнувшего одну ногу, точно греческая статуя Аполлона. С антично застывшим выражением лица безразличного убийцы. — Кажется, придётся просить Деймона дать ключ, — дрожавшим голосом заключил Люк, пытаясь попасть ногой в штанину. — Я сейчас сгоняю за ним. — Ты в своём уме? Я голый! — А я говорил тебе надеть штаны, но ты меня не слушал! Сейчас, подожди, мы тебя замотаем. И Люк замотал Эймонда в простынь, окончательно создав из него древнегреческого героя в тоге, подумав, поразмыслив и в конце концов накинув на голову еще и покрывало — теперь сходство роднило его с ситхами. По правде говоря, Люк надеялся просто выклянчить ключ у Деймона и тихо-мирно освободить Эймонда. От страха, что ключ он все-таки сам безвозвратно потерял, а не забыл спереть, вся кровь отхлынула не только от головы, сделав Люка бледным, но и от стояка, сбив все то сладостное наслаждение, на пике которого он летел. Разбуженный Деймон, с выражением лица человека, который пережил не только похороны брата, но и появление своего ребёнка на свет на этих самых похоронах, долго-долго моргал опухшими глазами, пытаясь понять, что от него хотят: «Ключ, наручники, прости, что разбудил, ключ, надо бы освободить, чесслово, я не хотел». Но когда пришло осознание, когда пришла вымученная нервная улыбка, и когда в комнату пришел сам Деймон с ключом, конечно, что еще в эту ночь могло пойти так, нет-нет, Люк, даже не начинай, Люк подумал, что не такая уж и плохая была идея оставить Эймонда в наручниках. Сам дядя так и сидел на кровати, замотанный в простыню и покрывало — одни руки предусмотрительно торчали из-под вороха ткани, чтобы их освободили. — Это Эймонд? — так просто спросил Деймон, смачно зевнув. — Ты как догадался? — впал в ступор Люк, вместе с ним, он знал, в ступор впал и Эймонд — ворох постельного белья вздрогнул. — Когда Эймонд сообщил, что снимает квартиру, ты сразу после этого попросил научить тебя взламывать замки, — заключил Деймон и вставил ключ в наручники, щелкнул замок, браслеты раскрылись. — Ребят, обзаведитесь своими секс-игрушками, ладно? Не маленькие ведь. — Я уже, — оторопело, еще прибывая в шоке, ответил Люк. — Но они все в квартире Эймонда. Сидячее в простынях тело довольно зашевелилось, руки скользнули под ворох ткани. — Деймон, можно совет? — Валяй. — Не можем решить, кто когда будет сверху. — Ты, блять, серьезно?! — затряслось тело в ворохах ткани, и голос Эймонда прозвучал приглушенно, однако одеяло он с себя так и не скинул. — Так а вы график составляйте, — вполне серьезно предложил Деймон, закинув наручники в карман халата. — Я тоже об этом подумал, — важно кивнул Люк, и Деймон, ободряюще похлопав его по плечу, покинул комнату, обогнув так и валявшийся на полу презерватив. — Твоя семья просто сумасшедшая, — выпутавшись из-под бесполезной конспирации, заключил Эймонд и потер покрасневшие запястья. — Не забывай, это и твоя семья. — Люк перехватил руки дяди и оставил легкий поцелуй на пострадавшем запястье. — И если не хочешь график, можем по принципу большинства: кто больше в месяце прочитал книг, тот следующий месяц и сверху. — Люк поставил одно колено на кровать, игриво прикоснувшись коленкой к бедру дяди, пах того был по-прежнему прикрыт простынью. — Ты ведь понимаешь, что книги бывают разными? — надменно спросил Эймонд, перехватив ногу племянника и закинув её на себя. — Мы должны учитывать количество страниц. Я не позволю тебе читерить. — Хм, а вообще какая разница, можем меняться по очереди, это все социальные предрассудки и психологические блоки, навязанные обществом, какая разница, кто снизу, партнер не тигр, чтобы его приручать, — заключил Люк, но по взгляду Эймонда, по его растянувшейся улыбке прочитал, что они оба приручили друг друга, как тигров. Люк полностью опустился на его бедра, и широкие ладони вновь скользнули под домашние штаны, прижимая ближе, теснее. Эймонд в одном касании от губ Люка прошептал: — Кажется, я знаю, как покончить с внутрисемейной враждой. Наши семьи будут вынуждены примириться, если им придётся собраться на свадьбе. — Ты хочешь… — Верно. Я хочу заключить мир. Я хочу заключить союз. Я хочу заключить брак. — Ты был бы не ты, если бы сделал предложение руки и сердца без пафосных речей, Эймонд. — Люк закатил глаза, хохотнув. — Но… давай для начала попробуем усадить их хотя бы на рождественском ужине, объявив о наших отношениях? — почесывая Эймонда за затылком, как тигра, предложил Люк. — А мы уже в отношениях? — удивленно спросил Эймонд, стягивая с Люка штаны. — То есть ты делаешь мне предложение, но не знаешь, находимся ли мы в отношениях? — опешил Люк, которому пора бы уже привыкнуть к некоторой твердолобости дяди во всем, что касается межличностных отношений. Наклонившись, он оставил на его губах легкий, нежный поцелуй, который перерос в пылкий и жаркий, как только языки коснулись друг друга в примирительном союзе. Люк медленно разорвал поцелуй и невинно захлопал ресницами. — Я только сейчас кое-что понял… — Хм? — Мы только сегодня впервые поцеловались, — хохотнув, ответил Люк и рассмеялся сильнее; Эймонд замер, но, поняв правоту его слов, присоединился к безудержному хохоту и снова поцеловал Люка — глубоко и страстно. Впереди их ждёт не одно испытание, но на сегодня представление окончено.