Галвестон, Техас
Я понимаю, что мама будет против наших отношений, когда обнимаю Веса при встрече. Этот запах. Он опять курил. И пытался скрыть это, облившись терпким отцовским одеколоном. Вкупе с марихуаной это создаёт тошнотворный запах. Меня сейчас вывернет. Мама пожимает руку Весу и нахваливает его одеколон. Не может быть, чтобы она не чувствовала, она очень восприимчива к запахам. Именно по этой причине, когда я вернулся с ночёвки Веса, вваливаясь в комнату через окно и переворачивая стул как форточник-растяпа, то первым делом снова искупался, а потом сообщил маме, что схожу в магазин за гелем для душа. Я взял с можжевельником — по понятным всем нам причинам. Мама с дружелюбной улыбкой сообщает моему парню, что я рассказал ей о его таланте к фигурному катанию, и просит Весли показать себя на льду. Весли светится. Глупый. Думает, что мы не чувствуем запах его косяка… Вес кружит по катку, и мама восторженно смотрит на него, а я с кислой физиономией стою у заграждения и пинаю ботинком стаканчик из-под кофе. Когда Вес подъезжает к бортику, его руки сцапывают меня за куртку и притягивают к себе. Я настолько не ожидаю этого, что не успеваю остановить Веса. Его губы тыкаются в мой лоб. Мама в этот момент рассматривала округу, поэтому не могла видеть это проявление нежности. Когда она смотрит на Веса, он уже держит руки и губы при себе. Мама хвалит его за мастерские тулупы и пророчит карьеру фигуриста. Вес наматывает круги, пока я переобуваюсь, и мама использует шанс, чтобы поговорить со мной наедине. — Когда ты узнал? Я едва сдерживаю кашель — поперхнулся слюной. Эта женщина невероятна. Они что, на пару читают мои мысли? — Вчера. — отвечаю я, шнуруя правый конёк. — Долго он курит? — Три года. Начал, когда отец погиб. Мам, — я серьёзно смотрю на неё, — он завязал. Вчера курил последнюю. — Билли, я понимаю, ты любишь Веса… но давай смотреть правде в глаза. Он талантлив, сынок, в этом нет сомнений. Но он свой талант похерит, угробит… — Мам, он клялся мне. И я ему верю. — Билли, одумайся. Марихуана — только начало, ты же понимаешь. — Вес не наркоман. — рычу я сквозь зубы. — Я его люблю! И я смогу его уберечь! — Билли, — твёрдо произнесла она, заставив меня вздрогнуть, — он погибнет, и ты станешь свидетелем его кончины. Ты не можешь спасти его своей любовью. Отпусти мальчишку, пока не стало слишком поздно… Она не дожидается ответа, потому что этот разговор ведёт в никуда — она будет стоять на своём, потому что я её сын, и она желает мне счастья, а я — на своём, потому что люблю Весли сильнее всех на свете. Мама поднимается со скамьи и уходит с катка по своим мамским делам. Я смотрю ей вслед и понимаю, что часть меня, как это ни прискорбно, с ней солидарна. Вчера я думал так же — Вес не сможет бросить это. Сам точно не сможет. Но я надеюсь, что смогу оградить его от этого, если чаще буду рядом. Вес цокает лезвиями коньков по полу, ковыляя ко мне. Садится справа и тыкается губами в мой затылок. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. — Ей не понравилось? — он видит на моём лице тревогу и улыбка его гаснет. — Нет, она… — я кусаю губы, пытаясь придумать ответ. — Нет. Всё в порядке. — Ладно. — Вес послушно кивает, понимая, что я не могу подобрать нужных слов. Я чувствую, что должен подбодрить его, поэтому цитирую мамины слова: — Она сказала, что ты очень талантливый. — Ладно. — на него это не действует. Я тяжело вздыхаю и готовлюсь к неприятному разговору. — Вес, от тебя снова пахнет. — цежу я сквозь зубы. — Ты же обещал мне! — мои пальцы сквозь джинсы впиваются ногтями в колено. — Бэйб, я держу своё слово. Это остаточный запах. — отзывается он, накрывая мою руку своей и сжимает, заставляя отстать от коленки. — Это пахнет куртка. Я ночью выбирался в ней из дома, чтобы покурить. — Вес, — я перевожу на него затравленный взгляд, — ты не врёшь мне? — Зачем мне тебе врать? — Чтобы я не приставал к тебе. — Приставай! — горячо восклицает Вес, хватая меня за руки. — Приставай на здоровье! Я буду знать, что дорог тебе. — он подаётся ко мне и стукается со мной лбом. Я издаю смешок облегчения. — Но я правда не вру тебе, бэби. — Я очень тебя люблю. — выдыхаю я, целуя его в уголок губ. Марихуана и правда на них не чувствуется. Он мне не врёт. Слава богу. Мы заваливаемся в кабинку туалета, потому что больше не можем терпеть напряжение, нарастающее в нас с каждым касанием или столкновением. Я толкаю Веса на опущенную крышку и седлаю его бёдра. Мне нужен его рот. Немедленно. Набрасываясь на его губы, я глубоко затягиваюсь запахом его кожи. Дым косяка задержался у него в волосах и на куртке, от которой воняет одеколоном. — Сними куртку. — прошу я между поцелуями. — От неё разит одеколоном. Вес согласно мычит, поспешно выбирается из тёплой одежды, и нащупывает на стенке туалетной кабинки крючок, чтобы повесить её. Я впиваюсь в его губы, цепляюсь ладонями за его шею, притираюсь животом к нему. Весли просовывает руки под мои ягодицы, сжимает их пальцами и начинает приподнимать меня. Прозрачнее этого намёка только горный родник. Я перемещаю руки на его ремень и расстегиваю его. Вес расстегивает мой. Проходит секунд двадцать, и мы уже стонем в унисон, спустив джинсы до колен, глядя в глаза и ловя вздохи друг друга. Наши лбы соприкасаются. По коже пробегает дрожь. Бедра Веса чуть двигаются подо мной — он покачивает ими, чтобы доставить мне удовольствие. Он сжимает пальцами мой стояк и двигает рукой, лаская меня. — Вес, я уже близко. — сдавленно шепчу я, цепляясь за его плечи. Он кивает и снова поглаживает подушечкой пальца мою чувствительную точку под головкой. Мы дрожим, одновременно изливаясь, и цепляемся за губы друг друга. Вес складывает туалетную бумагу и обтирает нас. — Бэби, у тебя не болит? — Всё хорошо. — я прижимаюсь к его лбу и ласково улыбаюсь. Я немного вру — задница болит, причём прилично, и я хожу вразвалочку, как утка. Но это ничего, потому что боль того стоит. — Может, мне носить на наши свидания смазку? — Господи, слышать не могу это слово! — я морщусь. — Ты наносишь слишком много и она вытекает из меня. Это противно. Не хочу больше делать это с ней. — Я наношу много, чтобы снизить дискомфорт от проникновения. — Боже, Вес, я хочу тебя чувствовать! — жарко восклицаю я. — Пусть чуть-чуть поболит — плевать. Главное, что это ты. Хочу чувствовать только твой член. — Хорошо, тогда никакой смазки? — Весли протягивает мне кулак с оттопыренным мизинцем. — Никакой смазки. — отзываюсь я, улыбаясь, и цепляюсь за его мизинчик своим. Он блистает улыбкой, подносит наши сцепленные руки к губам и целует мою кисть. — Ещё хочешь покататься? — На тебе или?.. — я прикусываю губы, ухмыляясь. Вес прыскает и сгибается от хохота, тыкаясь лбом мне в ключицу. — На коньках. — выдаёт он наконец. — Если будешь держать меня за руку. — отзываюсь я и наклоняюсь к нему, чтобы соприкоснуться с ним лбом. — Ни за что не отпущу. — твёрдо говорит Весли мне в губы. Тепло его руки подбадривает меня, но уверенности, что я не упаду не прибавляется. Я цепляюсь за Веса как утопающий — за спасательный круг. Он помогает мне отъехать от бортика, и я начинаю паниковать, словно меня, не умеющего плавать, кинули в озеро. — Весли, мне страшно! — шепчу я ему на ухо. Горячая рука возникает в моих ощущениях — он обнимает мою талию. — Я рядом, всё будет хорошо. — заверяет Вес, целует меня в висок и увлекает дальше от бортика, подсказывая, как переставлять ноги и сохранять равновесие, чтобы катиться и не падать. После двух часов рассекания льда у меня жутко болят ноги. Вес помогает мне переобуться и, убедившись, что никто не смотрит в нашу сторону, целует меня в лоб. Вес провожает меня домой, крепко держа за руку. Несколько минут мы стоим у калитки, спрятавшись под лозами плюща, и урчим друг другу в губы, целуясь до потери пульса. Губы Веса прокладывают дорожку поцелуев к моему уху и я пискляво всхлипываю. — Послушай сегодня мою кассету. — просит он, целуя мою ушную раковину. — Обязательно. — я киваю. — Позвони мне, когда доберёшься домой. — Бэйб, ты и есть мой дом. — Вес оставляет поцелуй на моей шее и уходит, унося за собой шлейф запаха отцовского одеколона. Закрывшись в своей комнате, я цепляю на голову наушники, вставляю в плеер кассету Весли и нажимаю на кнопку с белым треугольником. Несколько секунд я слышу лишь треск и шорохи, а потом, перекрывая помехи, прорывается голос Веса.Ты говорил, что неважно, что я буду говорить на записи. Таблица умножения? Пожалуйста, вот тебе моя таблица.
Дважды два — четыре. Трижды три — девять. Дважды девять — восемнадцать, и это замечательно, потому что после восемнадцати мы поженимся!.. Я люблю тебя, Маркус. Бэби. Мой маленький. Моя кроха.
Я тебя никогда не забуду. Я всегда буду рядом. Ты — мой дом.
На губах улыбка, на глазах — слёзы радости, в груди — трепет сердца, в голове — бесконечный повтор «Ты — мой дом. Ты — мой дом. Ты — мой дом.» Я восстановился в школе, и Вес провожал меня на уроки, желал хорошего дня и целовал в чёлку, пока никто не видел. Он приходил на большой перемене и мы лежали на сухой желтой траве под трибунами и целовались и, иногда, он ласкал меня там, внизу: поглаживал пах, чуть толкался в меня пальцами, водил кончиком пальца по моему животу, гладил чувствительную точку под головкой, и совсем редко — отсасывал мне. Я всегда старался выскользнуть, чтобы не кончить ему в горло — чувствуя мою скорую разрядку, Вес брал глубоко и начинал задыхаться и захлёбываться, если я не успевал вытащить. Он притаскивал из дома комиксы и мы листали их вместе, лёжа на животе. Правда, нашей сосредоточенности на сюжете хватало ненадолго — ощущая рядом тела друг друга мы начинали заигрывать: целовать в висок, гладить тыльную сторону ладони кончиком пальца, шептать на ухо всякие до глупости милые или возбуждающие вещи, обнимать за талию, поглаживать поясницу и ягодицы, сжимать их пальцами, жарко дышать в ухо, легко дуть на короткие волоски затылка. Тот, кто начал заигрывать первым, укладывал на лопатки другого и атаковал его губы, целуя быстро и требовательно. Мы сбрасывали с себя свитера, натягивали куртки на голое тело и притирались обнаженной грудью друг к другу, надсадно постанывая в шею или ключицу. А потом что-то случилось. Вес сделался безрадостным, мало говорил, почти не улыбался мне. Когда мы целовались, думал о чём-то постороннем, то двигая губами невпопад, то вовсе не отвечая. — У тебя что-то случилось. — констатирую я, обнимая ладонями его щёки. — Просто задумался. — ответил он, глядя на свои руки, сцепленные в замок до побеления костяшек. — Вес, ты можешь мне рассказать. — Бэби, всё хорошо. — он всё-таки взглядывает на меня. В его глазах смешались боль и тяжесть, под ними пролегли тени. — Правда, я в порядке. Я молча киваю и притягиваю его к себе, обнимая, укладываю его голову себе на плечо и зарываюсь пальцами в отросшие черные волосы. Он мне врёт. Почему? Это что-то очень личное или он не хочет доверять мне эту тайну? — Просто знай, что я всегда готов выслушать тебя и помочь. — шепчу я в копну тёмных волос. — Я знаю, бэби. — отзывается он и отвечает на мои объятия, утыкается губами мне в шею и всхлипывает. В четверг ночью, 28 ноября 1991 года, Весли позвонил. Его голос дрожал, был тихим и срывающимся. У него была истерика. — Бэби, я сейчас уезжаю. Прости, что не предупредил раньше. — тараторит он, задыхаясь. — Мы… мы больше не увидимся. Извини. — пауза. Вес рыдает, грубо стирает кулаком слёзы. — Ты будешь меня ненавидеть, я знаю, но… могу я увидеть тебя в последний раз? По-… пожалуйста. Я стою и пялюсь в витражное окно нашей входной двери. На улице начинается снегопад: правда снежинки мелкие и наверняка колючие. Моё сердце разрывается. Я не могу выдавить из себя ни звука. Почему ночью? Что произошло? Почему у Весли истерика? Кто-то узнал, что мы вместе, и теперь у него из-за меня проблемы? О, господи… Узнал мой отец, и теперь Весли с мамой нужно уехать из города? Грёбаный ублюдок!.. — Вес, я приду. Где встретимся? Он называет мне сложный адрес, который я немедленно записываю на уголке газеты. Бросаю в сумку немного одежды, предметы гигиены и выметаюсь из дома, который никогда по-настоящему не был мне таковым. Вес — мой дом. Удерживая лямку сумки на плече, я мчался по пустой дороге. Я очень боялся, что не успею. Боялся опоздать. Боялся, что Весли не дождётся и уедет, не попрощавшись. Но вот я забегаю за угол кирпичного дома, задыхаясь от колючек в легких, и останавливаюсь, чтобы отдышаться, когда вижу возле подъезда Весли. — Почему… здесь? — спрашиваю я, подходя к нему. Вес вскакивает с крыльца и стискивает меня в крепких объятиях. — Ребятам инструменты тащить нужно. Я помогал. — отзывается он. Только после этой фразы я обращаю внимание на окружение — перед подъездом стоит нежно-жёлтый хипстерский фургончик «фольксваген» с рисунками ярких цветочков, волнистых линий и пузырей. Я моргаю, потому что кажется, что сейчас ослепну. Возле фургончика переступают с ноги на ногу длинноволосые люди в маленьких круглых очках. Вес связался с хиппи?.. Они чуть раскачиваются от ветра, и я понимаю, что они под чем-то. Чёрт возьми, что тут происходит? — Вес, кто это? — шепотом спрашиваю я, указав взглядом на «ребят». — Мои друзья. — он наконец улыбается, и мне становится немного легче. — Они такие же, как мы с тобой. — Какие «такие»? — уточняю я, отводя Веса подальше от ярких подозрительных людей. — Генри и Джерри — по мальчикам, Марго и Дина — по девочкам, — на фоне «ребята» говорят «Уэсли, называй всё своими именами! Мы привыкли.» — а Мари — нормальная. — Я гетеро. — подаёт голос Мари — на ней тёплая куртка и брюки клёш. Да, она и в самом деле выглядит более нормальной, чем остальные четверо. По крайней мере, она — точно трезвая. — Я уезжаю с ними. — говорит Вес. — Что? — тупо переспрашиваю я. — Бэйб, ты слышал. — тихо говорит Весли. — Сейчас я уеду. Не забывай меня, ладно? — Вес, ты… ты… ТЫ СДУРЕЛ? — не выдерживаю я. — Я никуда тебя не отпущу! Мы клялись быть рядом друг с другом, и ты меня бросаешь? Он подаётся ко мне и глубоко целует. Его горячий язык робко лижет мой — Вес извиняется. — Я думал, у нас будет всё время вселенной… — шепчет он. — Я ошибся. Бэби, — он обхватывает мои щёки, — мне очень жаль. Я буду скучать по тебе. До меня доходит ещё одна прописная истина — Вес уезжает один. — Вес, а как же твоя мама? — упрямо спрашиваю я. Весли мрачнеет. — Ей будет лучше без меня. — Когда это любящим матерям было хорошо без детей? — восклицаю я. — Сейчас! Сейчас ей будет лучше без меня! — он повышает голос, потому что злится и паникует. — Что произошло? — упрямо спрашиваю я. — Я… не могу сказать тебе это. — шепчет он. — В лицо — не могу. Но я записал тебе вторую кассету — положил её в конверт и отправил почтой, до востребования. На ней много всего, но всё-таки… — он лезет в карман своей болотно-зеленой куртки и передаёт мне почтовую квитанцию. Я хочу, чтобы сейчас она была у меня в руках, чтобы с силой швырнуть её об асфальт, чтобы Весу пришлось объясниться со мной, но не могу этого сделать. — Почему ты с сумкой?.. — Я еду с тобой. — шепчу я надломленным голосом. — Бэйб, нет. — я слышу в его голосе мольбу, но меня ему не переубедить. Он едет, значит, и я тоже. Есть только «Вес» или «Вес и Бэйб». Просто «Бэйба» нет. — Я тебя умоляю, не порть себе жизнь. У меня нет будущего, у тебя — есть. Останься со своей семьёй, помирись с отцом, найди девушку… Я не даю ему наговорить ещё три короба чуши, затыкая его поцелуем. — Оставшись, я не стану слушать твою грёбаную кассету. — предупреждаю я. — Ты либо скажешь мне всё сам, либо будешь для меня трусом до конца жизни. — рычу, чтобы нагнать страха, и он позволил мне остаться. — Но всё это время я буду рядом — как напоминание твоей трусости. Я остаюсь, Вес. Подхожу к Мари, потому что она меньше пугает меня. — Найдётся местечко ещё для одного? — Генри, возьмём его с собой? — она глядит на друга. — Возьмём. Мы не против компании, верно, Джерри? — Верно, любимый. — кивает его парень и мягко целует в открытую шею. — Отлично. — я не даю себе шанса передумать и дёргаю одну из задних дверей, забираюсь в просторный багажник и устраиваюсь между гитарой и коробкой с пивом с максимальным комфортом. Вес глядит на меня с изумлением и благоговением, забирается ко мне и произносит: — Ты хорошо подумал? Мы же не вернёмся… ну, никогда… — Поехали уже. — строго произношу я и тяну его к себе, обвивая его тело своим и нетерпеливо целуя. Джерри усмехается, захлопывая дверь, и все грузятся в фургончик. Когда он трогается с места, громко фыркая, до меня доходит болезненная правда — я сбежал из дома и больше не увижу маму. Справедливости ради я должен признать, что ездить с хиппи довольно весело — они включают смешные радиостанции, поют классные песни и рассказывают забавные анекдоты. Правда, я слушаю вполуха, потому что моим вниманием владеет мой потрясающий мужчина. Я обнимаю его, целую везде, где нахожу открытые участки кожи, оставляю на его шее засосы, чтобы при следующем взгляде убедиться, что всё это — не сон, не бред невротика или психопата. Вес здесь, рядом со мной, и мы едем к счастливому будущему, где нас не будут обзывать, где мы сможет открыто целоваться, где сможем пожениться и, может, даже завести ребёночка. Первый день побега мы с Весом благополучно проспали в багажнике, вытянувшись во весь рост и обвивая друг друга конечностями. Меня чуть приподняли и я разлепил один глаз. — Спи-спи, — зашептала Мари, перегнувшись к нам с заднего сиденья, — я только подушку положу, чтобы ты не стукнулся. — сказала она. Я ощутил под лопатками и макушкой мягкую перину, а на груди влажное тепло — Весли, мой милый мопс, пускал во сне слюни. Я приподнялся на локтях и притянул его голову к себе, сцеловывая нить слюны с припухших от поцелуев губ. Вес заурчал сквозь сон и неловко двинул губами, пытаясь поймать мои и поцеловать в ответ. Проводя в компании ребят всё больше времени, я узнал что они типа как странствующие уличные музыканты. Мы перебирались из одного городка в другой и выступали. Ну, вернее ребята выступали — играли на гитаре, банджо, барабанах и электрическом синтезаторе, а мы с Весом сначала скромно сидели в сторонке, затем собирали брошенные ребятам монеты и купюры, а потом даже пробовали подпевать знакомые мелодии.Гэллап, Нью-Мексико
Из Галвестона, штат Техас, мы отправились на северо-запад — в Гэллап, штат Нью- Мексико. Здесь обширные пустынные зоны с характерной растительностью, деревья встречаются крайне редко и не поднимаются выше пяти метров. Старшие ехали, прилипнув каждый к своей дверце, высунув одну руку из окна и хлопая по бокам фургончика в такт игравшей из динамиков песне. Мы неслись по потрескавшейся трассе навстречу потрясающим приключениям. Нам с Весом нравились остановки — не частые, но и не редкие. Джерри выгонял всех из фургончика, — Мари следила, чтобы никто не попал под машину, — выстраивал нас в линию на обочине, если остановились среди трассы, или на парковке, если добрались до закусочной или заправки, и заставлял приседать, танцевать и прыгать — разминаться. Мари включала какую-нибудь бодрую радиостанцию и мы валяли дурака, бегая друг за другом, как дети малые. Я смотрел на Весли и ощущал благодарность к ребятам — благодаря им он снова улыбался. Мои губы изогнулись в счастливой, расслабленной улыбке, я нарушил наш образовавшийся кружок, пересёк его и глубоко поцеловал танцующего и улыбающегося Веса. Звуки танцев стихли и я сильнее впился в губы Веса своими, боясь, что нас через мгновение растащат и посадят на разных полюсах планеты… но вдруг раздался непривычный слуху звук — вздохи умиления. Я рискнул открыть один глаз и оглядеться, продолжая атаковать рот Весли своим языком. Девушки глядели на нас и смущенно улыбались, томно вздыхая и прикладывая сцепленные руки к груди, а парни толкали друг друга и ухмылялись. Генри перехватил мой взгляд и поднял вверх большие пальцы, показывая мне «отлично» и одними губами произнося «Так держать!» Я снова жмурюсь и отдаюсь поцелую. Когда у Веса заканчивается воздух, он хлопает меня по плечу, сигнализируя о необходимости прерваться. — Ты… целуешься… как… как суккуб. — пыхтит он, цепляясь за мои плечи. — Кто это? — Демон похоти из… средне-… веко-… вой мифо-… логии. — шепчет Весли, восстанавливая дыхание. — Он по мальчикам. — Вес тыкается носом в мою шею и улыбается. — Ох, не заводи меня, Вес. — я недобро усмехаюсь, намекая на интим. — Нам некуда податься. — напоминает он. — Мы же не можем делать это в багажнике, пока ребята поют «Lithium» Нирваны. — Согласен, это песня никуда не годится! — отзываюсь я серьёзным голосом. — Я буду спать с тобой только под «All i want» Кодалин! — Я «за»! Но только если в перерывах будем слушать «Rush, rush» Полы Абдул. — Ладно. — я великодушно киваю и оставляю на его шее поцелуй. Дина хлопает нас по плечам и спрашивает, не голодные ли мы. — Голодные! — восклицает Весли, отчаянно кивая. — Тогда грузимся в машину, и едем! — провозглашает Марго, обнимая свою девушку за талию.Салида, Колорадо
Из Гэллапа мы едем в Салиду, Колорадо. Она такая же пустынная, как Гэллап, а на востоке маячат голубые горы со снежными шапками на вершинах. Здесь я первый раз ем начос с сыром — довольно вкусная треугольная чипсо-еда. Вес прикладывает треугольники начос к ушам и ждёт от меня комплимента его серьгам. Я улыбаюсь и целую его, уже не опасаясь осуждения. Да в нашу сторону никто и не смотрит. У губ Веса вкус мексиканских кукурузных лепёшек. — Давай поедем в Мексику? — предлагает Вес, потираясь щекой о мою грудь. — Зачем? — я приобнимаю его за плечи левой рукой. — Там на Рождество наряжают кактусы. — Серьёзно? — удивляюсь я. — Ага. — снова трётся щекой. — Я тоже хочу нарядить огромный кактус. — Тогда давай поедем. — я киваю. — Только сперва нам бы деньжат заработать. — глажу его по волосам. — …и в душ наведаться.О`нейлл, Небраска
По дороге в О`нейлл, Небраска, мы переезжаем мост через реку Арканзас. Мари съезжает на обочину и объявляет, что «вас, вонючек, дальше не повезу!» Мы вываливаемся из фургончика и спускаемся к реке. Здесь холодно и влажно, иногда нас обдаёт потоками сильного ветра. Джерри резко выдыхает и раздевается до трусов. Джерри — самый смелый и безбашенный из хиппи-ребят. Генри медлит — смотрит на своего парня и пытается согреться, потирая руками свои плечи. Джерри, дрожа от холода, спешно раздевает его и несёт на руках к воде. Генри визжит и отбивается, но его тут же роняют в воду. Мы хохочем, глядя как они борются друг с другом в холодной воде. Дина увлекает Марго и Мари ближе к берегу; они тоже раздеваются до белья и заходят в воду. На суше остаёмся только мы с Весом. — Бэйб? — Не смей поступать со мной как Джерри с Генри. — мгновенно отзываюсь я, оглядываясь. Весли уже в одних трусах. И он твёрдый. О, боже… У меня сознание мутнеет. — Бэйб, ты когда-нибудь трахался в реке? — Дурак. — выдыхаю я, отворачиваясь. Весли обнимает меня за талию. Даже сквозь толстую подкладку куртки я чувствую, как он дрожит. — Хочу тебя. — шепчет он мне на ухо. — Тут же люди! — шикаю я, густо краснея. — Ребята. — исправляет Весли. — Попросим отвернуться. — он целует меня в шею и улыбается. — Сумасшедший. — комментирую я. — Брось, за это ты меня и любишь! — усмехается Вес, расстёгивая мою куртку. — Я не хочу, там холодно! — я делаю вид, что сейчас расплачусь. — Там яйца можно отморозить! — Я согрею тебя. — обещает Весли, продолжая раздевать меня. — Ты знаешь, я могу. И вдруг тебя кто-то спросит «Маркус, а ты трахался в реке?», а ты ответишь: «Да, трахался!» — Если у меня член отвалится после этого купания, я тебя прикончу! — Договорились. — Весли обнимает мою талию и хватает под ягодицами. Я безошибочно распознаю сигнал и цепляюсь руками за его шею, а ногами обвиваю его живот. Мы заходим в воду, и она оказывается не такой уж и ледяной. Просто холодная, градусов двадцать, наверно. Вес заходит по грудь, чтобы нас не было слишком уж видно, и начинает распалять меня поцелуями. Его левое предплечье служит опорой моей заднице. Пальцы правой руки гладят грудь и спину, спускаются ниже и проникают в трусы. Я инстинктивно открываю рот, чтобы не поперхнуться от ощущений, и Весли вторгается в меня языком и пальцами. — Ты всё ещё узкий. — говорит Вес порочным шепотом. — Забываешь мой член. — он качает головой и двигается пальцами чуть быстрее — от холодной воды я весь сжимаюсь, и на растяжку уйдёт больше времени и сил. Я стараюсь расслабиться, чтобы привыкнуть к холоду и позволить ему заменить кровь в венах. Вес предупреждает, что заканчивает подготовку, и плавно входит в меня, постепенно наполняя. Я сжимаюсь вокруг него, и Вес болезненно шипит, начиная приподнимать меня. Его губы сиреневые; я целую его, желая согреть нас обоих. Он толкается в меня и тесно прижимает к себе, натужно дыша. Я ощущаю дрожь каждой клеточки его тела. Нужно закругляться, иначе заработаем воспаление. Я беру на себя роль в скачках и, держась за шею и плечи Весли, начинаю приподниматься и опускаться, увеличивая скорость. Прохладная головка находит мою чувствительную точку, и я вскрикиваю. Ребята оборачиваются к нам, их голоса смолкают. Они с удивлением и неверием глядят на нас, а мне уже всё равно. Я уже завёлся. Вес меня завёл. Я насаживаюсь на его твёрдого холодного дружка и всё сильнее отклоняюсь назад в поисках опоры. Левая рука Веса оказывается на моей талии; он хватает мой стояк и надрачивает мне, подстраиваясь под движение моего тела и кусая мой левый сосок. Я кончаю первым, когда Весли поглаживает чувствительную точку на моём члене. Ощутив в руке тепло, Вес надсадно стонет и изливается в меня, глубоко толкнувшись и задев простату. Марго и Дина подхватывают нас, пока мы не утопли из-за усталости. Я удивляюсь, насколько сильные эти хрупко сложенные девушки. Я едва успеваю засунуть свой обледеневший зад в мокрые трусы и чуть поднять трусы Веса, чтобы он не светил тут своим офигенским членом. Девушки выносят нас на берег, где Генри отчитывает нас за дурость — трахаться в ледяной воде, когда есть грёбаный тёплый фургончик. Джерри берёт с нас слово, что мы будем предупреждать их об этом и вешать на дверцу багажника носок в качестве запрещающего беспокоить знака. Нас заматывают в одеяла и отпаивают горячим чаем. Я поджимаю пальцы на ногах и жмусь к гусенице-Весу, руки которого так дрожат, что он проливает чай на одеяло. Взрослые продолжаю трезво возмущаться, пока Джерри не предлагает «расслабиться и курнуть». Нестройный хор голосов соглашается. Мари отказывается, и никто не выясняет причин — просто знают, что она трезвенник. Она несколько минут прогуливается по берегу, затем возвращается в фургончик, чтобы согреться. — Я вообще против алкоголя, но вам, ребята, лучше бы глотнуть по чайной ложке перцовой водки. — сообщает она и лезет в деревянный ящичек. Вес послушно проглатывает маленькую порцию, которую Мари наливает в крышечку водки, я медлю, но потом всё-таки решаюсь послушать трезвого взрослого человека и проглатываю оранжевую жидкость. Водка на красном перце обжигает мой рот и дерёт пищевод. Я кашляю, из глаз бегут слёзы. Мари предусмотрительно передаёт мне бутылку с тёплой водой. Я делаю несколько глотков и меня отпускает. Отдуваясь от налипших ко вспотевшему лбу волос, я пытаюсь отдышаться.Спрингфилд, Иллинойс
В Спрингфилде, штат Иллинойс, мы долго ищем дом Симпсонов. Я понятия не имею, кто это, но ребята с энтузиазмом выстраиваются нестройной кучей и фотографируются. Весли улыбается и обнимает меня за плечи. Кажется, я снова чувствую запах косяка…Индианаполис, штат Индиана
Здесь я вижу Веса с сигаретой. Снова и снова. Этот запах преследует меня. Пытаюсь повлиять на него, остановить, оградить… но как оградить от того, что окружает нас изо дня в день? Джерри, хоть и прикольный чувак, сворачивает косяки с виртуозной самоотдачей — будто всю жизнь этим занимался. Генри в каждом городе, где мы останавливаемся, достаёт дурь. Поздним вечером они забираются на капот и крышу и достают спички. Я задраиваю люки, чтобы не вдыхать гадкий запах помидоров и тлеющих чайных листьев, сворачиваюсь калачиком под тёплым боком Мари и засыпаю, чтобы потом, когда Вес накидается, пихать его, чтобы не ложился так близко.Падака, Кентукки
Я отдаляюсь от него. Или он от меня… Весли выкуривает по два косяка в день и пребывает в наркотическом угаре часами. Правда из-за частого курения марихуана перестаёт действовать на него сразу, эффект длится всё меньше. — Эй, я тут такое достал! — сообщает Генри, потрясая перед нашими лицами картонкой с девятью квадратиками. — Что это? — спрашивает Дина. — Девять кругов Рая! — Генри сияет улыбкой. — Круги есть только в Аду. — подаёт голос Мари, хватая нас с Весом за капюшоны и оттаскивая подальше. Генри отмахивается. — Единица — самая лёгкая, — объясняет Генри всем, кто готов слушать, — советую начать с неё. Девятка — полная жесть! Дилер рассказал, что какой-то чувак не послушал его и закинулся девяткой! — И… что с ним стало? — спросила Марго дрогнувшим голосом. — Он сжёг себе мозг кислотой! — Генри, что за херню ты притащил?! — воскликнул Джерри. — О, детка, расслабься! Я внимательно слушал продавца. — Генри отмахнулся. — Если принимать по половинке квадратика строго по порядку, девятка тебя не убьёт, а просто охеренно вштырит! Мы такого кайфа ещё не испытывали! В общем, его энтузиазм никто не поддержал. Генри фыркнул, развалился на заднем сиденье и закинулся половинкой. Его унесло в «потрясающий» трип. Джерри, увидев это, помялся немного, но присоединился к своему парню, отломив от его картонки оставшуюся половину единицы. Его тоже смело волной прихода. Марго и Дина повертели в руках свои картонки, переглянулись, отломили по кусочку и положили кислоту друг другу в рот. — Бэйб… — позвал меня Весли и окинул фургончик ошалевшим взглядом. — Нет. — огрызнулся я, дёргая его на себя. В руках Веса оказалась картонка Генри. На ней больше не было единицы. А на языке Веса таяла двойка… Он не приходил в себя двое суток. Я был уверен, что он сжёг себе мозг, но тут Вес подскочил, как ужаленный, и проблевался. Всё, Весли спасён. Когда он оклемался, я колотил его до тех пор, пока не онемели кулаки. Обычно я не дерусь, мы это уже выяснили ранее. Мне просто нужно было вправить ему мозги. Вес хохотал. Когда я устал его бить, он полез было ко мне, но от него разило косяком и рвотой, так что я отшил его и выскочил из фургона. Вес прополоскал рот виски и всё-таки настиг меня. Мы повалились в пожухлую траву. Его глаза были чёрными — настолько расширились зрачки. Если бы сегодня было солнечно, Весли ослеп бы за пару секунд. — Что ты творишь? — сипло выдохнул я, чувствуя в глазах горячую влагу. — Беру от жизни всё. — отозвался он, нависая надо мной. — Не осуждая меня. Ты не знаешь, что на кассете. — Так скажи мне! Вес, скажи! — Бэби, я не могу. — он сжимает пожелтевшую траву в кулаках. — Не могу, понимаешь?Ноксвилл, Теннесси
Здесь мы потеряли Марго. Она перепутала свою картонку с Джерри и закинулась пятёркой. Её тело так тряслось… Изо рта шла розовая пена. Мы похоронили её на пляже — Дина говорила, что Марго мечтала жить на берегу моря или озера. Мари не выдержала и ушла — забрала укулеле, немногочисленные вещи и вызвала такси из будки телефона-автомата. Весли видел, что произошло с Марго, но это его не остановило. Он перестал жрать картонные квадратики, как и остальные, но тогда Генри притащил ложку и шприцы для героина. Дина потребовала вколоть ей первую порцию — хотела забыться, абстрагироваться от смерти своей любимой. Джерри был вторым. Генри работал со шприцами как медик. Наверно, он учился в медицинском колледже или посещал курсы медбратьев. Я отчаянно хотел понять, что движет Весом в его тяге к саморазрушению, но мне не попадались плееры. В Ноксвилле в мою руку первый раз вошла игла. Это было отвратительно. Или дурь была плохой или мой организм был умнее, но я чуть не умер от боли, тяжести и скручивания моих костей. Мне не было хорошо. Вот вообще ни разу. Я ежесекундно умирал. Отвращение к себе, наркоте и ребятам крепло с каждым мгновением. Наркотик полностью вышел из меня несколько дней спустя. Я больше не желал понимать. Я хотел всё прекратить, поэтому, когда Генри снова взялся за шприц, ударил его по руке, а героин вколол в обивку сиденья. Он треснул меня по лицу с такой силой, что из глаз посыпались искры. Весли завёлся мгновенно и кинулся на моего обидчика, но Генри был сильнее. Три минуты, и мы вдвоём сидим в багажнике с разбитыми лицами, впереди трипует Динка и Джерри, Генри вкалывает порцию наркотика и самому себе.Колумбия, Южная Каролина
Денег на бензин больше не было, и Генри продал фургончик со всеми вещами. На прошлой неделе умерла Динка — Генри вколол ей слишком много. После инъекции Джерри решил, что умеет летать, и спрыгнул с крыши пятиэтажки. Генри улыбался, глядя на его расправленные руки-крылья и обнаженный торс, объятый оранжевым светом заходящего солнца, а потом лицо его сделалось апатичным. Когда Генри смотрел на труп своего парня, в его глазах не промелькнуло даже узнавание. Наркотики уже сожгли ему часть мозга. Я увёл Веса, пока Генри не убил и его тоже. Мой Весли был болен — серая кожа, мешки под глазами, потрескавшиеся губы. Героин убивал его. А ещё у Веса была ломка. Мы спали с ним на одном матрасе вместе с дюжиной бездомных. Матрас весь был в подозрительных пятнах, от него воняло мочой. Он лежал в углу и на нас почти не дул ветер. Когда мы прижимались друг к другу, было почти не холодно. Половина бездомных были довольно славными людьми, попавшими в трудную жизненную ситуацию, другие — сволочи и наркоманы. Один из последних как раз закинулся шестёркой кислоты, и его понесло. Пока мы с Весом спали, вернее, пока Весли отсыпался, дрожа всем телом и болезненно поскуливая, а я задремал, охраняя его сон, тот бездомный кинулся на меня. Мои ноги лишились прикрытия в виде джинсов, трусы стали сползать вниз. Я старался отбиться, но сила была не на моей стороне. От бездомного разило блевотой и немытым телом. Он спускал свои штаны, чтобы засадить мне. В руке у него тлела сигара. Он решил, что я стану более сговорчивым, и потушил её над моим пахом. Я закричал так, что перебудил половину притона, но никто не рискнул помогать мне. Я нащупал под Весом шприц с остатками дури и воткнул иглу бездомному в руку. Он вскрикнул и затрясся, во рту запузырилась пена, глаза закатились. Он рухнул на бетонный пол и сдох рядом с нашим матрасом. Я теснее прижался к затихшему Весу и затрясся всем телом. Из глаз лились слёзы. Живот пекло страшной болью — я даже не мог подтянуть джинсы. Я уткнулся губами Весу в затылок и зажмурился, согревая его своим теплом и поглаживая его грудь. Утром, двадцать пятого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года, в Рождество, когда я открыл глаза, Вес уже был мёртв. Его тело остыло. Кровь перестала вытекать из прокола на сгибе локтя. В наше первое совместное Рождество Весли умер. Передоз. Кто-то хотел сделать доброе дело и избавить его от боли наркотической ломки, и вколол ему дурь, пока я доставал для нас воду и остатки бургеров из мусорки. Кто-то убил его, пока меня не было рядом. Это я виноват. Я виноват во всём! Я лежал рядом с его трупом несколько дней. Лежал, дрожал и укачивал его в своих объятиях. Целовал холодное лицо, тёмные губы, впалые щёки. Я облизывал его губы, внутреннюю поверхность щёк. Я слышал, что мертвецы выделяют трупный яд… Вот бы слизать с Весли критический объём яда и умереть… Я хочу к нему. Без Весли меня не существует… Я лежал рядом с ним несколько дней. Лежал бы и дольше, но притон накрыли копы. Потом было какое-то мельтешение пятен, реабилитация в больнице, потом, кажется, детский дом и, может, приёмная семья… Потом — работа в «Райских сумерках». Потом — «Гнездо», Хозяин и Кристофер. Потом — моё восхождение на Олимп. Потом — моя смерть, Кевин и перерождение. Потом — новый побег. От Веса остались лишь воспоминания и две кассеты, последнюю из которых я не слушал в течение семи лет. Вот и всё. Теперь ты знаешь мою историю…