За рассветом близится вечное лето

Ничего не меняется — в глобальном смысле. Небо не падает под ноги, солнце не восходит на западе, луна не появляется по утрам, время не течет в обратную сторону. Ничего не меняется, но Дилюку кажется, что изменилось вообще все. Абсолютно. Потому что знание о том, что наедине он может взять Кэйю за руку, обнять его со спины, уткнувшись носом в макушку, прижать к себе и поцеловать, когда Кэйа с улыбкой развернется к нему лицом, — это знание греет изнутри, расползаясь теплом по всему телу. И ничего не страшно, и верится только в лучшее. Дилюк не помнит, когда ему в последний раз дышалось так легко. Проблема лишь в том, что в тот вечер в таверне они так ничего и не обсудили — целовались как сумасшедшие и вообще ни о чем не разговаривали. Тогда это казалось самым правильным, самым естественным — просто держать друг друга за руки, обнимать и целовать, видя и чувствуя откровенный отклик на каждое действие. Через два дня до Дилюка дошло, что поговорить все-таки стоило. Например, о том, что теперь будет. Ему хочется видеть Кэйю рядом буквально каждую секунду — и Дилюк никогда не думал, что он такой романтик, эти мысли удивляют и его самого, но никуда от них деться не получается. И он не знает, как вести себя с Кэйей, если они вдруг столкнутся на улице — не будет ли Кэйа против, если Дилюк возьмет его за руку, или он не захочет как-то показывать, что они вместе? Самому Дилюку без разницы, что подумают другие, но мнение и желание Кэйи для него очень важны. И как им пересечься снова? Об этом они тоже не поговорили. Может ли Дилюк встретить его у Ордо? Или стоит дождаться, пока он придет в таверну? Или не будет ничего страшного, если Дилюк перехватит Кэйю у его дома и пригласит пройтись? Дилюк никогда об этом не думал — может, потому что не верил, что у них что-то получится, а может, просто гнал от себя все подобные мысли, чтобы не надеяться слишком сильно. Но сейчас это кажется ошибкой, какими бы причинами он ни руководствовался. Потому что он понятия не имеет, как подступиться к этой ситуации, как почувствовать, где проходят границы, которые нельзя нарушать. Об этом стоило бы спросить у Кэйи, но в прошлую встречу их рты были заняты совсем другим, а теперь… А теперь Дилюк знать не знает, как лучше поступить, чтобы не испортить то, что еще даже не успело толком начаться. Некстати вспоминается фраза Кэйи о том, что ему надо поменьше думать. Может, и правда надо. К концу третьего дня, передавая дела таверны Чарльзу, Дилюк все больше склоняется к мысли о том, чтобы написать Кэйе небольшое письмо. Да, глупо, да, сложно, но Дилюк уже давно понял, что, если дело касается Кэйи, его разум работает совершенно непонятным образом. Поэтому по дороге в квартиру он думает о том, что скажет в письме, как именно выразится, чтобы донести свою мысль — а потом замирает, едва увидев дом. Потому что в окнах горит свет, и, раз уж Дилюка там нет, значить это может только одно. Кэйа. Кэйа ждет его у него дома. Архонты. На второй этаж Дилюк едва ли не взлетает — так торопится поскорее с ним увидеться. И ключом в скважину попадает не с первого раза по той же причине. Кэйа ждет его прямо в прихожей — стоит, оперевшись плечом о стену, смотрит прямо на Дилюка и улыбается. Улыбается так ярко и довольно, что Дилюк на секунду теряется, не веря собственным глазам. Раньше он бы многое — буквально все, что угодно — отдал за то, чтобы все это случилось наяву, а теперь… А теперь тело пронзает мурашками, затапливает нежностью и кончики пальцев колет от силы чувств, что он испытывает сейчас. — Ну привет, — говорит Кэйа, и Дилюк рад бы ответить ему словами, но не получается — тело реагирует быстрее разума, и он сам не сразу понимает, что уже обнимает Кэйю, прижимая его к стене и целуя так, словно не виделись они не три дня, а три года. И Кэйа отвечает с той же жадностью, с тем же порывом. Дилюк счастлив. В этот раз оторваться друг от друга так же сложно, как и в прошлый, но Дилюк все-таки отстраняется, но не выпускает руку Кэйи из своей. — Я очень рад тебя видеть. Фраза глупая, но нужно же сказать хоть что-то, чтобы не кинуться целовать его снова. — О, я заметил, — смеется Кэйа, упираясь затылком в стену. — Но я тоже рад, честно. Дилюк кивает и проходит дальше, скинув сапоги и только сейчас замечая, что Кэйа уже разулся. — Как долго ты меня ждешь? — Недолго, на самом деле. — Кэйа пожимает плечами, идя следом. — Я просто подумал, что мы тогда ничего не обсудили, так были заняты друг другом, — замечает он со смешком. — А обсудить-то стоило. — Стоило, — соглашается Дилюк, хотя в голове все мысли лишь о том, что Кэйа переживал о том же, о чем и он. И улыбка никак не сходит с лица — странное, непривычное, но приятное ощущение. — Я просто в юности, знаешь, часто представлял, как бы все могло сложиться, если бы я тебе признался, а вот как до дела дошло, то все мысли вылетели. Кэйа улыбается — светло и радостно, так, что на щеке видна ямочка, и Дилюк не может отвести от него взгляд. Никогда не мог, а теперь — тем более. Снова берет его за руку, гладит пальцы, задевая края перчатки, и сам улыбается тоже. Внутри — тепло, до горящих румянцем щек тепло, и это тоже непривычное, но приятное ощущение. — Почему ты улыбаешься? — спрашивает Кэйа. — Потому что я думал о том же самом. Ну, не в юности, извини, до меня долго доходит. Кэйа смеется. Дилюку хочется, чтобы этот момент никогда не кончался. Чтобы ничто не вмешивалось в их жизнь больше — ни Бездна, ни хиличурлы, ни еще какое-нибудь злое и коварное нечто. Чтобы и дальше все было вот так: хорошо, светло и замечательно. — Даже переубеждать тебя не буду, — говорит Кэйа, — но, думаю, с этим можно смириться. Они останавливаются, и Дилюк целует его снова. И плевать, что они собирались что-то там обсуждать — все теряет свое значение, когда Кэйа рядом, когда Кэйа отвечает, подается ближе, обнимает сам и позволяет себя целовать. Дилюк сосредоточился бы на чем-нибудь другом, но это просто невозможно, тело реагирует быстрее, он ничего не может с этим поделать — и самое главное, даже не хочет ничего с этим делать. На этот раз Кэйа отрывается первым. — Сегодня мы тоже не поговорим? — усмехается он, но в его словах нет привычного холодка, нет намерения задеть и уколоть. И усмешка его добрая, а Дилюк едва ли с ума не сходит от этого. Ох… Ему нужно успокоиться, нужно взять себя в руки и перестать прижимать Кэйю к себе так, будто он вот-вот уйдет, исчезнет, пеплом рассыплется в его руках. Ему нужно отпустить его и отойти хотя бы на шаг, но — не получается. Не хочется. Отпустить Кэйю сейчас — это словно совершить преступление. Самое жестокое, самое бесчеловечное. Дилюк не отпускает. — Извини, — вместо этого говорит он, утыкаясь Кэйе в плечо. Кэйа ласково гладит его по голове и лопаткам. — Мне стоит быть сдержаннее. — Нет уж, спасибо. Вот этого нам не надо. Дилюк тихо смеется, но все-таки отходит от Кэйи, хотя тело явно протестует — ноги будто не слушаются, не желая делать и шага назад. — Если честно, я не знаю, как все должно происходить, — признается он. — Я бы очень хотел, чтобы ты ко мне переехал, но я не буду о таком тебя просить — это слишком быстро, и давить я на тебя не хочу, и вообще… Кэйа прижимает два пальца к его губам, и Дилюк потрясенно замолкает. — Ты прав, это слишком быстро, — говорит он. — Но мы можем встречаться после работы или на выходных. Гулять по окрестностям Мондштадта, целоваться и так далее. Дилюк выдыхает. Гулять, целоваться — замечательно. Все что угодно вместе с Кэйей — просто замечательно. — Хорошая идея. — Он кивает и тянет Кэйю за собой в комнату. Кэйа понятливо усаживается на угол небольшой софы и смотрит на Дилюка снизу вверх. — Думаю, мы с Чарльзом сможем немного сдвинуть график, чтобы у меня было больше свободного времени именно по вечерам. Кэйа кивает, а потом на мгновение задумывается, отводя взгляд. — Переезжать к тебе я не собираюсь, — повторяет он, — но ты не будешь против, если я… — Да. — Дилюк соглашается, даже не дослушав вопрос. — …останусь у тебя на ночь? Дилюк, садясь рядом, целует Кэйю, едва ли не роняя его на софу. Он не против. Он — за. И на одну ночь, и на все последующие, и было бы просто замечательно, если бы Кэйа вообще никогда никуда не уходил. И когда Кэйа — в который раз за вечер — отвечает на поцелуй, Дилюк только сильнее утверждается в этой мысли. Нет. Он совершенно не против. Если Кэйа хочет — он согласен абсолютно на все. А то, что самому от этих поцелуев неловко до дрожи и тяжелого жара глубоко внутри — это мелочи, которые вполне можно перетерпеть. *** Следующие пару недель они встречаются только урывками. Это немного раздражает, но Дилюк прекрасно знает, что ничего лучше они придумать не могут: у Кэйи служба и работа в Ордо, которую не задвинешь на второй план, у самого Дилюка — таверна и дела винокурни, от которых тоже так просто не отмахнешься, даже если желания — хоть отбавляй. Он скучает по Кэйе. Теперь, кажется, еще сильнее, чем раньше, потому что знает, каково это — засыпать, обнимая Кэйю или позволяя ему обнимать себя; видеть его по утрам, взъерошенного и ничего не соображающего пару минут после пробуждения; слышать, как он гремит чашками на кухне в попытке приготовить кофе. Эти моменты Дилюк запоминает и хранит глубоко в памяти, не готовый с ними расставаться. С ними — и с Кэйей тоже. Дилюк вообще никогда не думал, что окажется настолько жадным до прикосновений Кэйи, до поцелуев Кэйи — до присутствия Кэйи рядом. Дилюк знал, что его тело чувствительнее прочих, понял это во время своих странствий и случайных связей, но не догадывался, что на эмоциональную близость это тоже распространяется. Но с Кэйей все оказывается в новинку, все кажется непривычным, необычным, но Дилюку нравится — правда нравится узнавать о себе что-то новое, пусть даже это новое — знание о том, что его до мурашек заводят поцелуи Кэйи, его тихие выдохи, когда Дилюк касается шеи, и еле сдерживаемый смех, когда Дилюк скользит пальцами по ребрам. Все неважно, потому что каждую реакцию Кэйи, каждый отклик Дилюк запоминает тоже — до лучших времен. До времен, когда можно будет не сдерживаться и прикоснуться к Кэйе так, как он сотни раз представлял в голове ночами. До времен, когда он поймет, что Кэйа не против и сам этого хочет, потому что Дилюк не будет на него давить, Дилюк не будет даже намекать на то, что ему хочется чего-то большего, потому что, да, хочется, очень, до дрожи в пальцах, до звездочек под зажмуренными веками, но желание Кэйи, его действия, его готовность идти дальше важнее, а Дилюку и этого — уже с головой, уже от этого накрывает волной до невозможности спокойно вдохнуть. Дилюку и этого хватает, и он не вправе просить о чем-то еще. Именно поэтому Дилюк в одну из встреч предлагает Кэйе в следующий раз провести время у озера за винокурней. Кэйа соглашается — Дилюк просто в восторге. Декабрьская погода совершенно не располагает к таким прогулкам, и Дилюк основательно готовится: собирает в большую корзину теплый плед и зимнее пальто на случай, если Кэйа замерзнет под северным ветром, укладывает бутылку вина для него и сока — для себя, просит Аделинду в воскресенье приготовить что-нибудь, что он легко сможет разогреть руками. Аделинда только смеется и кивает, будто бы знает все на свете, будто бы давно уже раскусила, почему Дилюк так волнуется и реже возвращается на винокурню. Будто бы все-все поняла. Дилюку из-за этого немного стыдно, но внутри все равно теплеет от ее ненавязчивой заботы. Это… мило, пусть он и не привык мыслить такими категориями. — Мастер Дилюк, не беспокойтесь, — с доброй усмешкой говорит она, — сделаю все в лучшем виде. — А потом добавляет так, словно Дилюк и не должен услышать, но он слышит все равно: — Как давно я не собирала вам с мастером Кэйей корзинки на пикник… Вы уже такие взрослые! Дилюк краснеет и спешит скрыться на втором этаже — в его детстве Аделинда вряд ли планировала собирать им корзинку для пикника, на котором Дилюк собирается целовать Кэйю до саднящих губ. Очень вряд ли. Все дни до конца недели он думает о том, как все пройдет. Ему с Кэйей уже легче, конечно, но это мало помогает бешено стучащему сердцу и уносящимся в Селестию, не иначе, мыслям. Он сразу сказал, что приглашает Кэйю на пикник, и Кэйа согласился, но что если ему не понравится? Что если ему будет холодно, неудобно, неприятно, но он не скажет об этом Дилюку, чтобы не обидеть? Что если Кэйе вообще не нужно так часто видеться, но он идет у Дилюка на поводу? Последняя мысль кажется бредом — Кэйа не стал бы терпеть то, что приносит ему дискомфорт, — но все равно Дилюк задумывается слишком сильно. Он очень не хочет все в очередной раз продолбать из-за своей невнимательности, из-за того, что допустит ошибку, поэтому лучше он перестрахуется и сделает все слишком хорошо, чем где-то что-то пойдет не так. А пойти не так может буквально что угодно, Дилюк знает, что невозможно учесть все и ко всему подготовиться — он знаком с Беннетом, он понимает, что иногда излишняя подготовка только мешает, — вот только все равно нервничает. Хочется, чтобы с Кэйей все складывалось ровно и гладко — они достаточно настрадались, Кэйа достаточно настрадался, и Дилюк не хочет сделать хуже, не хочет испортить ему жизнь, пусть даже по недосмотру. Поэтому утром воскресенья, перед встречей с Кэйей, в очередной раз осматривает все под по-доброму насмешливый взгляд Аделинды и ее тихое: «Мастер Дилюк, все в порядке, я все перепроверила». Дилюк ей доверяет — Дилюк себе не доверяет, а потому снова изучает содержимое корзинки, слыша ее мягкий смешок. В назначенный час он встречает Кэйю у винокурни. Тот стоит у главных ворот с таким видом, будто случайно здесь оказался, и Дилюк понимает — он тоже волнуется, ему тоже неловко, и от этого неожиданно становится легче. Немного, но все же. — Пойдем? — спрашивает он, и Кэйа кивает. — Нужна помощь с… — Он переводит взгляд на корзинку, что Дилюк держит в руках. — Полагаю, ни с чем? Дилюк тихо смеется. — Все в порядке. Мне не тяжело. — Тебе всегда не тяжело, — вздыхает Кэйа, — а потом оказывается, что все совсем не так. — На этот раз правда не тяжело, — успокаивает Дилюк. — Там немного. Кэйа снова косится на корзинку, усмехается и обходит Дилюка, оказываясь с другой стороны, и берет его за руку. — Значит, буду помогать так, — улыбается он. — Так тоже хорошо. Так — вообще замечательно. Дилюк чуть сжимает его ладонь, и, болтая о всяких мелочах, они бредут по негустому лесу и выбираются к узкому берегу у воды. Где-то вдалеке беспокойно носится стайка крио слаймов, но не приближается, обходит стороной, и Дилюк этому рад — совершенно не хочется отвлекаться на такие мелочи. Хотя, может, стоило утром наведаться сюда и зачистить берег от всех раздражителей? Кэйа, словно читая его мысли, смеется. — Не нервничай ты так. Уж с парой слаймов мы точно справимся. У тебя же пиро, а пиро и крио в этом смысле, как известно, очень даже хорошо сочетаются. Дилюк качает головой. — Не хочу, чтобы кто-то нас отвлекал. — Ну так не отвлекайся. — Кэйа пожимает плечами. — Давай, открывай свою корзинку. Что там у тебя? Дилюк ставит корзинку на землю, откидывает крышку, ожидая сверху увидеть завернутую в пергамент еду, но обнаруживает там сначала плед, а уже в нем находится блюдо — любимые шашлычки Кэйи, заботливо приготовленные Аделиндой. И когда только она успела все это провернуть? Кэйа рядом тихо вздыхает, заглядывая в корзину. — Аделинда совсем не изменилась. — Ты бы видел ее взгляд, пока я суетился с приготовлениями. — О, могу представить, — смеется Кэйа. — Думаю, давно ей так смешно не было оттого, как всегда серьезный мастер Дилюк носится по винокурне, собирая вот это все. Дилюк веселится вместе с ним, и это так замечательно — смеяться вдвоем над шуткой. Ему так легко сейчас, что на короткое мгновение хочется отказаться от идеи с пикником и начать целовать Кэйю в эту же секунду, но Дилюк сдерживается и, выпутав блюдо, расстилает плед на земле. Кэйа помогает, расправляя края, а потом садится и сам принимается вытаскивать из корзинки то, что там еще осталось: два фужера и бутылки, пару тарелок, салфетки и пальто, после чего переводит удивленный взгляд на Дилюка. — Это зачем? — Вдруг ты замерзнешь. — Дилюк садится рядом и как можно непринужденнее пожимает плечами, но все равно чувствует, как краснеет. Кэйа смеется, сворачивая пальто и убирая его обратно. — А себе ты почему ничего не взял? Только не говори, что тебя твоя стихия греет. — Но я холод правда легче переношу. Кэйа качает головой. — Простынешь — тогда посмотрим. Щеки краснеют еще сильнее — от заботы Кэйи, прикрытой иронией и насмешками. — Думаю, ничего страшного не случится. Аделинда недавно заверила, что с сопливым носом точно справится. Кэйа замирает на мгновение, а потом как-то вмиг становится серьезнее. — В тот раз, да? — Дилюк кивает. — Не хотел, чтобы ты это видел. Дилюк понимает. Он бы и сам не хотел, чтобы кто-то видел его в подобном состоянии — все-таки они с Кэйей во многом похожи, как бы ни пытались это отрицать. — Все нормально, — выдавливает Дилюк. Слова почему-то не идут. Что стоит сказать в этой ситуации? Может, вообще ничего не говорить, а просто обнять Кэйю и так показать ему, что он рядом? Но он молчит, и Кэйа молчит тоже, и ощущения странные — они ведь еще минуту назад разговаривали, и все было в порядке. Зачем Дилюк вообще вспомнил фразу Аделинды? — Можно тебя обнять? Кэйа смотрит удивленно. — Необязательно каждый раз спрашивать. — Дилюк не двигается, поэтому Кэйа сам оказывается чуть ближе. — Можно. Даже нужно. Дилюк обнимает его — и начавшая зарождаться тревога унимается, рассыпаясь пылью. Кэйа в его руках — теплый и мягкий, податливый, сам льнет к нему, и целует сам, и какие там вообще шашлычки — прости, Аделинда, но уже явно не до еды, потому что оторваться опять невозможно, и Кэйа совершенно не помогает. А когда он чуть прикусывает нижнюю губу и тут же толкается языком в рот, Дилюк и вовсе забывает о том, что что-то планировал — в Бездну все планы. В бездну вообще все. Лишь бы Кэйа не отстранялся и дальше, позволял себя целовать и целовал сам, касался так осторожно и бережно. Эти поцелуи пьянят сильнее вина — Дилюку все-таки есть с чем сравнивать — и мысли путают тоже сильнее, и жар этот внутри не унимается, только разгорается сильнее, оседает тяжелым грузом где-то внизу живота. И Дилюк знает, что это за жар, знает, что с ним можно сделать, и это просто ужасно — не должен он так заводиться от одних только поцелуев! Но Кэйа вдруг кладет ладонь ему на живот, останавливает ее там, не опуская ниже, и Дилюк замирает. Кэйа тут же отдергивает руку и немного отстраняется, все же дотягиваясь до блюда с шашлычками и принимаясь за еду. — Аделинда по-прежнему потрясающе их готовит, — говорит он показательно непринужденно, и Дилюк, покачав головой, перехватывает его свободную ладонь. — Кэйа, все в порядке, — успокаивает он. — Ты же не думал, что я хотел бы только за руки держаться и обниматься при любом удобном случае? Кэйа смеется, расслабляясь, и качает головой. — Решил, что я спешу. — Он пожимает плечами. — Что ты об это еще даже не… Дилюк не дает ему договорить. — Поменьше думай, — возвращает он его фразу. Кэйа усмехается. — Все правда в порядке. И я буду только рад, если ты тоже не против. Кэйа вместо ответа просто опускает взгляд на свой пах, и Дилюк смотрит туда же, непроизвольно облизывая губы. А потом спрашивает, даже не успевая задуматься: — Останешься сегодня? Кэйа кивает, зубами снимая кусочек мяса с шампура. Намеренно он делает это настолько провокационно или нет, Дилюк не знает и не спрашивает об этом — потому что дыхание перехватывает. И это так глупо — заводиться от таких мелочей, — но его в Кэйе заводит абсолютно все, поэтому он уже не задумывается. Бесполезно. Им все-таки удается перекусить, немного — потому что не хочется торопиться. И даже ветер не так сильно мешает, как Дилюк боялся, но в какой-то момент они все равно оказываются под пальто, пытаясь вдвоем укрыться от холодных порывов. Дилюку еще никогда не было так хорошо — прижиматься к Кэйе боком, пытаясь согреться, видеть, как он улыбается до ямочек на щеках, слышать его довольный смех, смеяться самому от того, как его накидка щекочет в лицо, чувствовать рядом его тепло. Дилюку кажется, что все идет просто замечательно, и, судя по виду Кэйи, ему не кажется. Он раньше часто представлял себе, как будет держать Кэйю за руку и не верить в то, что все происходит на самом деле. И сейчас тоже верится с трудом, но все равно верится — потому что Кэйа рядом, Кэйа здесь, с ним, по своему желанию, и в такое верить хочется. И в искренность его, и в довольный взгляд, и в радостную улыбку — во все хочется. И Дилюк позволяет себе поверить, позволяет раствориться в этом мгновении, насколько возможно, и не следит ни за временем, ни за происходящим, потому что все само складывается именно так, как нужно, и он не решается вмешиваться, чтобы не нарушить хрупкий покой. Когда блюдо пустеет окончательно, а за вино они так и не берутся — выпивают сок, даже не пачкая стаканы, а только передавая бутылку из рук в руки и каждый раз задерживая касание, — они решают вернуться на винокурню. Кэйа начинает собираться первым. Выпутывается из пальто, тянет Дилюка за собой, вынуждая встать, криво и неаккуратно убирает все в корзинку, но Дилюк на это внимания не обращает, наблюдая за Кэйей и его немного суетливыми движениями. Он словно так серьезно воспринял слова Дилюка о его желании зайти дальше, что теперь нервничает и не может найти себе места. Дилюк перехватывает его за запястье, когда Кэйа слишком резко закрывает крышку, и та с громким хлопком опускается вниз. — Кэйа, если ты не готов или не хочешь, не нужно себя заставлять. Кэйа вздыхает и накрывает его ладонь своей. — Нет-нет, все хорошо. Я, скорее, наоборот, — он тихо смеется, — сильно жду. Дилюк чувствует, как, казалось, затихший жар снова волной поднимается изнутри и проступает на щеках. — Тогда наперегонки? — предлагает он, и это так по-детски и нелепо, но Кэйа смеется громче и выглядит спокойнее, и за это можно перетерпеть любую нелепость. — У тебя будет фора. — Дилюк недоуменно хмурится. — Ну, обратно корзинку понесу я, чтобы честнее было, так что наперегонки бежать будет немного неудобно. Вместо ответа Дилюк хватает корзинку первым и срывается с места. Кэйа со смехом бежит за ним. На секунду кажется, что они снова в том безоблачном и светлом детстве, когда не было никаких забот, кроме как успеть к обеду, чтобы не расстраивать Аделинду, а после — снова улизнуть куда-нибудь из поместья, чтобы погулять или потренироваться, или просто побродить по лесу, собирая листочки и играя в прятки. Сейчас, конечно, они уже не дети и забот у всех прибавилось, но на короткое мгновение, наполненное веселым, звонким смехом Кэйи, шелестом травы под ногами и холодным ветром, бьющим в лицо, кажется, что время повернулось вспять, что не было ничего, случившегося за эти годы, и они вот-вот примчатся на винокурню такие же запыхавшиеся, как раньше прибегали в поместье, и Аделинда будет по-доброму ворчать и сетовать, что они простудятся, если и дальше будут носиться как угорелые под северным ветром практически голышом — то, что они вполне себе одеты, Аделинду никогда не волновало. До винокурни они добегают практически одновременно — Дилюк опаздывает на секунду, замирая и любуясь радостным видом Кэйи. — Это все корзинка, — говорит Дилюк, и Кэйа смеется, тяжело дыша. — Конечно, — соглашается он. — Все дело в корзинке. — Мальчики! — Аделинда распахивает двери, и их обоих обдает теплом дома и запахом чего-то до текущих слюнок вкусного. — Простудитесь — лечить не буду. Дилюк и Кэйа смеются в унисон — так приятно, что есть вещи, которые с годами совершенно не меняются, — и заходят в дом. Дилюк только сейчас, когда тепло обволакивает его, утаскивая в уютные объятия, понимает, что на улице действительно прохладно. И щеки Кэйи едва заметно краснеют, видимо, надуло холодным воздухом, пока они сидели на берегу, а потом бежали ветру навстречу. — Будете ужинать? — спрашивает Аделинда, пока они раздеваются в прихожей. Дилюк смотрит на Кэйю, но тот качает головой. — Нет, мы не голодные, — Дилюк кивает на корзинку, стоящую на полу. Аделинда хмурится, но соглашается. — Позовите, если понадоблюсь. — Не беспокойся, можешь отдыхать. Аделинда молча подхватывает корзинку и скрывается в комнатах внизу. Дилюк же берет Кэйю за руку и ведет на второй этаж. В свою комнату. Внутри снова растекается жар. — Можешь сходить в душ, если хочешь, я дам тебе сменную одежду, — говорит Дилюк, когда они оказываются внутри. — Она будет немного большевата, но она чистая, и ты сможешь переодеться, и… Кэйа не позволяет ему договорить. — Расслабься, — улыбается он, поглаживая Дилюка по руке. — И давай сюда свою одежду. Дилюк достает с полки те же вещи, Кэйа надевал, когда был здесь в прошлый раз — при воспоминании об этом снова чуть тянет в груди. Одежду он оставил в своем шкафу, забрав после стирки у Аделинды, хотя и сам не знал зачем. Вещи просто лежали на полке, уже не хранили запаха Кэйи, только безликий аромат мыла и свежести, но Дилюк так и не смог отнести их обратно. И хорошо, что не смог. Кэйа принимает их, рассматривая со странным удивлением. — Твои? Дилюк кивает. Чьи же еще. Кэйа усмехается и скрывается в ванной. Как только щелкает замок — Дилюк старается не обращать на это внимания, — он отходит к окну и замирает, уперевшись лбом в холодное стекло. Щеки горят, и пальцы горят, и все тело, кажется, объято пламенем. Близость Кэйи влияет на него ужаснейшим образом. Он не может думать ни о чем, кроме его рук и губ, кроме его объятий и тепла. Кроме того, что Кэйа не против. В голове так много мыслей. Что они будут делать? Как далеко зайдут? Дилюку кажется, будто он может кончить только от одного знания, что Кэйа через несколько минут коснется его так, как ему виделось только в самых смелых фантазиях, — настолько он возбужден. И это даже не удивляет. Удивительнее было бы, если бы он спокойно переносил все их поцелуи и не заводился от них. Но он все равно нервничает. Вдруг что-то пойдет не так? Вдруг он сделает что-нибудь, что Кэйе не понравится? Он, конечно, спросит у него обо всем — и до, и в процессе, и если будет нужно, то и после тоже, но все равно — вдруг Дилюк не справится? У него очень давно никого не было, последний раз — в Снежной пару лет назад, а потом он обходился только редкими прикосновениями к себе, после которых становилось стыдно — за то, на какие образы у него вставало. На чьи образы. Он, кажется, даже перед первым разом так не волновался, как сейчас волнуется. Но все дело в Кэйе — всегда все дело в Кэйе. Дилюк вздыхает и усилием воли заставляет себя оторваться от окна и пройти к шкафу, достать сменную одежду уже себе. Это оказывается вовремя — снова щелкает замок, и Кэйа выходит из ванной, распаренный, с влажными кончиками волос. В одной большеватой рубашке, даже не застегнутой до конца. И если пять минут назад у Дилюка еще были силы не поддаваться возбуждению, то теперь их не осталось — Кэйа расправился с ними с особой жестокостью. Он замирает у шкафа, так и не достав ничего, и смотрит на Кэйю, не отводя взгляда. Тот прижимает к себе свои вещи и все равно выглядит так, что ничего сексуальнее в жизни Дилюк никогда не видел. И не увидит. Потому что это же Кэйа — он, при желании, и в мешке из-под картофеля будет выглядеть сексуально. — Ты такой красивый, — выдыхает Дилюк, даже не успевая подумать, но когда до него доходит смысл слов, он не жалеет о том, что сказал их. Потому что Кэйа действительно красивый, и Дилюк готов говорить об этом постоянно. Кэйа усмехается, потирает щеку чуть ниже повязки. — Долго тебя ждать? — Он кивает на ванную, и Дилюк спохватывается, наугад вытягивает с полки какую-то рубашку и брюки — есть ли вообще смысл брать одежду, если они все равно от нее избавятся? — и уходит мыться. Душ он принимает рекордно быстро, решая не готовиться к чему-то серьезному — вряд ли у них сегодня хватит выдержки, чтобы зайти далеко. Когда он выходит, все-таки не надевая штаны, тоже в одной рубашке, его все еще потряхивает от нервов, но совсем немного, и чувствует он себя спокойнее. Все будет хорошо. Они ведь оба этого хотят. Кэйа ждет его, сидя на краю кровати. Смотрит снизу вверх, обводит взглядом медленно — и почти физически ощутимо — с ног до головы, чуть останавливаясь на бедрах и шее, и Дилюку жарко от того, как пристально он вглядывается, сколько всего скрыто в его глазах. В глазу — потому что Кэйа по-прежнему в повязке, и Дилюку хотелось бы, чтобы это было не так, но он не давит. Когда-нибудь, возможно, Кэйа будет доверять ему настолько, что сам решится ее снять, — и Дилюк с радостью дождется этого момента. А пока он подходит ближе, тянется к Кэйе, аккуратно опуская его спиной на кровать. Кэйа отползает назад, устраиваясь удобнее, и дергает Дилюка на себя — так резко, что тот едва успевает выставить руку и опереться на нее, чтобы не упасть на Кэйю. Кэйа целует его — и все волнения отходят на второй план, хотя поцелуи совершенно не успокаивают. Потому что Кэйа целует глубоко и несдержанно, скользит руками по спине, задирая рубашку, проводит кончиками пальцев по коже, и следом бегут мурашки, оседающие теплом внизу живота. — Я не думаю, что мы далеко зайдем, — выдыхает Дилюк, чуть отстраняясь. — Но скажи мне, на что ты согласен, а на что нет. Кэйа со стоном вжимается головой в матрас, и Дилюку тут же хочется сорвать еще один стон с его губ, но не раздраженный — а наоборот, полный желания и удовольствия. — Ты каждый раз будешь разрешения спрашивать? — Уж извини, что не хочу, чтобы тебе было неприятно. — Дилюк осторожно гладит его по груди, виднеющейся в вырезе рубашки, не давит, лишь обозначает прикосновения, но Кэйа уже дышит чаще, и это хороший знак. — На все, — все-таки отвечает он. — На все согласен, только не тяни. — То есть ты не против, если я сделаю так? — он медленно расстегивает пуговицы на рубашке до конца, разводит ее полы в стороны и уже увереннее проводит ладонями по груди и животу Кэйи, отмечая, что его мышцы с годами стали только крепче. — Нет, — прерывисто выдыхает Кэйа. — А так? — Дилюк ведет руками ниже, до обнаженных бедер, оглаживает большими пальцами выступающие косточки. — Нет. — Дыхание Кэйи сбивается еще сильнее. — А так? — Дилюк, чуть царапнув бедра, скользит пальцами по внутренней стороне и наконец обхватывает его член, уже возбужденный и прижимающийся к животу. — Дилюк! — восклицает Кэйа. — Если ты собираешься меня мучить, то… — Фраза обрывается, когда Дилюк пару раз двигает рукой и подушечкой пальца собирает выступившую с головки смазку. — То что? — дразнит он. — Лучше не надо. Дилюк усмехается. — Хорошо, не буду. И проходится языком от основания до головки, слыша первый настоящий стон Кэйи. О, архонты, тут бы самому от таких звуков не кончить раньше времени. Дилюк делает так еще несколько раз, а потом обводит кончиком языка головку, чувствуя солоноватый привкус, Кэйа вскидывает бедра, желая получить больше, и Дилюк не может ему отказать — вбирает член в рот, придерживая рукой у основания, а Кэйа теряется в стонах, беспорядочно хватается за простынь, сжимая ее в кулаках, и подается бедрами навстречу рту. Дилюку хорошо от одной мысли о том, что Кэйе нравится — у него в этом не так много навыков, но он старается, и, наверное, это компенсирует отсутствие большого опыта. И Кэйю, кажется, вообще ничего не смущает, потому что он хрипло выдыхает каждый раз, когда Дилюк берет глубже, протяжно стонет, когда Дилюк скользит языком по яйцам, не прекращая двигать рукой по члену, и замирает дрожа, когда Дилюк проводит по уздечке. У самого Дилюка стоит так, что почти больно, но он об этом не думает. Ему сейчас важно доставить удовольствие Кэйе, чтобы Кэйе было приятно, чтобы он почувствовал, как сильно Дилюк им дорожит. Когда Кэйа с тихим всхлипом вплетает пальцы в волосы Дилюка, тот понимает — он своей цели добился. Застывает, шире открывая рот, и позволяет Кэйе самому толкаться так, как тому нравится. — Можно?.. — хрипло спрашивает он, и Дилюк согласно мычит, от чего Кэйа стонет только в голос, ощущая вибрацию на члене. Он вскидывает бедра, толкается почти до самого горла, но не давит, не насаживает сильнее, не заставляет принять еще глубже. Когда-нибудь Дилюк научится, но сегодня этим он Кэйю точно не порадует. Но Кэйе и того, что есть, кажется, достаточно. Потому что он стонет громче, мышцы на животе напрягаются сильнее, становясь отчетливее, а потом он дергает Дилюка за волосы, наверное, заставляя отстраниться, но Дилюк не двигается, впускает дальше, и на языке чувствуется горячее и терпкое — Кэйа кончает, тихо и протяжно застонав. Дилюк глотает все и вылизывает член, не упуская ни капли. И еще немного дразнит чувствительную головку, широко оглаживая ее языком. Кэйа под прикосновениями извивается, пытаясь их избежать, и Дилюк не продолжает — отстраняется, вытирая слюну со рта. Кэйа смотрит на него шальным и блестящим взглядом и ничего не говорит, только облизывает губы — припухшие, видимо, оттого, что он их кусал, — и дышит часто-часто. А потом тянет Дилюка на себя, заставляет его снова устроиться сверху и целует — и ему не противно? Ему… нормально? Дилюк не успевает спросить, потому что Кэйа сразу скользит языком в рот, целует глубоко и требовательно, и Дилюк даже не думает о том, чтобы отстраниться. Лишь поглаживает его по животу, груди, плечам, шее — везде, куда может дотянуться, — свободной рукой и отвечает на поцелуй с таким же жаром и желанием. Он бы целовал Кэйю всегда. Постоянно. До самого утра, если бы тот позволил, а затем — до самого вечера, ни на что и ни на кого не отвлекаясь. Слушал бы его голос, полный наслаждения, — теперь, когда он знает, как тот звучит в такие моменты, хочется слышать его чаще и дольше — и делал бы все для того, чтобы Кэйе было приятно настолько, что он бы метался на постели, комкал бы простынь в руках, дрожал и вскидывал бедра. Дилюк готов делать для Кэйи все, и, честно, ему даже ничего не нужно взамен, пусть и очень хочется. Пусть и мысли с каждой секундой путаются все сильнее, а жар внутри распаляется настолько, что, кажется, на коже вот-вот проступят пятна ожогов. Но Кэйа его не спрашивает — толкает вбок и оказывается на его коленях, притирается не до конца опавшим членом к его, напряженному до боли, и ловко расстегивает рубашку сразу до самого низа. Проводит пальцами по ребрам, задевает соски, и Дилюк стонет от прикосновения, потому что этого уже много. Этого уже настолько много, что он вздрагивает, перехватывая Кэйю за запястье, и тяжело дышит. Кэйа напрягается. — Тебе больно? — уточняет он. — Нет, — выдыхает Дилюк. — Нет, наоборот. Слишком приятно. — Вот как? — Кэйа склоняет голову набок и смотрит удивленно. — Ты такой чувствительный? Если бы Дилюк мог, он бы покраснел еще сильнее, но он не может, поэтому ничего не говорит — только кивает и отводит взгляд. Кэйа тихо смеется, но молчит, ерзает на бедрах, устраиваясь удобнее, и прижимается губами к шее Дилюка. Влажно касается языком, и Дилюк стонет снова, потому что это тоже очень приятно, а когда Кэйа прихватывает губами кожу рядом с бьющейся венкой — стонет громче. Если Кэйа не остановится, Дилюк кончит прямо так, без прикосновений к члену. Он не хочет, чтобы Кэйа останавливался. И Кэйа не разочаровывает — Кэйа никогда его не разочаровывает, — вылизывает шею, то надавливая языком, то прикусывая кожу, то оставляя широкие влажные следы, то опускаясь на ключицы и лаская уже их. Дилюк теряется в этих касаниях, будто со стороны слыша собственные нетерпеливые стоны и чувствуя, как член вздрагивает каждый раз, когда Кэйа целует особенно жадно. Он так возбужден — просто невыносимо. До того, что ему уже неудобно и почти неприятно. Но вместе с тем от каждого прикосновения Кэйи он заводится только сильнее, и это балансирование на грани — там, где не хватает чего-то, чтобы шагнуть дальше, упасть вниз или подняться на самый верх — почти раздражает, но только почти, потому что Кэйа продолжает ласково проводить языком, скользить руками по телу, задевать соски. Но он не касается члена, а именно там его руки хочется ощутить сильнее всего. — Кэйа! — на очередном поцелуе в шею едва ли не вскрикивает Дилюк, но имя Кэйи переходит в стон, и Дилюк с трудом может выдавить из себя осознанную фразу — мысли путаются от возбуждения, от удовольствия, от движений Кэйи. — Ты мне мстишь? Кэйа усмехается. — Хотел бы, но это было бы очень подло с моей стороны, — говорит он и сползает ниже, поцелуями покрывая тело. Дилюк стонет на каждый — каждый — поцелуй. — Подло с твоей стороны будет не начать действовать активнее, — выдыхает Дилюк. Он так сильно хочет кончить, что это уже даже нечестно. — Активнее? — переспрашивает Кэйа так, будто не понял, но Дилюк по взгляду его видит, что он просто дразнится. — Это, например, вот так? — Он резко опускает руку вниз и пережимает член у основания. Дилюка выгибает так сильно, что ему почти стыдно за это. — Кэйа… — Он снова хочет попросить, но Кэйа ведет рукой выше, по члену, и слова застревают в горле, сменяясь бесконечными стонами. Ему слишком хорошо. Кэйа рядом, сидит у него на коленях, прижимается телом к телу, ласкает и целует, и удивительно, что Дилюк так долго продержался — потому что от одной только его близости все мысли путаются, а возбуждение удушливым жаром разливается внутри, топит в себе, не давая выбраться, да и не хочется выбираться — хочется погрузиться еще глубже, раствориться в этом удовольствии. Сгореть дотла. Ему горячо и будто бы тесно в собственном теле. От каждого прикосновения жар становится все сильнее, опаляет все чувствительнее, и Дилюк настолько на грани, что уже не знает, как будет лучше — попросить Кэйю подождать или попросить не останавливаться ни за что и никогда. Но слов по-прежнему нет, из горла вырываются только хриплые стоны и всхлипы, а когда Кэйа опускается еще ниже и накрывает головку ртом — Дилюк не выдерживает. Он кончает так ярко, что перед глазами все на мгновение темнеет, а придя в себя, ощущает, что дрожит — крупно, заметно, так, будто оргазм никак не проходит и даже не собирается проходить. Кэйа тоже не отстраняется — глотает все, но тут же выпускает член изо рта, позволяя Дилюку переждать волны удовольствия, накрывающие с головой. Кэйа ложится рядом, легко и невесомо поглаживает Дилюка по волосам и зацелованной шее, и от его пальцев немного щекотно, а еще — приятно, и Дилюку кажется, что удовольствие не закончится никогда. Окончательно пелена рассеивается только через несколько долгих минут. Кэйа по-прежнему лежит сбоку, задумчиво улыбается и выглядит таким довольным, будто это его от оргазма на несколько мгновений лишило разума. Дилюк сам тянется к нему, чтобы поцеловать, и Кэйа отвечает. И на этот раз поцелуй получается медленным и тягучим, немного ленивым и очень нежным — потрясающим. — Ты такой чувствительный, — вновь замечает Кэйи, отрываясь от его губ. — Наверное, мне стоило предупредить. Наверное, и правда стоило, чтобы Кэйа не удивлялся так сильно, чтобы Кэйа сразу знал, как стоит действовать и как касаться. Но, кажется, он и без этого умудрился свести Дилюка с ума, не делая ничего особенного, а все равно доведя его до того, что он кончил, едва почувствовав его рот на своем члене. Это даже обидно — кончить так быстро, когда Кэйа только-только начал по-настоящему что-то делать. Это даже обидно — но совсем немного, потому что Дилюк, если честно, и не ждал, что с Кэйей у него будет по-другому. Он знал, что чувствительный, догадывался, что настолько, но теперь, после того, как он лично в этом убедился, внутри остается только одно — радость оттого, что это открытие произошло вместе с Кэйей. Что именно в его руках Дилюк понял, насколько сильно его тело восприимчиво и к прикосновениям, и к поцелуям, и к другим ласкам. Это здорово — узнавать что-то, о чем будет известно только им одним. Что-то очень личное, интимное и тайное. — Может быть, но это уже неважно. — Кэйа машет рукой. — Интересно, а ты везде такой? Дилюк ощущает, как от вопроса краснеют даже уши. — Узнаешь, — выдавливает он, пытаясь отвернуться. Кэйа заливисто смеется и ловит за подбородок, не позволяя отвести взгляд. — Ты даже не представляешь, как сильно я теперь жду этого момента. И раньше ждал, но теперь… Дилюк не дает ему договорить — сгребает в объятия и целует, затыкая болтливый рот. И, архонты, как же замечательно, что теперь он может делать это вот так. Просто потрясающе.