* * *
– Бледные лики. – Да ладно… – Бледные лики! Мистер Страшила плюхнулся в мягкое кожаное кресло, повертелся задумчиво, скользя колесиками по паркетному полу. Сережек в ухе не было. Были очки без диоптрий, строгий серый костюм и галстук с зажимом. Мистер Страшила работал; нежданный гость мешал ему, разрушая стерильность и выверенность юридической конторы торчащими патлами и пропотевшей рубашкой. Глаза мистера Слинга сверкали. Улыбка делала его похожим то ли на безумца, то ли на одержимого, и мистер Страшила не без оснований полагал, что друг его не до конца трезв. Но мистер Слинг был трезв. Пьянили его только охотничьи перспективы. – Если ты про бывший Йеллоустоун, – пробормотал мистер Страшила, – то его обследовали уже триста раз снизу доверху. Там нет бледных ликов. Мистер Слинг навис над ним, опираясь руками на стол. В зеркально гладкой столешнице отразились его нечесаные волосы, горящий взгляд и не застегнутый воротничок рубашки. – У меня есть зацепки, – сказал он. – Эль-Гаруя. Бимару. Да что там – несколько десятков мест, в которых могли остаться бледные лики! Я нашел парней, которые помогут добыть информацию. Мистер Страшила молчал. Только постукивал пальцами по зеркальному покрытию стола. – Ну, скажи, что не мечтал о бледном лике у себя в коллекции, – усмехнулся мистер Слинг. Среди отбитых экстремалов и ксеноохотников такой трофей был самым почетным. Даже почетнее гигантской лапчатки. Круче – только завалить Богомонстра; но мистер Слинг был реалистом и на Травня с Вышнем не замахивался. – У нашего бывшего гендира, мир его кремированным косточкам, был бледный лик, – задумчиво сказал мистер Страшила. В его взгляде так и не проклюнулась одержимость идеей. Напротив, Гай стремительно мрачнел, словно предложенная охота (а на самом деле – «охота») нравилась ему все меньше. – Вот видишь! – сказал мистер Слинг. Перспективы застили ему глаза. Рассмотреть сквозь них лицо друга было трудно, так что подвоха мистер Слинг не заметил. – … он пошел под суд за присвоение и растрату госфинансирования, – буркнул мистер Страшила. – Особняки конфисковали со всем имуществом, а он сам провел в очень комфортной Эймфордской тюрьме почти тридцать лет. Мистер Слинг замолчал. Похоже, наконец-то заметил странную нотку в чужом голосе. – И знаешь, что он обнаружил, когда добрался до своей коллекции спустя тридцать лет? – спросил мистер Страшила. Яркое дневное солнце, не приглушенное светофильтрами, очерчивало его фигуру и делало ее черной, монументальной на фоне заваленного бумагами стола. – Он обнаружил, что бледный лик сдвинулся почти на метр, его правая нога оказалась впереди левой, хотя раньше было наоборот, руки задрались, а глаза – выпучились от ужаса. Мистер Слинг подтащил к себе стул, ухватив его за спинку. Ножки скользнули по паркету, и даже не заскрипели – застонали, завизжали, издав такой звук, словно были умирающим маленьким существом. Мистер Слинг поставил стул и оседлал его, прижавшись грудью к алой обивке. Какое-то время молчал. Потом спросил: – Ты не хочешь бледного лика? – Хочу, – быстро ответил мистер Страшила, и это прорвалось в нем: потаенная жилочка, страсть истинного охотника и коллекционера. Потом взял себя в руки. – Но считаю, что сейчас – не лучшее время для такой охоты. «Охоты», – подумал мистер Слинг. В кавычках. За бледными ликами не нужно было гоняться с ружьем. Не нужно было расставлять ловушки, сидеть в засаде и бороться, как с рыбнем или душегубкой. Нужно было только найти. Это подчас оказывалось трудной, почти невыполнимой задачей. Бледные лики – артефакты прошлого. Случайные последствия хрономанипуляций. За ними нужно было «охотиться», переворачивая тонны информации, извлекая из архивов те крохи, что люди пронесли сквозь Врата. Нужно было искать древние карты, а потом накладывать их поверх современных. Сверять. Обыскивать пятикилометровый радиус вокруг хронофиксированных точек. Но легко ли обыскать Замороженное море? А зону Йелоустоуна, взорвавшегося тысячи лет назад? Как найти бледных ликов, вплавленных, вмороженных в остаточные следы армагеддона, погребенных под земными породами, селями, снегами?.. Информационная охота. Изнурительные поиски, экспедиции, дни и ночи, проведенные за экранами каталогизаторов… и далеко не всегда это предприятие венчал успех. – Не вижу ничего, что бы нам помешало, – процедил мистер Слинг. На самом деле мистер Страшила был прав. Он, черт татуированный, почти всегда был прав. Близился день снятия слепков. Мир оказался совсем не похож на кинотеатр, где крутят ленту о торнадо. Не-е-е-ет, в этом кинотеатре шел фильм про пожар. Про то, как из-за одной случайной искры – забытой сигареты, незатушенной спички, не выключенного бытового прибора, – твой дом может превратиться в пылающий ад. Увидев торнадо и убедившись, что на улице даже ветра нет, ты успокоишься. Увидев, как в пожаре в корчах погибают люди, ты с содроганием вспомнишь, как много сигарет и тлеющих спичек сам бросал без присмотра. Ты будешь проверять, выключил ли плиту, даже если отток газа контролируют специальные датчики. Ты будешь вовремя менять батарейки в пожарной сигнализации. Ты будешь ругать детей, решивших поиграть в пикник и развести костер на паркете. Увидев катастрофу и вспомнив, что она МОЖЕТ прийти в твою жизнь, ты сделаешь все, чтобы этого не случилось. – Сам знаешь, – пробормотал мистер Страшила, отводя взгляд и постукивая пальцами по столу. Оправа его очков была тяжелой, чуть подкрашенной сверху и абсолютно прозрачной снизу. – Люди на взводе… Планете не угрожал армагеддон. Но снятие слепков напомнило человечеству, что однажды оно, неразумное, слишком наивное и самонадеянное, уже довело мир до катастрофы. Теряли финансирование и сворачивались исследовательские программы, чьи последствия могли быть потенциально вредны для окружающей среды. На улицы выплескивались марши и протесты «зеленых». Общество потребления старалось на скорую руку себя переделать, вспомнить о вторпереработке, отказаться от накопления вещей… Экологичность. Нетоксичность. Веганство. Человечество вспомнило, что мир очень хрупкий, и неосторожной терраформацией, сжиганием нефти и неконтролируемым загрязнением окружающей среды его можно убить. Все готовы были лечь в капсулы с белой водой и снять слепки. Но очень не хотели, чтобы эти слепки им пригодились. – Я понимаю, – сухо сказал Энцо. Уже не мистер Слинг – просто Энцо; Лоренцо Талль, чья семья тоже пострадала от дауншифтерских настроений общества. Азарт охотника пооблупился, и сквозь него проглянул усталый, скучающий человек. – Таллула в порядке?.. Империя Рефаима Талля зашаталась пару недель назад. Трудно быть текстильным магнатом в мире ресайклинга; в мире, где компульсивное потребительство, накопление вещей и шопинг как хобби начинают осуждать. Акции просели так сильно, что никакие рекламные кампании не справлялись. Вещевой маркетинг перестал работать, словно его объявили главной причиной будущего армагеддона. Но если отца Энцо видел редко, то Таллула всегда была на виду. Энцо не мог не заметить, как меняется выражение ее лица. Как у губ, покрытых матовой помадой, пролегают старящие её складки. Чиновники стали осторожнее в заигрываниях с энергетикой, особенно – с её невосполняемыми источниками, и Таллула почувствовала, как незыблемая ранее почва уходит из-под ног. Зато бизнес Гая процветал. Один за другим разгорались крупные экологические суды между «зелеными» и компаниями-гигантами, компаниями-мастодонтами, компаниями, которые готовы были щедро платить своей армии адвокатов. – У Таллулы все… не очень хорошо, – уклончиво ответил Гай. В эту среду на улице в нее бросили пузырь, полный искусственной крови, и тот лопнул, окатив Таллулу до самых бровей, залив шелковое белое платье. «Убийца!» – проорали из толпы. Со своим охотничьим хобби она из «королевской шлюхи» вдруг превратилась в «кровожадного монстра». Гай, после свадьбы весь какой-то одуревший, одержимый ею, нежно и страстно влюбленный, сильно переживал. – Люди бесятся из-за энергетики, – признался он. – Бесятся из-за наших… трофеев. Знаешь, что бедных зверушек больше не модно убивать? – С каких пор биохимеры и генетические артефакты стали «бедными зверушками»? – проворчал Энцо, балансируя на задних ножках стула. Гай пожал широченными, обтянутыми серым сукном плечами. – Новая фишка ксенобиологов. «Любая жизнь священна». Таллула теперь ходит с охраной, но «зеленые» все равно… – Бледные лики – это другое, – Энцо поморщился. И с грохотом опустил стул на все четыре ножки. – Это не охота в привычном понимании. Мы не будем тащить истекающую кровью тушу, как дикари. – Нет, – медленно сказал Гай, не поднимая лица от бумаг. – Это – не охота в привычном понимании. Это ещё хуже.* * *
В ночь перед сдачей слепков город лихорадило. Маменька упорхнула в свое ивент-агенство, опасаясь, что резиденцию Таллей (мусорщики! культиваторы сверхпотребления! производители текстильного дерьма, которым можно обмотать планету в три слоя! что б вы задохнулись так же, как задыхаются ламантины под пленкой из разлагающегося неопрена и полиэстера!) сожгут к чертовой матери, а ее саму, как в средневековье, поднимут на вилы. Отец уехал закрывать важные вопросы по филиалам в Эпвилле, Вульборге и Клеренси. Энцо отпустил прислугу и всю ночь занимался вещами куда менее тревожными: плавал с Вьюном, а потом, отключив освещение бассейна, скинув маску и ласты, долго ласкался с ним в мелкой части бассейна. Под его спиной был песчаник; под руками – гладкая темная шкура, чуть скользкая от слизи. Недавно Энцо научил рыбня курить, но тому куда больше нравилась другая людская придумка – поцелуи. У рыбня не было языка – только гладкие выступы внутренних «челюстей». То, что Энцо творил языком в его рту, казалось Вьюну магией. Энцо скользнул рукой по его животу, добрался до теплых приоткрытых складок и обхватил кулаком мягкий, не имеющий упругого остова член. Протащил его сквозь кулак, как щупальце мертвого моллюска... или совсем, совсем даже не мертвого; ощущая его движение, ощущая упругость и гибкость, волнообразное покачивание длинного, исчезающего во мраке муреньего хвоста. Рыбень во время дрочки строил странные гримасы, а потом глубоко и удовлетворенно вздыхал. Энцо наблюдал за ним из-под ресниц и размышлял, не перевернуться ли на живот. Вьюн его понял; перевернул, навалился сзади, довольно плохо понимая, что делать дальше… По крайней мере, он уже точно знал, что у человека спереди нет мягких анальных складок, и член его – удивительное дело! – не прячется внутрь тела. – Наши яйца, – однажды сказал ему Энцо, – просто охуенные. Они снаружи, понимаешь? Охлаждаются воздухом. Просто и элегантно! А ваши яйца внутри туши, у хвостовых мышц, потому температура спермы всегда близка к критической… Рыбень слушал его с умной мордой. Делал вид, что понимает. – Ваши семенники охлаждаются не воздухом, а притоком венозной крови, – пояснил Энцо, вспоминая свои книжки. И сам удивился: как такая сложная, такая совершенная система могла возникнуть СЛУЧАЙНО? Как биохимеры вроде рыбней могли быть ОШИБКОЙ природы, а не ее кропотливым творением?! – Кровь охлаждается в хвостовом гребне, а потом прилежащие паховые вены отдают температуру нагретым артериям, охлаждают их, и температура семенников падает… Сейчас, конечно, Энцо ни о чем таком рассуждать не стал. Просто промычал, устраиваясь на животе и подложив руки под подбородок, чтобы не захлебнуться – расслабленный, мягкий и теплый во всех положенных местах. Ни намека на ту стальную мышцý, которая позволяет мистеру Слингу носиться по джунглям, тянуть тросы и швырять гарпуны, карабкаться по скалам, болтаясь на одних руках в сотнях футов от земли, потому что только там обитают бабочки-трупницы. Рыбень прижался сзади, склонился и слегка прикусил между лопаток. Ему нужно было помочь, и Энцо, растянутый, совершенно готовый, пошарил рукой, отлавливая мягкий рыбий хуй. Приподнял зад, слегка раздвинул бедра, впуская к себе… в себя. Промычал, закусив костяшку пальца: больно... но не очень. В основном оттого, что хуй гибкий и очень длинный. Ругаться не стал; только прикрыл веки, чуть подрагивая ресницами, ощущая, как мучительно медленно движется член. В природе рыбням не нужно было долгое совокупление. «Сунул-вынул» – нормальная практика для водных тварей, и Энцо переучивал его шаг за шагом, помогая, объясняя… предлагая ощутить, как кайфово делать это не впопыхах. Рыбень положил длиннопалые руки на плечи Энцо, придавив к песчанику, и медленно задвигался. В какой-то момент Энцо ощутил предельную заполненность; решил уже, что тонкий и гнущийся, как силиконовая секс-игрушка, член уперся в загиб кишки и дальше не пойдет… но чертова рыбина поднажала, и всё очень даже пошло. Неприятно и больно – как всегда поначалу, – но пошло. Энцо зажмурился, уткнувшись носом в кулак. Пробормотал: – Б-блядь, ну ты... слон, нахуй, в посудной лавке. Рыбень, конечно, претензии не понял. Стоило бы не закреплять нежелательное поведение, а согнать его прямо сейчас… но Энцо не сделал этого. Просто расслабился, принимая в себя, подкладываясь под рыбину почти профессионально, упершись в песчаник грудью и щекой. Плеснуло водой. Остужающие брызги попали на горящую щеку. Член рыбня выскользнул, но помогать ему не пришлось. Вьюн исхитрился попасть сам; задвигался быстрее, переставая сдерживаться, впившись пальцами в смуглые плечи любовника. Поймав его ритм, Энцо принялся... нет, не подмахивать. Едва заметно подаваться бедрами, облегчая задачу своему фантастически-ксенобиологическому ебарю, слабо постанывая, когда тот делает больно и хорошо. Пока скорее больно, чем хорошо... Хуй необычный, странной формы, с таким особо не разгонишься... но от того, как он растягивает, Энцо было в равной мере дискомфортно, стыдно и приятно. Он уронил башку на кулаки, враз обессилев, томясь в медово-сладком тяжелом предвкушении. Рыбень склонился, прикусил за загривок. Сжал зубами-крючками, не дырявя кожу, но пуская по ней стадо горячих мурашек. Энцо простонал, прогнулся в спине, подставляясь лопатками и загривком, на секунду уперевшись в песчаник руками. Приподнялся на локтях, укладываясь так, как обычно читает книжки, плотно прижатый бедрами к твердой теплой поверхности. Оглянулся, пытаясь дотянуться губами до чужих губ, слабо постанывая и морщась, потеряв чувство времени. Вместо секунд – дробное отстукивание крови в ушах. А еще – в паху, где тяжело, горячо и пульсирует… Рыбень дотянулся через плечо, прижался губами к губам, и Энцо простонал на выдохе, довольный всем: и торопливыми поцелуями; и приятной тяжестью, от которой поясница покрывается мурашками; и даже тем, как член рыбня с размаху входит между стиснутых ягодиц. Потом очко будет саднить... но это потом. А сейчас – тяжело и кайфово... и кажется, что ты уже рвешься, раздираешься, как гребаный бумажный лист – на две половинки, до оргазма и чуть-чуть после. Энцо уронил голову на руки, часто задышав, стиснув ягодицы так, что рыбень наверняка почувствовал это своим гибким, подвижным хуем. Энцо вынес еще пару толчков – и скукожился весь, уткнулся лицом в кулаки, застонав и накончав на мокрый песчаник. По мозгам ударило, как по тяжелому колоколу – первое гулкое «бу-ум», а потом слабое, быстро затихающее эхо. И всё. Только сердце колотится аж в глотке.* * *
Вода все смыла. Энцо сидел на бортике, болтая босыми ногами, а рыбень покусывал его своими крючками-зубами за пятки и щиколотки. Делал он это легонько, играясь; совсем не так, как иногда, обороняя припрятанную за камнями рыбу, кусал горничных. Над головами расстилался купол, полный звезд и беспросветной черноты. – Что, если бы я отпустил тебя сейчас? – спросил Энцо, разбитый оргазмом и убийственно-приятной слабостью. – В море… без всякой охоты, без драки… Рыбень оторвался от большого пальца его ноги. Отпрянул, глянув с обидой. – Это быть позор, – твердо сказал он. И сплюнул в воду, словно подчеркивая величину этого позора. Энцо непонимающе уставился. – Ты почти здоров, – сказал он медленно. – Ты хотел в море… В антрацитовой глубине бассейна мелькнула черная лента. Рыбень выскочил на бортик, втягивая на него тугие муреньи бока, окатив Энцо водой до самой макушки. Тот накрыл лицо рукой, стряхивая с бровей и ресниц соленые брызги. – Ты – быть сильным и жить, – отрезал рыбень, повторяя то, что уже сказал однажды. – Я – плавать и жрать рыба. Ты достоин новый мир. Я – нет. Я подумать, а вдруг… – он повел рукой, задумавшись. Словарный запас Вьюна в последнее время так вырос, что Энцо все чаще ловил себя на мысли, что говорит не с собакой и не с годовалым ребенком. Он говорит с тем, кто ПОЧТИ ВСЕГДА его понимает. Совладав с округлыми, непонятными словами, толкающимися в голове, как пузырьки в стакане содовой, рыбень сказал: – Я подумать, вдруг я смочь стать чем-то больший, чем рыба, если выиграть свою жизнь. Энцо молчал, осмысливая услышанное. – Если что-то достаться тебе просто так, оно не быть ценность, – пояснил Вьюн, свивая рыбье тело в тугие, огромные, беспросветно черные кольца. – Моя жизнь не есть ценность. Моя свобода не есть ценность. Только если я драться за нее… только если я победить. Или умереть. Энцо сжал челюсти, и желваки некрасивыми комками вздулись на его щеках. – Я не хотеть просто плавать и жрать, – сказал рыбень почти жалобно. – Я хотеть жить и быть сильным. Быть победитель. Как ты. Тупая ты рыба, – думал Энцо. Тупая ты рыба… И в то же время понимал, что Вьюн имеет в виду. Тупое существование, безвольное, бессознательное… Какой в этом смысл? Но смысл есть в борьбе… Смысл есть в сражении. В том, чтобы преодолеть опасность, выгрызть свою свободу из чужой глотки. Даже если это будет глотка того, кого ты безмерно уважаешь. – Понимать? – тоскливо спросил рыбень, заглянув ему в лицо. Энцо положил ладони на черную, чуть липкую шкуру. Медленно провел, поглаживая вдоль мягкого, волнующегося гребня на спине. То, что он ощущал сейчас… наверное, это можно было назвать неописуемым горем. Но почему-то это слово не пришло Энцо в голову. Его будущий трофей больше не был трофеем. Он хотел жить. Хотел драться. Хотел обрести смысл. – Может, если я доказать, что я сильный, – задумчиво сказал Вьюн, – я тоже попасть в новый мир? Слепки. Уже завтра. Энцо совсем про них забыл. Закрыл глаза, усмиряя дыхание и колотящееся сердце. Вытащил ноги из воды, улегся на бортике, обвивая руками черное тело, устраиваясь между его кольцами. – Мне кажется, – сказал он тихо, – я тоже не заслуживаю «нового мира». Балованный сынок богача. Распущенный. Одуревший от вседозволенности. Беспорядочный секс, вечеринки, дикарское хобби. Пара процентов в падении отцовских акций – это его, Энцо, персональная заслуга. Великому отцу достался не такой уж великий сын. – Ты тоже нуждаться в сражение, – сказал Вьюн таким голосом, словно это само собой разумелось. – Испытание! Энцо усмехнулся. – Твоя рука еще не настолько здорова, – буркнул он, – чтобы прямо сегодня, в ночь перед снятием слепков, устроить подводную битву. Едва договорив, вдруг поменялся в лице. Сел, поднимаясь из муреньих колец, опираясь на них руками. В глазах Энцо появился нездоровый блеск. – Но ты прав, – сказал он быстро. – Ты прав. Может, если я пройду испытание… Рыбень смотрел на него молча. Почти влюблено. Звезды над головой мерцали.