Под небом, под звездами

Наверное, это было не так уж странно. Энцо вспомнил свои книжки: костное строение рыбней. Остеосинтез. Пищеварение. Размножение… Упругая урогенитальная щель, скрывающая мягкий и розовый, похожий на щупальце пенис. Анальная щель, в меньшей степени похожая на людскую задницу, и в большей – на дельфинью пизду. Никаких сфинктеров. Только теплое углубление между складок, во внутреннюю сторону которой открывается просвет кишечника. Жаль, глубина щели небольшая; вряд ли получится пропихнуть член целиком… Разве что порвать рыбня, пропихивая хуй ему прямо в кишку. Энцо бросил моноласт и отполз от бортика на четвереньках. Его чуть не стошнило. – Какая мразь, – пробормотал он. Желчь обожгла горло и губы, и он подумал: лучше бы вырвало. Тогда бы стало легче. Сесил Муртау. Любитель ксено-клубнички. Насильник. Энцо долго думал, зачем этому франтоватому красавцу был нужен рыбень. Зачем нужны были крепежи… Для лечения? Для издевательств? Энцо лично знал тех, кому доставляло удовольствие не охотиться на диковинную фауну, а самоутверждаться за ее счет. Ломать ребра. Ломать руки. Ломать челюсти, после чего диковинные твари переставали есть и быстро дохли. Со смещением нижней челюсти и без зубов, конечно, особенно не пожуешь. Кто-то вырезал из рыбней, змеевиц и низунов внутренние органы, веря в их целебную силу. Это было одним из первых пунктов, которые доктор Абель проверил с подачи Энцо. Но ни рентген, ни УЗИ, ни другие исследования не показали хирургических вмешательств. По дурости своей, по детской наивности Энцо упустил самый простой вариант. Что пока одни любители экзотики насилуют коров, другие выбирают тварей поспецифичнее. – Я – мразь? – донеслось, как сквозь вату. Энцо поднял глаза. Лицо рыбня вытянулось, стало жалким и странным. Из животной агрессии он перешел в стадию черной меланхолии, обмяк плечами и заелозил темным скользким хвостом. Пытался уйти. Соскользнуть задом в бассейн, подальше от глаз Энцо. Как будто… Энцо пробрало такими мурашками, словно он заболел. Это выглядело, – подумал он, – как будто Вьюн ощутил себя испорченным. – Сесил Муртау твой – мразь, – объяснил Энцо, облизнув горькие от желчи губы. – Когда увижу в следующий раз, все кишки ему из жопы вымотаю. Рыбень замер на бортике, уже наполовину погрузившись в воду. А потом расцвел лицом. Он был некрасивый, как ни крути – не человек, уродище. Тонкие губы. Широко расставленные зубы-крючки. Выпирающие скулы и свернутый вправо нос. Только брови его были живыми, подвижными, и очень напоминали человеческие. Этот странный подводный уродец, эта жертва Врат, на живую нитку сшитая из двух разных млекопитающих – вдруг оказалась чувствительной и простой, как ребенок. В груди у Энцо запекло. Это была глухая, утробная ярость. Казалось, что вымотанных кишок Сесила Муртау не хватит, чтобы ее заглушить. – Ты меня не хотеть? – простодушно уточнил Рыбень. Как будто все это время ждал, что его лечат не для последней битвы. Не для сражения под водой. Не для охоты, не для схватки. Словно его лечат для того, чтобы потом с ним совокупиться. Притянуть руки к металлическим реям, обхватить кожаными ремнями подвижный хвост, распять и запихнуть хуй в отверстия, природой для того не предназначенные. Энцо едва не застонал. Член прижимался к бедру, непростительно окрепший, налившийся кровью, и ему хотелось закричать: да хочу я тебя, тупая ты рыба! Я вижу сны о тебе! Я каждый раз едва не кончаю, когда сжимаю бедрами твои бока! Я готов гладить тебя бесконечно, тереться о темную, липкую шкуру, хватать руками за плечи, обнимать… Я хотел бы обхватить тебя за шею и прижаться губами к губам; и пусть мой язык проткнут твои чертовы крючки, пусть меня потом опять обколют антибиотиками, но это будет того стоить. Потому что ты так смотришь… Так меня ждешь… Ты так пялился тогда, когда мы занимались сексом… Я думал, ты тоже хочешь… Жжение в груди стало глухим, и Энцо – опытный фридайвер, – безо всякого погружения вдруг ощутил, как мозг кричит: ДАЙ ВДОХНУТЬ, ДАЙ ВДОХНУТЬ. Как будто в воздухе закончился кислород. Я ведь не так уж отличаюсь от Сесила Муртау, – подумал он. А потом встал, надеясь, что рыбина не примет налитость и розовость его хуя за покушение на свою честь. – Нет, – резко ответил Энцо. – Я тебя не хочу. Я не собираюсь делать с тобой что-либо против твоей воли. Даже если ты не захочешь со мной драться… я это приму. Рыбень ухмыльнулся. И это была прежняя, кривоватая усмешка, мигом превратившая невинное дитя в злого, прожженного хищника. – Любить драка! – сказал Вьюн, улыбаясь. – Хотеть драка. Ты обещать свободу, если я победить. Я обещать славу, если ты победить. Потом он расправил плечи, выглядя торжествующе, и с трудом, по слогам, проговорил: – Джентльменское соглашение. Энцо закрыл лицо руками и засмеялся. Рыбень какое-то время молчал, а потом скрипнул горлом; и еще, и еще, и это переросло во взрыв хохота. Энцо корчило на бортике от смеха, от злой, глупой иронии и ненависти к себе, к Сесилу Муртау, даже к чертовой рыбине, из-за которой в его жизни все стало так сложно. – Не хочу, чтобы мир заканчивался, – сказал он, отсмеявшись, устроившись голым задом на теплом песчанике. Распогодилось, и сквозь серые комки туч проглянули солнечные лучи. – А то вдруг Врата Гафа тебя не пропустят, и мы не успеем сразиться… Рыбень накрыл его черным тяжеленным телом, обвивая, сжимая кольцами, словно гигантский питон. Засмеялся: – Мы сразиться! Мир не кончиться, пока мы не сразиться! Энцо прижал руки к лицу, улыбаясь. Черный, липкий от слизи бок медленно скользил по его паху, по его вздыбленному члену, и Энцо подумал, что как только доберется до спальни – будет дрочить до кровавых мозолей. Так сильно у него будет стоять. – Почему ты мне веришь? – спросил он вдруг. Оперся на песчаник, поднимаясь на локтях. Вся его спина, голые ягодицы и ноги были в луже морской воды, и его снова продрало мурашками: теперь уже от холода, а не от ужаса и отвращения. Бритую голову холодил утренний ветер. Полосы нейропротекторных пластырей начали слабо покалывать: первый признак, что пора обработать швы и сделать перевязку. Рыбень думал почти минуту. То ли подбирал слова, то ли пытался разобраться в своих чувствах. Они у него были, эти чувства… Энцо подумал, что сражение с достойным противником – цель всей его жизни. Но это не тот противник, чье чучело появится в его трофейном зале. – Тот хозяин был плохой человек, – сказал рыбень, тщательно обдумав ответ. – Ты – хороший. Энцо уселся на бортике, спихивая с коленей тяжеленный рыбий хвост. Неприятно усмехнулся, прищурив глаза. Усмешка его была несимметричной; на правой щеке появилась неглубокая ямочка. Рыбень пялился на него с дурацкой улыбкой, ласковый и доверчивый, как щенок. Не верилось, что в мгновение ока он может превратиться в кровавого, оскаленного, проглатывающего детские головы подводного монстра. – А вдруг то, что я хочу сделать с тобой, – сказал Энцо, – намного хуже того, что делал с тобой Сесил Муртау?..

* * *

Он никогда не видел ничего дурного в своем «трофейном зале». В конце концов, и пухлая розовощекая мамаша, и бильярдно-гладкий равнодушный отец – все они собирают трофеи. Для кого-то это – успешные сделки и миллиарды на счетах. Для кого-то – шифоновые платья от именитых дизайнеров и туфли с алой подошвой. Дань кому-то из допотопных законодателей моды… Энцо не знал, кому. Знал только, что одну такую пару его мать подарила Таллуле, еще надеясь, что та соберется к ней в невестки. Таллула в невестки так и не собралась, а туфли забросила в дальний угол гардероба, заявив, что они безбожно натирают ей мизинцы. В трофейном зале Энцо не было ни грамма пыли и ни намека на затхлость. Помещение хорошо вентилировалось. Местной системе безопасности мог позавидовать Рефаим Талль, меньше заботившийся о сохранности своей спальни. На стенах и в застекленных шкафах, на столах и пьедесталах располагались останки живых существ, которых мистер Слинг, мистер Страшила и мисс Базука однажды сделали мертвыми. Было странно осознавать, что мисс Базука скоро станет почтенной миссис. Она сама, кажется, еще не смирилась с этим. Потому сражалась с Гаем за каждую страницу брачного договора. Энцо не обманывался: бумажки были просто способом развлечься. Они не могли разругаться, расстаться или расторгнуть помолвку, потому что не было в этом мире такой силы, которая могла бы их разлучить. Еще чуть-чуть, и этого не сделают даже Врата Гафа. – Что думаешь? – спросил Энцо, раскинув руки и осматриваясь. «Банку» с рыбнем доставили в зал на платформе для перемещения грузов. Без тяжеленной решетки сверху, разумеется. Рыбень выбрался локтями на край «банки», с интересом оглядываясь и вертя головой. Хвост его, свившись ровными кольцами, покоился на дне аквариума. – Добыча? – спросил Вьюн, усмехнувшись. – Все твой? – Не вся, – поправил его Энцо. – Моя и моих друзей. Мы охотимся вместе. Диковинной громадиной вдоль стены тянулась обработанная, идеально таксидермированная лапчатка. Ее «головные руки» были свернуты, словно гигантский бутон. На одном из постаментов лежала круглая туша головокрута – почти осьминог, только с двумя подвижными, прыгучими щупальцами. В дальнем углу виднелась скромная пушистая «тумбочка». Тело низуна аккуратно сшили, выделали и набили, а цветной мех – отстирали от крови. Позорный трофей… но выбросить или утилизировать тело, как биологический отход, было еще позорнее. Если бы Энцо так сделал, вся эта страшная, нелепая охота в Турангвае превратилась бы в пшик. Горе для стаи, унижение для охотников. Рыбень разглядывал трофеи, открыв зубастый рот и почти не моргая. Выглядел он заворожено. Северную сторону Энцо отвел под самых странных химер. Большинство из них, по мнению ксенобиологов, были нежизнеспособны. Оставалось только догадываться, как их создала белая вода, и зачем выпустила в новый мир. Вот тело рассечено наискосок, и половина его акулья, а половина – осьминожья, с круглыми присосками размером с блюдце. Вот шов проходит по горизонтали, вдоль всего живота – бегемотье брюхо и неповоротливые, толстые ноги, жгутами прорастающие в жирафью спину и длинную пятнистую шею. Вот медведица с тремя детскими человечьими ножками, торчащими из правого бока и вяло шевелящимися. Это было чучело. Обработанный, неживой организм. Никто так и не смог объяснить Лоренцо Таллю, какие механизмы приводят в движение мертвую плоть. – А это?.. Пустой постамент. Энцо налег грудью на рукоять передвижной платформы, придвигая аквариум. Обошел его, взял длинную руку рыбня в свою и опустил ладонью к постаменту. Лицо рыбня скривилось. Потом стало живым, любопытным. Потом опять скривилось. Постамент все еще казался девственно пустым. – Не хотеть, – твердо сказал Вьюн. И убрал руку, сунув ее в бассейн, словно пытаясь смыть с себя новые ощущения. Мреющих мало кто относил к млекопитающим. Ксенобиологи не были уверены в их видовой и генетической принадлежности… да и может ли быть генетическая принадлежность у того, что на 95% состоит из силовых полей? Прикасаясь к мреющему, можно было почувствовать липкость ругательств, шершавость синего цвета и длительность дерева в секундах. Мреющего можно было убить. Но забыть, как он искажает восприятие мира – никогда. – Большая добыча, – задумчиво сказал рыбень, посидев на дне «банки» и попускав пузыри, а потом снова вынырнув. – Большая гордость… Интересно, – подумал Энцо. Что почувствовал рыбень, трогая мреющего? То же, что и я, или его сенсорная система изначально настроена по-другому?.. – Если я убью тебя, – сказал Энцо, поворачиваясь и заглядывая рыбню в лицо, – ты можешь стать частью этой коллекции. Он развел руками. Постоял молча, весь в черном, с расстегнутым на две пуговицы воротничком рубашки. С темной щетиной на подбородке и над верхней губой. Нос его был коротковат, глаза – близко посажены, и без густой, торчащей надо лбом шевелюры Лоренцо Талль выглядел совсем непривлекательным. – Ты понимаешь это? – спросил он, перехватив взгляд рыбня. Тот осклабился, показав зубы-иголки. – Великий воин, – сказал он со странной, иррациональной гордостью. – Если ты убить их всех… если ты убить меня… то, может, Врата Гаф потому для тебя и предназначен? Он склонил голову, и Энцо ощутил странное, будоражащее чувство, защекотавшее кончики пальцев. – Врата Гаф хотеть сила, – уверенно сказал рыбень. Его темное тело в мутной воде едва шевелилось. – Врата Гаф хотеть жизнь. А ты – сила и жизнь. Я – сила и жизнь? – спросил себя Энцо. Я – подделка под человека; балованный мальчик, имитирующий жизненные сложности экстремальными хобби. Я никогда не жил в бедности. Не тянул на себе близких. У меня нет семьи, которая бы от меня зависела… Я знаю, как убивать лапчатку, но не знаю, что делать, если у ребенка жар. Я могу выебать красавицу Таллулу в тридцати разных позах, но не могу спаять транзистор. Я слабее и глупее миллиардов живых существ на этой земле. Я не дышу под водой. Я никогда не видел Вышня. Я не проплывал сквозь поры его титанического тела, не ощущал себя клеткой крови, пробирающейся по артериям… я не был частью чего-то… чего-то… – Ты – быть сильным и жить, – сказал рыбень. И лицо его было непоколебимым. – Я – плавать и жрать рыба. Новый мир нуждаться в тебе, не во мне. Энцо никогда не был частью чего-то ПО-НАСТОЯЩЕМУ особенного. Да, он был мистером Слингом… он был частью группы, частью чужой семьи… но сейчас, ведясь на странный, скрежещущий голос рыбня, разбирая его слова все лучше и лучше, он ощутил себя невероятно одиноким. И потому сделал шаг к «банке», положив ладони на стекло. Ладони рыбня уже лежали с той стороны – узкие и длинные, с широко расставленными пальцами. Они не смотрели друг на друга. Просто соприкасались руками сквозь закаленное стекло, и в душе Энцо переворачивалось нечто огромное.