«Нужно иметь что-то общее, чтобы понимать друг друга, и чем-то отличаться, чтобы любить друг друга.» ©Поль Жеральди
Наступило пятое марта. Скоро наступит два месяца, как я учусь в Питерской школе. И уже два месяца я знаком со своим репетитором по математике. Шел последний снег, как и говорили в прогнозе погоды. Мы стояли в школьном дворе с Позовым, наблюдая, как дети играют в снежки. — Шаст, о чём задумался? — хлопнул меня по плечу Позов. Выглядел он сегодня как-то странно. Грустно и смущённо. — Важнее то, что с тобой случилось. – Я заглянул ему в глаза, и когда он поднял брови, я убедился, что не прогадал. Действительно что-то случилось. За это короткое время, что я знал парней, я научился читать по их лицам все. Поэтому даже странное поведение Позова, которое он пытался скрыть, бросалось в глаза. — Да, не важно. Просто эти геи... — Дима попытался сделать лицо злым, чтобы показать свою неприязнь к ним, но я раскусил его сразу. Тем более, с подобного обычно разговор не начинают. — Дим, я знаю, что у тебя к ним нет неприязни. Ты — самый лояльный человек, которого я видел в своей жизни. — Я улыбнулся. — А если ты хотел посмотреть на мое отношение к людям с нетрадиционной ориентацией, то я тоже к ним лоялен. — Что-то по типу «Пусть живут и не трогают меня?» — спросил Позов и выдохнул. С его рта пошёл пар, и я сильнее закутался в свой пуховик. Мы ждали Серёжу под школой, чтобы пойти всем вместе домой, так как жили мы все в одной стороне. Только мне было дальше всех, и я шёл через небольшой лес. А парни расходились перед этим лесом. — Да нет, даже если подойдут знакомиться, то я просто откажу. Главное, чтобы не настаивали при отказе. — Впервые я говорил об этом вслух. Обычно в моей голове возникали подобные темы, и я спорил сам с собой, приводил множество аргументов, и какой-то из Шастунов выигрывал этот спор. Но я все ещё оставался мальчиком с множеством противоречий в своей голове. — То есть ты можешь согласиться? — спросил Дима и кивнул кому-то из знакомых, который выходил из школы. — Я не знаю. — Я действительно не знал. Несколько раз я задумывался над тем, что, может, меня не тянет к девушкам потому что я по парням? Но после понимал, что и к девушкам, и к парням меня тянет одинаково. То есть никак. Да, иногда я находил людей, с которыми, возможно, я бы мог строить отношения. Но никак меня к ним не влекло. Не было искры, желания обнять, поцеловать. Я просто думал: «Было бы неплохо». Но когда этот человек в действительности влюблялся в меня и требовал какого-то контакта и внимания, мне становилось неинтересно. Они были зависимы от меня. Даже не слушая, что я говорю, они со всем соглашались. И вот, из-за любви ранее интересный человек превращался в зависимого идиота, с которым было нечего обсудить и не о чем поспорить. А когда они признавались в чувствах, я отказывал и со мной переставали общаться. После этого меня поливали дерьмом минимум пол класса, типо: «Как ты мог отказать?» Мог, и после таких наездов благодарил себя, что отказал. — Я гей. — Признался Дима и я немного офигел. Конечно, я догадался, что он не спрашивает просто так, и, скорее всего, относится к людям с нетрадиционной ориентацией. Но было неожиданно, что он захочет поговорить об этом именно со мной, а не с Серёжей. — А тот парень гетеро. В эту секунду со школы вышли Серёжа с Полиной. Матвиенко скалился ей во все тридцать два зуба и я понял, почему Позов не обсудил это с ним. — И ты влюблен в Косичку. — Сделал я вывод и помахал Серёже, который начал вертеть головой в поисках нас. — Это ужасно? — спросил Дима и улыбнулся счастливому Матвиенко, который стремительно приближался к нам. — Если вы не станете от этого идиотами, которые не замечают ничего вокруг, и даже друг друга, то все хорошо. Попробовать стоит. Матвиенко подбежал и обнял нас. Постарался поцеловать меня, но я был слишком высоким для этого. А вот Позова он хорошенько чмокнул в щеку, а потом в лоб. Парень светился от счастья и показывал это всем в округе. — Прикиньте, у меня свиданка с Полиной! Сегодня! — захохотал Матвиенко, потянул мой воротник рубашки и поцеловал меня куда попал. А попал он в ухо. Я покосился на Позова, который улыбался. И удивился, как можно так хорошо играть. Или же Позов действительно радовался за друга, закапывая свои чувства. «Возможно, когда-нибудь я тоже влюблюсь.» — Подумал я, смотря на счастливых друзей. Медленно спускались большие снежинки с неба. И, кружась, падали мне на вытянутую ладонь, но сразу же таяли. «Когда-нибудь, когда также будет идти снег. Когда мое сердце пропустит удар, как в мною прочитанных романах. Когда я сдурею и буду клясться в любви до гроба.» Я поднял глаза и увидел Арсения Сергеевича, который выходил со школы. Его тёмные пряди упали на лоб, и мужчина забыл застегнуть чёрное длинное пальто. Преподаватель быстро шагал, стараясь закинуть длинный серый шарф за плечо, но ничего не выходило. «Когда-нибудь, когда эти голубые глаза посмотрят на меня.» И он посмотрел. Словно услышав мои мысли, он остановился посреди белоснежной дороги и повернулся ко мне. Снежинки падали на его черные волосы и не таяли. И в этом холодном марте, единственное, что было согревающим — его глаза, которые смотрели в мою душу, читали все мои мысли и видели самое сокровенное — мои оголённые чувства. «Я... Влюблён?»***
Я позвонил в квартиру. В ней послышались шорохи, потом что-то с грохотом упало и следующим звуком — отборная брань уже выученного мной голоса. Арсений Сергеевич, который явно не ожидал меня тут увидеть в свой выходной, опешил. — Антон? — Здравствуйте, Арсений Сергеевич! Павел Алексеевич Вам ничего не сказал? — я хотел убить своего классного прямо сейчас голыми руками. Потому что вся эта ситуация была странной. — Нет, ничего. Но ты проходи. — Мужчина пропустил меня внутрь, а потом зашёл следом. — Так, а что случилось? Я поднял над головой ватман, краски и карандаши. — Плакат ко дню математики. Он в понедельник, поэтому меня отправили рисовать сюда под Ваше руководство. Попов выглядел замучено. Будто всю ночь учитель не мог заснуть, и вот, под утро, он всё-таки задремал. А тут я со своим ватманом. На его месте я бы свернул этот кусок бумажки, засунул мне в задницу и вышвырнул за дверь, пожелав скорейшей смерти. Но Арсений Сергеевич показал рукой на пол, приглашая меня устроить себе зону для рисования именно там. Затем куда-то ушел. Я постепенно начал придумывать что-то. Ну, это же плакат. В середине надо написать «День математики». А потом накалякать формулы вокруг. Я взял механический карандаш и постарался наметить лёгким нажатием где будут буквы. Мне на плечи опустился теплый плед. Я повернул голову и посмотрел сверху на Арсения Сергеевича. Он стоял в огромной черной футболке и в спортивных черных штанах. На его плечах был такой же кремовый теплый плед, как и у меня, в который учитель хотел закрыться поскорее. Но не мог из-за того, что держал две кружки с чаем. Одну он поставил рядом с ватманом, а вторую осторожно держал, пока садился возле меня. Наши тела были в сантиметрах друг от друга и я чувствовал жар его тела. Преподаватель ничего не говорил. Иногда я забывал, что он тут. Напоминали мне о нем только звуки пледа, в который он закутался полностью и, иногда, тихие глотки. В какой-то момент он выпил весь чай и поставил кружку где-то на расстоянии вытянутой руки. Потом он согнул ноги и облокотился спиной о кресло. Когда я уже заканчивал набросок, то решил тоже облокотиться спиной о кресло и спросить учителя, точно ли я правильно написал все формулы. И когда я уже открыл рот, чтобы спросить, я почувствовал, как его голова опускается мне на плечо. Я перестал двигаться и дышать. Да что уж там, даже мое сердце забилось медленнее, дабы не спугнуть учителя. Как будто у меня на коленях лежит кот, и я не хочу его тревожить, чтобы он побыл так ещё немного. Мне было хорошо. И так спокойно... Но с другой стороны сейчас я понял, что я веду войну. И веду я войну со своими чувствами. — Арсений Сергеевич... — я позвал его шепотом, но был уверен, что он меня услышит. Я попробовал ещё раз. — Арсений Сергеевич? Он засопел, и я понял, что он наконец-то заснул. Я разблокировал телефон, открыл камеру и сфоткал нас. Эта фотография будет моей тайной. Маленьким бальзамом для моих чувств и моего сердца. Этого достаточно. Потом мне пришло сообщение от Павла Алексеевича. Павел Добровольский Ну что? Он живой там?Антон Шастун Помятый, но живой. Пока я рисовал — он заснул.
Павел Алексеевич Спасибо, Антон! Прости, что попросил. Просто его сестра сказала, что тебя он впускает домой.Антон Шастун А Вас?
Павел Добровольский Нет, он тот ещё затворник. Может быть, что ему просто нравится одиночество. Я выключил телефон и подумал о том, что это бред. Кто захочет быть вечно один? Без партнёра, без друзей... Нет, мы можем кайфовать от самих себя, но это же будет не долго. Мой взгляд остановился на книжных шкафах. С каждым моим приходом книг там становилось меньше. Возможно, он перетаскивает их в школу? Я положил Арсения Сергеевича на плед, который стянул со своих плеч. Я бы хотел переложить его на диван, но мужчина бы проснулся. Да и у меня бы не хватило сил его поднять. Я подошёл к шкафам и провёл пальцем по корешкам оставшихся книг. На одном из корешков не было названия, поэтому я вытащил находку и осмотрел. Просто книжка, обтянутая кожаным чехлом. Я открыл ее, чтобы посмотреть название. Вот только это оказалась записная книжка. Мой взгляд остановился на странице всего на пять секунд, а потом я сразу же ее захлопнул. Это личное пространство человека, в которое лезть уж точно не стоило. Но я запомнил эту страницу, на которой был выведен календарь. Вот только он был не полный. С января до конца мая. Скорее всего, дальше учитель просто не успел заполнить, поэтому я просто поставил записную книжку на место, и вернулся к рисованию. Но что-то меня продолжало беспокоить. Почему он не спал? Почему не пускает к себе никого? Почему отдает вещи и их тут так мало? Почему с каждым днём он все больше блекнет? Почему с каждой неделей сильнее видно, что он теряет вес? Я не понимал, лишь замечал все это. Но не мог ничем помочь, да и не пытался. Чем поможет подросток вроде меня? Скажет: «Порыдайте из-за своих взрослых проблем мне в плечо»? Слишком глупо. И я слишком мало знаю о нем. Я повернулся к учителю и занёс руку над его волосами. Я был уверен на девяносто процентов, что они очень мягкие, но очень хотел убедиться. И мое знаменитое: «Быть или не быть?» превратилось в: «Гладить или не гладить?» С одной стороны, вроде, нет ничего в этом странного. Я делал вещи и похуже. Но мои чувства, которые я осознал, заставляли меня колебаться. Да, я его люблю. Люблю абсолютно всего, даже когда он издевается надо мной. Даже когда спит или ворчит себе под нос. Это Арсений Сергеевич, он такой какой есть, и я его люблю. Без попыток перекроить и переделать под себя. Но я был не маленькой девочкой, которая видела в телевизоре красивого актера и была уверена, что выйдет за него замуж. Я прекрасно осознавал, что если у меня и будет шанс, то после окончания школы. А до этого момента наше общение с Поповым могло и ухудшится. Или же мужчина мог найти себе девушку, или парня. То, что Арсения Сергеевича интересуют парни я понял почти сразу же, но почему-то я был уверен, что он бисексуал. Я не знаю какой дурак мог не заметить у него... Манерность? Можно, конечно, спутать с интеллигентностью. Но там была очень тонкая грань между этими понятиями, и учитель явно ее нарушил. Осознание моих чувств мне далось нелегко. Меня разрывало от мыслей, где я восхвалял свои вкусы, до мыслей где я утверждал себе, что доставляю всем неудобства своими чувствами. Ещё я боялся, что превращусь в идиота, поэтому заталкивал все свое обожание поглубже и старался вести себя как обычно. За неделю я научился входить в этот образ так хорошо, что мне можно было дать Оскар. Но когда меня никто не видел... Мои чувства высвобождались. Я начинал думать о нем каждую секунду и даже писать стихи. В каком-то смысле он стал моей музой. Настолько сильно, что я завел отдельный блокнот со стихами, где я тысячи раз подбирал и зачеркивал неудавшиеся строки. И спустя с десяток проб строки складывались в едино. Последний снег закончил эту зиму, И уходя оставил чувства к Вам. И хоть Ваш облик был чертовски близок, Я написал про Вас стихотворений ряд. Про то, как далеки были когда-то , На расстоянии держались Вы сейчас. И хоть я слишком юн, но понял сразу , Цвет Ваших глаз стал пленом для меня. Но плен мне нравился, Хоть грустью был покрытый. И чувствовал я в нём весомость мук, Оставленных в дрожание Ваших рук. Слова «люблю» хранил я в своем сердце, И, без сомнений, был бы очень рад. Сказать хоть раз Вам, мой учитель, Как был потоплен я в Ваших глазах. И хоть я писал стихи и рисовал (правда, делал это отвратительно) его глаза на полях тетради. Я понимал, что любовь моя не была платонической. И в этом я убеждался почти каждый вечер, когда мое тело реагировало на мысли об учителе. И я этого стыдился. С одной стороны я понимал, что это нормальная реакция, но с другой стороны, я надеялся, что смогу управлять всем этим. И вот я сидел рядом с предметом моего скрытого обожания, и хотел дотронуться до него, но не решался. Арсений Сергеевич повернулся на спину и его волосы упали на лоб, соблазняя меня их потрогать. — К черту. — Выпалил я и поцеловал его в щеку Потом отдернул себя. Что. Я. Сделал? Я залился краской и, подгибая под себя ноги, чтобы спрятать в них лицо, я опрокинул баночку с водой. — Антон? — спросил учитель, приоткрывая глаза. — Ложитесь на диван, а то простудитесь. — Сказал я, пока вытирал разлитую воду. Стараясь сделать вид, что я ничего не сделал. — Хорошо. — Арсений Сергеевич перелег на диван и просто смотрел за всеми моими махинациями с тряпкой. Когда я закончил, он шепотом позвал меня. — Тош... — Да? — учитель махнул мне рукой, чтобы я подошёл ближе. И я подошёл. В следующую секунду мою талию обхватили руки преподавателя и потащили к себе. Теперь я лежал всем телом прижавшись к учителю. Я чувствовал, как сильно его руки держат меня, как поднимается грудная клетка. — А... Арсений Сергеевич? — спросил я, снова заливаясь краской. — М? — он уткнулся носом в мою шею и немного потерся. По моей коже прошлись мурашки. — Арсений Сергеевич! Что вы делаете? — я попытался легонько отпихнуть его, поэтому положил руку куда достал. А достал я до его таза. — Я просто хочу объятий. — Прохрипел мне мужчина в шею, и я почувствовал, как от этого действия у меня в штанах зашевелилось. — Просто... Это немного странно. — Сказал я, и через пару секунд пожалел. Учитель решил исправить ситуацию, поэтому перевернул к себе лицом и начал тянуть к себе. Я был немного ниже Попова, поэтому когда он меня притянул, я уткнулся носом ему в шею. Но, видимо, преподавателю было этого недостаточно. Он увидел, что я лежу на краю дивана, поэтому уперто продолжал меня прижимать к себе полностью. —Арсений... — я попытался, отпрянуть бедрами, чтобы учитель не почувствовал мой стояк. — Арсений Сергеевич... — он обнял меня, когда наши тела полностью соприкоснулись. Моя эрекция была прижата к его тазовой кости. Вот черт. — Что случилось? — спросил меня хриплый сонный голос. — Вы мне в шею дыхнули, вот и... Ну, и... Отстаньте. — Покраснел я и спрятал лицо в шее преподавателя. — Я про то, что ты меня звал. То, что у тебя стояк может быть от всего, что угодно. Меня это не особо волнует. — Боже, как же он ошибался, ведь вставал у меня только на него. Я немного подвинулся и охренел. — А у Вас от чего? — спросил я и ещё гуще покраснел. — Молодой организм. — Молодой организм, и я только проснулся. А ещё пока ты вырывался — елозил на нем своей пятой точкой. — Рассмеялся учитель, и я понял, что ему тоже неловко. — Забудем об этом неловком моменте? — спросил я, зная, что ни за что это не забуду. — Конечно. — По его голосу я понял, что он сделал так же, как и я. Просто согласился, но ничего не обещал. — Ты готов к завтрашнему дню? — мужчина зарылся носом в мои волосы, и я на секунду подумал, что он меня поцеловал. Откинув всю неловкость и все мои мысли, я оставил только уверенность в завтрашнем дне. — Да, готов.