Под небом, под звездами

Три металлических кольца. Девять спиц, проходящих сквозь плечевую кость. Ежедневные обработки. Дезинфицирующие спреи. Плоские ленты водонепроницаемых повязок, свивающиеся на столах, похожие на дохлых ленточных червей. Гаечные ключи – наравне со щипцами и пинцетами, словно тут чинят не живое существо, а киборга из далекого будущего. Раскручивая ключом аппарат, каждый день на миллиметр увеличивая расстояние между кольцами, сначала Энцо ощущал свое всесилие. Потом – свою усталость. Потом – свою обреченность. Мышцы рыбня укреплялись. Он стал симметричнее, гибче и быстрее, набрал вес и был почти, ПОЧТИ здоровым… но эта рука… – Что, если он вообще не восстановится? Абель Гейтс проверял надежность сочленений в аппарате. И молчал. – Он может… может вообще не восстановиться? – сформулировал Энцо еще осторожнее. Вьюн лежал под его руками, изображая мертвого. Очевидно, слушал. – Я не господь Бог, – сказал Абель Гейтс, и поднялся, начав собирать инструменты. – Вы делаете все правильно. Продолжайте. В этот вечер Энцо запил, да так, что всю следующую неделю рыбнем занималась прислуга и специально нанятые киперы. Энцо вдруг ощутил себя жалким. Бесполезным. Он со своими деньгами, со своими возможностями, с доступом к лучшим ксенобиологам и ветеринарам мира – Абель Гейтс собирал целые симпозиумы имени Вьюна, – был абсолютно, абсолютно бесполезен! Легко лечить то, что сломали недавно. И очень сложно – то, что сломали давно, и оно неправильно срослось, укоротившись на несколько дюймов. Здоровье рыбня (то мифическое здоровье, которое Энцо обещал Вьюну в обмен на его мучения и на то, чтобы тот не кусал уборщиц за ноги) становилось все более и более призрачным. Вьюн, пожалуй, тоже это понимал. Но главное – это понимал Энцо. И когда Вьюн смотрел на него, трогал руку и спрашивал – когда? когда доктор Абель скажет, что все хорошо? когда снимут спицы? когда я смогу плавать в открытом море? – Энцо не мог ответить ни на один из вопросов и чувствовал, как горло сводит судорогой. От беспомощности. Алкоголь, конечно, не решал проблему, но вешал между ней и Энцо шторку в цветочек. За эту шторку можно было не заглядывать, а значит, не испытывать чувство вины. Приезжала Таллула, убирала бутылки, пыталась вытащить его из постели и заставить побриться. Приезжал Гай, минут тридцать сидел на подоконнике, дымя сигаретой и покачивая ногой. Потом строго-настрого приказал не курить бухим в постели, «а то кончишься, а у нас сезон душегубок на носу!». Сезон душегубок, конечно, был серьезной причиной, чтобы отложить пьяное постельное самосожжение. Энцо принял это, как аргумент. Когда отвращение к миру достигло апогея, Энцо просто выстроил стопки в ряд и водил над ними бутылкой, набирая в каждую хорошо если треть, а потом опрокидывал одну за другой, утирая тыльной стороной ладони горькие губы, кривясь и думая о том, чтобы вообще прекратить лечение. Всё. К хренам. Зачем эти муки? Он много месяцев заставлял рыбня страдать, причем с весьма туманными перспективами. А самая туманная из всех туманных перспектив – то, что свежеприобретенное здоровье может быть угроблено на охоте всего за несколько часов. Но что будет, если отказаться от лечения?.. Что делать тогда? Просто его отпустить? Чтобы не жил тут, как зверек в зоопарке? Сможет ли он противостоять морским течениям? Сможет ли найти свою стаю? Сможет ли следовать за Вышнем, как стайки крошечных рыбешек, делающих пилинг, следуют за ногами в тазу? Может, оставить его? Запереть в бассейне, в этой золотой клетке со всеми удобствами, сытной кормежкой и уборщицами, которых нельзя кусать за ноги? Держать при себе, плавать вместе по утрам вместо зарядки, а однажды не выдержать и сделать с ним то же, что делал Сесил Муртау?.. От этих мыслей скрутило живот. Энцо зарылся пальцами в отросшие патлы, помял опухшие веки, поскреб пальцами жесткую черную бороду. И решил, что хватит на сегодня мыслей. Теперь он не будет думать вообще. Преследуя эту цель с упрямством, достойным лучшего применения, он сначала пил водку, потом абсент, потом бурбон. Потом закурил, словно решив кинуть запал и превратить себя в живой коктейль Молотова; загореться синим пламенем, разлететься на куски и больше не быть, не думать, не вспоминать, как ладони рыбня с той стороны прижимались к стеклу «банки». В половину пятого утра Энцо позвонил доктору Абелю. – Док, – сказал он тоскливо. – А как они вообще трахаются? Какое-то время Абель молчал. Энцо успел подумать, что он положил трубку на стол и ушел досыпать. Потом в динамике зашуршало. Абель Гейтс поднялся, усаживаясь в постели. – Кто? – спросил он. – Кролики? Слоны? Золотые рыбки? Энцо скрипнул зубами, услышав в нейтрально-вежливом тоне доктора издевку. А может, вообразив ее с пьяни и от отчаяния. – Рыбни, – сказал он сквозь зубы. В этот раз доктор Абель молчал еще дольше. Потом спросил: – Он к тебе приставал? Это было… как удар в нос. Шокирующий, неожиданный, ломающий переносицу. Энцо аж протрезвел. Посмотрел на трубку, словно проверяя, не ошибся ли номером, а потом осторожно проговорил в микрофон: – Нет. А почему вы… Судя по выдоху в трубке, Абель Гейтс успокоился. – Не пугайся, если заметишь выраженное половое поведение, – сказал доктор, тщательно подбирая слова из первого объединенного. – Рыбни довольно… открыты экспериментам. В том числе – межвидовым. Таких объемных, многоступенчатых фраз Энцо от него никогда не слышал. Видимо, в половину пятого доктор был разговорчивее обычного. – Они могут проявлять симпатию и спариваться как с дельфинами, так и с людьми, – сказал Абель Гейтс. – Случаи гомосексуального поведения – тоже не редкость. Их половой аппарат устроен так, что ты и члена-то сразу не увидишь… но можешь сделать выводы по тому, как набухают складки, как розовеет низ живота… Энцо молчал. Он думает, что это рыбень ко мне приставал, – вертелось в его пьяной, шумной до треска голове. Он думает, что я испугаюсь монстра-извращенца. Что вышвырну его в море к хуям. – … половое поведение у них довольно выраженное. Похожее на то, что биологи еще до потопа отмечали у китовых. Много ритуалов. Важна словесная коммуникация. Еще – совместное плавание, обязательно с преследованием. Позирование, когда рыбень дает осмотреть нижнюю часть своего тела и внутреннюю сторону живота… Энцо вспомнил, как Вьюн загорал на бортике, выкладываясь пузом кверху. Как позволял водить ладонью от человеческого пупка вниз, по муреньей шкуре, до тех-самых-складочек. Вспомнил, как они плавали… Как черная лента обвивала его тело, словно громадный питон… – … покусывание. Потирание спинным плавником. Перекрестное плавание… – Перекрестное плавание? – спросил Энцо, почти не врубаясь в то, что говорит ему доктор Абель. Вместо этого – вспоминал, как зубы-крючки легко сжимались на его плече и бицепсе. Аккуратно. Не повреждая кожу. – Рыбни подныривают, скрещивая тела, задевая спинным гребнем живот и гениталии партнера. Жаркий, нездоровый румянец затопил лицо Энцо. Он отвернулся от стола, опрокинув оставшиеся три стопки, и по столу растеклась лужа крепкого пойла, воняющего спиртом и антифризом. Энцо не помнил уже, что туда намешал. Согнувшись над телефоном, открыл рот, чтобы сказать: да, да, да! Это же… это же было, мы же… Он помнил это. Мягкий, словно шелк, идущий волнами спинной гребень Вьюна, скользящий по кудрявому лобку и напряженному члену. Но вместо того, чтобы сказать об этом, Энцо сказал совсем другое: – Я думаю, прошлый владелец его насиловал. Теперь настало время доктора Абеля молчать. Энцо представил, как тот, посмотрев на часы и покряхтев с досады (пять утра!) выбирается из постели. Ищет ногами тапки. Натягивает на свои непропорционально раздутые, словно пластиковые плечи домашний халат. Наконец Абель ответил: – Ты пьян? – В говно, – не стал скрывать Энцо. – Но дело не во мне. Мы с ним разговаривали. Вьюн очень… однозначно описал то, что между ними происходило. Он представил, как Абель Гейтс закрывает глаза. Какое-то время размышляет, подбирая более этичный ответ. – Тебя волнует то, что случилось с ним в прошлом? – наконец спросил доктор. – Или то, что может случиться в будущем? Энцо сглотнул. Абель читал его, как открытую книгу. Словно сам видел эти заигрывания… Оказывается, это был флирт? Рыбень все-таки намекал?! – Их психика одновременно проще и сложнее, чем наша, – медленно, обдумывая каждое слово (или думая на втором объединенном, а потом подбирая нужный лингвистический аналог из первого объединенного), сказал доктор Абель. – Да, рыбень может быть травмирован предыдущим владельцем. Но он достаточно интеллектуален, чтобы различать его и тебя. Энцо молчал, привалившись спиной к столу, свесив ноги с барного стула и скрестив щиколотки. Разлитое пойло пропитало его рубашку, и теперь курить точно не стоило. Энцо мог составлять красивые метафоры с собой в роли коктейля Молотова. Но совсем не хотел превратиться в настоящий живой факел. – Он все-таки проявлял к тебе интерес? – спросил Абель. – Да, он… – Энцо помолчал. Потом прикусил губу – и решил, что раз напился в говно, то может позволить себе быть честным. – Думаю, мы оба его проявляли. Динамики зашуршали – похоже, доктор Абель раздвигал шторы. Впускал в свой дом рассветную дымку, едва зазолотившуюся над горизонтом. – Это же… неэтично? – грустно спросил Энцо. – Он же... – Он – животное, – неожиданно резко ответил Абель. – Но и ты – животное. Не забывай об этом. То, что между вами, должно быть не этичным, а простым и инстинктивным. Пунцовые пятна затопили уши и сползли на шею. Энцо было так стыдно, что хотелось перестать дышать. Набраться в дрова, упасть в бассейн и… – Ты меня презираешь? – спросил он тоскливо. И забыл, что всегда обращался к доктору Абелю на «вы». – Сейчас пять утра, – сказал Абель Гейтс. Голос его смягчился. – Я тебя ненавижу, конечно, но не по той причине, которой ты стыдишься. Они еще немного помолчали, и Энцо решил, что злоупотребил чужой отзывчивостью. – Лоренцо? – сказал вдруг доктор Абель. – Да? – Только проспись сначала, ладно? И запишись к психологу. Энцо согнулся, обхватив себя за плечи. Руки дрожали. – Ты думаешь, я… – Я думаю, что ты в порядке, – отрезал Абель. – Но с вопросами о своей сексуальности в пять утра нужно звонить своему психологу, а не ветеринару.

* * *

Следующие трое суток Энцо просыхал. Позволил горничным убрать бутылки и проветрить комнату. Подровнял бороду. Холодными компрессами отмочил лицо до того, что оно перестало напоминать заплывшую красную маску с глазами-щелками. Абель Гейтс ему не перезванивал. Это, наверное, было к лучшему. Энцо абсолютно точно знал, что должен сделать. Хоть это и пугало его до почечной колики. – Как он? – В порядке, мистер Талль! Горничные сияли. Киперы отчитывались о почти образцовом поведении рыбня – тот решил, что Энцо на него сердится, и потому не приходит. Энцо дождался ночи с колотящимся сердцем, то и дело порываясь сбежать куда-то – уехать к Гаю и Таллуле. Запрыгнуть в тачку и махнуть на мотопробег в Клеренси. У него неплохой байк, надо только стряхнуть пыль, загнать пару механиков для срочного осмотра и… Потом Энцо одергивал себя. Поздно бежать. Каждая минута промедления, как минимум, была нечестной по отношению к Вьюну. Они встретились за полночь, и сначала рыбень обрадовался, бросился трепаться, а потом вдруг понял, что Энцо не до болтовни. Заметив это, Вьюн сник и замолчал. Энцо дал себе слово: он не сделает ничего, если не заметит, что рыбень этого хочет. Он не позволит себе ни единого лишнего прикосновения. Только то, что делал раньше… что Вьюн УЖЕ ему позволял. Они плавали не меньше часа, и Энцо трижды заметил это – легкие прикосновения зубов-крючков к плечам и бокам, а потом – «перекрестное плавание». Рыбень поднырнул, проходя слева направо, и развевающийся в воде гребень, словно грива морской лошади Кэлпи, прошлась по плавкам Энцо. После долгого запоя и отсутствия тренировок мышцы быстро устали, и Энцо выплыл на неглубокий «бережок». Подтянулся на руках и уселся, затопленный водой до середины бедра. Рыбень крутился рядом, смеялся и льнул к рукам. Энцо провел ладонью по его брюху, мягкому, темному… разве ж тут поймешь, порозовело оно или нет? Скользнул пальцами туда, где ощущаются упругие валики плоти – первая щель, длинная, сейчас плотно прикрытая. Дальше – перемычка промежности, а еще дальше – вторая ложбинка, поменьше... Я – не Сесил Муртау, – подумал Энцо. Там все было… неправильно. Он просто связывал рыбня и трахал. Не выполнял все те ритуалы, все те «ухаживания», о которых говорил Абель Гейтс. Были разговоры – но не было купаний. Было совокупление – но не было покусываний, преследований, перекрестного плавания… Всего того, что рыбень по доброй воле, без насилия и принуждения делал с Лоренцо Таллем. Додумав эту мысль, Энцо придвинулся и поцеловал рыбня в кривоватый, чуть приоткрытый рот. Тот обмер. Внутри он был странным – словно безъязыким, с загнутыми иголками зубов, а дальше – странными выступами плоти. Энцо знал из своих книжек, как там все устроено. Двойная глотка: рыбень хватает жертву зубами, а из глубины его гортани выдвигается нечто, похожее на беззубые челюсти, и сжимает, затаскивая жертву глубже, протягивая по горлу и пропихивая аж до первого желудка. Если бы не такая система, рыбни не смогли бы заглатывать огромных морских окуней, катранов и осьминогов… или оторванные человеческие головы. Какое-то время они целовались. Не по-людски. Очень странно. Но зубы-иголки не ранили язык, и Энцо, пользуясь этим, смело изучал рот Вьюна. Что бы ни случилось дальше – это воспоминание у него уже никто не отнимет. Потом рыбень отпрянул, и глаза его выглядели осоловевшими. – Не хотеть одежда, – сипло сказал он, напрягая то, что там у него было вместо голосовых связок. Энцо решил, что он имеет в виду совсем не ласты. Чуть согнулся, стащил по бедрам плавки – и вышвырнул их из бассейна. По телу поползли горячие мурашки, словно вода нагрелась, как в жаркий солнечный день. Сердце Энцо бухало медленно, как у фридайвера, готовящегося к погружению, а не как у человека, надеющегося на перепих. Он втянул носом прохладный ночной воздух, ощутив себя в западне. Сам, в ночи, в бассейне, с почти диким животным... где были его мозги?.. Но вместо того, чтобы одним прыжком выскочить из воды и перемахнуть через бортик – решительно зашагал прочь от «бережка», на глубину, начав загребать руками, когда вода дошла до груди. Потом нырнул. Проплыв несколько метров, оглянулся в зеленоватом полумраке воды – как в стекле, прорезанном более светлыми прослойками там, где в бассейн падает лунный свет. Поймал рукой талию своей морской твари, скользнул ладонью дальше – по извивающемуся, длинному, упругому телу... гладкому-гладкому, совсем как человеческое... Вьюн следовал за ним, как привязанный. Его скуластое лицо было сосредоточенным и спокойным. Я – не Сесил Муртау, – повторил себе Энцо. Эта мысль обожгла лицо. Член дернулся, приподнимаясь, наполняясь дурной кровью. Я – не Сесил Муртау… Я не сделаю ничего, чего бы Вьюн не… Рыбень прижался и припал ртом к его шее. Энцо ощутил прикосновение десятков острых, загнутых крючков, которыми Вьюн играючи отдирал людям ноги и головы. Спустил сквозь зубы целую струю пузырьков, теряя кислород, на секунду, кажется, и впрямь приготовившись драться... но напомнил себе, что такое покусывание – не атака. Расслабился, соскользнув рукой на свой член... провел по нему медленно; и еще, и еще, прижимаясь к чуть скользкой, темной муреньей шкуре, экономя дыхание, и потому еле-еле перебирая в воде ластами. Свободной рукой обнял рыбня за теплый бок, удерживаясь за него, как за большой поплавок. Потом отпрянул и всплыл на поверхность, глубоко вдыхая и раздувая легкие – и нырнул снова, почти улегшись в воде, перевернувшись животом кверху. Раскидал руки и застыл так, что черные волосы мягкими волнами обрамили лицо. Замер, как образ на иконе, едва шевеля ногами, глядя снизу вверх на жесткое длинное лицо и сухощавое человечье тело... и то, что дальше. Гибкое. Темное. Страшно-нескончаемое. Рыбень оценил то, что доктор Абель называл «позированием». Тут же прильнул, припал зубастым ртом к соску, к местечку под ребрами, не кусая, но обозначая свой интерес. Энцо едва не ахнул, выпуская непростительное количество воздуха. Закусил губу, ощущая, как каменеет член – то ли от того, что делает поганая рыба... то ли от недостатка кислорода, помутившего ум. Чуть раздвинул ноги, позволяя чужим губам скользнуть ниже, по упругим мышцам бедра. Зубастый рот втянул в себя мошонку, и Энцо решил, что если и на этот раз зубы-крючки не войдут в его плоть… Они не вошли. Энцо ощутил, как его бедра оборачивает тугое, мощное, мускулистое тело – черное-черное, гладкое, абсолютно нечеловеческое. Хуй от этого стал просто каменным. Энцо закусил губы, словно укоряя себя за такую реакцию – но вместо того, чтобы убрать руку от рыбня, нащупал верхнюю щель и проник в нее пальцами, обхватывая ствол мягкого еще, странного, гибкого члена. Вызволил его из тугих складок кожи. Провел кулаком... и еще раз, и еще, слегка прижался бедрами, пытаясь обхватить рукой уже два хуя – людской и не очень, сцеживая последние пузырьки отработанного воздуха и ощущая, как в легких нарастает жжение. Это обманка – напомнил он себе. Это не от недостатка кислорода... но даже помня это, Энцо уперся руками в тугие кольца хвоста, вырываясь, устремляясь к поверхности. Рыбень рванулся за ним, как одержимый. Ухватил за руку, и лицо его было странно просящим. Энцо даже не испугался, когда его схватили – кажется, помутившееся сознание совсем отключило страх за свою жизнь. Он задрожал, изнывая, пытаясь побороть себя – то ли того себя, который трется твердым членом о мягкий черный живот рыбины, то ли того, который хочет, хочет, хочет вдохнуть, и от этого легкие аж раздирает болью. Ухватив рыбня – не за руку, а за мягкий, пластичный, идущий волнами гребень на спине – потянул его вверх, к бортику. Вынырнул, опираясь локтем на песчаник и дожидаясь, когда вынырнет рыбина, слегка подгребая ногами и удерживаясь на поверхности. Поцеловал снова в губы... а свободной рукой скользнул к членам – своему и чужому, жадно поглаживая под водой. Потом спустился ниже, ощупывая тугую перемычку промежности... и еще ниже, к анальной щели, упругой и плотной. Поласкав хуй морской твари, перебрался пальцами на свой собственный, придержал, направляя головку ниже, протискивая ее – ее одну! не больше! – туда, куда рыбки-ленточки явно ничего не суют... сделал два почти инстинктивных толчка бедрами, не сдержавшись – и позволил члену выскользнуть, снова слипаясь телами, гладя, потираясь... локтем все еще удерживаясь за бортик. Рыбень припал к его рту жарким, долгим поцелуем, ласкаясь смешно и необычно – сдавливая язык человека чем-то внутри глотки… Энцо предпочел не задумываться, чем. А потом рыбень заелозил, вспарывая толщу воды хвостом и толкаясь сам в ладонь, прогибаясь, послушно подставляя темное брюхо. – Я хотеть! – сказал он серьезно, почти сердито. – Еще! У Энцо словно прорвалось что-то внутри. Он засмеялся, едва успевший отдышаться, весь мокрый, с облепившими голову черными волосами. Сверкнул глазами в полумраке ночи, потянулся снова губами к губам, не страшась зубов-иголок, под водой обхватив муренье тело ногами, сдавив коленями – плотно, чтобы потереться членом о мягкую шкуру, пройтись яйцами по гибкому, не слишком твердому причиндалу рыбины. Он больше напоминал щупальце, чем... Энцо потерял мысль, снова обхватив член рыбня кулаком, лаская кончик странной формы, спускаясь ниже и проникая пальцами в теплую упругую щель. Член продолжался там, в глубине... и его тоже можно было погладить, растягивая рыбью щелку, вероятно, до легкой боли. Вынырнув оттуда пальцами, несколько раз провел кулаком по рыбьему хую, а потом точно так же, упрямо, быстро и жадно – по своему собственному. Снова скользнул головкой вниз, в упругую щель за линией промежности, толкаясь бедрами... и еще раз, и еще, пользуясь тем, что рыбина не бунтует и не отталкивает, растеряв, кажется, остатки мозгов. С таким же успехом мог бы дрочить в сжатый кулак – головка дальше все равно не пропихивается... но то, как член напряжен, и как он туго, плотно, приятно обхвачен складками плоти, почти доводит до сумасшествия. Я – не Сесил Муртау… – думал он, глядя на то, как рыбень млеет и дрожит, то хныкая, то поскуливая от удовольствия, хвостом взбивая воду до пены. Энцо припал губами к его уху, едва отыскав его в облаке брызг и прилипших волос. Прошептал: – Я бы тоже мог тебе... дать, чтобы ты... так сделал... – простонал на выдохе, облизнув губы. – Не сейчас... но я мог бы... Это не было похоже на анал. Это даже не было похоже на секс с женщиной, хотя упругие губки-валики у рыбня имелись. Это было вообще ни на что не похоже. Энцо толкался бедрами, надавливая головкой внутри, поддавливая там, где сквозь тонкую перемычку из кожи и плоти чувствовалась почти такая же, как у людей, предстательная железа... и внезапно, не сдержавшись, содрогнулся и спустил. Как мальчишка: от одного только неловкого петтинга. Рыбень смотрел на него осоловелыми, подернутыми туманной поволокой глазами. Между их телами в воде расплывалась белая клякса – будто плюнула неправильная обесцвеченная каракатица. Похоже, сперма рыбней не так уж сильно отличалась от людской. Еще секунда – и Вьюн обмяк, без единого звука скользнув на глубину. В самую темную, самую холодную часть бассейна. Энцо ощутил, как головка члена выскользнула из упругой щели. От нее оторвались и поплыли, размываясь быстро, светлые капли кончи – остальное, кажется, осталось в рыбне. Энцо ухватился рукой за бортик, заморгал непонимающе, уставившись вниз – в глубину, туда, куда рыбина ушла стремительно, словно убегая. Будучи не в силах выяснять, что произошло, он оперся рукой и грудью на бортик. Положил на него голову, опустив ресницы и восстанавливая дыхание, ощущая, как по телу бегут приятные, горячие мурашки. Он был один. Под небом, под звездами, под твердым, как обсидиан, куполом бесконечного космоса. И в этом посткоитальном одиночестве Энцо чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал, наверное, никогда в жизни. Восстановив дыхание и прогипервентилировав легкие (четыре быстрых вдоха, четыре медленных выдоха, чтобы избавиться от лишней углекислоты и обмануть свой мозг), погрузился снова в зеленоватую, как стекло, воду. Вьюн выскользнул из глубины, как скример в фильме ужасов, и улыбнулся своей жутковатой пастью. А потом обнял Энцо руками, и тот понял, что рыбень не раздражен и не зол. Он просто очень-очень пьян от удовольствия. Они целовались долго, отвязно, теряя кислород, но не думая об этом, выпуская между губ большие, с неровными краями пузыри. Энцо провел руками по тощим бокам, царапнул черную гладкую шкуру внизу, трогая ее ногтями... не сдержался – ухватил в кулак колышущийся гребень вдоль спины, сминая его, как лоскут ткани... Наконец отпрянул и поплыл к мелкой части бассейна, упал на гладкое дно коленями, почти выползая на четвереньках на воздух. Уставший. С колотящимся сердцем и обмякшим хуем. Уселся рядом с выплывшим на бережок рыбнем – мокрый, голый, внезапно озябший на ночном воздухе. Оперся руками на раздвинутые колени, шумно дыша, пытаясь переварить случившееся. А потом Вьюн глянул снизу вверх, откидываясь башкой на его бедра, и сказал: – Хорошо… И Энцо тоже сделалось хорошо. Словно изнутри его затопило новое, незнакомое чувство.