Под небом, под звездами

Весь день у Энцо зудились кончики пальцев и языка. Хотелось поскорее метнуться, поскорее рассказать… поделиться с рыбнем! Словно произошло что-то из ряда вон, а не то, к чему все готовились несколько месяцев. Усмиряя свое желание (отец смотрел странно, окружающие, любой из которых мог оказаться папарацци – еще страннее, и Энцо решил не рисковать), он отправился в город. Дел было невпроворот. Белых ликов восемь лет назад видела чья-то бабка в тридцати милях от Талько-де-Новы. Белых ликов шестнадцать лет назад видели в окрестностях Краснорецка. Источник проверенный – охотник, «из своих». Говорят, добыл себе парочку для коллекции. Белых ликов пять лет назад видела бывшая девушка дилера, который продавал информатору мет. Она была пьяна, и случилось это, скорей всего, в Эль-Гаруе, ну, знаете, в тех нижних кварталах, похожих на дурной сон или нарко-трип. С расслоившимися домами, разделенными на этажи и зависшими в таком виде на много тысяч лет. Молодежь прокрадывалась к ним, чтобы заглянуть в разрезы, увидеть обветшалое убранство квартир, скручивающиеся обои, разделенные пополам (словно лезвием бесконечной катаны!) проржавевшие санузлы… и никаких людей. Даже их останков. Дома выглядели так, словно кто-то построил картонный макет, а потом аккуратно разрезал его ножницами, отодвинул кусочки друг от друга и оставил висеть в воздухе. Внутренности квартир постарели лет на десять. Ну, на двадцать… но не на тысячелетия же! Энцо был как паук. Ощущал каждое колебание паутинки. Собирал стекающуюся к нему информацию, заставлял пьяных и трезвых, вменяемых и невменяемых парней и девчонок рисовать карты, иногда – одних и тех же мест, сверяя их показания, глядя с прищуром – так, что они пугались карих, с приподнятыми уголками глаз. Встречаться с информаторами приходилось в маленьких бежевых квартирах и больших прокуренных барах, в подвалах, воняющих потом и мочой, в странных магазинчиках, стены которых фосфоресцировали, а на плексигласовых стендах лежали миллионы веснушек Таллулы всех форм и размеров – от крохотных, встраивающихся в ногти и под эпидермис, до огромных, напоминающих черепицу для крыш. Многие, как Энцо, после снятия слепков не могли найти себе места. Но он был занят расследованием; а другие бездумно стремились в свои бежевые домики и прокуренные бары, чтобы смыть с губ неприятный привкус белой воды (на самом деле у нее не было вкуса; мозг дорисовывал его, потому что вкус должен быть у любой субстанции, разве не так?), и забыть бессвязные апокалиптические видения, настигшие их в капсуле. Чем ближе к вечеру, тем чаще люди предлагали Энцо выпить, и тем сложнее ему было сказать «нет». Внутренний зуд не утихал, ему было плохо, ему было странно, ему хотелось заглушить свою жажду деятельности алкоголем и… В конце концов, почему нет?

* * *

Энцо прикатил домой за полночь, пьяный и измотанный, и чуть не пошел к себе в спальню. Чуть не позволил себе рухнуть на мягкую прибранную постель – прямо так, в черных смятых шмотках и тяжеленных башмаках, опухшей мордой в шелковую простынь. Преодолел себя. Не раздеваясь, спустился к бассейну. Лег в шезлонг, раскинув руки так, что они свесились, и пальцы коснулись гладкого напольного покрытия. Над головой было звездное небо, которое слабо, едва заметно покачивалось. А если Энцо закрывал глаза – двигалась темнота, беспросветная, непроглядная, и глазные яблоки под веками дергались, словно пытаясь ее остановить. Раздался громкий всплеск. Рыбень выбрался из бассейна, проскользил своим муреньим телом к шезлонгу и поднырнул мягким, струящимся, насквозь мокрым и холодным спинным гребнем под ладонь. Энцо легонько его потрепал. – Ну, все. Свершилось, – сказал он, не открывая глаза. – Если в ближайшие десять лет случится армагеддон, я попаду в «новый мир». Рыбень по-хозяйски влез на соседний шезлонг, откинулся тощей спиной, закинув руки за голову. Те двигались свободно: громоздкую конструкцию из спиц и колец давно сняли. Кожа у рыбня на человечьей половине тела была поразительно нежная, и Энцо подумал, что пластины шезлонга оставят на ней розовые отметины. Муренья часть не уместилась на шезлонге, стекла с него и свилась темным уютным кольцом. Ветерок перебирал тонкую, шелковую пленку хвостового плавника. – «Зеленые» сейчас визжат, что «любая жизнь священна», – задумчиво сказал Энцо. – А что ж они тогда не предложили сохранять слепки ксенофауны? Убивать вас нельзя, ишь ты… а если армагеддон убьет, так и не страшно, и хер с вами… Рыбень заскрипел горлом, смеясь. Потом сказал, приподнявшись на локте: – Может, он нас не убить. Энцо покачал головой, нетрезвый и оттого особенно меланхоличный: – Океаны замерзнут. Или вскипят. Или высохнут. И куда вы тогда денетесь? Рыбень пожал тощими людскими плечами. Лицо его плыло в темноте – тусклое белое пятно. Белки глаз – чуть светлее. – Когда обжоры отнять наш берег, прийти Вышень, – сказал он. – Вести нас через море… вести, вести, потом найти нам новый место. В этот мир есть много новый место. Если быть беда, прийти Вышень и снова нас отвести. Энцо заморгал. Присел на шезлонге, прогоняя алкогольный дурман, сверхчеловеческим усилием останавливая вращение неба над головой. «Богомонстры уникальны, потому что пережили апокалипсис без помощи Врат…» Он уставился на Вьюна, словно тот сказал что-то важное. Что-то очень-очень важное, самое важное из всего, что Энцо услышал за сегодня. «Не каждый из них изучен так хорошо, как Травень или Теплынь», – бормотал экскурсовод на задворках его памяти. – «О происхождении, биологии и защитных механизмах Блудня и Вышня мы можем только догадываться! Но понятно одно: никто из четверых Богомонстров не проходил Врата. Они существовали до Второго Потопа, существуют после, и, возможно, просуществуют еще много тысяч лет…» – Ты думаешь, – медленно сказал Энцо, сбросив ноги с шезлонга, – Вышень знает путь… в обход Врат? Сможет провести вас в «новый мир»? Это было глупостью. Богомонстры пережили апокалипсис, потому что были каменно-неуязвимыми, как Теплынь, или бронированными, как Травень, или расфазированными в пространстве, как Блудень. Им не нужны были Врата, потому что не существовало вещи, способной их уничтожить. Не было никаких «обходных путей»! И если Вьюн на них надеется… Рыбень завертел головой. – Я не знать точно! – сказал он. – Но я думать, что Вышень не бросить нас, когда наступить беда. Он нас любить. Энцо многое знал о Богомонстрах. В жизни любого охотника наступает момент, когда он запоем читает талмуды, посвященные их физиологии и психологии. И втайне мечтает, что он – именно он! – первым добудет драгоценный трофей. Вышень, Блудень, Травень и Теплынь. Всегда четверо. От первого Апокалипсиса и до скончания времен. Вдруг одного из них можно убить? Или поймать? Или посадить на цепь?.. Потом эти мечты блекнут и забываются, как мечты маленьких мальчиков о том, что они полетят в космос. – Почему, – спосил Энцо, – ты думаешь, что Вышень вас любит? Он многое знал о Богомонстрах; но только о тех, что были хорошо изучены. Строение Травня и Теплыни было исследовано так подробно, со стольких ракурсов и с таким количеством оборудования, что даже коз и коров так тщательно не изучали. С Блуднем труднее. Он существовал… но был расфазирован, размазан по всем точкам времени и пространства (а может, и паре миллионов параллельных реальностей, если струнная теория не врала). След Блудня был фиксированной точкой в пространственно-временном континууме. Его могла обтекать вода, его мог обжимать гранит, вокруг него могло расти дерево – но он оставался там навсегда. Слепок пустоты, напоминающий отпечаток огромной, длинной ступни, мизинец которой походил на еще одну ступню, поменьше. Единственными не фиксированными отпечатками Блудня были те, что он невольно оставил на людских телах. «Истоптанные Блуднем» – повредившиеся умом, блаженные, – свободно перемещались, и уродливый след с их тел никуда не исчезал. Однажды Энцо видел след Блудня в лесной луже. Лужа была большой и грязной, но он припал к ней, бухнувшись коленями в воду, и принялся глотать прозрачную на поверхности, а чем глубже, тем более мутную жижу. Под вопли Таллулы, Гая и каких-то случайных попутчиков («Пей! Пей! Пей! Пей!»), под гомон птиц в кронах деревьев, зажмурив глаза и ощущая, как в рот набивается ил, он все равно его проглатывал – и пил до тех пор, пока уровень воды в луже не опустился и след не исчез. Он тогда словно… Испил частицу Блудня. Причастился, как причащались до потопа телом Христовым и плотью Христовой. Потом Энцо встал из лужи, вскинув мокрые кулаки, и заорал – бездумно, торжествующе, словно это была драка, и он победил. А когда вернулся домой – провел неделю в клинике. Глотать воду и грязь из лужи в джунглях Мада-Ашьи – не самая умная, и уж точно не самая полезная затея. Вышло так, что Энцо прямо или опосредованно контактировал с тремя Богомонстрами… но никогда, даже издали, не видел четвертого. Теперь он соскользнул на землю, встал на колени перед шезлонгом, в котором валялся рыбень, и впился пальцами в его костлявую руку. – Расскажи мне про Вышня, – попросил он, пялясь на Вьюна красными, воспаленными глазами. – Это правда, что он… пористый? Что ты проплывал сквозь его тело? Самый загадочный из Богомонстров. В древности считалось, что он мистическим образом ускользает от смертных, и потому его нельзя выследить и догнать. Времена менялись, системы слежения и преследования становились все совершеннее… а догнать Вышня и рассмотреть его вблизи так никому и не удалось. Он был бесконечно большим – и всегда находился бесконечно далеко. Ты мог заметить его на горизонте (длинного, попирающего землю ногами, прячущего голову в небесах), и, не прерывая визуального контакта, следовать за ним пешком, на машине, на скоростном роптере… это было неважно, потому что рано или поздно Вышень просто исчезал из твоего поля зрения. И обнаруживался где-то еще. Возможно, у тебя за спиной. На него не реагировали локаторы, к нему невозможно было прикрепить радиомаячки, а его следов (такое гигантское существо должно было оставлять следы глубиной в дом!) нигде не видели. Одно время ученые всерьез размышляли, а существует ли он взаправду. И, если существует, то является ли частью доступного нам трехмерного пространства. И вот – простодушный, пялящий глаза Вьюн. «Вышень не бросить нас». «Он нас любить». Рыбень улыбнулся. Улегся боком в шезлонге – лицом к Энцо, – и нахмурился, то ли размышляя, то ли подбирая слова. – Вышень большой… – сказал он. Повел руками, обрисовывая размер. – Вышень – как твой тело, а рыбень – как твой клетка! – Клетка… – пробормотал Энцо. Потом догадался. – Клетка крови? Рыбень оживился и закивал. – Мы двигаться в Вышень, как кровь двигаться в твой артерий, – быстро, давясь словами и теряя окончания, сказал он. – Вышень есть мир. Мы просто жить в нем. Кого я спросил? – подумал Энцо, ощутив вдруг ужасную, навалившуюся на плечи усталость. Разве собака может рассказать о строении автомобиля, перевозящего ее из дома на дачу? Похоже, рыбни обожествляют Вышня. Считают его своим миром. Думают, что он может вместить их, как тело человека вмещает все тромбоциты и лейкоциты, и перенести из одного места в другое… В мозгу мягко толкнулось что-то. Какое-то осознание. Догадка. А вдруг рыбень не так уж… – Чем он питается? – спросил Энцо. Взгляд его стал отрешенным. Рука соскользнула с костлявого предплечья Вьюна. – Раз он такой большой, он должен чем-то… – Вышень пожирать звезды, – с абсолютно серьезным лицом сказал рыбень. – Как я пожирать рыба. Его голова есть в небесах. Энцо слабо улыбнулся. И расслабился вдруг, усаживаясь на теплый песчаник между шезлонгами. Запрокинул голову и уставился в небо. – Если Вышень поедает звезды, – спросил он хитро, – то почему звезд не становится меньше? – Когда ты сорвать яблоко, – сказал Вьюн с таким выражением, что Энцо понял: его вопрос не застал рыбня врасплох, – яблоня остаться голой всегда? Или на ней расти яблоко снова? Энцо вскинул брови. – Значит, Вышень поедает звезды, но отрастают новые?.. – Да. – На тех же местах? – Да. – Ты понимаешь, что звезды не растут на поверхности неба, а… Рыбень глянул на него с презрением. Так десятилетний ребенок смотрит на взрослого, пытающегося впарить ему сказочку про Святого Никласа, сующего подарки в шкафчик с носками. К этому возрасту детей вокруг пальца уже не обведешь. Они познали, как устроена жизнь, и из чьего кармана оплачиваются их подарки на дни Рождения, Семьи и Нового мира. – Небо не есть плоскость, – пояснил Вьюн. – А звезды быть в космос. – И Вышень достает головой до космоса? – Да. Энцо молча уставился в небо. Последние алкогольные пары улетучивались, и настроение его из странно-приподнятого перетекало в странно-странное. – Вышень пожирать много звезды, но делать это под утро, – пояснил рыбень. И соскользнул с шезлонга, окружая Энцо кольцами гладкого своего, черного тела. Его кожа была влажной от слизи и воды. Штанина Энцо быстро намокла. – Чтобы за день звезды вырасти и снова указать ему путь. Энцо вздрогнул. Удивленно посмотрел на Вьюна, пытаясь уложить в голове картину его мира. – Звезды указывают Вышню путь? – спросил он осторожно. – И Вышню, и нам, – с гордостью ответил Вьюн. – Он учить нас, а мы запоминать. Рыбень не мочь потеряться в море. Пока мы видеть небо, мы хорошо понимать, куда и как плыть. Звезды меняться, на разный берег и разный материк они тоже разный. – Но ты же отбился от стаи… – пробормотал Энцо. Лицо рыбня очерствело, губы поджались. Между бровями залегла тревожная складка. – Я не потеряться! – быстро ответил, почти крикнул он. – Я знать, куда вернуться… я помнить звезды… но моя стая давно уйти оттуда. Зачем теперь туда плыть? Энцо ощутил тоску в его голосе – и потянулся к ней, как завороженный. Обнял белое, тощее тело, прижимая к себе, уткнувшись бородатым подбородком в нежную кожу шеи. Рыбень неровно вздохнул. Где-то там, у других берегов (а может даже, у других материков) плескалась его стая… но не было Вышня, который мог бы его туда отвести. И не было звездной карты, которая могла бы направить. Энцо оторвался от рыбня и поднял глаза. Он не был уверен, что смог бы сориентироваться по звездам без специальных приборов. Так… Полярный Гвоздь поможет сообразить, по какую ты сторону от экватора. Потом, если припомнить уроки астрономии и использовать свой кулак вместо секстанта, можно примерно определить широту… Рыбень тоже смотрел в небо, и лицо его было спокойно-задумчивое. Похоже, ему не нужны были секстанты. Нужно было только помнить звездный узор… и идти к нему, плыть к нему – до тех пор, пока не доплывет. – Вы как-то называете звезды? – спросил Энцо, ощущая, как влагой и слизью пропиталась уже не только штанина, но и рубашка. – Может, созвездия?.. – Я не знать, как сказать на твой язык, – уклончиво ответил Рыбень. Энцо показалось, что он сейчас вывернется из объятий и соскочит в бассейн… но Вьюн не сделал этого. Прижался к Энцо тощим людским телом, накрыл его бедра мускулистым рыбьим хвостом, и это было самое тесное их объятие, не считая тех, когда они были без одежды и занимались сексом. Волосы рыбня были жесткие и с подшерстком, как у собаки. Ребра его проступали, как обручи прогнившей бочки, и Энцо мог пересчитать их пальцами (больше, чем у людей, он сбился на шестнадцатом ряду). Зубы его были острыми, как крючки, и Энцо привычно скользнул между ними языком. Лицо рыбня обмякло, сделалось блаженным и спокойным. Словно он забыл о своем бескрайнем, невероятном одиночестве. – … а вот эти звезды – это Большая Гусеница. Видишь? Она как будто ползет. – Ползет… – До потопа ее звали Большой Ковш. Или Большая Медведица. – Она совсем не похож на медведь. Энцо не был уверен, что рыбень знает, что такое медведь. Но отрицать не стал. Медленно провел пальцем, очерчивая изгибы Большой Гусеницы. – Раньше звезды были сдвинуты ближе, и вот это было похоже на ковш, а вот это – на ручку… – Раньше – когда? – До потопа… Ученые сбивались с ног, пытаясь вычислить, как скоро после Армагеддона открылись Врата. Углеродные анализы сбоили из-за гео– и хроно-аномалий. А звезды… Звезды показали странное. И страшное. Большой Ковш расплылся, расплющился, превращаясь в волну. В ползущую гусеницу. В значок «тильда». Сначала все думали, что между гибелью человечества и его восстановлением из резервной копии прошло лет сто. За это время угасли вулканы, схлынули цунами, отбушевали магнитные бури… Но трансформация созвездий показала: прошло много, много тысяч лет. Не две. Не три. Не меньше шестидесяти. Такая невообразимая прорва времени… мозг отказывался в это верить. Люди погибли; люди заново родились – и между этими моментами прошло шестьдесят тысяч лет?! Но звезды ведь не могли врать? Или загадочный Вышень срывал их, как яблоки, и они вырастали на новых местах, обманывая астрономов и сея хаос? А может, – подумал Энцо, гладя Вьюна по теплой черной шкуре, – это вполне логично? Подождать подольше. Целых шестьдесят тысяч лет. Пусть земная кора успокоится. Пусть от армагеддона не останется даже воспоминаний… В конце концов, что такое шестьдесят тысяч лет в масштабах планеты? – А это – большая бабочка… – Там быть крылья? – Да, вот эти звезды по бокам… Небо бледнело. Энцо чувствовал себя поразительно, фантастически трезвым – и эта трезвость не обижала его, не расстраивала, не вызывала желания срочно снова накидаться. На фоне холмов поднималось зарево, и Энцо подумал, что какой-то из экологических протестов закончился пожаром. Никаких эмоций по этому поводу он не испытал.