– О, – сказал Рефаим Талль, качнув своей идеально гладкой, поблескивающей на солнце головой. – Не волнуйся. Его отправили в отличную местность – за Северное Ледовитое Пятно, в Океан Спокойствия. Там есть несколько больших рыбневых колоний. Мои люди всё проверили. Может, куда-то туда мигрировала и его стая?
– Твои акции уже начали расти? – спросил Энцо, не сумев скрыть брезгливость в голосе. Прошел в кабинет, устроился в упаднически роскошном кресле для посетителей. Широко расставил ноги, обтянутые черными штанами. Перед тем, как идти к отцу, он привел себя в порядок, помылся, подровнял бороду и оделся с иголочки. В качестве протеста – в одежду, в которой не было ни одной нитки с текстильных фабрик Талля. Оказывается, были в его гардеробе и такие вещи.
– Пока нет, – спокойно ответил Рефаим. Откинулся лопатками на спинку кресла (идеальная система амортизации, функция массажа, белая теплая кожа…) и слегка покачался, разглядывая Энцо в упор. Все окна в кабинете были зашторены. Солнце пробивалось сквозь текстиль, мягким сиянием облекало гладкую голову Рефаима и острые, строгие линии его плеч. Сложенный бутон платочка слабо серебрился в нагрудном кармане. На пальцах красовались кольца-печатки, и Энцо подумал, что ладонь из-за них должна весить больше в два, а то и в три раза.
– Но процесс уже запущен, – сказал отец, покачиваясь в кресле. – Мне нужна была бомба, понимаешь? Информационный прорыв. Громкие заголовки… «Он поборол слепоту своих глаз. Неужели теперь поборет и слепоту сына?!»
Энцо положил руки на мягкие белые подлокотники – и тоже весь обмяк, расплылся в черное нефтяное пятно. Повернул голову, разглядывая картины на стене. В основном – морские пейзажи. Бездушные, без искры. Энцо слишком хорошо знал море, чтобы узреть его в этих дорогих, мертвых картинках. Все равно что сравнивать труп балерины с ней же, на пике телесной и духовной силы закидывающей ноги на сцене театра.
– Мне был выгоден твой образ, – признался Рефаим, скрестив на столе белые, длинные пальцы. – Бунтующий подросток… Пиар-отдел весь последний год аж из шкуры лез, так старался. Создавал образ отца, страдающего от безбашенных выходок сына. Отца, которого чужие дети уважают больше, чем его собственный… думаешь, отец Таллулы сам захотел, чтобы это я повел ее к алтарю? Я просто намекнул… а он, знаешь ли, очень сообразительный мужчина. И ведь какая картинка для прессы! Красавица-лоббистка называет меня «папой» и идет со мной рука об руку к алтарю… пока мой родной сын расшвыривает охрану и устраивает мордобой.
– Ты все знал заранее, – сказал Энцо, продолжая разглядывать картину. Синее, черное, с полоской белого – это не волны. Волны в шторм выглядят не так… Волны в шторм выглядят, как твоя смерть. Как твоя свобода. – Про снятие слепков тоже?
Рефаим Талль закатил глаза, выразив лицом максимальную степень разочарования.
– Ну конечно! – воскликнул он. – Политика и крупный бизнес готовятся к таким потрясениям заранее. Нужно выстроить стратегию компенсации убытков. Придумать такой сценарий, чтобы падение акций потом перехлестнул взрывной рост…
– И ты решил, что сын, перевоспитанный силой отцовской любви – это хорошая социальная стратегия, – сказал Энцо, переведя на отца взгляд карих, с приподнятыми уголками глаз. Тот был бледным, длиннолицым, с маленькими круглыми глазами и продольными морщинами. Когда-то у него были волосы – светлые и шелковистые, а не темные и жесткие, как проволока. В кого Энцо такой уродился? В какого-нибудь актеришку, с которым мать закрутила тридцать пять лет назад?
– Ты помог Таллуле и Гаю выкупить рыбня… – пробормотал Энцо. – Ведь это, конечно же, моя мечта. Мой идеальный подарок.
– Разве я не угадал? – удивился отец.
Энцо было нечего возразить.
– Потом ты сообщил мне имя Вьюна, – продолжил он. – Заставил увидеть в нем личность… подтолкнул к общению… может, ожидал, что мы с ним трахнемся?
– Честно говоря, нет, – сухо ответил Талль, разъединив ладони и положив руки поверх бумаг на столе. – Но я знал историю Сесила Муртау задолго до того, как вы познакомились. Так что рассматривал и такой… вариант. Впрочем, если бы вы просто подружились, и ты начал воспринимать рыбня как личность, а не как животное – этого бы тоже хватило.
Энцо вспомнил, как накрывал ртом приоткрытые губы Вьюна.
Как тот скользил длиннопалыми ладонями по его плечам. По спине. По поджарой, крепкой заднице, заставляя волны горячих мурашек носиться по телу вверх-вниз. Энцо вспомнил, как под водой втягивал в рот член рыбня, обхватывал его руками, гибкий, как щупальце, нежный и розовый, и иногда Вьюну было достаточно одного толчка, чтобы спустить. Сперма его размывалась в воде, и Энцо так ни разу и не почувствовал ее вкуса.
– Значит, ты знал про Муртау, – пробормотал он, подняв глаза. – Сделал так, чтобы он был на свадьбе Гая и Таллулы… чтобы я сорвался на нем. Еще плюс балл к образу «отца, страдающего от выходок сына», я все верно понимаю?
Рефаим Талль кивнул. Он не видел в случившемся ничего дурного; его бизнесу нужна была помощь сына, но кто сказал, что помощь эта должна быть добровольной? Энцо достаточно было оказаться в нужное время в нужном месте… и отреагировать самым предсказуемым образом.
– Следующий пункт сценария – горе-сынок одумался, – пробормотал Энцо. – Осознал, что его дрянное хобби вредит планете, и торжественно от него отрекся. Не забил рыбня гарпуном, а вылечил и отпустил. Ты уговаривал меня лично… потом подослал Муртау, чтобы тот тоже поумолял и поползал на коленях…
«Можешь считать меня трусом, раз я не смог овладеть им, как ты, без пут и цепей…»
Откуда бы Муртау знать, что они трахаются? Разве что кто-то, наблюдающий за бассейном со своей террасы, ему рассказал.
Рефаим кивнул. Голова его блестела так ярко, словно ее покрыли лаком для дерева.
– Ползанье на коленях – чистая самодеятельность, – проворчал он. – А в остальном все так. Ты сопротивлялся. По-хорошему уболтать тебя на нужный сценарий не получилось. Пришлось надавить на ту девочку… оформить документы, чтобы все было сделано от твоего имени. Созвониться с парой природоохранных обществ… Конечно, было бы лучше, если бы ты сам выпустил рыбешку в Океан Спокойствия… но и так сойдет. В конце концов, ты никогда не был публичной личностью. То, что ты и сейчас сделал все тайком, никого не удивило.
Энцо вспомнил, что у него есть позвоночник, и иногда его можно собрать в несгибаемый, твердый, упрямый столб. Он поборол притяжение кресла. Попытался сесть ровно, но уставшее тело сопротивлялось. Энцо едва держал голову на весу.
– Что с Вьюном? – спросил он. – Не верю, что он позволил упаковать себя в контейнер и вывезти к черту на рога. Он хотел этой схватки. Ждал ее, даже дни отсчитывал... Почему киперы думают, что это была моя задумка? Почему они не заметили, что рыбень против?
Рефаим Талль сдвинулся в кресле, наклоняясь над столом. Его белое, длинное, с вертикальными морщинами лицо вдвинулось в тень – и стало мертвенным и страшным, словно погребальная маска.
– Потому что Вьюн – умный мальчик, – сказал он тихо. – Мы с ним обсудили… ситуацию. Я ознакомил его с перспективами, которые ждут тебя, если он не сыграет свою роль в этом спектакле. С непокорным сыном, постоянно ставящим свою жизнь под удар, может многое случиться. Например, он расшибется на своем электробайке. Или утонет во время тренировочного погружения, не рассчитав силы… А когда его реанимируют – окажется полным овощем с отмершим мозгом. А может, просто сторчится и отправится в рехаб месяцев на пять, где его обколют такой дрянью, что он до скончания лет будет ссаться под себя и не с первого раза проходить в дверь.
Энцо ощутил, как волоски на его руках шевельнулись: приподнялись, а потом снова опали.
Страха не было.
– Ты бы этого не сделал, – сказал он спокойно.
Рефаим Талль засмеялся и замахал длинной, гладкой рукой.
– Боже, ну конечно нет! – воскликнул он. – Но откуда об этом знать рыбню?
Энцо представил, как Вьюн сворачивается в тесной «банке», обнимая себя за тощие человечьи плечи. По крайней мере, теперь он здоров… и теперь он в море… наверное, это не худший сценарий его будущей судьбы? Скоро рыбень забудет о смуглокожем, странном человечке, который пытал его громоздкими аппаратами для остеосинтеза, спицами и уколами…
– С другой стороны, какой смысл угрожать, если не имеешь моральной готовности воплотить свои угрозы? – спросил Рефаим Талль. И откинулся на спинку кресла; тихо зашумела массажная система, и лицо его озарилось солнечным светом и улыбкой наслаждения. – Например, сейчас я намерен угрожать тебе. И, поверь, если ты не подчинишься, то я совершенно точно воплощу угрозы в жизнь.
Энцо встал, собравшись развернуться и уйти. Потом сел обратно, с прямой спиной, весь затянутый в черное и задыхающийся. Мучительно захотелось расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, но сделать это перед отцом – значит, показать свою слабость. Энцо медленно вдохнул – а потом так же медленно выдохнул. Представил, как на лицо ложится прохладное, влажное полотенце.
Как троичный нерв отдает приказ, и сердечный ритм постепенно замедляется.
Он снова раскинулся в кресле – по-хозяйски, широко раздвинув колени, вернув руки на подлокотники.
– И чем ты будешь мне угрожать?
– Разумеется, твоими милыми друзьями, – с душевной ноткой в голосе сообщил Рефаим Талль. – Я люблю малышку Таллулу… но сейчас у нее серьезные проблемы с «зелеными». Если немножко поднажать… самую капельку… первый камень сорвется, покатится, увлекая за собой новые и новые… и этот горный обвал погребет ее и размозжит в кровавые ошметки. Думаю, для твоей девочки это закончится потерей работы, попытками забыться, беспорядочным сексом и героином по вене. Очень грустный сценарий.
Энцо молчал. Желваки на его щеках вздулись, двинулись вверх-вниз, но он сжал челюсти и не исторг ни единого слова.
Ни единого крика. Хотя именно этого ему сейчас хотелось: заорать.
– Для такой самостоятельной, создавшей себя с нуля девочки очень важно дело ее жизни, – мягко продолжил Рефаим Талль. – Уже сейчас она страдает от того, что бизнес ее мужа взлетел, в то время как ее собственный – просел, да еще и так безнадежно. Если ее жизнь начнет рушиться – разрушится и брак… Ты заметил, какими глазами Гай на нее смотрит? Какими влюбленными, отчаянными глазами?.. Как думаешь, что он сделает, лишившись своей женщины? Размозжит кому-нибудь башку на тех дикарских игрищах, с которых ты его вытащил?
Энцо закрыл глаза.
Голова его была большой и горячей. Боль скапливалась в макушке, под поверхностью черепа, и казалось, что если не пробить там дыру, не спустить давление, то голова взорвется, и ошметки мозгов безнадежно испортят и без того плохие картины на стене.
– И что мне нужно сделать, чтобы моим друзьям ничего не угрожало? – спросил Энцо. Его голова – раскаленный шар. Его голова – мясо на сковородке... – Дать интервью о том, что я завязал с охотой? Что понял ценность каждой жизни, и теперь хочу, как и мой великий отец, созидать, а не разрушать?
– Примерно так, – Рефаим кивнул, и солнечный зайчик метнулся по его бритой голове. – Только без интервью. Сам подумай: зачем кому-то совать микрофон тебе под нос? Чтобы создать образ несносного, разбалованного мальчишки, достаточно взять комментарий у испуганного проводника в Нуар-Нуду… у избитого Сесила Муртау… у моих друзей – текстильных магнатов, которые приволокли тебе рифовую акулу в подарок, а вместо благодарности получили практически плевок в лицо…
Рефаим Талль улыбнулся.
– На самом деле, я был в восторге, когда ты опустил этих жалких ублюдков, – сказал он с нежностью. – Пиар-отдел прогнозирует, что после твоего «зеленого» каминг-аута и отпущенного рыбня акции Таллей поползут вверх, и я скуплю их фабрики на побережье за бесценок. Монополия – плохое слово, но мне оно крайне по вкусу… Может, парочку заводов оформим на тебя?
Энцо встал. Очевидно, разговор подходил к концу. Солнце, мягким облаком просочившееся сквозь текстильные жалюзи, окутало его и согрело. Энцо впервые почувствовал, что хочет улыбнуться.
Что ГОТОВ улыбнуться.
Рот его был пухлым, обветренным; на этот раз – никакой помады. Таллула заявила, что «бордовый – не его цвет», и в следующий раз она накрасит его «алым, как кровь».
– Что мне делать? – спросил он. Жжение в голове спало, словно мозг окончательно сжарился, и теперь, скукожившись, потихоньку остывал. Скоро его можно будет подать к столу. Только (какая жалость!) он окажется несоленым и безвкусным.
– Поболтай с горничными, с киперами… с этим вашим… доктором Абелем, – равнодушно сказал Рефаим, откинув голову назад, наслаждаясь массажным креслом. – Папарацци их подкараулят, а всю нужную информацию вытащат на первые полосы. Намекни, что освобождение рыбня – это твоя идея. Что ты доволен, как все прошло. Что…
* * *
– … гораздо важнее подарить жизнь редкому и особенному существу, – сказал Энцо в трубку, – чем отобрать её. Возможно, если бы не отец, эта мысль нескоро забрела бы мне в голову… но я рад, что смог. Осознать, понимаешь? Вырасти над собой. Я рад, что смог помочь рыбню, а не повесить его зубастую голову на стене в своем трофейном зале.
Встроенный в челюсть динамик разрядился, потому Энцо звонил по старинке. И так же по старинке ждал, когда собеседник по ту сторону провода (какого провода?.. вышки, передающей биты информации!) обдумает его слова.
Какое-то время собеседник молчал.
Потом сказал:
– Лоренцо. Сейчас четыре утра. Я все еще настаиваю: заведи себе психотерапевта, и свои ночные озарения обсуждай с ним!
Энцо засмеялся. Ему стало легко и спокойно, как будто уверенный голос Абеля вселял в него уверенность. И даже немножко – самую капельку, – желание противиться воле отца.
– Просто хотел, чтобы ты знал, – сказал он в трубку. – Ты убил на Вьюна много времени и сил. Теперь результат твоих трудов плавает и жрет рыбу где-то за Северным Ледовитым Пятном. Разве не круто?
Абель Гейтс, кажется, засмеялся. А может, это зашуршали простыни. Или прядь его черных волос терлась о динамик. Энцо представил доктора Абеля: обнаженного, с раздутыми непропорциональными плечами, с длинными ногами и в одних трусах. На нем точно есть трусы. Такие суровые парни не спят без белья.
– Лоренцо, – сказал доктор Абель на первом объединенном. Переходить на второй объединенный даже не пытался: знал, что Энцо его почти не понимает, а значит, будет зависать и переспрашивать. Затягивать разговор в четыре утра было себе дороже, и Абель пошел по пути наименьшего сопротивления. – Мы с тобой – не близкие друзья, и я все еще не твой психолог… но даже сейчас, не видя твоего лица, я чувствую, что ты врешь.
Энцо улыбался, лежа в постели. Бездумно смотрел в потолок.
– Вру, – легко признался он. – Я знал, что ты не купишься на эту дичь про «перевоспитание» и «озарение». Обещай не сдавать меня журналистам, ладно? Персонал у меня доверчивый… я уже скормил им правильную версию, а они разболтают ее папарацци. Эту – нашу с тобой, – давай оставим в секрете.
Зашуршали простыни. Абель Гейтс уселся в постели; возможно, прижал телефон к уху плечом.
– Я догадывался, что эта история… – он пробормотал что-то на втором объединенном. Возможно, ругательство. – Лоренцо Талль одумался! Лоренцо Талль поддержал «зеленые» инициативы! Лоренцо Талль вылечил и выпустил редкого представителя ксенофауны в море, хотя раньше планировал застрелить… Ну конечно. Нужно совсем тебя не знать, чтобы в это поверить.
Энцо прикусил губу, улыбаясь. Сердце его билось размеренно, и ничто – ни пульс, ни яркость щек, ни лихорадочный блеск глаз – его не выдавало.
– Когда акции твоего папаши поползли в гору, я подумал, что он отыграл партию блестяще. Использовал карту блудного сына, вернувшегося в лоно семьи, – задумчиво сказал доктор Абель. – Общество позитивно принимает такие штуки… Почтенный отец… авторитет… его шмотки снова стали престижными.
Энцо не выдержал внезапного лихорадочного возбуждения и вскочил. Зашагал вдоль стены, вдоль распахнутого, впускающего прохладный воздух окна, вдоль полупрозрачной бежевой занавески, то и дело задевая ее ладонью – словно ведя пальцами по гребешкам волн.
– Но твой голос не звучит так, будто ты расстроен, – признался Абель Гейтс. – Отец тебя обыграл. Лишил охоты. Вышвырнул твоего рыбня… твоего друга… бог знает куда в океан. Но ты не расстроен. В чем подвох?
Энцо остановился перед окном. Плечом прижав плоский телефон к уху, двумя руками распахнул светлые, развевающиеся шторы. Небо над Ро было темное, усыпанное блестками звезд. А может, и не блестки это были, а бесконечно далекие, светящиеся яблоки…
– Ты знаешь, – сказал он спокойно, – что рыбни хорошо ориентируются по звездам?
Абель молчал. Конечно же, он знал. Как и любой ксенобиолог, специализирующийся на морской фауне.
Энцо вдохнул полной грудью, вбирая ароматы морской соли, прогнивших водорослей и свежих пышных лиан, оплетающих дом. Корты на окраине поместья были подсвечены. Холмы за ними терялись в темноте. Только их контур подернулся слабым утренним заревом.
– Мы с Вьюном были тут… совсем одни. Под небом, под звездами, под этой чертовой космической миской, которая накрыла нас, как двух тараканов, – сказал Энцо, улыбаясь. – И нам было хорошо. Он хотел, чтобы наша битва состоялась… так или иначе. А я боялся, что ей могут помешать. Думал, что это сделаю я… но это сделал отец. А мог сделать кто-то еще. Я осторожный, знаешь? Я перестраховщик… Иначе бы не пережил столько экспедиций.
Абель молчал. Возможно, распахнув окно, тоже дышал прохладным утренним воздухом. А может, массировал ноющие икры. А может, затягивал поясок на халате, чтобы сварить себе кофе…
Энцо не знал.
– Вьюн запомнил звездную карту побережья, – сказал он. – Мы договорились о конкретном месте… конкретной бухте…
– … на тот случай, если вас разлучат, – закончил за него доктор Абель. И тихо, но вполне отчетливо засмеялся. – Эй! Между прочим, я все еще кучу труда вбухал в его руку! И очень расстроюсь, если ты продырявишь ему башку гарпуном!
Энцо покачал головой. И отвернулся от окна, усталый, умиротворенный, с размякшим от снотворного телом. В первые дни после пропажи рыбня сон не шел, но его терапевт был строг, и теперь, с таблетками, режим сна и бодрствования постепенно налаживался.
Осталось только начать снова плавать.
– Я не знаю, что… – пробормотал Энцо. – Я не знаю, как пройдет наша встреча. Не знаю, будем ли мы драться. Я просто знаю, что мы снова встретимся, понимаешь?
– Этого достаточно? – спросил Абель.
Энцо улыбнулся, забравшись в постель и положив мобильник на подушку. Хмыкнул задумчиво, прикрыв глаза, и задал встречный вопрос:
– А разве нет?
* * *
Они попрощались без десяти пять утра.
Энцо не знал, что в это время доктор Абель уже поднимается, делает зарядку, поглощает завтрак с высоким содержанием клетчатки и отправляется на работу. Его самого ждала не работа, а теплые-теплые, темные-темные, как глубина океана, спокойные сны.
