Аберрация чувств

      Вокруг растекается кромешная тьма — ни земли, ни неба. Она крадёт тело, заползает в уши, проникает в рот — на языке расцветает привкус тины, барабанные перепонки лопаются от звона.       Тьма не оставляет Валейне ничего, кроме лёгкости и странных мыслей о покое. Они плавают в сознании урывками, как разлетевшиеся из хлопушки конфетти: то распадаются на бессвязные звуки, то собираются в одну галдящую массу — и умоляют остаться во тьме навсегда.       Здесь ни тепло и ни холодно — пусто, но не одиноко. Ей не нужно дышать. Не нужно говорить. Не нужно жить. Здесь тихо. Спокойно. Безвременно.       Спокойно.       Валейна парит в небытие, не чувствуя саму себя, но что-то в ней тоскливо отзывается на это слово, тянется и рвётся к нему, как молодые побеги к лучам солнца. Оно кажется ей таким недостижимым и желанным — она пытается ухватиться за него, но то ускользает всё дальше во тьму.       Отдалённо слышится всплеск, а затем тьму разрезает яркий луч света — её уютное и тихое небытие расходится рябью, плывет, пузырится. Чья-то рука, нет — когтистая, костлявая лапа чудовища вонзается в грудь и дёргает Валейну наверх — к свету, там, где спокойствие ей и не снилось. Она противится, цепляясь за крупицы пустоты изо всех сил и почему-то уверенная, что та подарит ей долгожданное умиротворение — но чудовище поднимает её выше, пока мир вокруг не начинает обретать краски.       Валейна видит перед собой очертания голубого неба, леса и нечеловеческого силуэта с раскидистыми рогами. У чудовища глаза пылают, оно тянет к ней тонкокостные ладони, давит на грудь и проламывает кости — оно хочет добраться до её сердца и сожрать его. У чудовища голос смутно знакомый, полный злости и отчаяния — совсем, как человеческий; а рога качаются от каждого дуновения ветра, словно… словно раскидистые ветви деревьев.       Не чудовище — понимает Валейна, когда в расплывчатых очертаниях вырисовывается до боли знакомое лицо.       Ран.       Ран. Вцепившись в её плечи, он нависает сверху с побледневшим лицом и безумным взглядом. Его брюки и рубашка мокрые — сквозь белую ткань просвечивается татуировка, волосы растрёпаны и слипшимися от воды прядями свисают на лоб, а ветви лесной чащи над его головой действительно напоминают громадные раскидистые рога.       «Почему он весь мокрый? Что произошло?»       Мелкие камушки и песчинки неприятно впиваются в спину, в затылке вспыхивает боль — Ран трясёт её, как деревянную куклу, и кричит, кричит, кричит… Что он кричит? Зачем он кричит? Валейне от чего-то всё равно — ей нестерпимо хочется вернуться обратно во тьму и уснуть там навсегда. Она дёргается, когда Ран обхватывает горячими ладонями её лицо. Он с беспокойством заглядывает ей в глаза — а спустя мгновение, словно по щелчку пальцев, она уже стоит перед ним и вся трясётся от истерики и гнева.       По её мокрым от воды щекам текут слёзы, с губ льётся яд — Валейна что-то кричит в ответ, но разобрать может только имя.       Ран. Ран. Ран. Оно набатом бьёт в её ушах, заглушая стук собственного сердца; режет по коже ножом, чтобы проникнуть в кровь и разнестись по венам подобно заразе — оно её убивает. — Ран… Ран… Ран… — продолжает срываться с посиневших от холода губ. — Я ненавижу тебя, Ран… Ненавижу тебя… Ты разрушил мою жизнь. Ты уничтожил всё то хорошее, что было в ней! Ты уничтожил меня…!       Когда же ты уже умрёшь, Ран? Когда же ты уже освободишь меня от себя?       Хайтани мрачнеет на глазах, молчаливым взглядом — почему Валейну в дрожь бросает от него? — подсказывает ей закрыть рот, но она уже не в силах остановиться: проклятия льются вместе со слезами, словно вода из прорванной плотины.       Вот только… почему она плачет? Почему ей так больно смотреть на него? Почему ей до дрожи, до исступления хочется его убить?       Потеряв терпение, он размахивается, чтобы отвесить ей пощёчину — грани кольца, напоминающего обручальное, ослепительно вспыхивают на солнце. Валейна в красках представляет, как это кольцо рассечёт ей щёку и как обожжёт кожу от удара. Её никогда не били, однако что-то подсказывает ей напрячь челюсть и зажмуриться, но…       Ничего не происходит.       Она открывает глаза, но вместо озёрного берега и промокшего до нитки Хайтани, видит светлые стены университетской столовой и кипу учебников под руками. Ей не сразу удаётся прийти в себя и осознать происходящее: в ушах всё ещё стоит шум ветра и воды, а грудную клетку сводит от приступов истерики.       — Ты в порядке? — Кику, сидевшая напротив за столом, перестаёт жевать чипсы и встревоженно оглядывает её.       — Да. В норме, — Валейна трёт глаза, усилием воли прогоняя образы из сна, но те вспыхивают даже на изнанке век и заглушают голоса студентов, сидевших за соседними столами.       На мгновение кажется, что Ран по-прежнему нависает над ней — открой глаза, протяни руку и коснёшься мокрых фиолетовых прядей, скул, тонких губ…       Нужно собраться.       Она вздыхает. Облизывает губы. Во рту всё пересохло — ужасно хочется пить, но ещё сильнее съесть пару таблеток обезболивающего, потому что голова у неё готова вот-вот лопнуть от боли. Взгляд выцепляет автоматы с газировкой, а рядом с ними тощую фигуру профессора Хирано, попивающего лимонад из банки.       Как-то слишком часто он стал попадаться ей на глаза.       — Сколько времени осталось до начала лекции? — хрипло спрашивает Валейна, вспоминая, что впереди у неё ещё экономика и политология.       — Двадцать минут. Я уже собиралась тебя будить. Ты проспала почти всё «окно» между парами, — Кику сочувственно смотрит на её подрагивающие от ломоты пальцы. — Ты точно в порядке? Может, сходишь в медпункт? Я прикрою тебя перед профессором Такимото.       — В медпункте, кроме активированного угля, ничего нет. Я в порядке, Кику, не переживай и… не трещи, пожалуйста, — она выдавливает улыбку в надежде успокоить её. — У меня сейчас голова пополам расколется.       В ответ Кику только горестно вздыхает.       Медпункт здесь не поможет — с прискорбием понимает она, когда у автоматов с газировкой Валейна разом глотает три таблетки обезболивающего и запивает водой. Ещё вчера Кику бы посоветовала ей обратиться к врачу, но теперь же понимает — лишь одному человеку по силам излечить её недуг.       — Тебе снился Ран, да? — как бы невзначай интересуется она, пока они направляются в аудиторию. — Ты всё время вздрагивала и звала его по имени.       — Угу.       — Он часто тебе снится?       — Впервые. Кажется, — Валейна закусывает губу, вспоминая все те сны, что видела за последние несколько недель. Абстрактные, они напоминали витражи калейдоскопа: крутились перед глазами, но в цельную картину не собирались — только образы, в которых она не узнавала ни лиц, ни голосов.       — А ты ему?       — Что — я ему? — недоумённо хмурится она, обходя толпу первокурсников.       — Ты ему снишься? Говорят, родственные души часто видят одинаковые сны, якобы повествующие об их жизнях из других Вселенных.       Они пересекаются взглядами. Валейна на секунду теряется, едва не врезаясь в плечо какого-то парня, а затем неуверенно произносит:       — Я… не знаю. Я почти никогда и ничего у него не спрашиваю.       Да и зачем? Какое ей дело, снится она ему или нет? Что вообще за абсурд — спрашивать о таком?       — То есть? — лицо Кику удивлённо вытягивается. — Вы же постоянно вместе, за исключением твоих рабочих дней. О чём вы тогда разговариваете? Ты хоть знаешь, когда у него день рождения? Сколько ему лет? Где он живёт?       «Мы ссоримся», — первое, что приходит Валейне на ум.       И правда — все их разговоры сводятся к взаимных подколкам и попыткам укусить друг друга побольнее. Инициатором беседы всегда выступает Ран, сначала расспрашивая о всяких глупостях, вроде произошедшего за день или самочувствия — а затем всё медленно перетекает в перебранку, состоящую из его мерзких каламбуров и её попыток отбиться от них.       Сама же она не предпринимает попыток узнать его поближе, даже банально планами на день не интересуется, сочтя это маловажным и неинтересным. Всё их совместное времяпровождение ей неинтересно. Валейне только хочется, чтобы оно быстрее закончилось, а Ран оставил её в покое.       — Меня это не интересует, — честно признаётся она.       Подруга осуждающе поджимает губы, но от комментариев воздерживается. Валейна ей за это очень благодарна, потому что ввязываться в их извечный спор о родственных душах у неё нет ни желания, ни сил.       — И что дальше? — спрашивает Кику, когда они останавливаются напротив закрытой аудитории.       — Видимо, преподаватель ещё не пришёл, — Валейна приветственно кивает однокурсникам, толпившимся у двери. — Могу спуститься и попросить ключ.       — Я не об этом.       — А о чём?       Народу в коридоре хоть отбавляй — от духоты и шума голосов она начинает чувствовать головокружение. Когда подруга утаскивает её к окну, за которым вовсю светит солнце, а газон поблескивает от инея, у неё появляется стойкое желание сбежать с пар и весь оставшийся день провести в одиночестве.       — Ты который день мучаешься от головных болей и буквально засыпаешь на ходу. Твоё настроение скачет, как маятник. Могу предположить, что с недавних пор ты стала чувствовать ещё и ломоту в теле. Не так ли?       Кику косится на её сцепленные в замок пальцы, вынуждая спрятать руки в карманы брюк и неохотно кивнуть — этим утром каждый сустав в теле готов был вывернуться наизнанку. Валейна с трудом встала с постели, а к полудню успела уничтожить половину упаковки анальгетиков. Не помогло.       — Твоя связь проявляется, сколько бы ты ни отрицала, — уверенно заявляет подруга. — Что ты собираешься делать с этим? В самом деле, сбежишь на другой континент по программе обмена и будешь пытаться разорвать связь?       — Да, — Валейна небрежно пожимает плечами. — Если буду уверена, что Хайтани не навредит моим близким.       Кику вздыхает и мысленно чертыхается. Разве можно так цинично относиться к тому, кто предназначен тебе судьбой? Разве можно так беспечно говорить о том, что адекватным людям и в голову бы не пришло?       Разрыв связи — мучительный и страшный процесс, который никогда не проходит бесследно. Поначалу преследуют лишь головные боли и бессонница, однако чем дольше соулмэйты проводят порознь, тем сильнее ухудшается состояние: головокружение, тошнота, галлюцинации и самое ужасное — зашкаливающие эмоции, не позволяющие трезво думать и оценивать свои действия. Многие не выдерживают и кончают жизни самоубийством.       Кику прочитала достаточно книг и статей, чтобы понять — она никогда не решится на разрыв связи, даже если её соулмейт будет худшим человеком на планете!       — И ты готова половину жизни просидеть в кресле психиатра, глотая антидепрессанты? — с сомнением в голосе спрашивает она.       — Как-то же живут те, у кого соулмейт погиб.       — Но твой-то жив и здоров! — всплескивает руками подруга, едва не задевая огромный горшок с фикусом. — Ты же не такая дура, чтобы не осознавать риски! Или ты не понимаешь, чем это всё может закончиться?       — Чего ты хочешь от меня, Кику? — в глазах Валейны мелькает плохо скрываемое раздражение.       Она нетерпеливо притоптывает ногой, то и дело поглядывая на часы в конце коридора. Преподаватель всё ещё не пришёл, от чего желание уйти с пар — впервые за годы обучения в университете! — становилось непреодолимым.       — Раз связь работает правильно, то ты бы могла оставить всё как есть, — поясняет Кику. — Дать шанс вашему совместному будущему, а не бежать от него.       Валейна смеряет её холодным взглядом.       — Мне казалось, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понимать — дело не только в связи соулмэйтов.       — Я понимаю, Валейна — ты не хочешь связывать свою жизнь с преступником, — она строит недовольную мину, сочтя это оправдание несерьёзным. — Да, жизнь не справедлива, сводя нас с людьми, чей уклад жизни противоположен нашему, но так уж вышло, что именно Ран твой предначертанный.       Валейна морщится — слово «предначертанный» отзывается в ней колющей болью. Кажется, у неё скоро разовьётся аллергия на любые упоминания соулмейтов и связи между ними.       — Такой, какой есть: плохой или хороший, преступник или благодетель — неважно. Он твой. И отказываться от него глупо, ведь другого у тебя никогда не будет.       — Говоришь так, словно в мире можно любить только соулмейта, — горько фыркает она, вспоминая свою первую и печальную любовь.       Ясиро Хируки, посещавший с ней кружок по вязанию, вскружил ей голову за считанные недели. Он провожал её до дома, угощал сладостями, дарил подарки — иногда, конечно, мог сказать что-то обидное, вроде шуток про её неровные мизинцы на руках или лёгкую горбинку на носу, но в остальном Ясиро казался Валейне идеальным.       Он был умным, красивым, высоким. Таскал её неподъемный рюкзак со школы и галантно придерживал двери.       А потом он бросил её, ведь был уверен, что вскоре встретит соулмейта и вообще — их чувства ненастоящие. Идиот. Как они могли быть ненастоящими, если у Валейны всё расцветало в груди при его виде?       — Но ты никогда не полюбишь никого так, как собственного соулмейта, — Кику почти повторяет слова Ясиро, чем распаляет в ней ещё большее раздражение.       — Да откуда тебе знать, если своего ты ещё не встретила? — гаркает она.       И прежде чем на её вскрик начинают оборачиваться однокурсники, Валейна понимает, какую глупость сморозила — лицо подруги неестественно бледнеет, а губы поджимаются в тонкую полоску.       — Я… извини, Кику. Я не хотела тебя обидеть.       Выходит донельзя жалко. В горле начинает скрести чувство вины — кому как не ей знать, насколько сильно Кику переживает, что до сих пор не встретила соулмейта?       — Всё в порядке. Я верю, что однажды найду его, — подруга выдавливает улыбку. — Но твоё отношение к Рану… Так нельзя, Валейна. Никакие страхи и принципы не стоят того, чтобы так рисковать и разрывать связь.       Валейна устало вздыхает, оставляя её реплику без ответа. Сказать хотелось многое, в особенности — упрекнуть в наивности и слепой вере в высшую любовь, но всё это будет бестолку.       Им друг друга не понять, потому что они всегда находились по разные стороны баррикад. Кику неисправимый романтик, верящий в истинность душ и спасение. Она считает, что каждый заслуживает шанса и прощения — а ради любви можно и горы свернуть.       Будь её соулмейтом Ран, она бы смирилась. А если бы не смирилась, то попыталась бы исправить его. Наставить на путь истинный. Спасти. Ведь он её родственная душа — а всё остальное: ужасный характер, преступник и просто-таки отпетая сволочь — неважно.       Главное, что он предначертан ей судьбой.       Для Валейны важно всё, кроме того, что Ран её родственная душа. Она верит в любовь, однако спасать никого не собирается. Исправлять и подавно. Людей не изменить — нужно либо принять их такими, какими они есть, либо уходить.       Валейна не может принять Рана таким, какой он есть, поэтому иного варианта, кроме как уйти, у неё не остаётся.       — Ты поговорила с Минато? — любопытствует Кику, когда они обе замечают его у входа в соседнюю аудиторию.       Минато слабо улыбается и машет им рукой, перед тем как исчезнуть за дверьми вместе со своей группой.       — Угу. Никакого расследования он не ведёт. Эти бумажки нужны были лишь для того, чтобы убедить меня согласиться с его планом.       Подруга громко цокает и закатывает глаза.       — Придурок.       Через двадцать минут приходит преподаватель. Валейна жалеет о его приходе как никогда.

***

      — Осторожнее, Минато. Не то машина Хайтани на воздух взлетит от твоего взгляда.       Кику возникает рядом с ним, как чёрт из табакерки, обдавая его аромат цветов и холода. Подперев плечом стену университета, она распаковывает новую пачку сигарет и закуривает. Тяжко вздыхает. Стряхивает пепел в урну.       — Сигареты опять подорожали. За последние полгода на пятнадцать йен! Я им что — миллионерша? — принимается жаловаться она, пока Минато хмурым взглядом наблюдает, как Валейна садится в машину Хайтани.       — Тебе ли скулить? Ты дочь миллионерши, — без энтузиазма подмечает он, затягиваясь электронной сигаретой и тут же морщась — в аромат кокоса вплетается запах вишнёвых сигарет Кику, портя вкус и его настроение.       При упоминании о матери Кику строит недовольное лицо.       — Она бы убила меня на месте, если бы узнала, что я курю. Запихала бы мне всю пачку в рот и наблюдала, как я задыхаюсь.       С губ Минато срывается смешок — он ничуть не сомневался в правдивости её слов. Госпожа Канаэ Маруяма была женщиной старой закалки и строгих взглядов — чересчур строгих, потому что в школьные годы запрещала надевать Кику брюки и шорты, потому что женщина должна оставаться утончённой и изящной; а также запирала её дома и заставляла стоять на рисе за низкий балл по любому предмету — даже физкультуре.       Сама она всегда выглядела безукоризненно и стильно, говорила с расстановками и никогда не сквернословила, другими словами — полная противоположность её взбалмошной и острой на язык дочери.       Минато не особо вдавался в подробности их отношений, но знал, что Кику за три года жизни в Токио ни разу не уезжала домой на каникулы и уж тем более не навещала свою мать. У госпожи Маруямы, наверное, сердце остановится, когда она узнает, что её дочь на первом курсе университета покрасила волосы в рыжий, набила татуировку и начала курить похлеще районных гопников.       Машина Хайтани плавно отъезжает с парковки и скрывается за поворотом, но Минато продолжает стоять, глядя им вслед и выпуская облачки пара ввысь.       В голову лезет всякая дрянь и генерирует нелицеприятные сценарии того, что может случиться с Валейной. У него живот сводит от одной мысли о том, что Хайтани смотрит на неё и уж тем более прикасается. Оглаживает её скулы. Перебирает кудри. Переплетает пальцы…       Отвратительно. А если он её к чему-то принуждает? Если Валейна соврала? Она же такая слабая… что она против него сделает?       — Ты ведь не замышляешь ничего из ряда вон выходящего? — задумчиво тянет Кику, косясь на него.       — Например?       — Например, злостных планов по разлучению Валейны и Рана?       Минато остро усмехается.       — А ты что — хочешь мне помочь?       — Не смешно, Минато, — выражение её лица вмиг ожесточается, пальцы сильнее зажимают сигарету. — Я спрашиваю на полном серьёзе, потому что не хочу, чтобы кто-то пострадал, пока ты лезешь туда, куда не следует.       — Пытаться спасти свою подругу — это лезть туда, куда не следует?       Кику иронично вздёргивает бровь и ловит его в ловушку одним неосторожным вопросом:       — Подругу ли?       И всё понимает по тому, как Минато вздрагивает и спешно отводит взгляд куда-то в сторону кленовой аллеи. Его челюсти плотно сжимаются, плечи каменеют — он уже сам не понимает, что чувствует, но присутствие Валейны наполняет его серые и однообразные будни красками. Она напоминает ему антидепрессант, после принятия которого всё вокруг расцветает и наполняется жизнью — а Ран Хайтани забирает это у него. Его единственную радость и отраду.       — Что ты удумал? — прищурившись, прямо спрашивает Кику.       — Блять, да ничего я не удумал! — щетинится Минато, прошиваясь всепоглощающей злостью. — Что я могу удумать против Хайтани? Кирпичом его по голове шарахнуть? Поверь, я бы с радостью это сделал, если бы был уверен, что не окажусь на дне Токийского залива после этого!       Он же не идиот, в конце концов! И при всём своём желании избавиться от Хайтани понимает, что лезть на него — сплошное самоубийство! Он же даже никогда и никого не бил — отлетит если не с первого, то со второго удара. А от пули пистолета и Господь Бог не спасёт.       — Рада, что ты осознаёшь последствия, — Кику выбрасывает окурок в урну, попутно выдыхая дым.       — Иди в задницу, Кику.       — Сам иди. Могу даже пинка для скорости отвесить. Хочешь? — Домой на метро поедешь, — гаркает он. — Хрен я куда тебя повезу больше. И резинку свою с коробки передач тоже чтобы забрала.       — Да пожалуйста, — пожимает плечами она и спустя пару секунд добавляет: — Одолжишь денег на такси? Через неделю верну.       Минато сокрушённо выдыхает — вот бы с неба упал метеорит. И прямо на Кику.       — Шутки шутками, но я переживаю за вас обоих, — серьёзным тоном продолжает она. — С тех пор, как Хайтани нашёл Валейну, ты себе места не находишь, так и норовя ввязаться в какое-то дерьмо. И вместо того, чтобы быть другом, который мог бы поддержать, ты пытаешься втянуть её в сомнительные авантюры и не понимаешь, что тебе не под силу что-либо изменить. Тем более, что её связь…       Кику заминается, прикусывая язык и решая дать Валейне шанс самой всё рассказать Минато. Это не её тайна.       — Её связь когда-нибудь проявится. И если ты что-то сделаешь… Если с Хайтани что-нибудь случится в этот момент — это уничтожит её.       — Да что вы все заладили с этой ебучей связью? А если она не проявится? Валейне что — всю жизнь быть привязанной к нему только потому, что у неё нет достаточно власти и сил, чтобы противостоять ему?       — А если она влюбится в него?       Минато, затягивающийся электронной сигаретой, давится паром. Он сгибается пополам, опираясь рукой об колени, и заходится судорожным кашлем — да таким громким, что некоторые студенты начинают кидать на него обеспокоенные взгляды, пока Кику услужливо постукивает его ладонью по спине.       Она щебечет что-то о том, что от ненависти до любви один шаг и такой вариант исключать нельзя — а у него тошнота подступает к горлу от её болтовни.       Влюбится. Влюбится. Влюбится.       Это слово… По вкусу оно горче полыни и пахнет смертью — его смертью, потому что даже в самом страшном сне Минато не может вообразить, чтобы Валейна полюбила Хайтани.       — Я… я всегда знал, что ты тупица, Кику. Наивная глупая идиотка, верящая в мир во всём мире и волшебство — но сейчас ты переплюнула даже саму себя, — он хрипло смеётся, смотря на неё с нескрываемой жалостью и презрением. — Думаешь, любовью всё решится? Или сучьей связью? Скажи, ты правда такая тупая или притворяешься?       Его голос, поначалу звучавший приглушённо, постепенно набирает громкость — задыхаясь от злости, Минато хватает Кику за плечи, вынуждая её захлопнуть рот и уставиться на него широко раскрытыми глазами.       — Да очнись же ты, Кику! Какое у них может быть будущее? Ты хоть знаешь, сколько у Хайтани врагов? Представляешь, что может случиться с Валейной, когда они начнут понимать, кем она ему приходится? Она же станет его самым слабым местом! — с отвращением выплёвывает он. — И каждый! Каждый, кому Хайтани перешёл дорогу, захочет использовать её, чтобы добраться до него!       — Или будут знать, что с ними случится, если они тронут её, — вздёрнув подбородок, заявляет Кику. — Что Хайтани с ними сделает, если с ней что-то случится.       Они вдруг оба замолкают, смотря друг на друга злыми взглядами и вслушиваясь в шум улиц вокруг себя. Над головами пролетает ворона, разнося скрипучий клич по университетскому кампусу.       В надежде отыскать хоть крупицу разумности Минато долго всматривается в её карие глаза, а затем разочарованно выдыхает:       — Ты безнадёжна, Кику.       На его руку, сжимавшую её плечо, приземляется пушистая снежинка — и медленно тает, оставляя на светлой коже мокрый след.       — Как и ты, Минато, — она слабо дёргает уголками губ.       Он хмыкает себе что-то под нос и отстраняется, чтобы уйти — сказать ему больше было нечего. Они оба знали, что Кику имела в виду.       Но как же, сука, внутри всё сжимается и ноет.       — Эй, ты куда? — восклицает она, возмущённо смотря ему в спину и ловя себя на мысли, что ей очень хочется поправить его расхлябанный пучок волос.       — Жопой красить провода, — язвит Минато, прокатываясь по заледеневшей луже. — Домой, Кику. Я устал. У меня завтра соревнования, перед которыми я хочу отдохнуть.       — А что насчет денег на такси?       Он оборачивается уже у самой машины — на фоне блеклых университетских стен и покрытых инеем деревьев Кику с её рыжими косами, синим пуховиком и красными губами кажется ярким пятном. Трясущимся от холода ярким пятном.       — Садись в машину.

***

      — Иди сюда. Нахмурившись и поджав ноги по себя, Валейна настороженно пялится на протянутую ладонь, словно та — раскрытый зубастый капкан.       — Зачем?       — Контакт, — коротко отвечает Ран, пододвигаясь ближе, чтобы ухватить её за локоть.       — Мы и так на одном диване, — Валейна отшатывается к подлокотнику, словно лишние пару сантиментов способны её спасти.       — Да брось. Я тебя что — съем?       «Да», — навязывается ответ, стоит ей только заглянуть в его глаза, искрящиеся голодным азартом от её попыток отстраниться.       — Мне и отсюда удобно, — упрямо возражает она, чем вызывает у него разочарованный вздох.       — Ты можешь хоть раз сделать так, как я прошу? Не вынуждай меня применять силу.       Сцепив зубы, Валейна вызывающе прищуривается — Ран с удовлетворением подмечает, что его угрозы больше не пугают её. Скорее наоборот — действуют подобно спусковому крючку, побуждая сопротивляться ещё сильнее.       И её твёрдое злое:       — Нет, — лишь подтверждает его догадку.       Он усмехается. Забавно. И не может не радовать. Вот только… если он закроет на это глаза, кто ж тогда сбросит с неё всю спесь?       Ран хватает Валейну за локоть и дёргает на себя, вынуждая неуклюже податься ближе — она не успевает издать и звука, как оказывается под ним.       Пользуясь секундным замешательством, он мягко окольцовывает её запястья и коленом раздвигает ноги, чтобы улечься между ними. С ухмылкой подмечает, как ему фантастически удобно, пока где-то на фоне телевизионного шума и упавшей на пол упаковки леденцов слышится судорожный выдох Валейны.       — Ты что делаешь, — дрогнувшим голосом шепчет она, предпринимая слабую попытку двинуть руками. — Совсем спятил?       «Ещё при первой встрече», — первое, что приходит на ум, однако ему хватает благоразумия держать язык за зубами.       — Мне кажется, тебе уже давно пора уяснить, что в борьбе со мной нет ни смысла, ни шанса, — вкрадчиво произносит Ран, вжимая её запястья в подушку по обе стороны от голову. — Но нет. Ты упорно продолжаешь провоцировать меня, прекрасно зная, чем всё закончится. Зачем?       Валейна молчит, упрямо поджав губы. В ареоле своих непослушных волос и помятом свитере, она выглядит до того очаровательно, что у него на мгновение мутится рассудок и возникает ощущение, что происходящее — один из его снов, где она доверчиво льнёт к нему и позволяет делать с ней всё, что заблагорассудится.       Когда-нибудь она сведёт его с ума…       — Тебе так нравится испытывать моё терпение? — Ран наклоняется ниже, почти касаясь её носа своим и вместе с тем наблюдая, как растерянность в фиалковых глазах уступает место непокорности и раздражению. — Поверь, ты уже исчерпала все лимиты. Или подожди…       Его вдруг осеняет догадка, вынуждая в притворном изумлении выдохнуть в её приоткрытый рот.       — Неужели склоки и ссоры со мной доставляют тебе удовольствие?       — А может, я просто надеюсь, что в тебе хоть на секунду проснётся уважение к чужим личным границам? — Валейна вздёргивает подбородок, рассматривая его с тихой ненавистью. — Слезь с меня. Немедленно.       — А если не соглашусь? Что тогда? Что ты сделаешь мне, Лейна?       Ран замирает в миллиметре от её губ — желание смять их и целовать до тех пор, пока в лёгких не закончится кислород, становится непреодолимым. И его всего выкручивает от нетерпения, выламывает до кончиков пальцев — тело помнит всю ту лавину ощущений, захлестнувших в первый раз. И ему хочется ещё. Хочется ближе. Прижаться к ней теснее и сжать со всей силы. Обладать ею. До последней частички.       Не в силах устоять, Ран невесомо касается её губ и чувствует, как Валейна замирает и вся напрягается под ним.       Но не отталкивает — гневно сопит, смотря на него взглядом, полным холода и протеста. Хмурится. Терпит. Молчит.       Пока что.       Потому что стоит ему провести кончиком языка по нижней губе, как она резко отворачивает голову и цедит сквозь зубы:       — Прекрати. Своими попытками принудить меня ты только вызываешь отвращение.       — То есть, без них у меня есть шанс?       — Нет.       Разочарованно выдохнув и видимо окончательно обнаглев, Ран утыкается носом ей в шею. Валейна чувствует, как хватка на запястьях слабеет, однако это ничуть не умаляет того, что он лежит на ней — такой непосильно тяжёлый и горячий, что ей и вовек из-под него не выбраться!       — Слезь, пожалуйста, — затолкав поглубже гордость, сипло просит она. — Мне дышать нечем.       — Не преувеличивай, — его дыхание обжигает ключицу, прокатываясь волной по телу. — Я предлагал тебе посидеть рядом, но ты не захотела. Теперь лежи и не ёрзай. Ты сама виновата.       — Ненавижу тебя.       — Не сомневаюсь. Приятно слышать, что ты испытываешь ко мне хоть что-то.       Шумно втянув воздух, Валейна прикрывает глаза в надежде успокоить клокочущее в груди бешенство. Ей смеяться хочется от того, сколько в Хайтани самодовольства и наглости, чтобы позволять себе такое поведение и не испытывать при этом ни капли стыда — лежит себе спокойно и сопит ей в шею, будто они влюблённая пара в расцвете отношений!       И вместе с тем хочется плакать. Плакать от собственного бессилия, ведь сколько бы крепостей она ни возводила в попытках защититься от его нападок — он разрушает их щелчком пальцев, словно они не крепче песочных замков.       Но хуже не это. И не то, что бляшка его ремня больно давит на живот. И даже не то, что она испытывает простую девичью неловкость, лёжа под ним и ощущая каждую частицу его тела…       Нет. Всё это не идёт ни в какое сравнение с тем, что творится у неё в душе.       Валейна догадывается, что это — оно ещё слабое, хрупкое и покрошенное. Она гонит его прочь, но оно лишь сильнее вплетается в неё. Томится внутри, разливается по венам и тянется к самому сердцу. Заставляет тело наливаться слабостью и заходиться протестом каждый раз, когда она пытается сильнее вжаться в диван, чтобы увеличить расстояние между ними. И оно не оставляет в голове ничего, кроме тишины и затаённого желания лежать так вечно.       У неё не болит голова. Тело не выворачивает наизнанку. Её разморяет на сон, даже несмотря на то, что рёбра готовы треснуть от чужого веса. Ощущение, словно она…       «Выпила таблетку от всех недугов сразу», — слова Рана, сказанные им в машине, вонзаются в сердце острой иглой.       Связь. Проклятая, ненавистная Валейне до рези в животе, связь соулмейтов. Ей хочется ошибаться, чертовски хочется — она готова пройти любые обследования в клинике и выявить что угодно, только бы не эту… заразу, способную отравить тело и разум похлеще карциномы. «Ненавижу. Ненавижу. Не-на-ви-жу», — Валейна сцепляет зубы, повторяя слова как мантру, словно пытается убедить саму себя в их правдивости.       Вот только в груди по-прежнему трепещет слабое притяжение, отзываясь тоскливой истомой на стук чужого сердца.       Она не знает, сколько они так лежат. Вжавшись друг в друга и проминая мягкую обивку дивана. Одни в целой квартире. За стенами слышатся приглушённые голоса соседей — они заливисто смеются, но слов не разобрать. В гостиной же тихо и темно — свет от экрана телевизора расходится по паркетному полу, но углов не достигает.       Валейна пялится в потолок, пытаясь на слух уловить суть фильма. Говорят что-то о снах, видениях и призраках — она же слышит только мерное дыхание Рана, щекочущее ключицу.       — Ты ведь не надеешься снова остаться на ночь? — нарушает Валейна тишину — лишь из надежды, что он не вздумал уснуть на ней.       — Можешь постелить мне на диване, — сопит Ран, зарываясь носом в её волосы, и тут же заходится смехом, слыша раздражённый выдох. — Расслабься. Через час я уеду домой, иначе мой кот съест меня за долгое отсутствие. А ещё мне надо заехать на работу, чтобы уладить кое-какие дела. Так что можешь спать спокойно, Лейна.       — У тебя есть кот, — изумляется она, словно из всех его слов расслышала только это.       — Есть. Что тебя так удивляет?       Ран вдруг приподнимается на локтях и заглядывает ей в глаза. Становится чуточку легче, однако Валейна замирает, затаив дыхание и уставившись на него в ответ.       «Как знакомо…» — проносится в голове мысль, пока она наблюдает, как всполохи света от телевизора расчерчивают изогнутыми линиями его лицо и теряются в упавших на лоб прядях. Светлая рубашка измялась на груди, в расстёгнутом вороте виднелись узоры татуировки — а витиеватая люстра над его головой напоминает…       Сон. Её дневной сон, где она решила, что он чудовище, желающее добраться до её сердца.       — Ничего. Просто не думала, что у тебя кто-то есть, — выдавливает Валейна, облизывая пересохшие губы и запоздало понимая, что фраза звучит двусмысленно — но вместо пояснений изо рта вдруг вылетает совсем иное: — Я тебе снюсь?       «Блять. Дура».       Ран на секунду застывает, ошеломлённый её вопросом и вместе с тем давя усмешку — тон голоса у Валейны такой, словно она спросила, не дрочит ли он по утрам на её светлый лик.       — Снишься. Постоянно, — кивает, решив, что никакой тайны в этом нет. — Последний я почти не помню. Был какой-то старый дом, много снега и отовсюду пахло лавандой…       Он морщится — лаванду Ран терпеть не мог. От её запаха на него накатывает тошнота.       Он умалчивает о том, что сон запомнился ему не столько образами, которые сменялись со скоростью киноленты — а ощущением безудержной жажды обладания и одновременно злостью на неё. Ему хотелось поймать её, стиснуть в своих руках — но не отпустить, услышав сдавленный хрип. А поломать. Раздробить ей все кости, чтобы она лежала у его ног. Молчаливая. Смирившаяся. Покорная.       Ран проснулся среди ночи и ещё долго пялился в потолок, вслушиваясь в тишину. Его привычно потряхивало. Шквал эмоций не утихал до самого утра и рисовал перед глазами стройный силуэт с рассыпанными по спине кудрями.       После этих снов он всегда чувствует непреодолимую потребность в Валейне. Иногда представляет, как просыпается и видит её рядом. Набрасывается на неё, вжимает в простыни, берёт под аккомпанемент сладостных стонов…       — А до этого что снилось? — приглушённо спрашивает Валейна, вместе с тем опасаясь услышать что-то похожее на сегодняшний сон.       Она слабо верит в эту чушь с одинаковыми снами о других жизнях, однако люди говорят — её родители говорили, — не будут же все поголовно лгать?       И она слышит. Только совсем не похожее на сегодняшний сон, а иное — но не менее знакомое и от того поразившее её до глубины души:       — Снился пустырь на окраине Роппонги — мы с Риндо там часто проводили собрания. Стояла жара и глубокая ночь, а мы с тобой сидели на плитах. Я учил тебя курить траву, — Ран усмехается, думая о том, что никогда бы в жизни не позволил Валейне баловаться этой дрянью — но вдруг осекается, заметив её вытянувшееся от шока лицо. — В чём дело?       Она открывает рот, ощущая, что воздуха в лёгких катастрофически не хватает. Отталкивает его — к счастью, в этот раз Хайтани повинуется, садясь между её ног и изучающим взглядом скользя по лицу.       В голове проносятся обрывки воспоминаний, заставляя Валейну содрогаться и будто бы ощущать фантомный запах вишнёвой жвачки и травки.       Горячие руки. Смутно знакомый голос. И косы.       Косы.       О боже мой. Это была не девчонка. Это был Хайтани.       — Тебе тоже снилось это, — слышится голос Рана, вбивающий последний гвоздь в крышку гроба.       Он смотрит на неё с ликующей, полной победы усмешкой. И пока внутри него всё трепещет и заходится восторгом — Валейна чувствует, как покрывается трещинами и распадается.