Под небом, под звездами

– Какого хера ты творишь?! – орала в динамике миссис Базука. – Это что, шуточки такие? Мистер Страшила молча вытаскивал из рюкзака мотки кабелей и генератор. Энцо стоял, ощущая сквозь перчатку разогревшуюся рукоять отбойника, и смотрел перед собой. Стреляй он по обычным мраморным статуям – каменные головы взорвались бы, разрушились шеи и даже плечи. Побежали бы трещины по прохладным, бледно-серым телам. Но это – не статуи. Это бледные лики. Их молекулы двигались, их тела жили, их мозги соображали… только все процессы в них были замедлены примерно в миллиард раз. Если совсем точно – в девятьсот сорок шесть миллионов. «У нашего бывшего гендира, мир его кремированным косточкам, был бледный лик…» Их, наверное, стоило бы и дальше считать людьми. Вот только не получалось. Они не жили. Они, наверное, испытывали что-то… но в девятьсот сорок шесть миллионов раз медленнее положенного. «Знаешь, что он обнаружил, когда добрался до своей коллекции спустя тридцать лет? Он обнаружил, что бледный лик сдвинулся почти на метр, его правая нога оказалась впереди левой, хотя раньше было наоборот, руки задрались, а глаза – выпучились от ужаса…» Тридцать лет. Одиннадцать тысяч дней. Двести шестьдесят две тысячи часов. Шестнадцать миллионов минут… Девятьсот сорок шесть миллионов секунд. А для бледного лика – всего одна секунда. Та, за которую он успел сделать шаг, выпучить глаза и осознать, что из центра техногенной катастрофы чудом переместился в чей-то дом. Он бежал, бежал… от чего-то ужасного, случившегося шестьдесят тысяч лет назад. С ним было невозможно общаться. В ту секунду, когда бледный лик осознает случившееся, от старости погаснет Солнце. Ни акустический разрядник, ни пуля, ни молоток… ни сель, ни лед, ни камень – ничто из этого не могло навредить бледным ликам. Нынешний мир был для них сверхбыстрым и сверхразреженным. Острие ножа или лезвие электропилы наткнулось бы не просто на камень – на бесконечно прочную структуру, молекулы в которой перемещаются в миллиард раз медленнее положенного, сохраняя телесную форму бледных ликов неизменной. Ни единой трещинки. Ни единой ранки. Ни единого скола. Отбойник нагрелся в руке Энцо, а серые, покрытые налетом времени лица оставались все такими же. Ощеренными, неподвижными и абсолютно, идеально целыми. – Они будут жить, – пробормотал Энцо. Теперь – просто Энцо; не охотник, не «турист», не бесконечно упрямый искатель приключений. Просто Энцо. Человек. – Они будут жить! – выкрикнул он, словно забыв, что динамик встроен в его челюсть. – Случись армагеддон, грянь четвертая мировая война, взорвись тут атомная бомба – они останутся целыми и невредимыми. Они будут жить! А ОН – нет! В голосе его была не ярость… То было животное, усталое отчаяние, с которым загнанный в угол зверь перестает бороться. Потому что нет смысла. Потому что все твои зубы выломаны, все твои кости размозжены, и, очевидно, враг победил. Зашуршал приемник Таллулы. Та глянула на него и поморщилась: видимо, это опять была Молиния. Надо же, смогла дозвониться не то что на другой материк – почти на другую планету! – Ты про Вьюна? – спросил Гай. Лицо его под стеклянной оболочкой шлема казалось странно бледным, почти серым. Двуцветная борода, сжатая воротником скафандра, смешно топорщилась. Энцо засмеялся. И опустил отбойник. – Конечно, я про Вьюна, – сказал он устало. Черное, липкое от слизи тело. Загнутые зубы-крючки. Здоровые руки, сильные, тощие, длинные… говорят, своими плоскими, почти человечьими ногтями рыбни легко вскрывают жертве живот и вываливают потроха в морскую воду. – Почему ты просто не отпустишь его? – спросила Таллула. Энцо прижал грубые, плохо гнущиеся перчатки к поверхности шлема и громко, истерично засмеялся. Капли слюны попали на стекло. – Потому что ОН этого не хочет! – выкрикнул он. – Потому что Вьюну нужна эта битва! Не жизнь ему нужна, понимаете! Даже не море! Ему нужна битва, потому что только так он почувствует, что живет не зря! Гай настраивал и проверял пневмоотбойники. Таллула присела рядом, тоже побледневшая, усталая. Энцо трудно было представить, сколько сил из нее высосало это путешествие. – Я даже придумал, как избежать сражения, – сказал Энцо, обходя бледных ликов. Похлопал по плечам сперва одного, потом другого, назначая «жертв». Теперь осталось выколупать их из камня и закрепить на тросах. – Я попросил бы тебя, – он бросил быстрый взгляд на Гая, – взять один из этих обломков и опустить мне на грудь. Это несложно. Мы оба знаем, к какой точке нужно приложить силу, чтобы ребра сломались и проткнули легкое. Я думал – левое или правое? А потом решил, что доверю этот выбор тебе. Лицо Энцо было почти веселым. Он нажал на спусковой крючок отбойника, мощным акустическим разрядом откалывая камень, и освободил ногу одного из бледных ликов. Гай не смотрел в его сторону, вялыми руками перебирая шнуры. – Я бы не умер, – пробормотал Энцо, не отвлекаясь от работы. – Неотложки есть в Мовалёве и Краснорецке. Мовалёв ближе, но я выбрал пилота, который не смог бы там приземлиться. Сложные метеорологические условия, не каждый берется… а этот бы вообще не справился. Теперь все трое были заняты работой. Их движения казались заторможенными из-за скафандров. Они медленно возились с отбойниками и гидравлическими растяжками. Медленно перекатывали отколотые камни. Медленно застегивали страховочную сбрую… – До Краснорецка я бы дотянул, – сказал Энцо, разбирая петли тросов и крепежей. – Но ущерб легкому был бы нанесен такой, что заниматься фридайвингом я бы уже не смог. Такой вот трюк. Единственное, что я умею в совершенстве, в обмен на жизнь рыбня. Но… Таллула подняла глаза. Те странно блестели. Золотые веснушки на щеках были едва заметны – им нечем было питаться под затянувшей небо нефтяной пленкой. – … но тогда бы я его предал, – закончил Энцо. – Трусливо сбежал от боя, который ему важен. А я не могу так с ним поступить. Потому мы закончим с бледными ликами, вернемся и… Тросы соскользнули. Энцо трясущимися руками принялся натягивать их заново, пропуская под задранными окаменевшими руками, обхватывая талии, пытаясь протянуть страховочный шнур статуе между ног. Драгоценный груз. Разбить его, конечно, не разобьешь, но потерять в окрестностях Краснорецка, с высоты уронив в бурелом, в урочище, в разлившуюся после потопа реку – это запросто. – А самое обидное, – сказал Энцо, впадая в меланхоличную задумчивость, – что я ведь размышлял: а кого в этом винить? Вас, что подсунули мне рыбня и запустили эту цепь событий? Вы не виноваты, что я всю жизнь был одержим фридайвингом. Что всю жизнь мечтал добыть на подводной охоте не ската, не душегубку, не синюю немочь, а что-нибудь грандиозное. Я сам, сам… – он нервно засмеялся, – … внушил вам, что моей главной мечтой является охота на рыбня! Да что там, я и сам так думал! Я просто одурел, когда увидел тот аквариум… Энцо сжал зубы. Не будь они обработаны стоматологами так, что от природной эмали ничего не осталось – сейчас посыпались бы, как песок. Энцо был одержим этой охотой. Кто же знал, что одержимость трофеем перейдет в одержимость любовную, духовную, телесную, от которой слабеют колени, а сердце начинает чаще биться в груди? – Вы не виноваты, потому что это я подсадил вас на эту иглу, – пробормотал Энцо, сгорбившись, опустившись на корточки. Ноги его не держали. – Сделал вас такими же фанатиками. Заставил думать, что рыбень – и есть мой идеальный подарок на день рождения. Это! Все! Я! И если я теперь не приму бой… Гай вскинул руку и нажал на курок, выпуская в черное небо сигнальную ракету. Потом еще одну. И еще. Какое-то время они (стоя, сидя, покачиваясь на корточках и обняв колени) провели в гробовой тишине. Только слышался тихий-тихий шорох – словно по стене дома сыпался песок. Но рядом не было ни дома, ни песка, ни другого источника звука. Только трое неподвижных людей, да бледные лики. Трое так и остались вмурованы в камень, а двоих уже упаковали и подготовили к транспортировке. Над головой раздался равномерный гул винтов. Синхроптер прорвал чернильную пленку смога, как морской котик прорывает пленку нефти, прыгая в море. Дозаправщик вернулся в Краснорецк, и роптер пришел к ним без сопровождения. Можно было сразу прилететь сюда… Сэкономить время. Обойтись без ползанья по тросам и нарезания петель… но добраться до Краснорецка и не поплавать в «безвоздушке» мог только полный кретин. Потом Гай сказал: – Это не мы придумали. Роптер переключился на автопилот и завис. Капитан сдвинул бортовую стрелу и сбросил охапку тросов для буксировки. Те болтались в воздухе, но Энцо, Гай и Таллула были слишком заторможены, чтобы поймать их сразу. – Я слышал, что на побережье выловили рыбня. Но у меня бы связей не хватило, чтобы его выкупить, – признался Гай. Лицо его выглядело потным и странным. – Но Таллула как-то болтала за бранчем с твоим папашей… Энцо застегнул молнию на рюкзаке и забросил его на спину. Сердце билось ровно… но внутри, в самой глубине подреберья, что-то заледенело. – Они обсуждали твой день рождения, – крикнул Гай. И поймал первый трос, вцепившись здоровенной ладонью в такой же здоровенный карабин. – И он сказал… что тебе, наверное, понравилось бы… и что он может помочь с оформлением документов.

* * *

Их привезли в Краснорецк за полночь. Небо было пустым. Ни единой звезды. Смог, черный и липкий, окончательно сгустился, опускаясь на улицы. Когда Энцо выпрыгнул из роптера, ему показалось, что если он вытянет перед собой руку – не увидит кончики пальцев. Словно ладонь нырнет в темную болотную воду. В Краснорецке избавились от скафандров, помылись и поели нормально, а не через систему катетеров. Им отвели второй этаж крошечного домика – то ли бывшего поста КПП, то ли жилого помещения, сложенного из неуютных бетонных плит, как ребенок складывает дом из пряников. Энцо щедро платил за каждый сэндвич, каждое дополнительное одеяло, каждый вздох и каждый чих. Но особенно – за молчание. Немногословные плечистые парни помогли упаковать бледных ликов в бронированные кейсы и загрузили их в раздутое пузо мультикоптера. Энцо и Таллула пару часов успели вздремнуть. Гай признался, что так и не сомкнул глаз: все думал, что черное небо выдавит окна и протиснется в них рыхлыми, осязаемыми комками, как уплотнившаяся грозовая туча. Когда вылетели из Краснорецка в Иплок, до Таллулы наконец дозвонилась ее шестиюродная сестра. Вдали от аномальных зон связь улучшилась, и Таллула долго слушала ее сбивчивые объяснения, мрачнея лицом. Потом назвала время прилета и координаты аэродрома. Отключила динамик. Какое-то время посидела, сложив руки на коленях, а потом сказала: – У нас проблемы. У меня, – мысленно поправил ее Энцо. У меня проблемы... Он вызвал службу охраны, пригнав её из пригорода Ро к посадочной полосе в Иплоке. Их с Таллулой и Гаем конвоировали почти как переговорщиков, прилетевших в горячую точку. Журналистов было не очень много, но они оказались настойчивы. Самый громкий, самый горластый долго кричал Энцо в спину: – Это было трудное решение? Вы давно к нему шли, или это получилось спонтанно? Повлиял ли на ситуацию ваш отец? Это было трудно решение?! Прокомментируйте! Молинию Старр, мертвенно белую и полуобморочную, секьюрити провели под руки и помогли забраться в машину. Несмотря на усталость, Энцо решил ехать без водителя и сам сел за руль. – Я пыталась дозвониться… – помертвевшими губами пробормотала Молиния. – Думала, вы подскажете… поможете… он же такой… как я могла ему отказать?.. Энцо глянул в зеркало над рулем; выхватил белое, как луна, лицо Молинии в полутьме салона. Таллула держала ее за руку и поглаживала по тыльной стороне ладони. – Думаю, – сказал она, – это недоразумение. Мы все уладим. Он настоял, чтобы ты подписала какие-то документы? Молиния заплакала. Руль скрипнул под пальцами – так сильно Энцо его сжал. За все эти месяцы он так и не удосужился переоформить документы о праве владения рыбнем с Молинии Старр на себя. Но папин бизнес ждать не мог. Рефаиму Таллю все осточертело, и он взял ситуацию в свои руки. – Он сказал, что либо хорошо мне заплатит, либо… либо… Таллям можно все. Таллям не отказывают. Особенно если Талли хотят официально выкупить у тебя рыбину, которая физически и фактически уже и так им принадлежит. – Я испугалась и… Таллула уложила сестру головой себе на грудь – на пропыленную, пропотевшую ветровку. Принялась гладить по темным, собранным на затылке волосам. – Ну, ну, – сказала она. – Все в порядке. Папа, конечно, бывает очень пугающим, но он бы ничего тебе не сделал. Энцо поморщился. Да что за дело Рефаиму Таллю до этой девки? Он не ее собирался пугать. Он послал однозначный сигнал своему сынку и его шайке: я устал ждать. Я сам сделаю так, как мне нужно. Пока вас не будет на материке. Машина затормозила перед домом, выбрасывая из-под колес щебень и пыль. Всегда щебень и пыль, – подумал Энцо, выбравшись из тачки и хлопнув дверью. Дороги тут долго не живут, разрушаются со дня на день, и обслуживающий персонал не успевает перестилать покрытия. К себе на этаж он поднимался бегом. Пересек спортзал, мостик над японским садом и ботаническую террасу. Все двери перегонок были настежь распахнуты. Бассейн опустел. Несколько горничных наводили порядок в зоне содержания, двое дайверов спускали воду из бассейна и включали робота-чистильщика. Из трех работающих на Энцо киперов нашелся один – высоченный мулат с оттопыренными ушами, крупногубый, улыбчивый. Рон, – вспомнил вдруг Энцо. Его звали Рон. Он кормил Вьюна по средам и субботам, занимался с ним дыхательной гимнастикой и гонял по кругу в бассейне, чтобы тот развивал руку и атрофированные мышцы тела. – Все сделали в лучшем виде! – с гордостью сообщил Рон. – Парни, которые его вывозили, уже отчитались. Это, конечно, было очень спонтанно, но… можно сказать начистоту? Я надеялся, что вы так и поступите! Что не будете устраивать никакую охоту… Энцо стало дурно. Он зашатался, а потом сел на шезлонг, одиноко торчащий посреди зоны содержания. Мимо него несли кадки с искусственными растениями, свободные шезлонги, а в обратную сторону тащили шланги и подключали к многоколесному роботу-уборщику. Горничные ругались и выгребали из-под декоративных камней сгнившие рыбьи головы и хребты. – Он ведь, знаете… – пробормотал Рон, стоя рядом и прикрывая ладонью лицо. Полуденное солнце его слепило, – … был хорошим парнем. Даже анекдоты понимал! Мне… трудно было представить, что вы его лечите, только чтобы потом забить, как кабана на охоте… Пот стекал по белому лбу. Волосы торчали во все стороны, борода отросла и нуждалась в уходе. Энцо сидел, как истукан, ничего этого не осознавая, глядя прямо перед собой: в пустой бассейн. – Мне будет его не хватать, – признался Рон. И широко улыбнулся. – Может, возьмете на передержку какое-нибудь крупное млекопитающее? Бассейн отлично обустроен, у нас есть все ресурсы… сейчас все почистим и… Солнце, кажется, напекло Энцо голову, и тот лег на шезлонг, глядя в мертвенно светлое, выбеленное небо. Лицо его наливалось алым цветом. Кожа быстро обгорела и готова была вот-вот воспалиться. – Да, – сказал он. – Я очень рад, что… Голос его ослаб и оборвался. Кипер Рон перестал улыбаться; потом сделал вид, что его окликнули, и ускользнул из поля зрения. Энцо остался наедине с небом, солнцем и пустым бассейном, в котором много месяцев жил Вьюн.