Под небом, под звездами

Сесил Муртау поджидал Энцо на подъездной дороге к правому крылу особняка. Видимо, запомнил, по какому маршруту его сюда везла Таллула. Как давно это было?.. Энцо поморщился. Дату он не запомнил. Возможно, потому, что ему было плевать. Сесил припарковался посреди дороги, чтобы не дать Энцо шанса проскочить, и теперь стоял, скрестив руки, опираясь задницей на покатое серебристое крыло своего авто. Электробайк завилял, зашелестел безвоздушными шинами, похожими на соты из черного гибкого фторопласта, поднимая в воздух пыль и мелкие камушки. Энцо затормозил так близко к чужой машине, что Сесил успел испугаться, перестал строить из себя Мистера Невозмутимость и отскочил. Лицо его скривилось, прельстивые ямочки на щеках вытянулись в складки отвращения, а черные кудри мотнулись туда-сюда. Он отпрыгнул влево, прячась за глянцевую морду своей тачки – подальше от матово черного, приземистого, хищного как пантера электробайка. Энцо отключил подачу питания с батарей. Привычно выбил ботинком подножку. Установил байк, легко с него спрыгнув, стащив пластинчатый непрозрачный шлем. На губах его красовалась темно-бордовая, размазанная в сторону бороды помада. Можно было решить, что он целовался с ярко накрашенной девицей… но контур верхней губы был подведен слишком тщательно и, похоже, карандашом. Заметив расширившиеся от удивления глаза Муртау, Энцо пожал плечами. – Не спрашивай, – буркнул он. – Рассказывать долго. Какого хуя ты тут забыл? Лицо Сесила выглядело… лучше, чем Энцо того ожидал. И уж точно лучше, чем Муртау того заслуживал. Видимо, вбухал кучу бабла, чтобы до снятия слепков пластические хирурги пересобрали и подтянули нитями его расплывшиеся черты. Сесил Муртау хотел войти в «новый мир» если не прежним красавчиком, то хотя бы не уродом с поехавшими влево линиями скул и носа. Энцо ухмыльнулся, вспоминая, как под кулаком хрустнули лицевые кости ублюдка. Сесил, словно прочитав его мысли, отступил на шаг, и теперь его скрещенные руки были не жестом самоуверенности, а попыткой закрыться, защититься от плещущей через край агрессии. Энцо был весь в черном, с матовой мотоциклетной защитой, с непрозрачным черным шлемом под мышкой. Растрепанные волосы, круглое бородатое лицо, карие глаза с хищно приподнятыми уголками… весь под стать своему байку. Пантера. Плевать на размазанную бордовую помаду на губах: складывалось впечатление, что Энцо может прыгнуть вперед и вырвать кусок плоти из чужой шеи. Словно у него, как у рыбня, тоже есть зубы-крючки. – Я… – проблеял Сесил Муртау, содрогаясь, – хотел поговорить… – Ну, говори, – сказал Энцо, теряя те крохи терпения, что были отведены Сесилу Муртау… и вообще любому, кто встанет между ним и его кабинетом. Полным ходом шла подготовка к экспедиции. Кожу жгли свежие снимки, припрятанные в нагрудный карман. Бледные лики с нескольких ракурсов. Настоящие. Не подделка. Не фоторедактор. Парни Энцо все проверили. Наводка на Краснорецк не подвела. – Это правда, что ты… – пробормотал Сесил. Потом вздохнул, дернув кадыком, и уставился Энцо в глаза, – … что ты хочешь закончить с бледными ликами, а потом устроить охоту на рыбня? Энцо улыбнулся обветренными, жирно напомаженными губами. Бордовая краска тянулась в сторону, теряясь в черноте короткой, аккуратно подстриженной бороды. – Да, это правда, – сказал он. – Доктор Абель сообщил, что Вьюн здоров. Самое время для охоты. Просто сейчас не хочу отвлекаться от бледных ликов, а то слухи уже поползли… как бы кто не опередил. – Вьюн? – растерянно спросил Сесил Муртау. Боже, – подумал Энцо. Он не знал! Вопил о своей любви к рыбню, но даже не удосужился спросить, как того зовут! … как и я когда-то. – Значит, ты хочешь… – голос Сесила дрожал, – его убить? Улыбка Энцо стала злой. Между бровями пролегла глубокая вертикальная складка. – Он теперь мой, – сказал он грубо. Подчеркнуто грубо, чтобы Сесил задрожал сильнее. – Что хочу, то и делаю. Или мне напомнить, что ТЫ с ним делал, когда он был твоим? Фотографии жгли грудь. Казалось, сейчас они обуглят подкладку куртки, расплавят синтетическую ткань футболки и впечатаются в кожу, как раскаленное металлическое клеймо. Бледные лики были последним, что отделяло Энцо от его главной, самой страшной, самой нежеланной битвы. Если бы год назад ему кто-то сказал, что охота на рыбня будет его расстраивать, а не будоражить… ох, как бы он хохотал! Сесил Муртау сделал странное движение. Сначала Энцо подумал, что тот пытается проползти по морде тачки до двери, нырнуть в нее и вдавить педаль газа в пол. Потом Сесил шагнул вперед… и рухнул на колени. Беленькими своими (как всегда – с иголочки) штанами в асфальтовую пыль подъездной дороги. – Мон ами, умоляю тебя, – пробормотал он, подползая к Энцо. Тот оцепенел. По правде говоря, он перестал быть для Сесила Муртау «мон ами» в ту секунду, когда впервые занес над ним кулак. Но тот полз, и умолял, и глаза его влажно блестели… – Прояви хоть каплю милосердия! Лицо Муртау было… почти прежним. Чуть шире нос (его совсем чуть-чуть не дотянули нитями до идеальной формы). Чуть ниже правая скула (хотя капелька асимметрии придавала его лицу некую пикантность). Высокий гладкий лоб. Щеки с ямочками… и такая же ямочка, словно след от скальпеля пластического хирурга – на подбородке. Волосы обтекают лицо, падают на плечи, густые, черные, волнистые… Писаный красавец. Даже сейчас. – Ты можешь считать меня трусом, раз я не смог овладеть им, как ты, без пут и цепей, – почти выкрикнул Муртау, вцепляясь руками в матовую мотоциклетную защиту, дергая Энцо за низ куртки. – Но я любил его! Мон кер, мон амур, моя маленькая рыбка, он иногда был такой веселый, так любил поболтать… Энцо вспомнил, как Вьюн скрежетал горлом, смеясь. Как старательно, без языка, только при помощи беззубых внутренних челюстей воспроизводил слова из человеческого языка. Еще вспомнил, как Вьюн ползал по песчанику, переваливаясь с боку на бок, припадая на покалеченную руку. Как свивался уродливыми кольцами в своей «банке», и как мышцы одной стороны его тела были недоразвиты, а одно легкое – скукожено, и потребовалась куча времени и упражнений, чтобы его восстановить. Еще вспомнил, как Вьюн дожидался его в бассейне; а Энцо, словно отыгрывая по нотам их брачный ритуал, сначала с ним плавал, потом «позировал», позволяя себя рассмотреть – в сотый, в миллионный раз, словно черты его тела Вьюн должен был запомнить так же хорошо, как ведущие его по морю созвездия. Потом Энцо ловил его руками, гладил жадно по спине, впиваясь пальцами, легонько кусая в губы, в щеку, забираясь влажным языком в ухо… а потом рыбень позволял творить с собой что угодно. Энцо ласкал его гибкий хуй руками, губами, раздвигал членом складки внизу его живота… и Вьюн кончал от этого с таким наслаждением, словно всегда умел. Словно его не нужно было этому учить, объяснять, приспосабливаться… Возможно, единственной проблемой Сесила Муртау было не то, что он человек, а то, что он трус. Слабый партнер. Тот, кто колотит и ломает кости; тот, кто орет и привязывает – а значит, демонстрирует этим не свою силу, а свое отчаяние. Ведь агрессия, – говорил доктор Абель, – в глазах рыбней означает не то, что ты для них угроза, а то, что ты их боишься. Рыбень готов был скорее сожрать труса, чем отдаться ему. А теперь этот трус ползал в пыли и молил, как будто Энцо прямо сейчас стоял с взведенным курком, приставив ствол к голове его возлюбленного. – Мон ами, он ведь почти как человек! Он умный! Тонкий! Чувствующий! Неужели ты убьешь человека?! Энцо стоял, одеревенев лицом, позволяя чужим рукам мусолить край куртки. Матовый бок байка грел ему бедро. – Пожалуйста, откажись! Так будет лучше для всех! Если выпустишь рыбня в море – тебя ведь пресса на руках носить будет! Сохранил жизнь редкому образцу ксенофауны, вылечил его, подарил свободу… – Сесил Муртау вымученно улыбнулся. Глаза его опухли – то ли от физических усилий (ползать на коленях и тягать Энцо за одежду было не так уж просто), то ли от слез. – Разве это не лучше, чем просто получить очередной трофей?! Ты не представляешь, как это – «получить очередной трофей», – подумал Энцо. Тронул ладонью нагрудный карман, очень четко ощущая фотографии сквозь куртку. Ты не представляешь, как это – когда от предвкушения у тебя зудятся пальцы, а потом суставы, а потом мозг, который ты даже не можешь почесать. Когда ты можешь думать только об этом. Строить планы. Проигрывать мысленные сценарии… Ты не представляешь, как это – когда маститые психотерапевты, доверительно склоняясь к тебе (между вашими креслами пять футов, но они все равно зачем-то наклоняются; словно пытаются с такого расстояния обжечь дыханием твою щеку) советуют «попробовать рыбалку или охоту». Потому что это – «отменный способ эмоциональной разрядки». «Профилактика психологической перегрузки». «Способ мобилизации физических и психологических возможностей». После удачной охоты можно вдвойне активно взяться за работу… за благотворительные фонды… за молодежные центры… Энцо гнил изнутри. От скуки, от равнодушия ко всему, что подсовывали ему в качестве работы маменька и папенька. Он был Талль; просто Талль. Талль, которому можно все, которому отсосут в клубе после первого намека, или который сам может встать на колени и отсосать, размазывая взявшуюся откуда-то на губах помаду, пьяный, обдолбанный, – и никто не скажет ни слова. Потому что все и так знают: что взять с младшего Талля? Потерянное поколение, оторви и выбрось. Бедный отец… Охота – вот, что соскребло Энцо с пола и стен. Собрало, слепило из разрозненных кусочков в цельную личность, заставило о чем-то думать и чего-то хотеть. Это не значит, что Энцо перестал пить, или тусить на вечеринках, или отсасывать Гаю в туалетах клубов… или упоительно отлизывать Таллуле, задирающей подол платья до живота, сладко стонущей, корчащейся от удовольствия и пытающейся пошире расставить ноги, чтобы его язык добрался до самых чувствительных мест… когда она кончала, ее ляжки дрожали и чуть сжимались, и она сдвигала колени, крича, роняя подол, вцепляясь руками в темные, торчащие во все стороны волосы Энцо. Тусить было клёво. Но и на треть не так клёво, как «получить очередной трофей». – Я тебя услышал, – сказал Энцо, неожиданно внутренне успокоившись. И натянул на голову черный пластинчатый шлем. – А теперь свали, пока я не вызвал охрану. Экспедиция – вот, о чем он хотел думать. Не о будущей охоте на рыбня. Не о ползающем на коленях Сесиле Муртау. Таллула, несмотря на проблемы с министрами энергетики, уже выбивала себе отпуск. Гай скупал снаряжение для воздушной эвакуации бледных ликов (в идеале – двух, но в крайнем случае и один сойдет). Энцо нанял пилота и заплатил ему так щедро, чтобы тот даже мысли не допускал об отказе. Краснорецк не любили, туда долго и сложно было лететь, но Энцо было нужно… так нужно! – Чудовище! – вдруг заорал Сесил Муртау. Энцо перекинул ногу через гладкий бок своего электробайка, даже не оглянувшись. – Монстр! В голосе Муртау больше не было визгливых ноток. Он кричал, как кричат проповедники, свято верующие в то, о чем говорят. – Будь у тебя душа, ты бы просто не смог… у тебя бы рука не поднялась на существо, которое!.. Энцо каблуком убрал подножку. Бросил через плечо: – Передай ему, что ты попытался. И сорвался с места, окатив Сесила пылью и мелкими камушками, вильнув в обход его тачки и помчавшись к дому. Резиденция Таллей вырастала из высоких заборов, бетонных коробок КПП, теннисных кортов и площадок с бассейнами… а еще – деревьев, деревьев, деревьев. Слой за слоем – белые, облитые солнцем этажи, увитые плющом обзорные площадки, бликующие на свету крыши. Фотографии, кажется, уже прожгли подкладку и футболку, вплавились в кожу груди, и Энцо ощущал, как под ними тяжело, полнокровно бухает сердце.

* * *

Винты роптера разрубили черную пленку смога, раскидав ее лохмотьями, и на пару минут сквозь брешь проглянуло темно-синее небо. Роптер шел на посадку. Винты, чуть наклоненные, пересекающиеся плоскостями так виртуозно, что их лопасти рассекали воздух по очереди и не сталкивались, постепенно начали замедляться. Садиться пилот не планировал. Дозаправщик шел у них на хвосте. Когда придет время – между роптерами протянется тонкий темный хоботок – шланг, по которому перекачают топливо. Местные утверждали, что внизу слишком много гравитационных, геодезических и вакуумных аномалий. Сев однажды, роптер имел все шансы не взлететь. Мистера Слинга, мистера Страшилу и миссис Базуку (называться миссис Страшилой она отказалась категорически) это, конечно, не устраивало. – Высаживаемся тут, – сказал мистер Слинг, раскатав карту по вибрирующему полу роптера. – Последний раз проверяем снаряжение. Входим в безвоздушную область… тут три тысячи футов, даже меньше, но ползти по тросам будет трудно. На переправу уйдет часа два. Тянем новые тросы, как обещали ребятам, крепим их здесь и здесь. Выходим из «безвоздушки» вот тут… обследуем прилегающую зону… Миссис Базука странно, рассеянно улыбалась. Тень эмоции скользила по ее губам, отстраненная, загадочная. Золотые веснушки мерцали, словно были полустершейся косметикой, а не встроенными под эпидермис солнечными панелями. Полчаса назад начались проблемы со связью. Таллуле несколько раз звонила Милиния Старр, ее шестиюродная сестра. Однажды они смогли установить соединение, но из-за помех Таллула не разобрала ни слова. Кажется, мистера Слинга она тоже не слышала. – … когда закончим, запускаем сигнальные ракеты, ребята обходят «безвоздушку» с севера и сбрасывают тросы. Крепим бледных ликов, поднимаемся сами и отчаливаем. Всем всё понятно? Энцо не приходилось перекрикивать шум винтов – его и так слышали через встроенные в челюстную кость динамики. – Надеваем скафандры! Мистер Слинг, мистер Страшила и миссис Базука влезли в серые, подогнанные по фигуре костюмы. Каркас туловища был жестким и плохо гнулся; рукава и штанины шили из мягких материалов и обметывали армированным кордом. «Безвоздушка» – маленький участок космоса на большой Земле. Никакой гравитации. Никакого давления. Излучение – почти как на орбите, потому скафандры были хорошо защищены. Конечно, в них не накачивали семьсот шестьдесят миллиметров ртутного столба. Мистеру Слингу, мистеру Страшиле и миссис Базуке подавали не воздух, а кислородную смесь, снижающую давление внутри скафандра до половины земного. Но даже при этом скафандр раздуло бы в «безвоздушке», как презерватив с водой, если бы его не держал жесткий каркас и сетка из армированного корда. – Проверка дыхательной системы. Проверка связи. Проверка… Они были готовы. Взвалили на спины рюкзаки с оборудованием. Надели страховочные пояса. Проверили бортовую стрелу и, выпустив шнуры из душного нутра синхроптера, спрыгнули в густой серый туман. Пошел отсчет времени. Они приземлились, отцепили страховку и, не оглядываясь (смотреть было не на что – серое голое плато, задымленное, прикрытое сверху пленкой смога, словно подвесным потолком) двинулись по показателям бортового компьютера в сторону «безвоздушки». Аномалии в местах бывших хрономанипуляций были единственным – и последним – напоминанием об армагеддоне. Прошли тысячи лет, а они так и цвели уродливыми страшными цветами на теле планеты. И такой цветочек не выкорчуешь, как ни пытайся. Интересно, сколько еще они просуществуют? Сто тысяч лет? Двести? Миллион? – Вижу пограничные столбы. На два часа. – Выдвигаемся. Столбов вдоль границы с «безвоздушкой» тянулась тьма. Глубоко вколоченные сваи, выкрашенные алой люминесцентной краской, пылающие в дыму и смоге, как вертикальные костры. От каждого в «безвоздушку» уходил трос. Периодически тросы прогнивали и обрывались, даже если были сделаны из сверхпрочных сплавов. С редких «туристов», желающих пересечь «безвоздушку», брали обет: они не только сходят на экскурсию сами, но и протянут новый трос. Мистер Слинг, мистер Страшила и миссис Базука пристегнулись и шагнули в сосущую, мертвенную пустоту. Тут не было звуков. Не было гравитации. Ноги мистера Слинга оторвались от земли, и он ощутил, как к горлу мгновенно подкатила тошнота. Где-то слева от него серел костюм миссис Базуки. Мистера Страшилу он не видел. Рукава и штанины раздулись и, остановленные кордом, казались пухлыми, словно он был маленьким ребенком, наряженным в синтепоновый зимний комбинезон. В «безвоздушке» требовалось заметное усилие для сжимания перчатки, потому ползти по тросу было сложно. И долго. В какой-то момент – даже мучительно. Глаза начал заливать пот. Энцо дышал своей кислородной смесью и думал: что, если там нет никаких бледных ликов? Что, если… Он думал так больше часа. Перебирал руками, плывя в невесомости и полумраке, ощущая, как ноют от усталости мышцы рук и плеч, и катал эту мысль туда-сюда, как катают во рту бусинку. Словно надеясь, что она рассосется, как фруктовый леденец. Бусинка не рассасывалась. Мысль не уходила. Миссис Базука отстала, отпустив трос и повиснув на страховке, чтобы дать отдохнуть рукам. Мистер Страшила остался за ней присмотреть. Мистер Слинг выбрался из «безвоздушки» первым, насквозь мокрый, с дрожащими мускулами, прилипшими ко лбу волосами и едва сжимающимися, негибкими пальцами. Упал на колени, а потом – на четвереньки, уперевшись перчатками в голый грунт. Какое-то время пытался отдышаться. Потом из «безвоздушки» вывалились, обретя вес, миссис Базука и мистер Страшила. Пока они приходили в себя, улегшись боком в щебень, мистер Слинг, наконец, встал. Отстегнул от своего страховочного пояса новый трос. Принялся крепить его на пограничный столб, расширяя паутину, по которой могли ползать туда-сюда отбитые экстремалы. Давая друзьям время на передышку, занялся и их тросами тоже. Потом – оглянулся. Они словно оказались… в другом мире. На другой планете. Дыхание сперло, и мистеру Слингу пришлось напомнить себе, что скафандр наполнен кислородной смесью, и нужно ритмично вдыхать и выдыхать. Вдыхать и выдыхать… Все знали: таинственный Институт, приведший планету к армагеддону, не раз манипулировал временем. Ускорял его и сгущал, словно время было водой, и можно было разогреть ее, превращая в пар, или охладить, скрепляя в тугую, твердую ледышку. По официальным данным, хрономанипуляции применялись только в местах катастроф. Если взрывался вулкан, время вокруг него замораживалось, чтобы близлежащие города можно было эвакуировать. Прошло шестьдесят тысяч лет. Земля сгладилась. Раны на ее поверхности затянулись, даже шрамы заросли. Только кое-где остались артефакты глухой древности – точки, пространство в которых было искажено (как в «безвоздушке») или заморожено (как в подвесных кварталах Эль-Гаруи). Судя по данным мистера Слинга, здесь когда-то располагалась гидроэлектростанция. Ее невероятной, неописуемой высоты дамбы разрушились, и поток со скоростью пятьдесят миль в час должен был снести окружающие города, разрушить здания и понести их обломки дальше, смешиваясь с горными породами, засасывая десятки тысяч людей в смертельную сель. Этого не случилось. Помешал Институт. Прошло столько времени… Не осталось ни городов, ни дамб, ни даже русла реки, которую они когда-то перекрывали. Только громоздящиеся развалины, смутно похожие на что-то, созданное человеком. Зато была вода. Неправильная, нелогичная, словно битые пиксели на плохих фотографиях. От границы с «безвоздушкой» вел коридор, состоящий из двух мертвых, навсегда застывших волн высотой в тридцать футов. Когда мистер Слинг, мистер Страшила и миссис Базука их миновали, впереди раскинулось подножье одной из дамб – постепенно повышающийся уровень грунта, перетекающий в отвесную бетонную стену. Ни одной птицы. Ни одного животного. Только черная пленка смога, налипшая на бетон, не позволяющая рассмотреть верхушку дамбы. То по левую руку, то по правую в воздухе висели огромные шары из воды, такие гладкие и неподвижные, что этим почти вызывали фрустрацию. Мистер Слинг, мистер Страшила и миссис Базука пошли, согбенные тяжестью скафандров и рюкзаков. Громада разрушенной дамбы отодвинулась, пропала в задымленном воздухе. Они сделали передышку, а потом пошли снова… и снова передохнули… и снова пошли… Питательный раствор подавался скафандром напрямую в вены. Голод не ощущался, но мистер Слинг испытывал некоторый дискомфорт. Как будто поход по старинке, с возможностью бросить поклажу, развести костер и нажраться сухих крекеров с вяленым мясом, дорогого стоил. Почти закончив обыскивать оговоренный отрезок, мистер Страшила, наконец, заметил белых ликов. Те бежали… наверное. Если можно так сказать. Группа из пяти или шести людей. Некоторые были по бедра погребены скальной породой. У некоторых увязли только щиколотки. Они были… из тех, кого предстояло эвакуировать, но кто попал под действие хронотопа. Лица, руки, даже складки одежд покрыли осадочные породы, и рассмотреть черты или различительные знаки на униформе не представлялось возможным. Четверо мужчин. Одна женщина. Мистер Слинг обошел их по кругу с одной стороны, а мистер Страшила и миссис Базука – с другой. Выпученные глаза. Распахнутые в бесконечном крике рты. Не люди – статуи, зависшие в безвременье. Светло-серые от налета, который покрывал их лица, и глаза, и волосы… Бледные лики. Мистер Слинг, мистер Страшила и мисс Базука сгрузили на землю заплечные мешки. Принялись доставать ракетницы и инструменты для дробления твердых пород. Взяв ручной акустический отбойник, способный одним импульсом разрушить бетонную балку, мистер Слинг проверил его батарею. Взвесил в ладони, укладывая указательный палец на спусковой крючок. Потом подошел к бледным ликам – и, направляя раструб по очереди в каждую из белых каменных голов, почти прижимая его к ощеренным, неподвижным лицам, трижды активировал отбойник.