***
Отец — слишком расплывчатое понятие. Отцовство было еще более расплывчатым понятием для той личности, которая была вовлечена. Биологические родители Азирафаэля погибли в автокатастрофе, когда ему было несколько месяцев, и он чувствовал связь с ними настолько же сильно, как он чувствовал связь с самой идеей наличия у него аппендикса. Когда его спрашивали, он признавал, что чисто логически они должны были существовать. Но он не скучал по ним, и их роль в его жизни была приравнена к их исчезновению из нее. Он был выращен при церкви. Ну — это было похоже на семью, ну или на коммуну; имение, которое укоренилось в духовенстве несколько десятилетий назад, и он по каким-то дальним родственным связям был одним из наследников. Там было много таких как он — хотя он определенно не был как они. Старая кровь, старые деньги и старая религия были направляющими столбами каждого движения в древнем порядке домашнего хозяйства. Он был выращен нудными учителями, отдаленными нянями и добрыми священниками, и — да, он предполагал, что в некотором смысле и Отец приложил руку к его воспитанию. Но опять-таки, Отец приложил руку ко всему. В этом и была суть Старых Денег. Конечно, сама рука не особо делала что-то сквозь года. Поначалу она была просто недостигаемым объектом — тем, за чем Азирафаэль следил на мессах, когда был юн настолько, чтобы смотреть на нее снизу вверх и мечтать о том, чтобы взяться за нее. Со временем она стала тем, что он мог видеть через замочную скважину в классе Восточного Крыла, лежащей на деревянном столе, подписывающей какие-то контракты. Сквозь года она становилась все меньше тем, что он в самом деле видел, но больше тем, что он ощущал духовно. Она была на его спине, подталкивающая его в изучении религии. Она была на его плече, сжимая удушающей хваткой, когда он впервые начал иметь сомнения. И затем она подняла метафоричный меч и держала у него над шеей, делая тихую торжественного характера угрозу. С угрозой она справилась хорошо.***
Азирафаэль прибыл во второй половине дня. Он все еще был одет в то, что надел с утра, все еще пах мылом Кроули, все еще чувствовал россыпь красных укусов, спрятанных в безопасности под рубашкой. И сколько он ни желал отдаться этим ощущениям и не позволить своему старому образу мышления добраться до него, когда он вступил в старое здание впервые за почти что семь лет, он не мог справиться с тем, что отпечатки пальцев горели на его коже чем-то грязным. Пол был вычищен до блеска. Шторы были первозданного сливочного цвета. Лестница, ведущая вверх к плоскости второго этажа, была светящейся слоновой кости. Он был брызнувшей краской, пятном на идеально натянутом холсте, как и всегда. «Азирафаэль!» — позвал голос с вершины ступеней. Он посмотрел наверх, замечая Гавриила. Как и дом, мужчина каким-то образом остался неизмененным с последнего раза, как они виделись, — много лет назад. Лицо его было вылеплено в картинную улыбку, будто он был частью декора. Как они вообще узнали о нем? Как получили его номер? Он думал, что его вычеркнули из записей, сожгли каждый мост. Он думал, что был не лучше мертвого для них, с тех пор, как они силой отлучили его. Вопросы, бесконечные вопросы горели у него на языке, пока он смотрел вверх на мужчину, спускающегося ему навстречу легкой пружинящей походкой. Он не озвучил ни одного. «Мы так рады, что ты смог приехать, — сказал Гавриил. — Нам многое нужно наверстать». Все вопросы Азирафаэль проглотил. Он должен был верить, что ответы будут отданы ему, каждый в свое время. Нынешняя ситуация казалась, за отсутствием лучшего слова, непостижимой.***
«Тебе лучше?» — спросил Гавриил, как только Азирафаэль шагнул в класс. «Мне очень жаль, что пришлось вызвонить тебя вот так, без предупреждения. Я и понятия не имел, что книжный бизнес был таким тяжелым», — признал Гавриил, и было тяжело сказать, была ли в его голосе издевка или насмешка. Возможно, он пытался в одно, но скатился в другое. «Нужда спать в отелях, только чтобы закрыть сделку? Звучит абсолютно кошмарно, если спросите меня…» «Да, спасибо», — сказал Азирафаэль на автомате, оправляя еще раз воротник. Он не был уверен, насколько хорош Гавриил был в распознавании лжи, но он знал, что проблем со зрением у него не было, а Кроули оставил несколько видимых отметин — он заметил их в туалетном зеркале и почувствовал, как скручивает все в животе от воспоминаний о рте, который их там оставил. «И спасибо за сменную одежду. И то, что позволил воспользоваться ванной». «Чисто технически, это твоя ванная настолько же, насколько и моя», — ответил Гавриил, и протянул руку, чтобы похлопать его по плечу. Контакт смутил их обоих, так что они отпрянули друг от друга в некомфортной тишине. «Боюсь, я не могу согласиться, — сказал, наконец, Азирафаэль, не поднимая взгляд. — Ты не обязан считать, что должен быть добр ко мне. Я имею полное представление, какое положение занимаю в этой семье». «Нормальное у тебя положение». Очередная тишина. На этот раз более ошеломленная, чем некомфортная. «Боюсь, я не понимаю», — признался Азирафаэль. Сложив руки, другой мужчина начал вышагивать медленно целенаправленно к старому деревянному столу у окна. «Азирафаэль, послушай. Что было с Отцом и его решением… отдалить тебя от дома… ты должен понимать, времена меняются. Он сделал то, что считал лучшим для нас на тот момент, но прошлое в прошлом. И, нравится тебе или нет, за его кончиной восходит новая эра». Внутри груди Азирафаэля варился ураган эмоций, длинные вьющиеся руки его растекались по всему телу, делая его легким и полным электричества. Он слышал гром у себя в ушах. Его голова, единственная вещь, чудесным, пугающим образом спокойная, была в самом сердце шторма. «Гавриил, — сказал он, пораженный тем, как ровно звучал его голос. — Я не уверен, что конкретно ты имеешь в виду под всем этим, но ничего не поменялось. Я все еще гей». Гавриил заметно вздрогнул, но затем, кажется, взял себя в руки и повернулся посмотреть на Азирафаэля. «Это теперь куда меньшая проблема». Азирафаэль поднял брови и не сказал ни слова. «Я пытаюсь сказать, что у меня был разговор с остальными, — объяснил Гавриил, взмахивая рукой в широком жесте. — Михаил, Уриил, Сандалфон, остальные. И они все согласились, что… нет причин, по которым тебе нельзя было бы вернуться». Он остановился, с момент ожидая подобострастного, благодарящего ответа, но, не получив его, продолжил: «Смотри, я буду с тобой честен — Отец оставил дела немного в беспорядке. И мы делали, что в наших силах, чтобы все подчистить и поставить, образно говоря, машину обратно на колеса. И вот это часть всего этого. Азирафаэль, ты тоже, и всегда был, ценностью для этой семьи». «Ценностью», — повторил Азирафаэль оцепенело, чувствуя, как сжимаются его губы, а брови делают попытку пробиться на небеса. «Твои переводы всегда были несравненны, твой обширный опыт в лингвистике, твои познания в литературе-- и твое письмо! Вот вещи, по которым люди должны судить тебя! Не по тому, к кому тебя там… эм… влечет. Откровенно, нам без разницы». «Оу, — Азирафаэль подавил суматоху из спорных эмоций и кусачих возражений. — Что же, это очень мило с вашей стороны, но--» «Суть в том, — перебил Гавриил, — что мы семья. И семья должна держаться вместе. Мы в курсе, как тяжело тебе пришлось. И мы хотим свести те мосты, которые Отец сжег. Уверен, он сделал все, что мог, в тех обстоятельствах, но эта глава теперь позади. Мы построим все заново. Мы сделаем лучше». Азирафаэлю было трудно сказать что-то, что не было ругательством. «Итак, — Гавриил засветился в очередной улыбке. — Об этой речи на приеме».***
Это была долгая заупокойная месса. Конечно, все они были долгими, все по традициям, но Азирафаэль чувствовал это куда острее сегодня, чем в другие дни. Покрой костюма был особенно удушающим. Это было, вероятно, неотвратимо — Гавриил заказал его в последний момент. Мерки, должно быть, были немного не в размер. Но нет, костюм был меньшим из его волнений. Он был заперт в церкви как в этом костюме. Он был заперт в своей роли как в этой церкви. Клубящийся дым запахов, пристававших к нему со всех сторон, — ладан, человеческий пот, старое дерево. Жесткая линия плеч на скамьях, простирающаяся перед ним. Он выбрал одно из мест ближе к проходу, всегда одной ногой за дверью, всегда готовый сорваться. Это было странно — может, это был свет, просеивающийся сквозь алтарные окна, или, может, это была ностальгия, но вся ситуация имела странный оттенок сепии. Был ли он в прошлом или в настоящем? Он знал эту церковь, ходил по этим коридорам. Его пальцы помнили ощущение от выступов алтаря. Он мог закрыть глаза и проследить контур горелого пятна, которое испачкало пол в левом поперечном нефе, когда один из хоровых мальчиков — Марк? Не Марк ли это был? — однажды уронил свечу. Спереди голос священника легко отдавался эхом по рядам. Азирафаэль мог притвориться, что слушает чтение, но не стал утруждаться. Он знал эти строки. Он знал писанное слово. Он знал его интерпретации. Но он не знал, что он здесь делает. Старые вещи. Перерождение. Всепрощение. Он молча смотрел вниз на свои сложенные руки, теребящие костяшки левой руки большим пальцем снова и снова в аккуратных спиралях. Он смотрел, не видя, на свои колени и представлял кожу под своими руками, которая была не его. Он переплел пальцы между собой и представил волосы, темные волосы, слегка вьющиеся. Он сжал пальцы в кулак и почти смог услышать мягкий мелодичный стон, струящийся сквозь монотонные стихи. Его губы жгло там, где он все еще мог вспомнить, как Кроули целовал его открытым ртом с открытым сердцем, стремящийся и желающий, полностью сдающийся ему прямо здесь, на кровати, не задавая вопросов. Беззаветная преданность. Доверие. Контроль — охотно сдавшийся, предложенный ему как дар. Новое начало. Он дернулся, когда люди начали двигаться вокруг него, и сморгнул оцепенение. Верно, Чтение закончилось. Следующим было Святое Причастие. Он вздохнул и попытался забыть вкус кожи на языке.***
От Кроули пришло сообщение: Ты в порядке? Он пытался придумать ответ. Что определялось как ‘порядок’? Каков был стандарт, от которого он мог бы его отмерить? Какое количество обычного вида тревоги, стресса, тошноты до рвоты было разрешено до того, как шкала пробивала отрицательное значение? Сколько стандартная личность страдала, пока стискивала зубы в улыбку и выдавливала ‘Я в порядке, все в порядке, я в порядке’? Насколько Азирафаэлю было разрешено быть не в порядке? Он лежал в кровати. В комнате. Не его комнате — хотя, технически, она когда-то ей была. А затем долгое время не была. А теперь, по-видимому, была. Снова. Ему было тепло. У него была пища и кров. У него были деньги. У него были… Деньги. Завещание — он был в завещании. У него было наследство. У него было место за столом. Место в семье. Место в имении. Как что-либо из этого предположительно могло быть не порядком? Если он не был в состоянии определить свою ситуацию как ‘в порядке’, тогда что может быть определено как ‘в порядке’? Сколько для этого потребуется? Был ли кто-либо из них в самом деле в порядке? Был ли Кроули ‘в порядке’? Лежал ли он в кровати? Спал ли он? Был ли он где-то не в городе в поисках кого-либо другого, с кем провести ночь? Забыл ли он уже об Азирафаэле? Он долго смотрел в телефон, думая о том, как окошко переписки будет выглядеть для Кроули, отраженное на ультрасовременном, тонком, черном прямоугольнике экрана. Прочитано 03:49***
«Вот это прям хорошо, — сказал Гавриил, шлепая демонстративно по пачке бумаги задней стороной ладони. — В плане, я работаю в издательстве, и я тебе говорю, у этого есть потенциал. Не как эта подлая неприличная романтическая ерунда, которую они выставляют сегодня. Ты много такого пишешь?» Азирафаэль в последнюю секунду успел пожать плечами, чтобы не содрогнуться всем телом. «Просто… то, что я делаю в свободное время. Когда не руковожу книжным». «Понимаю», — сказал Гавриил. Он поднял взгляд и толкнул чашку с кофе по столешнице к Азирафаэлю. «Пей! Тебя как будто катком переехало. Ни разу глаза прошлой ночью не сомкнул?» «Боюсь, у меня проблемы со сном. Всегда были», — сказал Азирафаэль, притягивая чашку к себе и поднимая ее, больше ради успокаивающего веса в руках, чем ради запаха или вкуса черной жижи. Он редко пил кофе, но было как-то неправильно теперь наводить суеты из-за предпочтений. «Вот, что я тебе скажу, — сказал Гавриил. — Давай я обкашляю это кое с кем. Думаю, мне твоя работа пригодится». Кофе коснулся его губ и согрел их, но дальше не пошел. «Мм», — озвучил он, надеясь, что это звучало нейтрально. «Конечно, потребуются некоторые правки, — разулыбался Гавриил. — Но если ты заинтересован… Думаю, мы можем обсудить это с журналом, которым занимается Михаил. Они тебя там полюбят». Он остановился, чтобы поднять собственный термос и сделать большой глоток, поморщился и затем шлепнул пачку бумаги на столешнице. «У тебя есть еще такого?» «О, конечно, — сказал Азирафаэль застенчиво. — Но это… там ничего такого, правда. Не думай, что ты обязан это читать, просто потому что--» «Ерунда! — взорвался Гавриил. — Для этого и нужна семья!»***
Если бы ему пришлось оглядываться на подробности того, что произошло после, Азирафаэль бы сказал, что это заняло годы. В реальности не заняло — но отняло годы от его жизни. И определенно чувствовалось как годы ввиду того количества скорострельных событий, которые текли строем как цепочка домино, стремительно падающих одно за одним. Когда Гавриил стал его редактором? Он не знал. Когда его короткие рассказы стали публиковаться в католических выпусках, которыми заправляли какие-то дальние родственники? Он был без понятия. Когда они потребовали от него целую книгу? Ни зацепки. Но, несмотря на то, что он едва мог уследить за всем, это все фактически произошло. И происходило так часто и так быстро, что нередко Азирафаэль запирался в магазине и не открывал его целую неделю, выбирая вместо этого сидеть на диване с разбросанной вокруг себя бумагой и чередовать выпивку и переписывание, выпивку и редактуру, и переписывание, и написание и… Он и не заметил, как прошло шесть месяцев.***
Мысль о том, чтобы увидеть Кроули вновь, не шла у него из головы. Не покидала никогда, даже на день. Он держал мысль о нем у краешка сознания, когда просыпался, когда ставил книги на полки, когда чиркал диалоги. Подавлять ее, отталкивать ее с пути стало естественно как дышать. В особенно темные ночи он запирался в дальней комнате и думал о том, чтобы позвонить. Он думал о том, чтобы услышать чужой голос на другом конце линии, когда поднимал телефон, о том, чтобы увидеть его случайно на улице, и их глаза бы встретились, и что-нибудь чудесное и волшебное бы произошло, и все барьеры бы пали между ними. Но, в противоположность этим невозможным мечтам, в реальности он, вообще-то, сделал все, чтобы любая из этих идей не дала плоды. Хотя бы то, что он редко выходил наружу, весь занятый своими писательскими начинаниями. И то, что у него едва хватало смелости отвечать на любые сообщения Кроули, если не считать те короткие, очень хилые ответы. Он одновременно боялся, что другой уже ненавидел его, и переживал о том, что, если он пока и не ненавидел, то точно такой стиль общения будет более чем успешным в том, чтобы привести к этому. И точно, когда зима перешла в весну, письма от Кроули стали все более и более редкими, а отказ Азирафаэля, парализованного собственной нерешительностью, поднимать звонящий телефон, только способствовал укреплению его изоляции. Стоял поздний апрель, когда все, наконец, произошло. Он возвращался домой из супермаркета с пакетом, полным продуктов, и только-только толкнул бедром входную дверь. Вывеска на ней была перевернута так же, как и несколько недель до этого — ЗАКРЫТО — и он даже не подумал что-либо запереть, пока сгружался на кухне, чтобы заменить сгнившие авокадо на свежие, клятвенно обещая им, что они не встретят такую же судьбу. И затем над дверью зазвенел колокольчик. Он заторопился вниз, напуганный мыслью, что придется впервые за долгое время в самом деле выгонять покупателей (он потерял хватку в обоих направлениях — и во взаимодействии с людьми, и в измывательсвах над ними, чтобы в магазине ничего не покупали), и вместо этого почувствовал, как ноги примерзли к полу от вида шокирующих красных волос и солнечных очков. Кроули стоял там пару мгновений, смотря на него в ответ, а затем отпустил дверь, заставляя колокольчик зазвенеть еще раз, когда она закрывалась. «Привет», — сказал он. Голос его звучал странно, будто в нос. Как будто, может, он был простужен. «О», — сказал Азирафаэль, чей голос тоже неожиданно звучал в нос. Его горло сжалось, а поезд с речевыми возможностями вот-вот собирался отправиться на следующую станцию. «Не против, если я войду?» «Да», — умудрился выдавить Азирафаэль. Брови Кроули спрятались за очками. «Да… ты против?» «Нет», — спешно исправился Азирафаэль и шагнул ближе, не думая. Кроули повторил за ним, и вроде он приближался, а затем Азирафаэль приближался тоже, и лицо его зажглось, и между ними неожиданно была всего пара метров, и о, о нет. Нужно было решить слишком много деталей, прежде чем они могли позволить этому случиться. Он знал достаточно, чтобы догадаться, куда это все идет. Он знал о законах Ньютона. Объект в движении будет продолжать движение — пока не будет прерван большей силой. «К-как насчет прогулки?» — воскликнул Азирафаэль, качнувшись назад на пятках и заставляя себя резко отвернуться. «Я вот думал пойти в Сент-Джеймс, чтобы покормить уток, только вот купил хлеба и-- если ты хотел бы присоединиться ко мне, то у нас есть много чего, чтобы наверстать!» Целиком и сразу что-то сместилось. Было похоже, будто целая планета качнулась неуловимо на своей оси. По правде говоря, Азирафаэль не хотел ничего больше, чем продолжать идти вперед точно навстречу столкновению, но они теряли друг друга по сантиметру, два небесных тела, трущихся гравитационными полями и изгибающихся прочь снова в эффекте рогатки, который Кроули однажды описывал ему в астрономическом завитке посреди 4-часовой лекции по телефону о теоретических межзвездных странствиях. Пространство между ними росло. Вселенная, в конце концов, расширялась. Не было возможности сказать, собирались ли они остаться на орбитах друг друга, или же рассеивающие силы были слишком велики, чтобы создать качественную петлю. Кроули чуть посмурнел, но затем, кажется, решился на что-то и расслабился. «Ну да, — сказал он медленно, кивая. — Конечно. Все, что хочешь». «О, славно», — выдавил Азирафаэль радостно. «Да, славно», — медленно согласился Кроули. «Потрясающе». «Отлично». Ничего отлично не было, как ни посмотри, но это было начало.***
«Видел, тебя опубликовали». Азирафаэль оторвал кусок хлеба, сжимая подушечки пальцев вокруг губчатой поверхности, сдавливая ее в более твердую форму. «О, да, — легко сказал он, смотря вниз. — Полагаю, так и было. Гавриил подергал за ниточки и--» «Один из твоих братьев?» «Ммхмм». Они затихли на время, стоя здесь бок о бок. Течение журчало где-то под ними. Птицы с другой стороны дороги щебетали в кронах, давая приятный окутывающий белый шум, на который можно быть отвлечься от неожиданно частых неловких пауз, которыми был унизан разговор. «Как дела с ним?» — спросил Кроули снова. «Лучше», — позволил Азирафаэль. Он смял хлеб в шарик и вдавил ногти в корку. «Довольно странно, — добавил он. — Теперь, когда отца нет, у них, кажется, нет вопросов к моей маленькой… проблеме». Он почти что чувствовал, как Кроули поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, но не позволил себе шевельнуться и встретить его взгляд. В этом не было смысла — все, что он бы увидел, это осуждающие темные стекла линз Кроули. Он не хотел видеть собственную неуверенность, отраженную в них. Он прочистил горло. «В любом случае, они сказали, что разберутся с адвокатами. Завещание-- довольно пластично для интерпретаций. Они хотят сформировать соглашение. Дать мне долю». Кроули что-то промычал себе под нос. «Дофига денег, да?» — спросил он. «О, это не про деньги», — сказал Азирафаэль. Он посмотрел на воду, на уток, ждущих там, и швырнул раздавленный кусочек хлеба в них. Казалось, они смерили его осуждающими взглядами, но съели все равно. (Он посочувствовал). «Это… Что же, ты можешь подумать, что это глупо с моей стороны, но я больше хочу библиотеку. Пока меня не ‘отлучили’, мне была доверена неплохая коллекция, которую держал отец. Видишь ли, я должен был унаследовать ее, но все, что было потом, означало, что я не смогу много с собой забрать. Если не считать того, что есть у меня в магазине, но-- это, на самом деле, лишь крупицы». Он начал отрывать очередной кусок хлеба. «Я надеялся убедить Гавриила доверить ее мне». «Он согласился?» «Согласился, — признал Азирафаэль. — Разве что на некоторых… условиях». Рядом с ним Кроули вдохнул через зубы, что было больше похоже на шипение. «Они хотят, чтобы ты вернулся в церковь?» Поражаясь самому себе, Азирафаэль рассмеялся. «Боже, нет. Я не собираюсь, даже если они бы и хотели», — сказал он. Взгляд в сторону — плечи Кроули сникли от облегчения. Он посмотрел снова на воду. «Это про издательство, которым владеет Гавриил. Он сказал, им нравится то, что я пишу. Хочет, чтобы я продолжал присылать им рассказы». Кроули сбоку фыркнул. «И? Будешь присылать?» Азирафаэль снова кинул хлеб. Утка поймала его на подлете, качая длинной шеей, чтобы продавить кусочек дальше, пока другие пялились на нее завистливо. «Да, думаю, буду. Я был довольно сильно занят со всем тем, что они хотели, чтобы я сделал, но у меня уже несколько лет лежит кое-что в запасе. Тем более это, вроде как, довольно разумное соглашение». Он услышал в тоне его голоса, как он пожимает плечами, что просачивалось в его нежный тенор. «Думаю, я понимаю, почему. Тебе же лучше. Им повезло заполучить тебя». Теплый взрыв благодарности загорелся жизнью в груди Азирафаэля. «Спасибо, — сказал он. — Но я не уверен, насколько в самом деле подхожу в долгосрочной перспективе. Видишь ли, они в основном хотят от меня духовных работ, а я уже давно не писал ничего в таком ключе. Фактически, все то, что я посылаю им сейчас, почти десятилетней давности, с тех времен, когда я немного занимался самокопаниями. Я переделываю их, конечно, чтобы они были более… «приятными» для целевой аудитории». «Которая состоит из?» «По большей части стареющий народ, ищущий, как бы разжечь собственную веру». «И ты делаешь все менее гейским», — сказал Кроули с понимающим фырканьем. «И это тоже», — сказал Азирафаэль. Он задумчиво вздохнул. «А, ну. Не то, что бы это имело значение. Теперь это для меня куда менее личное. Просто рад, что нашел этому хоть какое-то применение. Оно никому не делало никакого добра, собирая пыль у меня на жестком диске». Кроули снова засопел и потянулся отхватить немного хлеба у Азирафаэля. На секунду его рука мазнула по его пиджаку, и даже такое малое количество контакта отправило его сердце в трепещущее неистовство. Но Кроули, кажется, не заметил — он просто облокотился на перила и начал крошить маленькие кусочки хлебной корки в воду. «Я бы сказал — надои с этого все, что сможешь. Даже если ты там не ради денег, можешь ко всему прочему заполучить себе хорошую долю. По правде говоря, я работаю с Веез — помнишь, говорил однажды про хуилу — вот уже несколько месяцев. Я поэтому и не писал много — прости за это, кстати — просто был чертовски занят. Хотят от меня целую ебучую книгу. Собрание коротких рассказов». Азирафаэль моргнул, а затем улыбнулся. «О, это же замечательно!» Что-то о факте, что Кроули не считал его ответственным за недостаток контакта, позволило ему дышать чуть свободнее. «Вообще-то я тоже собираю для Гавриила книгу». «Как тесен мир», — сказал Кроули. Он раскрошил еще немного хлеба в сторону — или, может, на? — уток и затем крутанулся и заговорщицки заухмылялся Азирафаэлю в лицо. «Получается идеально, не так ли? Мы можем помочь друг другу. Как в старые добрые». Сложно было восстановить мозговые функции под прямым нападением светящегося выражения лица Кроули, но Азирафаэль старался изо всех сил. «Прости, что?» «В плане», — Кроули пожал плечами. Его LED-заряженная улыбка стала чуть тусклее, и он качнул головой в другую сторону, к небу, будто искал в нем какого-то сорта вдохновение. «Знаешь. Если тебе нужно, чтобы я написал тебе какого-нибудь флаффа. А я мог бы попросить тебя помочь мне в грязных сценах--» Осознание обрушилось на него все целиком. «Нет!» — сразу же запротестовал Азирафаэль. «Абсолютно точно нет». Кроули снова посмотрел на него. В отражении его очков маленький Азирафаэль пылал на самого себя. «Ты не можешь всерьез полагать--» «Почему нет?» — перебил Кроули, отталкиваясь от перил и поворачиваясь в другую сторону всем телом. Руки его забрались в карманы, насколько смогли, — а смогли они не очень много — и от этого плечи его топорщились кверху, а локти вздымались, будто он был коброй. «У нас все было хорошо до этого с сотрудничеством». «Это было для фанфиков!» — запротестовал Азирафаэль, а затем нервно осмотрелся и сделал голос потише. «Кроули, это серьезно. Есть законы..! Это настоящий мир!» «По-моему, это ничего не меняет». «Именно поэтому мы и не делаем по-твоему», — сказал Азирафаэль. Игнорируя, как обиженно Кроули качнулся на пятках, он продолжил: «Послушай, может, ты уже привык пускать по одному месту закон, но это может аукнуться над обоим!» «Писатели сотрудничают все время! — запротестовал Кроули. — Что в этом такого?» «Да то, что-- Что…» — Азирафаэль закрыл глаза, ища правильные слова. «Кроули, ты уже знаменит! И знаменит-- Сам знаешь, чем. Люди знают твое имя. Можешь представить, что скажет Гавриил, узнай он об этом?!» «Ему не обязательно знать! — Кроули широко развел руки. — Мы все будем делать тайно, как до этого делали--» «Нет, — огрызнулся Азирафаэль и снова огляделся для пущей убедительности. — Поверить не могу, что ты мог даже предложить… Нет». «Но--» «Все может закончиться трагично для нас обоих!» «Азирафаэль--» «Абсолютно точно нет!» Комкая упаковку от хлеба в руках, Азирафаэль развернулся на пятках, отрезая себя от отчаянного выражения на лице, на пути к которому он был. Он надеялся, что будет легче, если не поднимать на Кроули взгляд, но он почти чувствовал, как другой смотрит ему в спину, и от этого он только хотел повернуться. Сделав глубокий вдох, он расправил плечи. «Мне нужно дописать рассказ. Хорошего дня!» Позади него Кроули умудрился объединить стон и рычание в один до глубины раздраженный звук, выжатый откуда-то из глубины: «Ладно, повеселись там с варкой Куриного Супа Для Души!» Уходить не должно было быть так тяжело, но было. Он думал, что это будет самым трудным из всего, что ему придется делать в этом месяце. Он ошибался, конечно же.***
Телефон зазвонил почти два дня спустя. В этот раз Азирафаэль поднял трубку — потому что он был глуп, и полон надежд, и куда более одинок, чем он был готов признать. «Смотри, — сказал Кроули, даже раньше, чем он смог выжать «А. З. Фелла» сквозь зубы, — я знаю, мы расстались на плохой ноте… Просто выслушай меня». Азирафаэль глубоко вздохнул, старый телефонный приемник дребезжал у него в руках от нервозности. Извинение, которое он временно поместил за щеку, то, которое он обсасывал все это время как особенно решительный и абсолютно неспособный щелкунчик, вместо этого откатилось обратно к горлу и застряло там. Кроули принял тишину за хороший знак. «Я не ищу сотрудничества. Забудь об этом. Представь, что ничего не было. Мне просто нужен кто-то, кто будет вычитывать мою писанину, прежде чем я буду посылать это Веез. Меня в последний раз отчихвостили как есть. Ты-- ты всегда был лучше в такого рода вещах. Просто пролистай для меня. Ладно? Я только хочу твоего профессионального мнения». Азирафаэль тяжело сглотнул. Ты такой упертый, подумал он себе с безграничной нежностью. Слава Богу, ты позвонил. Я хотел, чтобы ты позвонил. Но он не сказал ничего из этого. «Азирафаэль?» — сказал Кроули. Голос его, кажется, был наполнен легким вибрато, будто он готовился к отказу. «Да, — быстро выпалил Азирафаэль. — Да, конечно. Изви-- извиняюсь, я просто». Он набрал в легкие воздуха и выдохнул, чтобы успокоиться. Схватился за стол и закрыл глаза, наказывая тону своего голоса быть ровнее. «Если ты ищешь только бета-- В плане, корректирование, то конечно, я займусь им. Присылай». Дыхание Кроули потрескивало на линии. Было ли оно облегченным? Раздраженным? Сложно было сказать. «Верно», — сказал он, и, по крайней мере, тремор, который был до этого, сошел на нет. «Спасибо. Премного благодарен». «В любое время». Стоя здесь в книжном, укутанный в тусклый желтый свет и зажатый в громоздящихся книжных полках, Азирафаэль ощущал, будто он мог закрыть глаза и представить другого рядом с ним. Закрыть — да так, чтобы почувствовать дыхание Кроули у себя на шее. Он обернул телефонный шнур вокруг пальцев — один раз… два… завивая его в стальную хватку, представляя полукольца Кроули, струящиеся по его плечам, как они струились на том фото. Он открыл глаза и был снова в магазине. Без Кроули. «Ну, — сказал Кроули, которого не было здесь. — Думаю, тогда увидимся». «Да, — последовал ответ, хотя он даже не помнил, что думал давать его. — Определенно». Еще немного звуков схожего содержания пробрались через приемник ему в ухо, и затем мужчина пробурчал что-то, отдающее «ciao», и повесил трубку. Они все еще не поговорили о той ночи. Ни разу. Даже не заикнулись о ней. Была ли она вообще? Он был уверен, что да. Но теперь она ощущалась такой отдаленной, погребенной под неприятными воспоминаниями о Гаврииле и семейном поместье, что он даже подумал на секунду, не была ли она просто сном.***
Он думал, что в тот первый раз, когда он будет держать собственную книгу в руках, он будет горд. Взбудоражен. Конечно, наверное, взволнован. Но первым к нему пристало только что-то вроде холодной тоски. Книга в руках лежала мертвым грузом. «Что думаешь?» — спросил Гавриил, снова хлопая его по спине. Азирафаэль в этот раз не отшатнулся. За последние десять месяцев он более-менее привык к этому. Выработал инстинкт, научился брать себя в руки, когда другой приближался. «Выглядит… хорошо. Тип-топ», — сказал он, листая. Книга в самом деле выглядела довольно профессионально. Твердая обложка — покрытие было темно-синим и матовым с мягко выдающимися золотыми буквами. Он остановился на форзаце, глазея на фото и сразу узнавая, что это был — он. «Откуда это..?» — спросил он, смотря широкими глазами на брата, который отмахнулся от него, будто это было не важно. «А, да что-то из того, что у меня было в документах. Сказал им вставить его, чтобы читатели лучше чувствовали связь с тобой». «Да ему почти десять лет! — запротестовал Азирафаэль, снова смотря вниз. — И я в облачении. Люди неправильно подумают--» «Нет, Азирафаэль, люди все правильно подумают, — Гавриил сжал его плечо лишь слегка слишком крепко. — Послушай, я знаю, мы не говорили об этом, но ты же осознаешь, что становишься все популярнее и популярнее, — тебе придется подумать о собственном имидже. И я не предлагаю нам врать, но вот, что важно, — это поможет продажам! Люди хотят читать книги от того, кому они доверяют! И я не говорю, что хочу, чтобы ты сменил свой наряд, но это…» Он опустил взгляд на поношенный жилет и галстук-бабочку, которые могли бы обеспечить ему номинацию в хотя бы одной категории драг-бала. «…Это не особо хорошо для пиара. Не для нашей братии». «Но--» — начал Азирафаэль. «Послушай, солнышко. Ты хорош в писанине — я доверяю тебе ей заниматься. Но я хорош в продажах. Так что давай я буду заботиться об этой части. И какой бы ты ни был очаровательный в этих своих душных книжных костюмчиках, правда в том, что твой имидж — это часть самой книги». Гавриил дернул бровями и натянул потуже улыбку. «Мы продаем книги, но мы к тому же продаем и тебя. И это значит, что нужно сделать тебя презентабельным. На той же волне… ну и достаточно». Он стряхнул невидимые крошки с плеч Азирафаэля. «Ты же понимаешь, куда я клоню, верно?» Азирафаэль опустил взгляд на книгу — на фото десятилетней давности. Он притворно улыбался в камеру уголками рта, вздернутыми вверх, но глаза его оставались нетронутыми общим выражением. Он тогда все еще сидел в шкафу. Он еще не открылся никому в то время — никому, кроме себя. «Я не предлагаю никаких больших перемен, — успокоил Гавриил. — Просто хотя бы для фото с автором. Может, обнови гардероб немного». Азирафаэль подавился болезненным смехом. Обнови. Звучало так невинно. Звучало так, что они будут обновлять до того, пока он не сможет вписаться обратно.***
Проще говоря: у него не осталось сил бороться. Он однажды уже вышел из шкафа. И остался с глубокими ранами, шрамы от которых он до сих пор не мог свести. Как ветеран, которого до сих пор преследовала война, и он не хотел ввязываться в новую, он отказался от идеи завербоваться, закрыл окна, зашторил их и притворился, что ничего не происходило. Конечно, Гавриил не говорил прямо, что ему необходимо было скрывать свою ориентацию, — но подтекст присутствовал. А когда начали течь потоком письма от читателей, становилось более и более понятно, для какого рода публики он писал. Эти люди — одинокие, все как один — не захотят слушать гея, бывшего католика, коллекционера книжек, который пописывал фанфики в свободное время. Они хотели Азирафаэля — нуждались в нем — в том, которого он взрастил в себе сам. Или, скорее, Азирафаэля, которого взрастил Гавриил. Кроули, как и ожидалось, был взбешен вместо него. «Это просто херня!» Азирафаэль шикнул на него осторожно. «Я знаю, но--» «Но ничего!» — запротестовал другой, хотя и притих немного и закрыл бóльшую часть рта, продолжая брюзжать его уголком. «Да кого блять волнует, какой ты, как ты выглядишь..? Они книгу читают! Моя аудитория понятия не имеет, кто я, а дрочится им все так же!» Азирафаэль нервно посмотрел за спину. «Не мог бы ты потише?» Нервы будто были заразными, и Кроули скатился в похожее исследование окружения. Им не особо было, о чем беспокоиться, — театр был почти пуст. Он прильнул ближе. «Ты поэтому хотел на поздний показ?» «Подумал, что так может быть легче затеряться в толпе. Но тут едва есть люди». Азирафаэль вздохнул и чуть осел в кресле. «Слушай, это не идеал. Мне тоже не нравится. Но Гавриил прав в одном — у аудитории есть уже представление обо мне. Я теперь не могу им рисковать. Мы уже планируем следующую серию рассказов. Я с каждым днем получаю все больше писем. Пока все идет как по маслу». Ворча аккомпанементом, Кроули пробормотал что-то, что могло быть словами «в меня бы вошел как по маслу». Азирафаэль притворился, что не услышал, благодаря тот факт, что в театре было достаточно темно, чтобы можно быть спрятать румянец на щеках. Здание было старым, а сидения — маленькими, означая, что иногда плечи их терлись друг о друга, когда Кроули опирался на подлокотник. Это достаточно отвлекало и без чужих комментариев. Он знал, что глупо было принимать приглашение, — но это был не первый их раз. Если бы он хотел остановиться сейчас, то пришлось бы признать год или около того писем, корректуры, «корректуры-с-легкой-редактурой», и «ладно-просто-отдай-это-мне-я-сам-напишу», и ночей в задней комнате, проведенных с бутылкой вина, которые росли в частоте по экспоненте. Конечно, всему был предел. Он сказал себе так, и сам полностью поверил в это. Кроули, тем временем, верил в то, что нужно проверять эти пределы, раздвигать их. Каждый раз, когда на песке проводилась новая линия, он набегал приливом, стирая ее, загоняя вглубь суши. Азирафаэль всегда рисовал следующую, но существовало что-то вроде негласного соглашения, что некоторые вещи должны были проверяться. К данному моменту он уже почти начал предвидеть их. Это была просто природа — необъяснимая потребность Кроули оспаривать каждую данную ему директиву. Это было тем, что Азирафаэль уважал в другом слишком сильно, чтобы открыто протестовать. И все же. Была одна грань, которую Кроули пока не пересек — едва ли даже коснулся ее. Она не была особо выразительно проведена — и, фактически, Азирафаэль даже не помнил, упоминал ли он ее вообще. Но, в отличие от других, она была без вопросов оставлена в покое. Заботясь о том, чтобы не повернуть голову, Азирафаэль стрельнул глазами влево. В тусклом свете от экрана профиль Кроули светился — скат лба, край носа, упертый изгиб челюсти. Волосы, которые он снова отращивал (много к молчаливому удовольствию Азирафаэля), теперь обрамляли его лицо, иногда пряча уши и чаще скрывая маленькую тату-змейку на виске. Солнечные очки он оставил на себе. В театре они были почти единственными. В параллельном ряду сидел старый мужчина, но он, вроде как, клевал носом. Чуть больше людей под ними — 3 из 5 в телефонах. Молодая парочка, которую они заприметили в верхнем ряду, уже почти гарантированно обжималась теперь, когда фильм полностью начался. Короче говоря, если бы Кроули сейчас протянул руку и коснулся его щеки… повернул лицо… прильнул и мазнул бы губами по рту Азирафаэля… кто бы их заметил? Но он этого не сделал. Кроули едва ли коснулся его руки больше чем за год с той злополучной ночи. Они так никогда и не обсудили ее. Ни разу не упомянули. Даже не коснулись. Расстояние между ними оставалось строго профессиональным. Если не считать случайного похлопывания по руке или несущественного касания пальто, Кроули действовал как магнит с зеркальным зарядом, зависая прямо за пределами личного пузыря Азирафаэля. И это была пытка, но Азирафаэлю было виднее. Мы не должны, думал он отчаянно снова, и снова, и снова на каждое инстинктивное желание схватить до глупости красивого мужчину за пиджак, притянуть его ближе и запустить пальцы ему в волосы. Он знал, что это была бы плохая идея. Мы не должны, повторял он мантрой, заклятием, молитвой, чтобы удержаться на этом краю. Мы не можем, говорил он себе вместе с этим, вытягивая предлоги из шляпы как фокусник. Потому что, если бы они… что было бы дальше? Череда ночевок? Серийные случаи тайных свиданий? Бесконечная спираль пряток? Кроули был красив, сексуален, харизматичен. И если бы он попытался увести это куда-либо — его ожидал бы только тупик. Он не мог дать Кроули ничего такого — ни стабильных отношений, ни обещаний о какой-либо открытости, ни грамма публичной честности. Вся его жизнь была прошита ложью — он провел первую ее половину, выбираясь из тисков организованной религии, затем отсиживание в шкафу, а теперь… Теперь он сползал обратно. И он знал, что не сможет выбраться обратно — еще долго не сможет. И Кроули не захочет такой жизни. Кроули любил показуху и романтическое безрассудство. Кроули заслуживал большего — больше, чем неряшливого, замкнутого, пухлого торговца книгами. Он заслуживал настоящих отношений с кем-то таким же привлекательным, как и он сам. Чтобы воплощать любые фантазии, которые заставляли его писать все эти чудесные, ужасные, привлекательно дрянные истории. Даже если бы Азирафаэль сам по себе был достаточно эгоистичен, чтобы подумать, что этот мужчина мог хотеть чего-то — даже если очередной интрижки — естественно, что Кроули не нуждался в том, чтобы он висел на нем мертвым грузом, прикидываясь, что они могут быть чем-то, когда об этом абсолютно не могло быть и речи. Он повернулся — и у него сперло дыхание, когда он осознал, что Кроули смотрел в ответ с нечитаемым выражением за солнечными очками. Его рука была отчего-то наполовину поднята, будто готовая протянуться между ними, но, как только он понял, что за ним наблюдают, он отдернул ее и спешно сунул себе подмышку. «Чего?» — спросил он, и голос его был острее и шершавее, чем обычно, будто его натерли. Азирафаэль почувствовал, как у него схватывает горло. «Ничего», — пробормотал он и отвернулся к экрану, ничего не видя. Это и было ничем, осознал он с холодной дрожью. У них был секс — однажды. Он раздувал из мухи слона, и все. Естественно, к чему бы Кроули ни стремился, он насытился и… вероятно… двинулся дальше. Не было окончательного способа доказать что-либо относительно того, насколько взаимным был оставшийся гравитационный колодец притяжения, не сделав необходимого шага за горизонт событий черной дыры его собственных ощущений — и это обещало стать катастрофой с точки зрения всех возможных исходов. Какое бы сексуальное напряжение не тянулось между ними, с ним вполне можно было справиться. Слава богу, у Азирафаэля было достаточно практики в этом конкретном виде подавления. Мы не будем, думал он. Слова звенели у него в голове церковными колоколами. Призыв. Обещание. Новые четки. Я не должен, я не могу, я не буду. И вот — в течение следующих 5 лет — он ничего не делал.