Под небом, под звездами

– Он волновался, знаешь? – спросил отец. – Волнуется каждый раз, когда ты уезжаешь на охоту. Возможно, думает, что если ты там умрешь – ваш договор обнулится, и мы сделаем из него рыбное барбекю. Рефаим Талль сидел на верхней, самой солнечной и зеленой (листья винограда, пышные опахала папоротников, гибкие плети плюща…) площадке своего крыла. Отсюда хорошо было видно крыло Энцо, и особенно – бассейн, в котором черной лентой сновал туда-сюда рыбень. Рефаим Талль сидел в кресле, одетый в белый махровый халат с монограммой, покачивал в бокале белое вино и любовался видами. За вольером рыбня расстилалось поле для гольфа, дальше – аккуратные липовые и ясеневые аллеи. Еще дальше – живописные холмы с натыканными то тут, то там домиками других богачей. Рефаим Талль был немолод, его голова была гладкой, как бильярдный шар, но удивительно светлой в вопросах бизнеса. Глаза его слабо серебрились в солнечном свете. Катаракта. Операция по замене хрусталиков была назначена на сентябрь. – Думаю, ему просто скучно одному, – проворчал Энцо, усаживаясь в плетеное кресло. Он не изменял себе: черные шорты, черная рубаха, повязанный игриво черный нашейный платок. Для разнообразия – с белым узором. – Вот и ждет, когда я вернусь и снова начну мучить его уколами. На самом деле рыбень давно подпускал к себе обслуживающий персонал. Ему делали уколы, перевязки, а за хорошее поведение бросали рыбу не кусками, а целую, и он, к радости садовников и под оглушительный хохот горничных, раздувая горло, проглатывал ее целиком. Потом смеялся вместе со всеми, как будто ему была понятна концепция коллективного веселья. Прямо сейчас рыбень дрейфовал по бассейну, лежа на спине и закинув руки за голову. Черный хвост медленно извивался, поддерживая тело на плаву. На носу красовались дымчато-розовые очки, которые Энцо когда-то видел на Гае. Спер? Или Гай сам отдал поиграться? – Боюсь, ты недооцениваешь уровень его привязанности, – сказал Рефаим Талль, глядя в пустоту серебристыми катарактными глазами. Зрачки его словно были подернуты белой пленкой. – Это – просто рыбень, – холодно сказал Энцо. К чему этот разговор? Зачем отец его позвал? Таллула нажаловалась? Рефаим всегда к ней прислушивался… Что она, черт подери, ему наболтала? – Это – твой противник, – сказал Рефаим. Черты его были сглаженными, невыразительными. Иногда Энцо ловил себя на мысли, что совсем, совсем не похож на отца. Ни капельки. На месте папаши он бы давно провел генетическую экспертизу. – Но противника нужно изучить. Узнать о нем все. Энцо скрестил руки на груди. Между бровями пролегла глубокая – через весь лоб, – вертикальная складка. – Я знаю достаточно. – И как его зовут? – спросил вдруг отец. Энцо моргнул, сбитый с толку невинностью, неожиданной простотой вопроса. Промямлил: – В смысле… – Как его зовут? – спросил Рефаим Талль. Повернул гладкую, без единого волоска голову и уставился белыми, подернутыми пленкой глазами. – У него есть имя. Ты удосужился его узнать? Энцо уставился сверху вниз на бассейн. Черная лента выписывала восьмерки в теплой воде. Потом рыбень выпрыгнул на бережок, устроился в тени навеса и поправил на носу дымчато розовые очки. – Его зовут Вьюн, – спокойно, с королевским достоинством сказал Рефаим. Отпил вина и повернул голову, любуясь то ли полем для гольфа, то ли холмами за ним. – Тебе-то откуда знать? – враждебно спросил Энцо. Вытянулся в кресле с прямой спиной, напряженный, недовольный тем, к чему идет разговор. – Это ты его назвал?! Рыбень был просто рыбнем. Противником. Трофеем. Зачем давать своей жертве имя? – Он сам назвался, – ответил отец. – Мы, знаешь ли, подолгу беседовали в твое отсутствие. Если привыкнуть к странному выговору, он – очень интересный собеседник. Ты знал, что рыбни путешествуют вместе с Вышнем? Когда тот переходит море вброд. Энцо встал, подошел к краю смотровой площадки и уперся руками в деревянные перила. Рыбень запрокинул голову и заметил его. Оскалился всей пастью, а потом показал средний палец. – … он ведь не совсем… понимаешь… ЦЕЛЬНЫЙ. Если бы Вышень был как диплодок, по закону квадрата-куба его размазало бы по земле, как гигантскую мясную котлету, – продолжал Рефаим, невидящими глазами уставившись в горизонт. Солнце перевалило за полдень. На смотровую площадку наползала прохладная, приятная тень. – Вышень – не столько мускульная, сколько губчатая структура. Сплошные поры. Потому он ходит по земле, а голова его скрывается в небесах. Потому он не подчиняется закону квадрата-куба. Когда он переходит море, рыбни спокойно плавают рядом с ним и даже проплывают сквозь поры его тела… Судя по тому, с каким восторгом об этом говорил Вьюн, это – непередаваемый опыт. Думаю, тебе понравилось бы. Энцо сцепил зубы. Где-то внутри – под сердцем, – собралась глухая, горькая обида. Он не знал, на кого злится: на рыбня, с которым сам не додумался поговорить? Или на отца, который лез в его жизнь и заставлял увидеть в противнике… в добыче… Кого? – Так это ты научил его показывать фак? – из чистой вредности спросил Энцо, отвернувшись от перил. Он знал, что нет, но хотел поддеть отца. Рефаим Талль даже бровью не повел. – Нет, – ответил он. – Это Таллула. А Гай подарил ему уже трое своих очков. Вьюн хранит их в подводном укрытии слева от мостика. И ты бы это знал, если бы хоть немного… Энцо не дослушал. Оторвался от перил и, чеканя шаг (насколько это можно было делать в сандалиях), пересек смотровую площадку и захлопнул за собой увитую плющом калитку.

* * *

Они не прекращали плавать вместе. Даже если Энцо уезжал на охоту, даже если катался по благотворительным вечерам, занимался делами своего молодежного фонда, возил Марин и Блю на каникулы в космопарк Эйнбурга – потом Энцо возвращался, брал плавки и ласты и шел к своей черной ленте в бассейн. Сначала он стеснялся называть рыбня по имени. Будто это была запретная информация, выведанная тайком. А потом вдруг назвал. Это вырвалось естественно, как вдох после глубокого нырка: – Вьюн, ну какого хуя! Ты же знаешь, что меня сносит волной! Брюхо свое не мог подобрать?! – и рыбень засмеялся, словно услышав отличную шутку. Смех его уже был намного, намного более похож на человеческий. Тогда Энцо впервые попытался узнать, понятна ли рыбням концепция юмора. Они долго беседовали, устроившись в тени навеса, потом ели сырых кальмаров, и Энцо рвал их зубами, подчиняясь подсказкам рыбня и надеясь, что не отравится. Потом они плавали. Бок о бок. Переплетаясь телами, когда Энцо подныривал под рыбня и скользил под ним, касаясь позвоночником и ягодицами черного скользкого брюха; а тот тоже старался поднырнуть, обвиваясь вокруг него круг за кругом. Много раз Энцо катался у Вьюна на спине, обхватывая коленями плотные черные бока, а руками сминая кожистый гребень вдоль позвоночника. Дважды Вьюн чуть не утопил его, решив поднырнуть под свои коралловые укрытия, но не рассчитав, что с человеком на спине трюк не удастся. В один такой раз Энцо ободрал спину о кораллы. Крови было море; по нему словно прошлись огромной металлической теркой, и на совместных плаваньях надолго был поставлен крест. Вьюн выглядел виноватым. Так оказалось, что концепция раскаяния ему тоже знакома. Спустя пару недель без совместных заплывов, без скользкого черного тела под руками, без упругих боков, которые Энцо сжимал бедрами и коленями, невольно прижимаясь членом, припадая лицом, смеясь и выпуская в воду целые потоки пузырей – непростительно много кислорода! – ему приснился тот сон. Первый из многих. В этих снах они просто плавали. Но стоило Энцо оказаться верхом, стоило обхватить ногами округлые муреньи бока – и он просыпался от упругого, приятного сокращения паховых мышц, с хуем на взводе, иногда – уже спустив в трусы. Он начал избегать таких снов. Всего, что касалось контакта воображаемых гениталий с воображаемой черной, гладкой шкурой. Приезжали Таллула и Гай; они занялись разнузданным многочасовым сексом, после которого у Энцо все болело (и больше всего болела ободранная, словно гигантской теркой, спина), и в эту ночь ему приснилось, как он отлизывает Таллуле. Как раздвигает пальцами идеально выбритые, темные складки ее нижних губ, проводит языком там, где розово и чувствительно, и дразнит клитор до тех пор, пока она не кричит от удовольствия. Потом смуглая женская промежность вдруг стала странно жесткой и чернильно-черной, а валики половых губ оказались складками на животе рыбня. Длинными. Продольными. Энцо видел их много раз, когда Вьюн отдыхал на бортике, вытянувшись во всю длину, запрокидывая пузо кверху и красуясь. Урогенитальная щель, обрамленная тугими темными складками. Продольная жесткая промежность. Анальная щель, точь в точь напоминающая дельфинью... Сам того не понимая, Энцо во сне вылизывал сперва Таллулу, а потом – нежные складки на брюхе рыбня, тугие и черные, подающиеся под языком. В глубине под ними обнаруживался гибкий розовый хуй – светлый-светлый, набухающий от прилившей крови. Он выглядывал наружу, похожий не столько на член, сколько на щупальце, и Энцо припадал к нему ртом… И просыпался. Спина заживала долго. Приехал доктор Абель, отрентгенил сперва руку Вьюна, а потом весь его бок и хвост. Долго хмурил свои несимметричные брови. В костях вокруг спиц начался лизис, – сказал он, стараясь выбирать простые, понятные Энцо слова. Не то чтобы слово «лизис» было понятным… но звучало оно в любом случае паршиво. Доктор Абель своей байронической мрачностью это подтверждал. – Убирать спицы, – сказал он. – Менять антибиотики. Ставить черезкостный дистракционно-компрессионный аппарат, чтобы ускорить остеосинтез. Может, что-то получится. Может, нет. Рыбень, не понимая ни слова, вертелся вокруг, плюхал своим муреньим хвостом по воде и всячески привлекал внимание. Энцо предстояло рассказать ему, что хлипкий костный мост, который начал нарастать внутри его руки, никуда не годится; что крошечные отверстия для спиц гниют и превращаются в огромные дыры; и что его руку снова придется ломать, собирать и нанизывать, как детали проволочного конструктора… Лицо у рыбня было веселое. Сегодня Энцо обещал ему поплавать, а на все остальное ему было положить с прибором – длинным, мягким рыбьим прибором, похожим на дельфиний хуй.

* * *

– Знаешь, как вы появились? – спросил Энцо, болтая ногами в воде. Рыбень лежал рядом… и сзади, и вокруг, свиваясь кольцами. Тонкий, щадяще легкий конец его хвоста покоился у Энцо на бедрах. Приходилось придерживать его рукой за мягкий гребень, чтобы тот не съехал и не плюхнулся в воду, утащив следом всю остальную тушу. – Да, – уверенно сказал Вьюн. – Сначала быть мир. Потом закончиться. Потом Вышень вывести нас из Врат, чтобы в мире стать больше существ. – Ноев ковчег, – пробормотал Энцо, почесывая пятерней черный, чуть липкий от слизи хвост. – Обновленная версия. Рыбень запрокинул башку, посмотрел на него лупоглазо. Потом улыбнулся, явно не поняв ни слова. Просто ему нравилось, когда чешут хвост. – Это называли белой водой, – задумчиво сказал Энцо, проводя пальцами по черной коже. Та была плотнее, чем у человека. Вздумай он укусить рыбня, не смог бы оторвать от него ни кусочка. – Или белыми водами… не помню. Такой научный проект. Тогда правительство делало много всяких проектов, чтобы спасти Землю. Экология была ни к черту… загрязнение атмосферы… вымирание биосферы… тектоническая активность… – Энцо помахал рукой. Рыбень понял из его речи слова два или три. А может, только одно: «вода». – Люди тогда думали, что можно все исправить, – сказал Энцо, тоном давая понять, что разговор серьезный. Рыбень перестал скалиться и сложил солидную мину. Даже брови нахмурил, словно пародируя Энцо и его выражение лица. – Думали, что если затыкать пальцем дырки в решете, то оно уцелеет… а оно не уцелело. Вот так. Бум. Случился армагеддон. Рыбень оживился. Он знал слово «армагеддон» и знал слово «решето». В его памяти оно было связано с кастрюлей в мелкую дырочку, на которую отбрасывали тушки размораживающихся окуней. Выражение лица Вьюна стало расслабленным и чуть мечтательным. Окуней он любил. Энцо подумал, что с таким же успехом мог бы говорить с младенцем. – Белая вода была особой квантовой структурой, – сказал он неуверенно, сам плавая в теме. – Новым… носителем информации. Жесткий диск будущего. Белая вода собирала данные из людей… о людях… все, все данные, понимаешь! Память. Характер. Информацию о биологической структуре. Потом оказалось, что белая вода может не просто сохранять, но и воспроизводить белковые структуры. Как 3D-принтер. По тем слепкам, которые были в ней заархивированы… Рыбень заскучал и принялся ловить пастью мелких мошек. Энцо вытащил ноги из бассейна и вытянулся на теплом песчанике, обхватил руками толстые рыбьи бока – черные, немного липкие, странно приятные на ощупь. Закинул ногу на рыбня, и тот сделал вид, что не заметил. – Белая вода годами собирала информацию о мире. О его флоре и фауне, – серьезно сказал Энцо, словно вообразив себя тем гидом-горлопаном. Только у него был всего один слушатель. И тот – тупой и невнимательный, больше интересующийся мошкарой. – Иногда она пробовала воспроизводить… делать такие… болванки… Говорят, некоторых людей белая вода клонировала десятки раз, чтобы отладить процесс производства белковых структур. А потом, когда случился армагеддон… Энцо отпустил бока рыбня и раскинул руки. Широко-широко, показывая, как обнимает весь мир. Вьюн уставился внимательно, поджав губы. – Когда случился армагеддон, белая вода вышла из резервуаров, озер, колодцев… ну… где она там была, – пробормотал Энцо, – и залила всю землю. Это тебе не Библейский Потоп. Никакого океана до верхушки самой высокой из гор. Белая вода – это же не совсем вода… Она могла затекать вверх, на любую скалу, на любой пригорок. Могла спускаться в море и ползти по дну… Она покрыла всю планету тонким слоем. Дюйм, не больше! Этого хватило, чтобы отсканировать информацию обо всей биологической жизни, активной в тот момент. Черное тело заскользило под его ногой, вывернулось, и рыбень с шумом нырнул в бассейн. Потом вынырнул, окатив Энцо волной морской воды, устроился локтями на бортике и нахмурился. Энцо провел ладонью по слипшимся от соли черным волосам. Поскреб пальцами бороду. – Мы называем это Вторым Потопом, – объяснил он. – А белую воду – Вратами. Для квантовых структур не существует времени в привычном понимании. Не существует пространства… Просто вообрази, что существует НЕЧТО, где хранятся копии всех живых существ и растений. Сначала эти копии – просто информация. Но когда случился армагеддон… когда оригиналы погибли… Врата открылись, и из белой воды начали выходить эти копии… Энцо медленно повел рукой, силясь описать произошедшее, но не зная, как. Рыбень водил башкой, следя за его пальцами. – Все называют Врата по-разному. От разных древних, допотопных языков, – задумчиво сказал Энцо. Ему захотелось дотронуться до Вьюна; до его черной глянцевой кожи… а может, до светлой, человеческой. Как будто, прикоснувшись пальцем, он сможет ОБЪЯСНИТЬ. Передать информацию из мозга в мозг, напрямую. – Если от иврита, то это Врата Гафа. Если от древнегреческого, то Врата Со́ма. Но это неважно. В любом случае, это Врата, за которыми в безопасности безвременья людей и животных ждут их новые тела. Рыбень смотрел на него, приоткрыв зубастый рот. Кажется, силился понять. – Только не все копии были точными, – с непонятной горечью сказал Энцо. И положил руку на теплый песчаник рядом с предплечьем рыбня, так его и не коснувшись. – Это же была… информация. Нормальные файлы. Битые файлы… Файлы, в которые проникло что-то вроде вируса… В первый армагеддон Врата были не откалиброваны, и выпустили не только точные копии земной флоры и фауны, но и её искаженные версии. Появились химеры: помеси людей и животных. Такие монстры, как лапчатки – будто кривая программа склеила в одно целое десятки разных людей без голов и без ног. Или голобрюхи. Как будто что-то смешало людей с грибами, наживило их на грибницу… – Или я, – тихо, но вполне отчетливо сказал Вьюн. – Человек, – он медленно провел рукой от своей макушки до талии, скрытой под водой. – Рыба, – махнул рукой дальше. Под толщей воды черной лентой извивался мурений хвост. – Вот, как вы появились, – сказал Энцо. И отодвинулся от бортика, ощутив вдруг странную исходящую от рыбня эмоцию. Это злость? Раздражение?.. – Это твой легенда, – сухо сказал Вьюн, скрестив руки на бортике и опустив на них голову. – Не мой. – Это не легенда, – со странным упрямством сказал Энцо. – Это наука! В первый раз Врата сработали случайно. Миру просто повезло! Но человечеству пришлось развиваться заново. С нуля. С общинного строя. В прошлом веке остатки белой воды снова начали изучать. Заново программировать, калибровать… Теперь Врата работают очень точно. Идеальный, подчиненный человеку механизм! В голосе его прозвучала нотка гордости. Как будто он сам что-то изучал и калибровал. А на самом деле – даже не понимал, что скрывается под туманной формулировкой «квантовая структура». Просто повторял то, что написано в учебниках. – Теперь раз в десять лет человечество снимает слепки, – сказал Энцо, маскируя под знанием свое незнание. Растерянно зачесал мокрые волосы на лоб, словно прячась за ними, избегая смотреть Вьюну в глаза. – С каждого из ныне живущих, а также с каждого эталонного животного и растения снимается информационный и генетический отпечаток. Если случится армагеддон… Он представил это. Алое небо над головой. Закипевшие моря. Разломы в земной коре… говорят, в допотопную эру это было обычным делом. Катастрофы. Аварии. Катаклизмы… Люди пытались бороться… но на самом деле нужно было дать Земле умереть. И возродить флору и фауну из сохраненной информационной копии, когда катаклизм уляжется. – Если с миром случится что-то, – сказал Энцо, – он умрет. Полностью. До конца. Потом разольется белая вода и откроются Врата Гафа… или Врата Со́ма… и из них выйдут все живые существа, необходимые для того, чтобы планета возродилась. Он не сразу заметил, что Рыбень молчит. Не щелкает зубами, не отгоняет мошкару, не пускает хвостом волны по поверхности бассейна. Смотрит своими водянистыми, глубоко посаженными глазами, странно скривив рот. И молчит. Энцо растерялся. – Что?.. – Ты сказал, вы снимать слепки, – проговорил рыбень, оторвав голову от скрещенных рук. – Раз в десять год. Энцо молчал. – С рыбень тоже снимать? – сухо уточнил Вьюн. Словно уже знал ответ. Подготовка Врат не подразумевала сохранение биологических химер. Только организмов, которые существовали до Второго Потопа. Люди. Лошади. Коровы. Морские свинки и львы. Пудели и панголины. Хотя Энцо не понимал, кому в этом мире могут понадобиться панголины. – Нет, – тихо сказал он, опустив голову и ощущая, как между ним и рыбнем повисает тяжелая, как смерть, тишина. – Рыбни не были… задуманы природой. Вы – биологическая ошибка. В мире после нового Армагеддона не будет места ошибке. Туда не войдут ни рыбни, ни лапчатки, ни бледные лики. Ни кто-то еще из тех – разумных и неразумных, – за кем мистер Слинг, мистер Страшила и мисс Базука регулярно выезжали с ружьями и гарпунами. Юридически биохимеры не были равны не то что людям – даже просто животным. Корова войдет в новый мир. А рыбень – нет. – Я все понять, – отчеканил Вьюн. И, развернувшись, ушел сразу на глубину – туда, где в сорока футах под поверхностью сгущалась тень, и под сенью водорослей и коралловых укрытий нельзя было рассмотреть гибкую черную ленту. Энцо ощутил себя так, словно только что настал Армагеддон; небеса потемнели, и между ним и Вьюном с грохотом захлопнулись врата Гафа.