Под небом, под звездами

– Где? – прохрипел он, когда мисс Базука, хохоча, поднесла ему стакан содовой. – Где вы его достали? «Сколько это стоило?» даже спрашивать не стал. Ни для кого из них деньги не были проблемой. Гай Гаррота, облачаясь из охотничьей камуфляжки в дорогой костюм, превращался из татуированного скинхеда в генерального директора юридической компании. За его услуги готовы были платить все – от политической шишки, выскальзывающей из капкана коррупционных скандалов, до кинозвезды, устраивающей громкий развод. Таллула Ганди, имея с ним двух общих детей, общее хобби, общее жилье и даже общего любовника, никогда не имела с ним одного бизнеса. И никогда не была «миссис». Мисс Таллула Ганди была энергетическим лоббистом такого уровня, что министры государств шли к ней на поклон. В мужьях и покровителях такие цыпочки не нуждаются. Наверное, – подумал Энцо, – вполне логично, что они подружились. И еще логичнее, что сошлись не только в постели (впервые Энцо, Гай и Таллула переспали десять лет назад, и с тех пор повторяли это не меньше тысячи раз с одинаковым успехом), но и в безобразном их, кровавом, первобытном хобби. Ни для кого из них ценностью не были деньги. Только эмоции. Только свежие ощущения, секс, страх и азарт. Они были идеальной… … боже, почему нельзя сказать «парой»? Он, Энцо, был идеальной парой для идеальной пары. Вот так. Наверное, своим десятилетним вкладом в их жизнь он и впрямь заслужил свой роскошный, самый лучший в мире подарок. – Где, мать твою, ты его нашла? – Это Гай! Гай Гаррота загадочно улыбался в двухцветную бороду. – Подвернулся интересный иск, – сказал он. – Семьи погибших туристов судились с владельцами пляжа… История, конечно, была довольно простая. Если бы мозг Энцо не плавал сейчас в супе из эндорфинов, он, наверное, и сам догадался бы, откуда в элитном жилом комплексе в Ро мог взяться живой рыбень. Рыбни покинули эту местность пятнадцать лет назад, когда побережье Иплока облюбовали плоские, стелющиеся по дну обжоры. Эти разжиревшие, огромные как матрасы, неповоротливые твари не трогали людей. Даже не возмущались, когда дети топтались по ним босыми ногами и прыгали на них, как на подводных батутах. Единственным минусом обжор было то, что они подчистую съедали на побережье всю мелкую рыбу и рачков. Крупным хищникам на их территории грозила голодная смерть. Черт знает, каким течением этого рыбня занесло в Иплок. Он был оголодавший, обессиленный, и потому не мог уплыть в открытые воды, чтобы там вместе с родичами загонять мелких акул и окуней. Так и мыкался по бухтам – пустым, давно обчищенным обжорами, – слабел, хирел, а потом от отчаяния начал заплывать на пляжи. В первый раз он утащил ребенка. Самая простая добыча. Говорят, голову рыбень проглотил целиком – таким голодным был, и так жадно оборонял еду от набежавшей толпы. Второй раз его увидели в затоках Пеле. Свидетели описывали рыбня одинаково: верхняя половина тела – тощий бледный мужчина средних лет. Зубастый, только зубы не плоские, а острые и тонкие, как рыболовные крючки. Руки худые, бока ввалившиеся, только ребра торчат. Ниже пояса – очень длинное, извивающееся тело, напоминающее мурений хвост. Черная шкура вместо чешуи покрыта густой слизью. Вдоль хребта – мягкий волнистый гребень шириной в ладонь, сужающийся к хвостовому плавнику. Тело плоское; на берегу, на мягком «батуте» из обжор рыбень перемещается легко и стремительно, нагоняя людей и впиваясь зубами им в щиколотки, вырывая клочья из бедер, вцепляясь в низ живота. Даже хилый и ослабленный, рыбень был в разы сильнее взрослого тренированного мужчины. А этот рыбень мужчин избегал: отжирался на жертвах поменьше, из-за чего дети быстро забыли об одиночном купании, и даже женщины начали сбиваться в группы и вооружаться биноклями. Черная лента в зеленой воде – смерть. Отловить рыбня было непросто. И еще труднее – добиться разрешений от Инспекции по Санбионадзору и Фонда Биоразнообразия. Но «трудно» – не значит «невозможно». Вместо того чтобы умертвить рыбня-людоеда, его передали на содержание Фонду Святой Вирджинии. Потом – Фонду Пост-Потопной Природы Северного Клаваля. А потом – через целую цепочку других фондов, подставных лиц и оффшоров, – он достался Молинии Старр, шестиюродной сестре Таллулы Ганди. – И вот, – торжественно объявила Таллула, – мой любимый мальчик сможет оправдать свое прозвище и забить на подводной охоте настоящего рыбня! Разве это не восторг?! Это, безусловно, был восторг. Вот только слинг – подводная острога, – для такой охоты не годился. Это же не лосось, чтобы тыкать в него острой палкой… От одного взгляда на «банку» – огромный цилиндрический аквариум, придавленный решеткой, – Энцо бросило в пот. В «банке», в полумраке зеленой морской воды, виднелся рыбень – словно обрубленный до середины человек. Ребра его выпирали. Плечи были истощены, каждый сустав торчал, натягивая бледную кожу. Голова рыбня точь-в-точь походила на людскую. Короткие волосы развевались в воде. Лицо рыбня было длинным и кривым, нос – перекошен вправо и, кажется, неоднократно сломан. Как будто, – подумал вдруг Энцо, – им много раз бились о закаленное стекло, и ломали, и пузырями из него вырывалась алая кровь, а потом размывалась, окрашивая воду в слабый розовый цвет… Рот у рыбня был тонкий и поджатый. Скулы острые, щеки впалые – как ни отжирался на легкой, не умеющей быстро бегать еде, мышечную массу так и не набрал. Прозрачные глаза смотрели лупоглазо и стеклянно, как будто он был слеп. Только хмурая складка между бровей показывала, что в мозгу рыбня протекают некие процессы, отличающие его от лосося. Ученые твердили: эти твари обладают интеллектом! Попав в передрягу, с большой фантазией подходят к решению своих проблем. Им знакомы понятия страха, радости, вражды и дружбы. Они образуют стаи с прочными связями, и могут принимать в них особей других видов – потому что рыбням, в отличие от людей, не близки проявления ксенофобии. Известны случаи, когда рыбни путешествуют бок о бок с афалинами, общаются, даже совокупляются с ними, и никаких межвидовых прений между частями стаи не возникает. Порой океанологи учили рыбней человеческому языку – первому объединенному, самому простому из существующих. Рыбни могли воспроизводить слова. Их речевой аппарат отлично справлялся с… – Ну как, тебе нравится? – Таллула прижалась, повисла на лацканах его идеально черного пиджака. – Тебе нравится?! Энцо моргнул, выныривая из мыслей о рыбне, как из густого болота. Медленно вдохнул. Потом улыбнулся, обхватив Таллулу руками. – Это лучший подарок, – сказал он честно. Хотя предпочел бы сейчас не болтать, а подойти к аквариуму, упереться в него руками… Такого трофея не было ни у кого из его знакомых. Ни у кого. Получить разрешение на отстрел рыбней было нетрудно, особенно если те жрали детей… Только не в кого было стрелять. Давным-давно вымерли змеевицы. Давным-давно – тот страшный случай в Старбридже! – браконьеры уничтожили последнего летунца. Судя по тому, как стремительно сокращалась численность рыбней, они готовы были последовать за собратьями и раствориться в вечности. Из-за спины донесся шорох: в комнату вернулся Гай. – Как наш мальчик? – спросил он. – В отключке, – сказала Таллула, обнимая Энцо за шею и не обманываясь его попытками вести светскую беседу. К тому же, большая часть этой беседы оставалась у него в голове. Он только шевелил губами – и смотрел, и смотрел, как рыбень медленно поворачивается вокруг своей оси. Разрубленный человек. До тазовых косточек. Дальше начиналось гладкое муренье тело, беспросветно, угольно черное, исчезавшее в темной воде. Оно завивалось, скручивалось, дугой поднималось вдоль стеклянной стенки и падало вниз… очень длинное. Рыбню было тесно в «банке». Он не мог выпрямиться; все время извивался, скручивался, как питон, посаженный в коробку из-под обуви. – Похоже, к гостям мы не возвращаемся, – резюмировал Гай. И закрыл двустворчатые двери, отсекая шум голосов и тихую, долетающую с первого этажа музыку. – Папа не обидится? – спросила Таллула. Рефаим Талль давно стал для нее «папой», как будто она вышла замуж за Энцо… или была его сестрой… или бог знает, в каких еще отношениях они состояли. Рефаим относился к ней с большой симпатией. Едва увидев Таллулу, склонял лысую голову и улыбался длинным своим, гладко выбритым ртом. – О, – ответил Гай. Колечки в его ушах тускло блеснули. – Папа не заметил бы, даже укати Энцо в город с пятью проститутками на его тачке. Это было правдой. Стряхнув приятное онемение, Энцо улыбнулся и поцеловал Таллулу в чуть припухшие (алое вино, возбуждение, макияж с ментолом…) губы. – Думаешь, у нас хватит сил на секс? – спросил он. – Хватит, если я смогу оторвать тебя от этой рыбины, – капризно сказала Таллула. И провела руками сверху вниз, отступив на шаг, отлепляя от голой кожи тонкое, похожее на золотую фольгу платье. То соскользнуло с сосков, обнажив небольшую, карамельного цвета грудь. Упало ниже, складками обрамив талию и бедра. – Приму душ, – сказал Гай, усмехнувшись. – Играли с твоим папаней в бильярд, он меня отжал, как тряпку… Энцо согласно промычал. Таллула уже целовала его, размыкая языком пухлые, пересохшие от жажды и возбуждения губы. Потом провела руками по лацканам черного смокинга. По воротничку черной рубашки. Опустилась на колени, взявшись за черный-черный кожаный ремень, расстегивая черные же брюки. Не было в Лоренцо Талле ничего, что могло бы нарушить его монохромное великолепие. Серебристые запонки не в счет. Со стороны аквариума плеснуло. Рыбень всплыл, вцепился пальцами в крестовину решетки, высовывая наружу острую скулу и кривой нос. Оскалился, а потом нырнул снова, упираясь ладонями в стекло. Энцо нестерпимо захотелось подойти и тоже положить руки на стекло – снаружи. Потому что я – здесь, а ты – там, – подумал он. Потому что ты – моя добыча. Потому что ты – моя диковинка, мой самый лучший подарок, на фоне которого даже гигантская лапчатка из лесов Нуар-Нуду по ценности сравнялась с чучелом белки… С отрешенным лицом Энцо опустил руку, провел по карамельно-темной, нежной щеке Таллулы. Спустился большим пальцем на нежные, чуть приоткрытые губы. Гай Гаррота никогда не ревновал ее. Какой смысл? Это с ним она строила семью. Это ему она рожала детей. А их общая любовь к Энцо была ровной и мягкой – как к самому близкому человеку, которого оба они хотели осчастливить. И разве не счастлив он был сейчас?.. Таллула стояла перед Энцо на коленях, почти нагая, золото ее веснушек сияло, а золото платья облепляло бедра. Энцо усмехнулся и положил ладонь на аккуратно скрученные волосы, не нарушая идеальность прически. Потом сдавил ладонью её затылок и привлек к себе лицом, предлагая дрянной девчонке сделать одну из трех вещей, которые она любила больше всего. Надирать задницы шишкам из министерств; вышибать жертве мозги прицельным выстрелом на охоте; или, стянув до колен дорогущие штаны любовника, целовать своими нежными, чуть приоткрытыми губами едва напрягшийся член. В другое время Таллула, наверное, обиделась бы на равнодушие его плоти… но сейчас списала отсутствие стояка на бесконечный день и усталость. Ласки ее из осторожных быстро стали грязными и глубокими, и трепетом ресниц, напряжением щек и губ Таллула выдала все то, что Энцо и Гай отлично знали: свою невероятную, безнадежную страсть к подобным утехам. Рыбень смотрел. Энцо чувствовал это мягкой пушистостью ресниц, тонкой пленкой век, каждой клеточкой своего тела. Потом приоткрыл глаза и быстро глянул, проверяя. Рыбень смотрел… Половина человека, дрейфующая в темноте и густоте морской воды. Левая рука его казалась странной – он отводил ее за спину, словно скрывал. Ловля на нырке или ловля загоном? – выбирал Энцо, надавливая рукой на темноволосый затылок, насаживая красавицу Таллулу на окрепший хуй. Одним движением вынудил ее приоткрыть губы, напрячь их, пропустить головку в самую глотку – в тесноту, так глубоко, чтобы во рту тут же скопилась слюна, а движение хуя можно было отследить по тому, как вздувается ее горло. Энцо закусил губу, едва сдержав стон, и подался бедрами назад, позволяя члену выскользнуть, а Таллуле – жадно вдохнуть. В очередной раз прокатив её губами по члену, решительно с него стянул и придержал за волосы, наконец-то разрушив идеальную прическу. Уставился жадно сверху вниз – какая же красавица... с расфокусированным взглядом, с раскрасневшимися, блестящими от слюны губами, запыхавшаяся и жадная. Жадная до хуев, до ласк, до прикосновений – всего того, что так много отдает, но и так много требует с обоих бойфрендов. Усмехнувшись, Энцо отпустил её волосы и скользнул пальцами на щеку. Погладил бережно, спустился вниз и чуть приподнял пальцами острый подбородок, удерживая зрительный контакт. И прямо так, неторопливо, продолжая пялиться ей в глаза, снова толкнулся членом в приоткрытый рот. Рыбень смотрел. Тело его, черное и гибкое, извивалось, и рыбень прятался в нем, заворачивался, как в кокон, обхватывая правой рукой левую. Было в этом что-то неправильное. Какое-то время Энцо позволял Таллуле сосать, а потом едва ощутимо толкнулся бедрами навстречу... и еще, и еще, выдыхая, делая движения более грубыми, пропихивая член в горячую и упругую тесноту глотки. Закусил губы, все еще пялясь – нет, нет, нет, не в аквариум! В раскрасневшееся лицо Таллулы, гладя её по щеке, отбрасывая упавшую прядку с обсыпанных золотыми блестками щек. Наконец прервал зрительный контакт, запрокинул голову и приспустил веки. Задышал ровнее, напрягаясь и сжимая челюсти. Не издал ни звука; более того, ощутил, как перемкнуло в горле, сладко и томно потянуло внизу живота. Задвигался резче, доводя себя до оргазма спринтерским забегом, не рассусоливая, не растягивая – позволяя мозгу расслабиться, размазаться тонким слоем от ебейшего удовольствия. Шумно и с присвистом вздохнул сквозь зубы – и спустил красавице Таллуле прямо в рот. Та была послушной девочкой… только в вопросах секса, разумеется. Облизнула губы, глянув из-под ресниц мутными, затуманенными удовольствием глазами. За их спинами хлопнула дверь ванной. Теперь нужно раздеться, – отстраненно подумал Энцо. Закапать в нос еще тех капель… а потом валяться, смеясь, гладя упругие бедра Таллулы и щекоча ее под коленкой. Теперь ею займется Гай: стащит платье, похожее на фольгу, или фольгу, похожую на платье, устроится между широко раскинутых ног… – Он прячет руку, – вдруг сказал мистер Слинг. Мистер Слинг, не Энцо. Охотник. Преследователь. Внимательный – сам как животное, – заточенный убивать… но только добычу, которая того достойна. Энцо поддернул штаны, торопливо застегиваясь. Пошел вокруг «банки», размеренно ударяя кулаком по стеклу, еще, и еще, и еще, вынуждая рыбня заметаться, развернуться, оскалиться зубастой пастью. Тот был испуган и испытывал боль. Вот, что означала та складка между бровей. Кольца муреньего тела опали, и стала видна сдвинутая, неправильно сросшаяся, не способная грести левая рука. Следом за ней всплыла асимметрия мышц, стал заметен перекос рыбьего тела слева… Вот, почему он не мог уйти в открытое море. Вот, почему он не мог ловить нормальную добычу. Энцо скривился, и его прекрасный подарок из достойного соперника, из будущего великолепного трофея превратился в нелепое, покалеченное чудище. В горемычную тварь, которую можно даже в море не отпускать, а забить слингом прямо тут. Потому что рыбень, не способный драться в полную силу – не рыбень вовсе. Это жалкий осетр, добыть которого можно сачком в магазине… – Погоди, – сказал Гай Гаррота, выставив перед собой руки. Он был совершенно голый и совершенно на взводе; плотный его, жаждущий секса член меньше всех в этой комнате был настроен на переговоры. – Я в курсе, о чем ты думаешь! Таллула встала, легкомысленно улыбаясь. Подвигала бедрами, выбираясь из своего платья, как ящерица выползает из старой кожи. Прильнула к Гаю и обхватила за шею, почти подпрыгнув, болтая смуглыми до черноты ногами и смеясь. Они знали, что Энцо заметит. И не считали это проблемой. Энцо вдруг обмяк, доверяясь им – своим людям, своим самым-самым верным друзьям. Ну не могли же они его так кинуть. Не могли подсунуть неликвидный подарок… Да и любой рыбень в трофеях – это круче, чем никакого… Чего он завелся… Вот же сволочь неблагодарная, они так старались, а он… – Мы тебя знаем, как облупленного, – заверил Гай. И подал Энцо руку – потому что без него в их с Таллулой кровати чего-то не хватало. Даже если Энцо просто спал в ней, или отвечал на телефонные звонки, или кончиком простыни щекотал Таллуле пятки, мешая им трахаться. Или сам отдавался ее мужику, принимая здоровенный хуй, вцепляясь в его плечи ногтями и отрывисто, жадно вскрикивая… Гай поймал его взгляд и улыбнулся. Потом снял с переносицы и положил на тумбочку свои большие, без диоптрий, в прозрачной модной оправе очки. К этому моменту они были единственным, что осталось на его теле из одежды. Очков у него было много: черных, красных, хамелеонно-зеленых, и он их менял, менял… – Я в курсе, о чем ты думаешь, – повторил Гай Гаррота, усмехаясь в двухцветную бороду. – А еще я знаю, как мы решим этот вопрос.