За рассветом близится вечное лето

Дилюк замечает: когда чего-то ждешь, дни перетекают друг в друга лениво и неторопливо, тянутся бесконечностью, сплетаются неспешно струящимися лентами — и все равно выскальзывают из пальцев, проходя незаметно и не оставляя после себя следов. Дилюк не ждет ничего — ничего определенного, — между ним и Кэйей по-прежнему висит недосказанность, открытость с одной стороны и закрытость и отсутствие разговора — с другой, и Дилюк не получил от него четкого ответа. Вообще ничего не получил после того разговора о детстве. Дилюк не давит, не торопит — и к Кэйе не лезет, выражаясь его словами. Снова не ищет встреч, снова не смотрит дольше положенного, даже не заговаривает с ним первым, насколько бы странно это ни выглядело со стороны. Плевать. На всех плевать. Если Кэйа хочет именно этого, Дилюк будет следовать его правилам. Жаль только, что от этого совершенно не становится легче . Смотреть на Кэйю хочется всегда, разговаривать с ним — хотя бы позволять себе обезличенные, ничего не значащие фразы во время смен в таверне — тоже. Но Дилюк старается, правда старается, пусть и мысли раз за разом сводятся к Кэйе, к тому, как он вздрагивал от раскатов грома за окном и закрывался локтем, услышав голос Дилюка. Ему все еще не по себе от этой реакции. Ему все еще безмерно хочется извиниться за все, что он сделал — и за все, чего не сделал после, хотя должен был, всенепременно должен был. И извиниться раньше, и искупить вину свою раньше. И начать думать головой — тоже. Раньше. Сильно раньше. До того, как поднял на Кэйю меч. Скрип двери отвлекает от раздумий. Дилюк поднимает взгляд от журнала, в который сосредоточенно записывал количество ингредиентов, хранящихся за прилавком, и смотрит на вход. Первым в таверну заходит Беннет, следом — Кэйа. Перо в руках вздрагивает, оставляя на листе кривую, ломаную линию. Сейчас еще день, немногим позже обеда, и в зале никого нет, кроме самого Дилюка и парочки человек на втором этаже. Первый этаж пустует, и Кэйа жестом указывает в сторону свободных столов, видимо, направляя туда Беннета. Беннет выглядит… жутковато, на взгляд Дилюка: на нем еще больше пластырей и царапин, кожа на руках — там, где ее не скрывают перчатки и повязка, — темнеет россыпью свежих синяков и ожогов, под глазами залегли глубокие тени, будто он толком не спал неделю как минимум. Он даже здоровается не привычно звонко и радостно — иногда даже преувеличенно радостно, — а как-то глухо и отстраненно. И кутается в накидку Кэйи так, словно на улице не ранняя осень, теплая и сухая, а все занесло снегом с Хребта. Дилюк смотрит на Кэйю, вопросительно склонив голову набок. Где-то на задворках разума всплывает мысль о том, что Кэйа частенько возится с Беннетом, но вот так, вживую и близко, Дилюк этого никогда раньше не видел. — Сделай, пожалуйста, очень горячий коктейль, — просит Кэйа, замирая у стойки. — Можно добавить немного вина, чтобы Беннет быстрее согрелся. И что-нибудь поесть. Дилюк кивает, захлопывая журнал и задвигая его под стойку. — Что с ним? — спрашивает он. — Поручение Гильдии на Хребте. — Кэйа качает головой. — Флаконы с согревающими зельями разбились, тепловых фей по дороге не встретилось. Ну, знаешь, ничего удивительного. Дилюк усмехается. И правда, ничего удивительного — про везение Беннета не слышал только глухой, а уж Дилюк-то точно таким не был. — И долго он там проторчал? — Неделю. — Кэйа вздыхает. Дилюк против воли присвистывает. И при хорошей-то подготовке и опыте неделю пережить на Хребте может не каждый, а при всех условиях, что приходилось учитывать Беннету — отсутствие согревающих зелий и тепловых фей, низкую температуру, общую неудачливость — чудо, что он вообще оттуда вернулся не в виде ледяной глыбы. Может, не так уж ему и не везет? — Я принесу, как все будет готово, — произносит Дилюк, и только потом до него доходит, что именно он сказал, потому что Кэйа стоял, явно не собираясь отходить от стойки, а теперь… — Прогоняешь? — ухмыляется Кэйа, и взгляд его тут же становится острее и сдержаннее, и он сам будто бы напрягается, подбирается весь от услышанных слов. Дилюку очень хочется приложить себя о стойку лбом — за неосторожность, за отточенные за время работы в таверне привычки, за неумение держать язык за зубами тогда, когда это не просто нужно — жизненно необходимо сделать. — Нет, конечно, — спешно оправдывается он. — Просто подумал, что Беннету ты сейчас нужнее. Кэйа на мгновение хмурится, а потом снова растягивает губы в ухмылке, но уже в более мягкой, более открытой. Более своей. — Но если ты хочешь подождать здесь, я только за, — добавляет Дилюк. Кэйа кивает, но все равно разворачивается в сторону стола, занятого Беннетом, и напоследок бросает: «Поменьше думай». Дилюк как никогда с ним согласен. Приложиться о стойку лбом хочется еще сильнее. Он отвлекается, принимаясь за выполнение заказа. Разжигает компактно размещенный очаг, ставит тушиться овощи, надеясь ничего не испортить — не зря в прошлый разговор с Кэйей они вспоминали его кулинарные навыки, — и принимается за коктейль. Этому рецепту его научили когда-то в Снежной: горячий крепкий чай, немного огненной воды, мед, сок и цветки валяшки. В оригинальном рецепте, правда, использовалась другая ягода, растущая только в Снежной, но Дилюк, вернувшись в Мондштадт, подкорректировал рецепт, заменив ту ягоду на валяшку, и иногда вводил его в меню на зимний период. Никто еще не жаловался. Беннету, может, алкоголь и не понравится, но Дилюк по себе знает — от такого озноба спасет только что-то, что проберет жаром до самых костей, и уж если он, обладатель пиро глаза бога, так сильно промерз, то и отогревать его нужно тоже чем-то сильным и действенным. Он заваривает чай, отставляя чашку с заваркой в сторону, и принимается за основное блюдо: нарезает мясо тонкими ломтями, укладывает между кусочками овощей в сковороде. Монотонные, знакомые действия не дают задумываться слишком сильно, успокаивают и заземляют, но Дилюк не может не повернуться туда, где сидят Кэйа с Беннетом, и, лишь обернувшись, понимает, что спокойствия ему не видать: Беннет, по-прежнему кутаясь в накидку Кэйи, что-то эмоционально, хоть и немного заторможенно рассказывает, смотрит открыто и доверчиво, ждет его реакции и на каждый кивок, на каждую улыбку Кэйи отзывается своей — яркой, чистой, привычно радостной. И Кэйа слушает внимательно, кивает, когда нужно, что-то объясняет, показывая на пальцах, ерошит волосы Беннета, растрепывая челку, а Беннет смеется, жмурится, не уходя от прикосновения всерьез. На улице что-то грохает, видимо, падая, и Дилюк вздрагивает, возвращаясь в реальность. Спешно отворачивается, переключая внимание на сковороду, помешивает овощи и мясо, а у самого щеки горят от ощущения, что он увидел что-то личное — слишком личное, что-то, не предназначенное для посторонних. И в голове снова пульсирует: как он мог быть настолько глупым, что допустил мысль о предательстве Кэйи? Как мог усомниться в его верности, если Кэйа — что тогда, что сейчас — так много делает для города, пусть на первый взгляд это и незаметно? И для города, и для его жителей: он заботится о Беннете, помогает воспитывать Кли, присматривает за Эмбер, всегда знает, что и кому посоветовать, следит за последними новостями, постоянно оказывается на шаг впереди всевозможных банд похитителей сокровищ и не позволяет Ордену Бездны переступать грани допустимого в своих проделках. Архонты, как Дилюк мог быть настолько тупым? Даже горе, застилавшее в те мгновения глаза и заглушавшее доводы разума, не может стать достаточным оправданием. Ничего не может стать достаточным оправданием. Некстати всплывает мысль о том, что бы подумал отец, узнав о случившемся. Он бы был в ярости, хоть и таким Дилюк его видел всего пару раз. Отец учил его не этому — он учил быть храбрым и не бояться опасностей, но думать головой прежде, чем действовать, учил слушать и слышать, бороться и не сдаваться, учил защищать то, что дорого, всеми силами. Он не учил предавать близких людей и отгораживаться от них годами путешествий и совершенными ошибками. Дилюк ведь и в рыцари пошел по его не то что указу, но настойчивому совету, и отец гордился тем, что из сына получается доблестный рыцарь, сочетающий в себе и мужество, и честь, и верность. Да уж. Особенно верность. Отец бы точно не оценил его действий, задал бы трепку — и был бы прав. Дилюк убирает сковороду с огня, ищет на полке тарелку, в которую затем выкладывает мясо и овощи. Берется за чай — в высокий бокал переливает заварку через ситечко, добавляет каплю огненной воды и сок валяшки, привычно украшает ободок бокала цветком. И снова смотрит на Кэйю: тот что-то чертит в своем блокноте карандашом, Беннет внимательно следит за его рукой, за тем, что появляется на листе. Кэйа выглядит таким спокойным, открытым, но сосредоточенным и таким красивым, что отвернуться невозможно. На это нет ни сил, ни желания, и щеки вот-вот снова заполыхают румянцем, и Дилюку бы отвести взгляд, пока Кэйа не заметил, посмотреть куда-нибудь еще, да хоть на соседний, пустующий сейчас стол, но он просто не может. Не может. А потом Кэйа поворачивается, глядя на Дилюка — прямо, не скрываясь, — и Дилюк не может совсем. Это невыносимо. Кэйа изгибает бровь, ухмыляется, поднимая левый уголок рта, и по этому выражению Дилюк понимает, почти слышит непроизнесенное: «Ну что опять?». Ничего. Все сразу. Кэйа кивает и переводит взгляд на Беннета. Дилюк подхватывает блюдо с мясом и бокал, и то, что руки не дрожат, это настоящее чудо. Так глупо чувствовать себя подобным образом, но он ничего не может с этим поделать. Пытался — не получается. Кэйа влияет на него сильнее собственного разума. Чем ближе он подходит, тем отчетливее слышит, о чем они говорят: Кэйа что-то втолковывает о том, что нельзя в одиночку браться за такие поручения, и как Беннет в принципе до этого додумался, а Беннет в ответ только смущенно смеется и неразборчиво бормочет хорошую плату за выполненный заказ и он вообще-то неплохо ориентируется на Хребте. — Ага. Так хорошо ориентируешься, что пришлось вытаскивать тебя из какой-то пещеры. — Это случайно вышло! — оправдывается Беннет. Кэйа только вздыхает. — В следующий раз — которого, я надеюсь, не будет — хотя бы до лагеря Альбедо доберись. — А сэр Альбедо не расстроится? — Поверь, сэр Альбедо, — с иронией повторяет обращение Кэйа, — куда больше расстроится, если ты помрешь на Хребте от переохлаждения. Дилюк ставит тарелку и бокал перед Беннетом, тот рассыпается в благодарностях и тут же принимается за еду, вгрызаясь в мясо с такой жадностью, будто не ел несколько дней — а может, и правда не ел, неделя на Хребте — то еще испытание. Дилюк отчего-то неловко замирает рядом со столом. В себя он приходит, слыша тихое покашливание Кэйи. — Я не спросил — тебе нужно что-нибудь? — тут же уточняет Дилюк. Он и правда не подумал об этом узнать. — Пить при ребенке я не буду, — отвечает Кэйа. — Я уфэ не жебенк, — с набитым ртом бубнит Беннет. Кэйа едва слышно смеется, качая головой. — Некоторые твои действия заставляют меня в этом очень сильно сомневаться. — Беннет уже открывает рот, чтобы снова что-то сказать, но Кэйа выставляет перед собой ладонь и кивает ему на тарелку. — Ешь, не отвлекайся. Подавишься еще. Думаю, мастер Дилюк твоей смерти тоже не обрадуется. Дилюк прикрывает усмешку кулаком. Беннет обиженно сопит, но молчит, уплетая овощи. — Вообще нет, мне ничего не нужно, спасибо. Дилюк кивает и буквально заставляет себя уйти обратно за стойку. Ноги не слушаются, хочется остаться рядом, но он усилием воли открывает журнал и снова возвращается к списку ингредиентов. И лишь через несколько мгновений понимает, что ничего не пишет, а только смотрит на Кэйю и кашляющего Беннета, держащего в руках бокал. Ну что за создание. Наблюдать за ними — одно удовольствие. Дилюку очень нравится видеть Кэйю таким, и он почему-то представляет себе то, как Кэйа проводит дни с Кли — читает ей сказки, гуляет по окрестностям, позволяет глушить рыбу в озере бомбочками, пока Джинн не видит, — и как помогает Эмбер с тренировками — меняет мишени, следит за стойкой при броске Барона Зайчика, делится практическими советами. От этих мыслей внутри становится так тепло, так приятно, что Дилюк улыбается против воли — а потом чувствует на себе чужой взгляд. Не чужой. Кэйи. Дилюк опускает глаза на журнал, усиленно делая вид, что что-то пишет, хотя не выводит ни строчки, продолжая улыбаться и думать — ну разумеется — о Кэйе. О чем — ком — бы еще Дилюк думал в последнее время? Из задумчивости его вырывает едва слышный звон стекла — Беннет ставит пустую посуду на стойку. Дилюк выпрямляется, оглядывая его: теперь он выглядит явно живее, чем был час назад, щеки чуть тронуты румянцем, с плеч исчезла накидка Кэйи — вернулась законному обладателю, — а на губах виден намек на улыбку. Сам Кэйа улыбается заметнее, довольно и расслабленно, смотрит на Беннета с такой нежностью и приязнью во взгляде, что Дилюку снова кажется, будто он видит что-то, что видеть не должен. На его памяти Кэйа ни с кем таким не был. А может, просто не показывал это Дилюку. — Сколько с меня? — спрашивает Кэйа. — Я сам могу заплатить! — вскидывается Беннет, принимаясь рыться в своей сумке. Кэйа красноречиво закатывает глаз и ловит его руки своими, успокаивая. — Я в этом не сомневаюсь. Но позволь это сделать мне, ладно? Беннет что-то обиженно бурчит, но соглашается, чуть отходя в сторону и опираясь на высокий табурет у стойки. — Ничего не нужно, — говорит Дилюк. Кэйа хмурится. — Я, если что, тоже в состоянии заплатить. Дилюк ухмыляется. — Я в этом не сомневаюсь, — вворачивает он фразу Кэйи. Тот качает головой. — Но правда, не стоит. Мне несложно. — Действительно, — Кэйа фыркает. — Тебе не сложно, нам приятно. И все в плюсе, какая красота. Дилюк пожимает плечами. Разве это плохо, что все в плюсе? Кэйа вдруг бросает взгляд на Беннета — тот задумчиво вертит какую-то безделушку в руках, — а потом подается ближе, упираясь в стойку локтями. — Дилюк, — произносит он таким голосом, что Дилюк понимает — ничего хорошего он ему не скажет. Настроение так стремительно падает вниз, что Дилюк только силой заставляет себя не хмуриться. — Я не стану снова просить тебя оставить меня в покое, но… Кэйа замолкает, видимо, подбирая слова. Дилюк не сразу понимает, что до побелевших костяшек вцепился в край стола под стойкой, осознает это, лишь когда чувствует, что вот-вот не удержится и выпустит край из хватки. Отпустит. Опустит руки. — Я понимаю, что ты хочешь поговорить, — продолжает Кэйа. — Но мне нужно понять, хочу ли я тебя слушать. Мне нужно привыкнуть к тому, что ты ничего мне не сделаешь. — Кэйа неожиданно усмехается — сухо, резко. Дилюку удается подавить зародившуюся в теле дрожь, но Кэйа все равно замечает. — Извиняться за формулировки не буду, ты и сам все прекрасно знаешь. Дилюк кивает. Он знает, конечно, он все знает настолько хорошо, что самому тошно от этого знания. — Поэтому, пожалуйста, дай мне время и ничего не делай. Мы с тобой об этом уже, кажется, говорили, только ты, как обычно, не слушаешь. Дилюк открывает рот, чтобы что-то сказать, может, возразить, но Кэйа опережает: — Не начинай, я не серьезно, — хмыкает он. — Но вот про время — вполне. Не дави на меня, пожалуйста. И да, да, взгляды твои тоже давят, ты просто себя со стороны не видишь. В общем, — добавляет он уже не так уверенно, — просто ничего не надо, ладно? Так будет лучше. Дилюк кивает, не находя слов. Ему так много хочется сказать! Например, то, что он готов дать Кэйе все время мира — и мира, и Бездны, и других вселенных разом, если они существуют. И что он будет ждать столько, сколько потребуется — даже если в конце Кэйа решит, что не станет его слушать, не готов и не хочет его прощать. И что он примет любое его решение, каким бы оно ни было — примет и не осудит, примет и смирится, примет и отстанет от Кэйи. Или пристанет обратно, если Кэйа захочет так. Но как только он — снова — открывает рот, что-то за стойкой падает с таким грохотом, что вздрагивает даже Кэйа — и посуда дребезжит, подпрыгивая. — Из-извините! — восклицает Беннет. Дилюк перегибается через стойку и удивленно смотрит на пол — все шесть табуретов, обычно выставленных впереди, валяются на полу, а Беннет нелепо прыгает на одной ноге, потирая ушибленное колено. Понятно. Нет смысла даже спрашивать, как так вышло, — не ответит. Дилюк трет лицо ладонью, но все равно сдержаться не получается, и он смеется, жмурясь и качая головой. А потом замирает, прислушиваясь. Кэйа тоже смеется — громко, заливисто, совсем не так, как обычно, и внутри все плавится от накатившей нежности. Дилюк переводит на него взгляд — Кэйа утирает глаз пальцем, убирая выступившую слезу. — Беннет, ты невероятный, — хрипловато произносит он. Беннет краснеет от его слов, смущенно чешет затылок, поджимая губы, и вдруг кидается подбирать все, что уронил. Дилюк, если честно, не знает, стоит ли его остановить, пока не рухнуло что-то еще, или пусть уже доводит начатое до конца. Когда последний табурет снова занимает положенное место, Кэйа кивает Беннету и вновь смотрит на Дилюка. — Спасибо за прием, мастер Дилюк, — с улыбкой говорит он, и Дилюку — впервые на его памяти — не больно и не тошно от этого обращения, потому что сейчас оно звучит по-другому, менее формально и более… тепло. Дилюк улыбается. — Приходите еще. — Он шутливо кланяется и провожает Кэйю, направляющегося к двери, взглядом. Наверное, думает он, все складывается просто замечательно, если Кэйа хотя бы допускает мысль о том, что готов подумать о возможном разговоре. Хотя бы относительно не против просто об этом поразмыслить, без спешки, без давления со стороны — Дилюк готов вообще с ним не пересекаться и обходить по широкой дуге, если потребуется. Наверное, думает он, у него и правда есть шанс. Остается надеяться, что Кэйа захочет его простить. А если нет — Дилюк придумает, что ему делать дальше и как с этим жить.