Пособие по возвращению государства

Принц уехал на рассвете, взяв только сухой паёк. С ним ушли и сопровождающие его солдаты. Несмотря на то, что Амелл не очень хорошо помнил суть вчерашнего ночного разговора, старшая горничная передала ему целых двадцать золотых от Тейрина, что в несколько раз превышало его текущие накопления. Руки рыжеволосой эльфийки тряслись, когда она отдавала такую внушительную сумму, которую семейство Амеллов могло потратить за неделю в лучшие годы, но теперь всё нужно было начинать сначала. Тэйрна Элисса, которая выходила проводить сына короля, одарила Дайлена долгим нечитаемым взглядом, но ничего говорить не стала. Как позже узнал маг, кто-то из прислуги доложил, что прямо в любимый куст роз тэйрны угодил очевидно перепивший гном, свалившийся со второго этажа. Несостоявшийся убийца заверял, что он почти упал в небо, о чём говаривали его суеверные предки. Ночной диалог с Кайланом также не стал исключением — на сей раз Дайлен был допрошен тэйрном Брайсом о том, не выказывал ли принц заинтересованность в налаживании торговых связей с Орлеем, но Амелл смог уйти от разговора, ссылаясь на отсутствие уникальных ферелденских товаров, которые могли бы пользоваться спросом у орлесианцев. Некоторые ученики его родителя вообще не отзывались о Ферелдене никак иначе, нежели «точка на карте между цивилизацией и неизведанными землями». Реакция хозяина замка по какой-то причине была весьма сдержанной — видимо, ему самому было прекрасно известно о том, что ферелденские товары уступали в своём разнообразии. В качестве эксперимента отец Элиссы запросил пять передвижных печей и десяток морозных ларцов, надеясь удивить зарубежных клиентов, весьма привередливых и избалованных широтой предложения. Спустя четыре недели, когда сады только начинали расцветать первыми лилиями, а последние яблони уже облетели, заказ был выполнен. Маг духа стал ожидать прибыли, проводя свои дни в работе, прогулках с Седриком и Кусландами, а также в заботах о лавке. Покушения к тому моменту уже прекратились — видимо, эльфийка и гном, спроваженные на корабль до Киркволла по его просьбе, смогли передать сообщение Совету Пяти. Нес родила двоих здоровых сыновей и, в связи с этим, маг передал растущей эльфийской семье целых два золотых, дабы девушка, которая некоторое время не была в состоянии работать, смогла обеспеченно сидеть дома некоторое время. В лавке уже трудились человеческая крестьянка и эльф, а во второй, арендованной за семь золотых на набережной и самой прибыльной, за новыми печами работали трое эльфов. Меню также пришлось расширить и теперь «драгоценности Киркволла» подавали не только крученики, стейки и жареные овощи, но и устриц в белом вине, рыбу в кляре, замороженный крем, вафли и коробки с готовыми обедами. Серебро полилось рекой в широкий кошель беглого аристократа, а приезжих становилось только больше в связи с сезонным притоком путешественников, заходящих в порт Хайевера и рыбаков, выходящих на промысел раз в несколько дней. Наибольшим облегчением и счастьем для отступника была свободная и спокойная жизнь с остатками фамильной гордости. Седрик, окончательно поправившийся, стал всё чаще улыбаться, набирая в росте и весе, казалось, не по дням, а по часам — тельце маленького целителя перестало умещаться в тот скромный комплект одежды, который был куплен в Хайевере, а обувь, оставшаяся с Киркволла, и подавно была мала. Ребёнок также благотворно влиял и на младшую Кусланд — девчонка, не желая уступать младшему Амеллу, стала учиться усерднее, освоив подсчёт годового пополнения казны замка, за исключением жалованья стражников, расход провианта и доли налогов. Ей всё ещё плохо давались карты и языки, а ядовитые и целебные растения, о которых рассказывал Дайлен, вылетали у неё из головы, но это было не столь существенно. Всё переменилось в тот день, когда в Хайевер пришли храмовники, к появлению которых старший Амелл был готов с того дня, как корабль до Киркволла покинул гавань. Услышав известие от своей недавно нанятой работницы, маг разыскал брата во внутреннем дворе, сидящим на дереве с книгой. Его маленький монстр, которому скоро должно было исполниться целых восемь лет, увлечённо вчитывался в жизнеописание предков и историю рода — бесценное сокровище, с которым Дайлен не желал расставаться, покидая родовое поместье. Несмотря на тени, залегающие у больших серых глаз, дитя запоминало вариации имён, передающихся, как правило, через поколение. Так, мальчиков-первенцев называли Аристами, Аристидами и Аристархами, памятуя об удачливом торговце антиквариатом Оресте, сколотившем целое состояние на найденной кухонной утвари Века Башен, вторых сыновей — Фостерами, Фоссами, Фарисами в честь Феруса — первого, кто назвался Амеллом, получив в распоряжение эльфинаж Нижнего Города. На смену этим именам приходили Гарреты и Харебы в память о Харриет — первой из Амеллов, ставшей жрицей Церкви. Ребёнок рассеянно болтал ногами, сидя на толстой ветви, находившейся на уровне глаз Дайлена. — Седрик, у тебя есть минутка? — осторожно поинтересовался маг. — Нам нужно серьёзно поговорить. — Я не подстрекал Элиссу расписывать стены каддисом, если ты об этом, — бросил младший, не отрываясь от чтива, — и говорил ей, что он почти не смывается. — Храмовники скоро будут в замке. Скорее всего, они идут за мной. Ребёнок тотчас закрыл книгу и проворно спустился с ветки. В глазах маленького отступника читалась неприкрытая паника. — Мы снова уходим? Как тогда, в Тантервале? Я… Я хочу оставить записку Нэн. И тэйрне Элеаноре. И Элиссе. Элиссе на тевене, чтобы она долго переводила. По глазам маленького Амелла было видно, что он очень привязался к замку и его обитателям, а метафорические шестерёнки в его голове вращались в размышлении о том, что они успеют взять с собой и куда будут двигаться. Дайлен попытался пригладить встопорщенные волосы брата, но его рука была сброшена. — Седрик, успокойся. — Голос мага духа был твёрдым и уверенным. — Ты остаёшься здесь и это не обсуждается. Тебе здесь безопаснее, да и мы все, рано или поздно, встретимся снова. Ты, я, Хильда, Арист и даже папа. Мы будем вместе. Подбородок ребёнка задрожал, и он укусил губу, чтобы не разреветься, как тогда, на корабле, в первые дни плавания. Дайлен ощутил резкую боль под рёбрами и согнулся, пытаясь вдохнуть, когда брат, ударивший его под дых, развернулся и убежал, прижимая к груди книгу. — Седрик! — прошипел отступник, глядя, как младший оборачивается с краснеющими глазами. — На тебе теперь наше дело. Деньги у меня в тубусе, там же, где и картина. Будь в безопасности и расти здоровым. Я буду писать. — Лжец! Ты получил хоть одно письмо от старших? Нет! — На памяти Дайлена Седрик не кричал так громко со смерти матушки, а с его пальцев срывались зеленоватые искры. — Их нет и писать уже некому! Они и тебя убьют, отсталый дурень. Я соберу вещи. Мы успеем сбежать, как в прошлый раз. — Успокойся. Ты никуда не пойдёшь, — повторил маг, разгибаясь. — Без защиты тэйрнира ты будешь нищенствовать, голодать, возможно, тебя убьют. Твоё место в замке. Я найду способ вернуться через год или два, обещаю. — Ты обещал вернуть нам земли. Обещал, что никуда не уйдёшь. Говорил, что у старших всё хорошо, и где они? Где все твои обещания, пустозвон? Разошедшийся ребёнок, покраснев, выплёскивал всё, что накипело, не беспокоясь о чувствах старшего брата и Дайлен понимал его. Он сам бы наорал на себя нынешнего, если бы встретился со своей младшей версией. Однако, если бы подросток потерял самообладание, это повредило бы младшему брату. Старшему Амеллу было до жути, до дрожи в коленях страшно, но его побег мог навредить младшему, Кусландам, их прислуге, его наёмным работникам, моральному облику его лавок. Это было недопустимо. — Седрик, я над этим работаю, — всё ещё морщась и растирая солнечное сплетение, ответил провидец. — Делаю, что могу. Я люблю тебя и пытаюсь защитить. Спрячься на несколько дней у Нэн или в крыле прислуги на всякий случай. До встречи. В последний раз взглянув на маленькую копию отца, стоящую посреди пустого двора замка со стиснутыми добела пальцами на книге и прокушенной губой, маг улыбнулся и развернулся, направляясь к своей лавке, к той, которая находилась возле мясника, в которой когда-то на него напали впервые в Ферелдене, в которой он впервые счёл достойным представителя эльфов, где сама эрлесса Изольда спрашивала его о будущем, а ряды голодных и любопытных посетителей выстраивались в долгую очередь, не давая продохнуть. Он сделал всё для Седрика, добиваясь лучшего для брата кровью и потом — большее сделать не получилось бы. Как и ожидалось, на полпути его встретил отряд из четырёх храмовников с грубым портретом на пергаменте, где у него был слишком широкий рот. Возможно, художник, изображавший его со слов какой-то жены рыцаря или лорда, решил подшутить. Подросток поднял руки, демонстрируя то, что он не опасен, когда на него посреди людной улицы обрушилась святая кара.

***

Повозка раскачивалась из стороны в сторону, дышать было сложно, руки и ноги затекли. Под веками, тяжёлыми как гномьи сапоги, мутной плёнкой спеклась кровь, склеивая ресницы. Из носа всё ещё текло, а пыль из воздуха оседала на горле, которое драло, как при простуде. — У него неплохой запас, — слова были слышны будто сквозь плотное одеяло. — Целых четыре золотых, противоядие, даже среднее зелье лечения есть. Так, всем по одному, он, кажись, очнулся. Попытка пошевелить пальцами не удалась — после удара магией духа от храмовников подросток мог только тяжело перекатиться на спину. Всё болело. Судя по всему, внутри повозки с ним сидели двое и ещё двое управляли лошадьми. Маг закашлялся, чувствуя, как пыль скрипит на зубах. Прикосновения языка подтвердили, что все зубы на месте. — Нам обязательно так церемониться с малефикаром? Может, лучше прикопать, пока не поздно? — Хоу сказал везти к нему, пусть сам решает, — ответил второй голос. — Он в любом случае уже не жилец. — Воды, — попросил маг, но получил удар, от которого перед глазами вновь потемнело. Там, где очнулся отступник, было холодно и пусто. Он сидел на камне пола, лишённый всех пожитков, кроме исподнего. Книга, печать деда, нож отца остались Седрику и Дайлен мог только надеяться на то, что жизнь младшего будет лучше, чем его — скоротечная, пустая, лишённая ярких событий. Затёкшие руки были крепко перехвачены кожаными ремнями, а ноги оттягивали кандалы с цепью, намотанной на барабан. По всей видимости, Амелл был на дыбе в подвальном помещении с узким решётчатым окном. Когда он успел так нагрешить? Холодная вода, выплеснутая из ведра, обжигала, но не приносила облегчения от жажды, только ноющую боль в затёкших конечностях. — Он очнулся, господин. Тихое раболепие эльфийских голосов раздражало. — Дальше я сам, — проскрипел мужской голос. — Все вон! Разлепить веки было трудно, на порядок труднее, чем вспомнить, какой сегодня день и как его звали когда-то. Но, пытаясь сфокусироваться, маг видел седеющего мужчину перед собой. — Эрл Рендон Хоу собственной персоной провожает меня к Создателю? — Только если признаешься, шпион, — Процедил голос. — Кто тебя нанял? Орлей, Тевинтер, Антива? — Я беженец. Самозанятый, если вы об этом, — каждое слово давалось с трудом, обжигая пересохшее горло, отчего голос был грубее, нежели обычно. Удар в скулу окутал мир белой болью, будто глазницы и рот набили ватой. Он ни за что не должен был говорить об учениках родителя. — Тебя наняла Шалон, да? Скажи и тебя отпустят. — Не имею дел с Орлеем, — маг пожал бы плечами, если бы те не были натянуты. — Я ремесленник и предприниматель. Вам доводилось пробовать мои блюда? Слева послышался лязг цепей и щиколотки неприятно натянулись. По коже потекла тёплая, вязкая кровь из разрывающейся кожи. Лицо человека слева выражало сосредоточенность и некую удовлетворённость процессом. Плотно сжатые губы растянулись в нить — ни улыбки, ни грусти, только удовлетворение от работы. — Повторяю вопрос, — рука сдавила нижнюю челюсть Амелла, разворачивая его лицо. — На кого ты работаешь? Кто сливал тебе информацию о реставраторах? — Денеримские купцы из гильдии торговцев желают реставрации власти Орлея в Ферелдене, больше ничего не знаю, — задыхаясь и проглатывая ком блевоты, подкатывающей к немилосердно жгущему горлу, ответил маг духа. Следующий удар пришёлся под дых, как раз в то место, куда ударил Седрик. Желудок свело щемящей болью. — Тени сгущаются в Гварене и тянутся к Недремлющему Морю. Яд Амарантайна пожирает душу медведя, как трупные черви, — Дайлен неожиданно даже для себя заорал, когда дыба провернулась ещё один раз. — И да рухнут стены юга. И не сомкнётся Круг. И да придут чудовища. — шептал маг, чувствуя, как из прокушенной щеки сочится кровь. Подростку казалось, что он оглох, онемел, когда суставы разрушались, а мелкие кости запястий и плюсен крошились. Мир перед ним сжался в точку, а эта точка приблизилась, пронзая его рвущиеся нервы. Однако, сообщить о произошедшем было всё равно, что моментально согласиться отрезать себе голову, потому Амелл погрузился в мысли, каждым нервом чувствуя дрожь рук на дыбе. Ещё половина оборота и его вырвало. Из плеч вырвались кости, принося новые волны боли, будто он всё ещё плыл на корабле по Недремлющему морю. Волны разбивались о борт корабля. Вдох. Ещё два вдоха. Он был хозяином своего тела, который не слушает шепотки демонов. Волны разбиваются об его непроницаемость. Пена и брызги морской воды открывают лица гнома и эльфийки, смотрящие с мольбой и в смятении. Глубокий вдох не наполняет воздухом, а рвёт лёгкие. Скрип кожи, оглушительная тишина, нарушаемая шагами за дверью, шум крови в ушах, чей-то крик, протяжный и нескончаемый. В потоке маны что-то сбоит, собираясь за глазами. Чувства переменились, будто Дайлен приглаживал непослушную шевелюру брата или смывал пену с волос Тейрина, хотя руки не слушались. Чужие пальцы сдавили горло, не давая вздохнуть и Дайлен замер, пытаясь сжаться в клубок, в незаметную точку, которая не привлечёт внимания, но вырваться не удавалось. Спустя некоторое время без движения воздух закончился. Муть перед глазами начала рассеиваться, когда образ Хоу проявился, но мучитель не разжимал пальцы. Подросток инстинктивно забился под весом цепей и собственного тела, разрывая мышцы и надрывая сухожилья в тщетной попытке вдохнуть, но воздуха не было. — Просто скажи мне, дитя, Орлей или Тевинтер. Маг хватал ртом воздух, ударяясь затылком о древесину, извиваясь в путах. Пальцы внезапно отпустили кадык и аристократ закашлялся, выплёвывая песок и кровавую пену, после чего зашёлся в приступе кашля. В этот момент призрачные надежды на свободу растворились. Амелл решил молчать — что бы он ни сказал, его всё равно убьют в этих застенках. — Урна находится в Ферелдене, — маг процедил это сквозь кашель и рвотные позывы. — Прах Андрасте мог бы быть полезен. Рука ударила по колесу дыбы, отзываясь в руках и ногах, вырывая новый крик, рождающийся в таких глубинах тела и сознания, о существовании которых он даже не подозревал. Тёплое потекло по ногам. Каменные стены становились яркими и сказочными, когда на них скакали разноцветные точки. — Я ни на кого не работаю, — сознался подросток. — Андрасте посылает мне сны, которые привели меня сюда, на юг. Улыбка Хоу казалась ближе и крупнее, чем она есть на самом деле. В лицо мага дыхнуло смрадом гнилого мяса, нестиранной одежды, стухшей крови. Или это было запахом камеры пыток? — Значит, Орлей. Тогда ты знаешь, что Игра заканчивается здесь, отрок. Эрл Хоу отошёл куда-то за спину мага духа и вернулся со шпицрутеном, охаживая живот, бёдра, предплечья. С каждым конвульсивным подёргиванием было только больнее. Дайлену нужно было мыслить, чтобы попытаться избежать агонии. Подросток вообразил, будто он гулял по поместью в Киркволле, перечитывая книги, пересматривая картины, общаясь с гостями, как подобает второму наследнику значимого рода. Как звали их повариху? Как звали горничных? Охрану? Какое жалованье они получали? Как выглядели оплывающие, подобно свечам, лица гостей? Мысли путались. На миг отступник представил на дыбе вместо себя Ариста, Хильду, Седрика и ему стало гадко от того, во что их превратили. Очередной приступ кашля забрызгал красными кляксами лицо Хоу и тот ударил Амелла в кадык. Из горла вырвался хрип, который не смог бы стать просьбой о помощи при любом раскладе.

***

Его волокли по коридору, пока пальцы ног стирались о неровности камней, оставляя тёплый и мокрый след. Два храмовника, явно нанятых для этой работы — как раз те, которые обокрали Дайлена, бросили его на тюк сена, где подросток бережно, насколько мог, подобрал к груди руки и ноги, чувствуя, как сочится плоть под сорванными ногтями. Боль стала всем, что он мог ощущать в этот день. Она прорастала в сны, впивалась в позвоночник, дурманила разум. Ранее чужие пальцы разжимали его челюсти, проталкивая что-то. Казалось, корм для свиней и объедки — осколки костей, хрящи, кожу, которые, несмотря на гордость, приходилось проглатывать. Крик ребёнка, стон молодого человека, пронзительный вой девушки на одной ноте, срывающейся в истошный визг слились воедино, вырвавшись потоком желчи на пол, близ прямоугольника света от решётки, до которого Дайлен всё равно не смог дотянуться, если бы и хотел. Маг проснулся ночью от осознания того, что не может пошевелить ногами. Ему снились руки, белые и неосязаемые, которые вытягивают его неправильные кости, соединяя их сколы, выпускают, выдавливают свернувшуюся кровь, прижигают раны угольками когтей. Боль не давала ни спать, ни бодрствовать. Пальцы на руках ещё кровили и местами сгибались в обратную сторону, но боли уже не было. Отступник так и сидел, как его посадили, привалившись к серым каменным стенам, будто уже был похоронен. Ночное небо за решёткой напоминало о Хайевере и тех, кто всё ещё ждал его. — Почувствуешь в воздухе нездешние отзвуки, увидишь сквозь морок лжи судьбы миражи, — тихо шептал подросток слова из снов, пропуская сложные звуки, вспоминая дом, семью и спокойные годы с незначительными ссорами, которые разом меркли по сравнению с происходящим. Крупные, горячие, будто ядовитые слёзы катились по щекам, смывая пыль и грязь. — Где руки сплетаются, где губы прощаются, и в синий рассветный лед нас небо зовёт, — в ушах ещё звенел собственный крик, когда отступник улыбнулся, лелея надежду выжить, но улыбка искажалась, ломалась, превращаясь в уродливую гримасу. На зубах скрипела грязь, сходя с языка маленькими кусочками оторвавшейся жёваной плоти. — Роса рассветная светлее светлого, а в ней живёт поверье диких трав. У века каждого на зверя страшного найдётся свой однажды волкодав, — к этим словам Дайлена уже давили рыдания бессильной злобы, которую он не мог отпустить, но маг повторял, захлёбываясь воздухом и горечью голода. — Найдётся свой однажды волкодав.