Методы воспитания

      — Я иду на свидание с парнем из тиндера, — первое, что говорит Юнджин, когда одним вечером врывается к ним в комнату. — Подстрахуйте.       Джисон, в этот момент, ставит новую серию «Атаки титанов» на ноуте, а Феликс пытается принять максимально комфортное положение на скрипящей кровати — так, чтобы и лежалось хорошо и чтобы тянуться за газировкой не слишком далеко. Очевидно, что никто из них совершенно не планирует сегодня вечером покидать пределы комнаты, если только внезапно где-нибудь не пройдёт акция по бесплатному разливу крафтового пива. В любом другом случае — будь то зомби-апокалипсис, нашествие инопланетян или восстание роботов — Феликс отказывается вставать с кровати.       — Скажи мне, тебе мало мужиков? — уточняет Феликс лениво, на треть высовываясь из-под пледа.       — Мужиков никогда не бывает много.       — Это просто ты не была в метро в час пик, — хмыкает Джисон. — Или на концерте «Твайс», или в пивнухе в пятницу. Целое море мужиков, подруга.       — Хороших мужиков, — исправляется Юнджин, а после упирает руки в бока, всем своим видом показывая, что отступать она не намерена. — У него охуительный пресс, ладно? Шесть чёртовых кубиков!       — Ты знаешь, что если парень из тиндера ставит в фотках свой пресс, то это красный флаг? — говорит со знанием дела Феликс и предпринимает попытку добраться до пачки сырных шариков, не отрывая при этом головы от подушки.       — Он так говорит, потому что сам не может выкладывать фотки пресса. Нечего, — гогочет Джисон довольно. Феликс не дотягивается до сырных шариков, но до него — да. Пяткой нежно и мстительно пинает в спину, пока приятель пытается взломать Пентагон и включить серию без мерзкой, вечно всплывающей в неподходящий момент, рекламы.       — У него в профиле есть фото с пляжа, — оправдывает потенциального хахаля Юнджин. — Это нормально ходить без верха. Если ты, конечно же, не Феликс, который стесняется кортизолового животика. Ты же знаешь, что это в порядке вещей, милый? Мы живые люди, а не идеальные картинки из интернета. Каждый из нас уже совершенен, потому что рождён в своём теле. Хорошо?       Джисон радостно ржёт. Феликс пинает его снова, дважды — первый раз потому что заслужил; второй, потому что потому. В профилактических мерах.       — Я не стесняюсь своего кортизолового животика, — с нажимом говорит Феликс, недовольно щурясь. — Я просто не хочу отхватить рак кожи, чтоб вас! Вы видели индекс ультрафиолета? Видели?       Юнджин снисходительно улыбается.       — В любом случае, — говорит она, — я бронирую вас двоих на сегодняшний вечер. Я стремаюсь идти с незнакомцем куда-то, а так буду спокойна, зная, что вы где-то поблизости.       — Ты же понимаешь, — хмыкает Джисон и убирает с колен ноутбук, приваливаясь спиной к стене и отбирая кусок пледа у Феликса, — что если этот твой мистер Охуительный-пресс окажется маньяком, то мы ничем не поможем? Феликс будет только орать и плакать, а я снимать на видео, потому что мне нужен контент для тиктока.       — У тебя есть тикток? — удивляется Феликс.       — А что мы, по-твоему, снимали утром в туалете? Тиктоки, Феликс, тиктоки.       — Я думал, это было для прослушивания в Хайб.       — Без комментариев.       — Если он окажется додиком, то вы поможете мне слиться и мы пойдём в пивнуху запивать моё горе, потому что пресс реально секси, — выкладывает план Юнджин, совершенно блистательный в своей детальности. — А если нет, то просто посидите за соседним столиком минут двадцать, пока я не пойму что всё ок, потерроризируете официантов, а потом пойдёте домой.       — А пиво за твой счёт? — невинно уточняет Джисон, а Феликс уже знает, что этот придурок продался. За стакан пива, позорище.       — За мой, — закатывает глаза Юнджин. — Феликс?       — Меня не купить стаканом пива, — презрительно фыркает Феликс. — У меня есть достоинство, которое я ни за что…       — Два стакана пива.       — …во сколько, говоришь, нам быть готовыми?       — В восемь жду на месте, я скину геолокацию, — удовлетворённо улыбается подруга и разворачивается к двери. — Вы лучшие, мальчики. Люблю вас!       Юнджин скрывается за дверью, оставляя после себя тонкий шлейф туалетной воды, а Джисон совершенно ублюдочно вытягивается в лице, от души зачерпывая сырных шариков из пачки. А затем говорит:       — Два стакана пива.       — Ты готов был согласиться за один, — тут же защищается Феликс. — А я не позволил нам упасть ещё ниже.       Без пятнадцати восемь они стоят у того самого кафе, в котором Юнджин договорилась встретиться с парнем из тиндера, — всего одна остановка на метро от студенческого городка. Феликс полностью разделяет эту её привычку назначать первые свидания в местах, как можно ближе от дома, чтобы в случае чего бежать было не так далеко. Феликс делает точно так же. Хотя в последний раз он был на свидании аж на первом курсе, и после этого вообще перестал пытаться, потому что всех потенциальных парней — неосознанно — сравнивал с Хёнджином. Это было плохо в первую очередь по отношению ко всем этим парням (а среди них в самом деле были достойные; те, в кого Феликс непременно бы влюбился, не будь так сильно в Хёнджине), но ещё более ужасно по отношению к самому себе — каждая тщетная попытка вытеснить Хёнджина кем-то другим, обмануть собственное сердце, приносила лишь жгучее разочарование и боль.       — У них скидка пятьдесят процентов на вафли для парочек, — говорит Джисон, когда они заходят внутрь, а после усаживаются за крайний столик у окна, откуда открывается хороший обзор на весь остальной зал.       — В прошлый раз, когда ты попытался выбить нам коктейли для парочек, нас чуть не избили гопники, — напоминает Феликс и растекается по мягкой обивке диванчика.       — Консервативные узколобые гомофобы, — с отвращением фыркает Джисон. — Я чувствую это давление со всех сторон. То, как нас ущемляют, понимаешь?       — Ты не гей. И даже не би. Так с чего бы тебе ущемляться, когда даже мне насрать?       — Потому что я всё ещё предлагаю тебе сделаться парочкой никем не понятых геев-максималистов и получить политическое убежище в Испании. Боже, я так хочу в Барселону!..       — Если до конца четвёртого курса мне так и не удастся залезть к Хёнджину в штаны, — говорит Феликс, — то так и поступим.       — Договорились.       Парень из тиндера — шесть кубиков, как его мысленно окрещивает любящий ставить на мужиков ярлыки Феликс; а если вы спросите, какой ярлык у Хёнджина, то получите в ответ лаконичное «пиздатый» — заходит в кафе в тот самый момент, когда Феликс пытается выбрать между персиковым чаем со льдом и текилой — тот ещё выбор. Миленькая официантка (которая уже дважды подходила к их столику и которую Феликс уже дважды отсылал, потому что выбирать между персиковым чаем и текилой — трудно) проводит его до забронированного столика, благодаря чему Феликс и Джисон могут в полной мере оценить его визуально, пока тот преодолевает расстояние от дверей до кожаного диванчика. Невысокий и приземистый, но крепкий и хорошо сложенный — примерно одного роста с длинноногой ланью Юнджин, и хотя подруга стопроцентно предпочитает парней выше неё, она наверняка поведётся на сильные руки и хорошее чувство стиля.       — От одного до десяти? — спрашивает Феликс, когда они с Джисоном синхронно оканчивают первичный осмотр.       — Семёрочка. Восемь, если он умеет пользоваться этими сексуальными ручищами, — говорит Джисон — ни разу не гей, а после снова возвращается к меню. — Не мой типаж, но так ничего.       — Боюсь спросить, кто тогда твой типаж.       — Педро Паскаль, — не задумываясь отвечает друг. — Вот ему бы я дал.       — Это был каминг-аут? — уточняет Феликс и мысленно склоняется больше к текиле, чем к персиковому чаю.       — Это было искреннее и сердечное признание его охуенности.       Юнджин опаздывает всего на пять минут — рекорд, потому что живёт подруга по принципу «королевы не опаздывают, это время спешит», а эти пять минут более чем доступно указывают на степень её заинтересованности. Повелась на шесть кубиков, слабачка. Феликс такое не признаёт совершенно, потому что первоначально — внутренняя составляющая, всё остальное — прочее, малосущественное, хотя если речь идёт о кубиках Хёнджина… Итак, Феликс не отвлекается. Он как бы невзначай выглядывает из-за меню и наблюдает за тем, как «шесть кубиков» поднимается с дивана, жмёт Юнджин руку, а после помогает ей снять лёгкую кожаную курточку. Ну вот, первое свидание, а они уже раздеваются. Ох уж эта испорченная молодёжь!       — Ты посмотри, как нарядилась, цаца, — весело хмыкает Джисон и улыбается, когда Юнджин оглядывает зал и натыкается на их столик взглядом. — Ну всё, поплыла. Спорим, она трахнет его к концу вечера?       — Однажды она поделилась со мной лайфхаком, как держать себя в трусах на первом свидании, чтобы не прослыть доступной и легкомысленной, — говорит Феликс и тоже краем глаза смотрит, как подруга заливисто смеётся над чужой шуткой, прикрывая рот ладошкой. И смеётся она этим своим специальным, отрепетированным для свиданий смехом. Феликс знает, о чём говорит: он репетировал вместе с ней. Ну точно поплыла. — Она надевает свои самые страшные дырявые трусы. Но что-то мне подсказывает, что сегодня даже дырявые трусы её не остановят.       Когда официантка подходит к их столику в третий раз, Феликс, наконец, делает выбор — выбор не выбирать. Он говорит:       — Персиковый чай со льдом и шот текилы, пожалуйста.       — И вафли по акции для парочек, — добавляет Джисон с очаровательной улыбкой. — Ну что Вы так смотрите на меня, милая? Мы живём в свободном мире, разве нет? У меня есть право любить, кого захочу. Или политика Вашего заведения считает наоборот? Знаете, как трудно быть открытым геем даже в эту, так называемую, эпоху толерантности? Я даже не могу спокойно сходить на свидание со своим парнем и съесть эти чёртовы вафли без косых взглядов!.. Наше государство так гордится своей высокоразвитой социальной ориентированностью, но при этом я не могу попасть в реанимацию к своему парню, потому что не считаюсь за члена семьи. Вы считаете это человечным? Делить людей на достойных и нет?..       Девочка совсем юная — первокурсница, а может быть и вовсе старшеклассница, подрабатывающая во время летних каникул, — и её растерянные, немного напуганные и слезливые глаза говорят о том, что она ещё не успела повидать некоторого отборного дерьма на своём коротком веку, а потому не может сходу определить, что ей нагло и откровенно врут. Ну надо же, кажется, и правда поверила. Джисоновы актёрские навыки с каждым годом становятся всё лучше и лучше.       — И лимон, пожалуйста, — добавляет Феликс в качестве точки. — Для текилы.       Первым делом приносят текилу, и Феликс глушит её сходу, закусывая лимоном. Жгучая кислота оседает на кончике языка, приятно печёт; Феликс расслабленно откидывается на спинку диванчика, скатываясь немного вниз по скрипучей коже, и смотрит, как Юнджин, кокетничая одними лишь накрашенным глазами, что-то рассказывает внимательно слушающему её «шесть кубиков». Кажется, всё идёт хорошо, и после вафлей они смогут благополучно вернуться в общагу досматривать «Атаку титанов». Хорошо, что хорошо. Юнджин заслуживает только лучших мужчин — и кто знает, может быть, однажды кто-то вроде «шесть кубиков» или даже именно он сможет вцепиться ей в душу так крепко и основательно, что другие мужчины — из тиндера или директа в её инстаграме — потеряют всякое значение. Оно ведь так и бывает, Феликс знает. Он плавал; он потонул.       — Тоже хочется на свидание, — признаётся Феликс, даже не пытаясь скрыть печаль в голосе. — Ну вот. Сейчас я превращусь в одинокого, грустного гея, а люди не любят грустных геев. Им нравятся только весёлые, одинокие геи.       — Ты не одинокий, — уверенно говорит Джисон. — У тебя есть я. И я почти каждую неделю вожу тебя на свидания!       — Ближайшие пивнухи и Макдональдс не считаются, — хмыкает Феликс, но хмыкает с благодарностью. Может быть, он и правда одинокий, грустный гей, но зато у него есть самый пиздатый на свете лучший друг, с которым они обязательно после учёбы укатят в Барселону.       — Окей, снизь требования и стандарты, сладкий, — Джисон забавно кривляется, а после напихивает свои карманы бесплатными влажными салфетками. — Я бедный маленький студент. Макдональдс — это мой максимум.       — Я знаю и ценю это, бро.       — Вот и славно.       Вафли подъезжают через минут пятнадцать, когда Феликс скармливает почти весь лёд из чая Джисону. Чонин смотрит на них в какой-то степени осуждающе, как совершенно точно нельзя смотреть на дорогих гостей, а после ставит на стол две тарелки с крышесносно пахнущими вафлями.       — Когда два гея довели Ынче до слёз, мне захотелось посмотреть на них воочию, — говорит он и складывает руки на бока. — Это вообще нормально, что я не удивился, увидев вас двоих?       — Наша репутация активно работает на нас, мелкий, — весело хмыкает Джисон.       — А я и не знал, что ты работаешь здесь, — Феликс обхватывает губами трубочку и смотрит на первокурсника с любопытством. — Какие сейчас нынче первокурсники трудолюбивые пошли. Мы в твоём возрасте по углам валялись.       — Вы и сейчас это делаете, хён, — вздыхает Чонин. — И я говорил тебе, что работаю, но ты в это время пялился на Хёнджин-хёна. Не помнишь?       — Не особо.       — В библиотеке, когда ты помогал мне с английским.       — А, тогда, — мечтательно тянет Феликс. — Помню-помню. Хёнджин тогда уложил волосы по-новому. Я чуть не сдох прямо там.       — В любом случае доедайте и уходите отсюда. Ынче стесняется вас, — вздыхает Чонин, и Феликс почти очарован тем, какой этот мелкий серьёзный на своей работе.       — Зря ты так с дорогими гостями. Мы же можем и пиписьки нарисовать вам в книге жалоб, — говорит Джисон с набитым ртом. — И мы на миссии, сопляк. Это наш гражданский долг: не позволить Юнджин трахнуть парня из тиндера на первом свидании. Потом целую вечность будет ныть, что мы её не остановили.       — Юнджин-нуна? — переспрашивает Чонин, а потом резко поворачивает голову в сторону.       Феликс накалывает на вилку клубнику, отправляя её в рот, и откровенно веселится. По крайней мере не один он страдает от безответной любви. Чонин вкрашился в их дорожающую подруженьку ещё на посвящении первокурсников, когда Юнджин за один заход выжрала пять шотов крепкого соджу и даже не моргнула — лишь поправила указательным пальчиком помаду в уголке губ и обольстительно улыбнулась. В такую женщину грех не влюбиться, Феликс знает. Знает и сочувствует, потому что у Чонина — очаровательного, но всё ещё первокурсника, — нет и шанса. Юнджин редко когда изменяет своему типажу мужчин, а Чонин в него совершенно не вписывается. Может, конечно, однажды подруга устанет от этих взрослых, твердолобых мужчин и решит для себя, что породистых кобелей лучше брать щенками, но до этого момента нужно ещё дожить.       — Сейчас шею свернёшь, — фыркает Феликс. — Отбой, мелкий. У неё свидание с парнем, у которого шесть кубиков.       — Шесть, — потерянно повторяет Чонин. — Она отшила меня на прошлой неделе со словами, что у меня ещё хотелка не выросла. Но мне уже двадцать, хён!       Джисон давится вафлей, а после страшно кашляет, чередуя предсмертные хрипы со смехом. На их столик оборачиваются все, кому не лень, включая Юнджин и «шесть кубиков», и Феликс благодушно протягивает другу салфетку — ту, которую он успел взять до того, как Джисон одним своим существованием и бездонными карманами понизил всю популяцию влажных салфеток в мире.       — Так иногда бывает, — сочувственно улыбается Феликс и хлопает Чонина по руке. — Джисону вон уже двадцать четыре скоро будет, но у него хотелка тоже не выросла. Он именно поэтому везде рисует пиписьки. Детская непроработанная травма.       — А вот не надо мне тут. Я сейчас как сниму штаны, девочки, и вы укачаетесь.       — Умоляю, хён, не надо, — просит Чонин жалобно, сгребает в одну руку использованную салфетку, в другую — пустой шот текилы, а после торопится удалиться. — Оставьте Ынче чаевые, будьте людьми. У девочки травма.       — У девочки травма, слышал? — качает головой Феликс.       — Взрослая жизнь она такая. Будешь доедать свои вафли?       — Можешь есть. Только давай быстрее. Мне даже как-то неуютно теперь.       Это случается, когда они в самом деле уже собираются уходить. Оплачивают счёт, оставляя бедной официантке Ынче чаевые, а после ещё с минуту вошкаются на диване, медленно и лениво переваривая съеденное. Феликс сначала даже не замечает новых посетителей: он слишком занят ворчанием собственного живота, поэтому парочка молодых людей, которая усаживается за один из столиков, мало чем волнует его. Но волнует Джисона. Он неосторожно пинает Феликса ногой под столом, а после громким шёпотом говорит:       — Там Хёнджин!       Феликс поворачивает голову так резко и бойко, как совершенно точно нельзя делать в его-то почтенном, почти ветеранском возрасте, — что-то сомнительно, нескромно хрустит: позвонок или его, Феликсово, сердце, потому что за столом Хёнджин сидит не один. Он сидит с девушкой.       Это раз.       Девушка красивая — это два. Стройная, улыбчивая, с правильными чертами — эдакая конвенциональная азиатская красотка с маленьким личиком, светлой кожей и большими глазами. Феликс проигрывает ей по всем пунктам, потому что, во-первых, он мужчина (а у мужлан, как известно, нет прав), во-вторых, он не просто мужчина; он тощий мужчина — неугомонный, проблематичный, со встроенным в заднице шилом, — с острыми костями и кортизоловым животиком. Но это всё, конечно, не так уже и важно, потому что людей вокруг много, и добрая четверть, а может и вовсе половина, выше, стройнее, красивее, умнее и так далее по списку. Феликс научился жить с этим ещё давно, правда; как-то переболело, прорефлексировалось, а затем и вовсе отпустило. Феликс научился принимать и уважать себя и своё тело таким, какое оно есть вне зависимости от его желания, потому что существовать в этом бесконечном круге самобичевания, кусок за куском отгрызая от себя из-за зависти, направленной на других — более идеальных — людей, самая страшная и смертельная мука из всевозможных. Поэтому то, что девушка — красотка, это меньшее. Пустое, ничего не значащее, если бы не одно «но».       «Но» — это три.       Хёнджин ей улыбается.       Совершенно очаровательно и обезоруживающе, той своей редкой и драгоценной улыбкой — искренней — которой удостаиваются лишь немногие люди: те, кто Хёнджину неподдельно импонируют. А это хуже супружеской измены, честно.       — Брат, держи себя в руках, пожалуйста, — напоминает негромко Джисон. — И в штанах, желательно, тоже.       Хёнджин и Феликсу улыбается так — искренне. Даже несмотря на то, что он ни разу не хорошенькая конвенциональная красотка, а сплошная концентрация фонового шума с кортизоловым животиком, еженедельными экзистенциальными кризисами и шилом в заднице. Тот ещё набор. Но Хёнджин всё равно — вопреки — ему улыбается из раза в раз, всё равно помогает и заботится, хотя мог бы давно приложить руку к Феликсовому отчислению: есть за что, но ни деканат, ни ректорат никогда об этом не узнают, потому что Хёнджин не позволит. И Феликс наглеет, жадничает, чувствует себя особенным, исключительным. Бесится от одной лишь мысли, что для этой красотки Хёнджин мог бы сделать всё то, что делает для Феликса. Ревнует.       — Ты только посмотри на это возмутительное бесстыдство, — зло бормочет Феликс. — Пусть ещё трахнутся на этом столе!       — Они просто делят одно меню на двоих, — замечает Джисон. — Скорее всего потому что свободных больше нет.       Феликса распирает. В длину, вширь, по диагонали — со всех сторон и боков. Он делает глубокий вдох, пытается унять эту неестественную, неправильную обиду и ревность, потому что ревнуют только неуверенные в себе (а Феликс уверен, правда уверен; он положил годы, чтобы научиться верить себе и своему телу) и те, кто имеет на это право. Феликс его не имеет. Они с Хёнджином не мужья, не любовники; друзья, ни больше ни меньше, а друзей не ревнуют. Феликс не ревнует Джисона, не ревнует Юнджин или других людей в своей жизни, но он чувствует отвратительную злость и беспомощность, когда кто-то подбирается к Хёнджину ближе отведённой дистанции.       Он так привык, что этой дистанции есть место быть, что Хёнджин неизменно соблюдает её со всеми этими хорошенькими девчонками, которые влюбляются в него стопками, что позволил себе обмануться; забыть, что однажды Хёнджин действительно влюбится в кого-нибудь. Что однажды кто-нибудь из этих хорошеньких девчонок, которые влюбляются в него стопками, сумеет подобраться к нему ближе остальных, преодолеть эту дистанцию и нырнёт прямиком в грудь, к сердцу.       Не всегда же Хёнджин будет один. Когда-нибудь в его жизни появится человек, — или уже, просто Феликс пока не знает о нём, — который завладеет всем Хёджиновым вниманием и временем, отберёт заслуженный — или нет — кусок у Феликса, который только на этом и держится, функционирует. И тогда Хёнджину больше не будет до него дела, он больше не будет возиться с неугомонным одногруппником, решать его проблемы, спасать.       — Мне нужно ещё текилы, — говорит Феликс, через силу отводя взгляд от столика, за которым сидит довольный Хёнджин. — Желательно, целое ведёрко.       — Как твой друг, я говорю тебе «нет», потому что текила делает с людьми страшные вещи, — Джисон дёргает уголком губ. — Но как твой напарник во всех начинаниях, я говорю: два ведёрка.       Ладно. Безответная любовь и конвенциональные красотки — это всё ещё больная тема, но по крайней мере его лучший друг, Джисон, никогда не променяет его на смазливую мордашку. Не променяет же?       — Вы ужраться решили, да? — уточняет Чонин, когда они в четыре руки подзывают его к себе. — Давайте не в мою смену, ладно? Я заканчиваю через час, а потом можете делать, что захотите.       К счастью для Чонина (и для остальных жителей планеты Земля, потому что текила в самом деле делает из Феликса не человека) сделать повторный заказ они не успевают, потому что Юнджин внезапно поднимается из-за стола и торопливо направляется в туалет, кидая им красноречивый взгляд, — Феликс понимает без слов. Это девчонки умеют общаться глазами. У Феликса, например, иногда не получается общаться даже ртом — преобладающе именно рядом с Хёнджином — поэтому ему понадобились годы дружбы с Юнджин, чтобы научиться понимать, что значит тот или иной взгляд. Этот, кажется, значит что-то не очень хорошее.       — Кто пойдёт? — уточняет Феликс и смотрит на развалившегося на диване Джисона, что удовлетворённо почёсывает своё пузо.       — Не я, — говорит он. — У меня в животе французская революция.       Феликс закатывает глаза, а затем нехотя поднимается и идёт следом за Юнджин. Тонкая, но сильная рука ловко затягивает его в туалет — женский — и Феликс даже не успевает открыть рот, чтобы возмутиться: подруга напористо прижимает его к ледяной кафельной плитке стены, впиваясь пальцами в плечи, и говорит:       — Надо валить. Срочно.       — А как же шесть кубиков? — хмыкает Феликс незлобно, но насмешливо.       — Он ебанутый, — качает головой Юнджин. — Сначала всё было хорошо, я даже почти влюбилась, а потом он начал нести какой-то бред… Господи, Ликс, я тебе говорю, он точно ненормальный!       — Зато кубики, целых шесть штук. Ауч! Не бейся! Понял я, понял. Валить, — бурчит Феликс, поглаживая ладонью пострадавшее плечо. — Иди забери вещи и пойдём домой.       — Давай ты.       — Забрать твои вещи?       — Ага.       — И как это будет выглядеть?       — Не знаю. Мне стрёмно, — Юнджин вздыхает, зарываясь узкими пальцами в копну густых, накрученных волос.       Феликс тормошит её по плечу, немного резковато, по-мужски, но вместе с этим по-особенному нежно — так, чтобы она без слов почувствовала, что бояться нечего. А даже если есть чего, то вместе они как-нибудь да справятся. Всегда справлялись и сейчас справятся.       Феликс не надёжный ни разу, но за своих он костями, а Юнджин своя. Стала ей как-будто случайно — так, что никто даже и не понял, не уловил момент, когда она вписалась в их компанию и стала её важной частью. Некоторые события случаются вне зависимости от желаний: Феликс никогда не пытался подружиться, Юнджин — тоже, но вот они стоят в женском туалете, держась друг за друга, и у них за плечами история длиною в три года, а это — Феликс знает, он уверен — только начало.       — Я рядом, Джисон тоже. У Чонина, кстати, сегодня смена, а он за тебя, знаешь, в лепёшку расшибётся, — говорит Феликс и смыкает пальцы на чужом тонком плече чуть крепче и только потом отпускает. — А ещё там Хёнджин ужинает с какой-то красоткой. Клянусь, это ниже моего достоинства драться с девчонками, но я держусь на честном слове.       — Хёнджин изменяет тебе? — смеётся Юнджин.       — Можешь себе представить?       — Значит в срочном порядке нужно в пивнуху. К чёрту этих парней из тиндера и дурацкие свидания, — говорит подруга и выпрямляется в спине. — Шесть кубиков — это ещё не всё. Кортизоловые животики рулят!       — Именно!       Феликс возвращается в зал первым. Юнджин, выждав минуту, отправляется следом — уверенная, сильная; она забирает со спинки диванчика кожаную куртку, что-то говорит недоумевающему парню, а после кладёт на стол деньги. Наверняка больше положенного, с чаевыми, потому что это очень в её стиле — уметь принимать подарки, быть благодарной, но никогда — должной. Для неё достоинство важнее всего; без него Юнджин не своя, чужая, на нём она держится в самые сложные дни, двигается вперёд, не оглядываясь назад. И иногда её достоинство унижает других мужчин одним лишь своим существованием — тех мужчин, у которых собственное достоинство отсутствует.       Юнджин успевает сделать ровно два шага к выходу, когда «шесть кубиков» поднимается из-за стола и хватает её за предплечье, грубо разворачивая к себе. Джисон реагирует первым, потому что он за своих тоже костями: подрывается с нагретого места, за считаные секунды преодолевает нужное расстояние и от души врезается в крупного парня. Тот от неожиданности не то, что отпускает руку Юнджин — он пятится назад, почти наваливаясь грузным телом на стол, ладонями задевая стоящую на нём посуду.       — Больно, ой как больно! Моё плечо! Он сломал мне плечо! — кричит Джисон и хватается рукой за правое плечо. — Кто-нибудь, помогите!       — Какого хрена, чувак? Ты сам налетел на меня!       — Мне так больно! Больно! Вызовите скорую, умоляю!       — Да я его и пальцем не тронул!       Феликс весело хмыкает и тоже поднимается на ноги. Он сталкивается с Хёнджином взглядами, позволяет себе на долю секунды остаться на тёмном зыбком дне чужих зрачков, а после улыбается, отворачиваясь. Все его дороги — кривые, запутанные, не отмеченные на картах, потому что у Феликса в голове Бермудские треугольники и ни один картограф в мире никогда не проложит путь, — почему-то ведут только к Хёнджину. Место назначения одно, сколько не меняй координаты и маршруты, сколько не теряйся в себе и других людях, конечная точка всё равно неизменна. Феликс не всегда ищет, но всё равно находит. Иногда, как сейчас, он просто куда-то идёт, не особо задумываясь, а в конечном счёте обнаруживает себя там, где пространство сужается до одного лишь Хёнджина.       У Феликса Земля маленькая. Маленькая и круглая. И вертится она не вокруг Солнца.       — Я всё видел собственными глазами! Он сломал ему плечо! — подключается к постановке Феликс и подбегает к вошедшему в раж Джисону, что уже драматично оседает на пол.       — Вы ебанулись? — зло рычит парень, и вот он уже совсем рядом — крупный и яростный, с накаченными ручищами, которыми он на раз-два может переломать им с Джисоном шеи. Феликс не боится, он своё отбоялся ещё давно, но это всё равно неприятно, когда чужие пальцы грубо хватают за грудки, растягивая ворот хлопковой футболки, а после от души встряхивают. — Умереть захотел?       — Ну давай, ударь меня, — криво улыбается Феликс.       Чужое, раньше казавшееся привлекательным лицо искажается гримасой гнева, наливаясь красным. Феликс знает, что и вполовину не выглядит так же внушительно, но страха всё равно нет, потому что где-то на периферии сознания маячит абсолютная, железная уверенность в том, кто заменяет собой гравитацию, вертит вокруг себя Феликсову Землю. На чужое плечо крепкой, мёртвой хваткой ложится рука, а затем Хёнджин говорит:       — Уберите руку, — в меру вежливо, но морозно-холодно, подавляюще.       Феликсу не страшно; ему никогда ничего не страшно, когда Хёнджин рядом, потому что — даже если это совсем не так, даже если это всего лишь иллюзия, — главе дисциплинарного комитета море по колено. Это Феликс тонет в лужах, а Хёнджину всё нипочём — он сильнее, отважнее, умнее. Ему всегда есть чем ответить, что предложить. Он для кого-то — воздух. Гравитация; орбита, по которой слепо следует чья-то маленькая круглая Земля.       Воздух заряженный, тяжёлый. Феликс смотрит в хорошо знакомое, спокойное лицо, не выражающее ровным счётом ничего, и абсурдно не может думать ни о чём другом. Высокорейтинговое, лимитированное порно высочайшего качества, завёрнутое в эту неприглядную обёртку сдержанности и порядка. Колени гнутся, не держат на ногах; всё тело — конструктор, который тут же распадается на части, когда Хёнджин говорит таким тоном и смотрит соответствующе. Ему не нужно повышать голос, чтобы доминировать, не нужно быть выше и сильнее оппонента физически, чтобы ставить на место. Это природный, полученный исключительно при рождении внутренний стержень, который лишь единицы могут взрастить в себе временем и опытом неудач.       Феликс безвольный перед этой стороной Хёнджина. Он смертельно хочет знать, что скрыто под глажеными рубашками, вежливыми улыбками и тотальным контролем над всем. Позволяет ли он себе когда-нибудь поддаться моменту, спустить всё на тормоза, забыть об ответственности хотя бы на некоторое время. Какой он, когда обнажён, — не столько телом, сколько душой, — когда любит страстно и без остатка, когда любят его. Феликс боится никогда не узнать этого.       — Если собрались драться, то валите на улицу! — маячит где-то на фоне Чонин. — У нас тут камеры, если что.       Неудавшийся ухажёр Юнджин проигрывает Хёнджину по всем пунктам — сам это же понимает, а потому выпускает из пальцев ткань Феликсовой футболки, сбрасывает с плеча чужую руку и разворачивается к выходу, бросая презрительное:       — Ненормальные.       — Кажется, кто-то кому-то задолжал новые трусики, — с намёком говорит валяющийся на полу Джисон и стучит ладонью Феликсу по голени. — Ликс, брат, отомри, мне даже неловко как-то.       — У вас когда-нибудь что-нибудь бывает, как у нормальных людей? — вздыхает Хёнджин. — Джисон, хватит вытирать собой пол — для этого есть швабра.

;;;

      Они сталкиваются на общей кухне тем же днём, когда время переваливает за одиннадцать вечера. В Феликсе шот текилы и два стакана крафтового светлого пива за счёт Юнджин, поэтому он решает исправить всё это дело чашкой чая — какого-нибудь, любого, какой только найдётся в ящиках. Он всё ещё страшно обижен на Хёнджина, который улыбается ему, а ходит на свидания с другими девчонками, поэтому, когда глава дисциплинарного комитета появляется на кухне, Феликс не реагирует. Вот совсем. Угрюмо — насколько это вообще возможно — бросает в пузатую чашку чайный пакетик и мрачно стоит над чайником в ожидании, когда вода в нём закипит.       Хёнджин копошится позади: открывает холодильник, достаёт оттуда что-то, а после тихо, аккуратно закрывает, и всё это время Феликс на него решительно не смотрит, потому что знает. Посмотрит — и всё, пропадёт. Сдуется, как воздушный шарик, посыплется на месте тотчас, вывернется наизнанку всем, чем только можно (правдой; той самой, в которой Феликс любит три года и вечность с копейками), потому что это сложно — чрезвычайно — молчать, когда хочется сказать много. Хуже, когда Хёнджин и так знает всё без лишних слов. Он говорит:       — Пять минут. Ты молчишь уже целых пять минут. Идёшь на рекорд, Феликс.       Чистейшей воды провокация, но Феликс ведётся на неё, как школьник. Оборачивается и зыркает на усевшегося на стул главу дисциплинарного комитета не зло, но в достаточной степени сурово, а после от души давится вставшим поперёк глотки недовольством, потому что Хёнджин улыбается. А Феликс, если кто не знает, безвольный. Перед многими вещами: перед распродажами, акциями один плюс один, сосисками в тесте в столовой; перед искренними людьми, печальными историями, бездомными котятами. Перед Хёнджином. Перед ним — в первую очередь.       — Мне нечего сказать.       — Правда? — искренне удивляется Хёнджин, крутя в руках бутылку с экстрактом женьшеня. Жуткая мерзость. Феликс не знает, как его вообще можно пить. — Такое вообще возможно?       — Ты что-то хотел? — не реагирует на чужую насмешку Феликс. — Я тут немного занят, если что.       — Юнджин в порядке?       — Вполне. Она умеет переключаться. Не в её стиле расстраиваться из-за парней, — Феликс стучит указательным пальцем по керамической стенке кружки и думает, что хотел бы уметь так же. Чтобы где-нибудь в рёбрах стоял системный блок, а на нём кнопка выключения. Раз — и всё. — Она выпила вишнёвого сидра, пофлиртовала с барменом и выклянчила у него бокал. Поэтому, да. Она в порядке.       — Рад это слышать.       — Извини, что испортили тебе свидание, — говорит Феликс, и в его голосе ни капли искренности. Ему не жаль. Совсем. Если только себя самого — влюблённого и отчаянного. — На этот раз мы правда не специально.       — Феликс, — зовёт его по имени Хёнджин. — Посмотри на меня, пожалуйста.       — Не могу. Я жду когда вода закипит.       — Ты даже не включил плиту.       И правда. Не включил.       Феликс медленно, нехотя оборачивается, прислоняясь поясницей к тумбе. Перед глазами — Хёнджинова улыбка, но не для Феликса. Для кого-то другого. Для хорошенькой девчонки из кафе. И это, на удивление, больно. Феликс ведь успел и вовсе позабыть, что невзаимная любовь по определению — больно. Что невзаимная — значит никогда. А никогда это, кажется, сильно долго. Не три года. Три года — ничто, по сравнению с тем, что может не случиться ни в каком из времён: ни через пять лет, десять, двадцать.       — Это было не свидание, — говорит Хёнджин, и из них двоих он — самый жестокий, потому что в такие моменты Феликсу чудится эта больная, оголтелая взаимность, скорее всего ложная и надуманная. Ненастоящая. — Она просто друг.