Маркус Кловерфилд
Он не любил Рождество. Не любил, потому что в этот день он остался совсем один. Нет ничего хуже, чем проснуться в Рождество и осознать, что у тебя больше никого нет на этом свете. Что любовь всей твоей жизни умерла. Рядом с тобой. На одном матрасе. Под твоей рукой, которой ты обнимал её за плечи. У тебя под носом, которым ты ткнулся ей в загривок и вдыхал её запах. Он ненавидел Рождество, потому что в этот день ангелы спустились с неба, чтобы забрать у него Веса. Но он верил, что Рождество — время чудес, волшебства, магии. Верил, что если нужно что-то исправить — помириться, помочь, наладить контакт, — это нужно делать именно в Рождество. Наверно, потому что под Новый год в 1990 году он посмотрел фильм «Один дома»… Он искренне верил, что желания, загаданные в Рождество и Новый год, обязательно исполнятся. Неважно, когда. Они исполнятся! Когда-нибудь… наверно… Поэтому его желание не менялось из года в год. Вот уже семь лет он загадывает одно и то же: «Хочу, чтобы Весли жил.» Восьмое Рождество без Веса Маркус провел на койке в Больничном крыле, весь в бинтах, проводах и травмах. Он чувствовал себя странно: было больно, но не так сильно, как он представлял, дышать сложновато; он слышал человеческие голоса — смутно знакомые, далёкие, — но не мог открыть глаза, ответить и шевельнуться. Кажется, он даже слышал Кевина, но словно издалека… словно Кевин говорил не с ним, не в его палате. Это Рождество Маркус провёл один. Снова. Никто к нему не пришёл. А вот у его соседа — Маркус понятия не имел, как его зовут, — было много гостей…Кристофер Лорен
После всего, что с ним случилось, в Лори не было веры в чудеса этого праздника, которую все эти годы так рьяно пытался привить ему Маркус. Для Лори это просто был ещё один день, когда кто-то мог узнать его мрачный секрет и рассказать всему свету. Справедливости ради следует сказать, что Лори верил в кое-что рождественское. В омелу. Он свято верил, что, заполучив её, сможет сорвать с губ Маркуса поцелуй. Лори во всех красках представлял, как Маркус цокнет языком, протяжно вздохнёт и, закатывая и прикрывая свои восхитительные глаза цвета зеленого сапфира, чуть дотронется до его губ своими, и Лори тут же вцепится в Кловерфилда: руками, губами, зубами. Он представлял, какими на вкус окажутся губы Маркуса — мятная зубная паста, овсянка, сладкий чай… Он представлял это столь ярко, что начинал ощущать этот вкус у себя во рту. Маркус выводил его из транса хлопком по спине или руке, — прежде, чем Лори начнёт пускать слюни и глупо улыбаться. У них было три Рождества. Первый курс Лори, второй, третий… Было бы и четвёртое — если бы Маркус не сбежал с Кевином… Был бы и поцелуй под омелой, если бы Лори был чуть более напористым, смелым и расторопным… Последнее всегда имело для него «фатальные» последствия. Ему никогда не хватало скорости, чтобы вытащить из коробочки или кармана омелу до того, как Маркус рванёт по коридору, опаздывая на пару или тренировку, или по внезапно появившимся делам. Лори знал, — чувствовал, — что не нравится Маркусу так, как тот нравится ему. Он понимал, что эти его неловкие «ухаживания» выглядят жалко, но… он же должен был попытаться, да? Просто чтобы узнать, как поведёт себя его Любовь, его Жизнь, если он попробует подарить ему то или другое, или сказать нечто вроде «Когда ты улыбаешься, у тебя глаза сияют». На деле, правда, он нёс какой-то несусветный бред, потому что рядом с Маркусом, стоя так близко к нему, вдыхая его запах, он просто не мог связать двух слов… А при свидетелях признаваться в любви было бы слишком для него, ведь это означало бы, что он совершил каминг-аут. Поэтому он совершал кривые попытки, ошибки, тормозил. Поэтому он никогда не мог достать омелу из кармана так, чтобы это вышло быстро, и ягоды не осыпались. Поэтому он никогда не мог поцеловать Маркуса.Амадей Гайдн
Амадей был пугающе деятельным парнем, когда это касалось Рождества. Пока Жан был в душе, Амадей, заскучав, стал вырезать из бумаги снежинки. Все они были безупречными: тонкие, изящные, аккуратные, не похожие одна на другую. Когда Жан вышел, он едва не ослеп от преобладающей белизны. Снежинки Амадея устилали пол, висели на стенах и держались тонкими нитями за люстру и настольную лампу. — Амадей, что это? — ошеломленный Жан застыл в дверях, оглядывая комнату округлившимися от удивления глазами. Вода барабанила по полу, срываясь с кончиков мокрых волнистых волос. Амадей нежно улыбнулся, подошёл к нему и, встав на носочки, мягко взял Жана за футболку и потянул на себя. — Frohe Weihnachten, Baby. — прошептал Амадей и, поймав взгляд Жана, указал вверх. Задрав голову, Моро рассмотрел маленькую веточку с темно-зелеными листьями и белыми ягодками, прикрепленную к верхнему дверному наличнику. — Омела… — тихо выдохнул Жан. Когда он опустил голову, Амадей сорвал с его губ мягкий и неспешный поцелуй. — С Рождеством, детка. — перевёл Гайдн, чуть отстранившись и ловя кончиком пальца тонкую ниточку слюны, потянувшуюся за его губами. Губы Жана раскрылись, выпуская томный вздох, и Амадей, прикрыв глаза, подался к нему, мягко проникая кончиком языка чуть дальше зубов — облизывая и изучая, пробуя на вкус.Жан Моро
Раньше Жан любил свечи, которые они с отцом зажигали и устанавливали на еловых лапах в специальные чаши, но после того случая, он стал бояться огня. В тот раз он нечаянно задел одну из свечей, и та упала на иглы, мгновенно вспыхнувшие оранжевым пламенем. Ёлка полыхала так, словно её облили бензином, а Жан замер в полуметре от неё, не в силах пошевелиться из-за парализующего страха. Он тогда получил серьезные ожоги. Родители больше не использовали свечи. Никогда. Даже пластиковые. И бенгальские огни, кстати, тоже. …И вообще всё, что может поджечь или загореться. Жан любил ощущение предвкушения, любил эти мучительно-прекрасные часы перед праздником, когда мама, жутко нервничая, запекает утку и тыквенный пирог с корицей, беспокоясь, что не уложится в срок. Любил эти часы, потому что сам в это время расклеивал по окнам отцовские снежинки и оленей. Любил складывать в коробки вещи для благотворительности. Любил гулять по городу с родителями — в канун Рождества рестораны были открыты всю ночь. Они, правда, не заходили, но видели, как семьи отмечают праздник и веселятся. Жан любил рассматривать новогодние убранства — мишура, гирлянды, узоры на окнах, елочные игрушки. Он любил этот праздник… тогда, когда у него было, с кем его провести.Кевин Дэй
Кевин не помнит, как отмечал с мамой Рождество и Новый год. Все хорошие воспоминания перечёркнуты её внезапной смертью. Все, кроме одного — не новогоднего, но настолько яркого, что его просто невозможно забыть. Кейли привезла их на причал. Слева от автомобиля высились, залезая друг на друга разноцветные контейнеры. Впереди шумели зеленоватые волны, медленно плыли бордовые и синие грузовые суда. Здесь пахло солью, водой и тиной. Закатное оранжевое солнце слепило глаза, проникая через лобовое стекло. Он сидел в машине и вертел в руках тупую игрушку — коричневый хвост, приклеенный к оранжевому мячику. Мама купила эту штуку, чтобы Кевин гонялся за хвостом по всей комнате, если ему вдруг станет скучно. Сначала он думал, что хвост живой… но потом, поймав мяч и нащупав пальцами маленький выключатель, понял, что его обманули. Он расстроился. Но от игрушки не избавился. Потому что её купила мама. Кевин щелкает выключателем, и «енот» соскальзывает по его ногам под переднее пассажирское сиденье. Он сползает вниз и шарит рукой, натыкаясь кончиками пальцев на аптечку, отвёртку и гаечный ключ. Нащупав хвост, он тянет игрушку на себя, снова забирается с ней на сиденье и выключает. Когда он смотрит в окно, то видит маму, беседующую с каким-то мужчиной. Кевин широко открывает глаза и рассматривает его, опасливо выглядывая из-за двери. Незнакомец очень высокий, в сравнении с миниатюрной Кейли, он одет в светло-голубые джинсы, рваные на коленях, белую футболку и рубашку в черную и изумрудно-зеленую клетку с закатанными до локтей рукавами. У него непослушные тёмно-каштановые волосы, взлохмаченные морским ветром, — по цвету как у Кевина, — сверкающие искрами жизни и упрямства темно-зеленые глаза, — совсем как у Кевина, — волевой подбородок, густые, но изящные брови и синие намётки этнических языков пламени на предплечьях. Они говорили долго. Или долго в представлении Кевина… По его теперешним прикидкам, на это ушло от десяти до пятнадцати минут. Мама выглядела расслабленной и защищенной рядом с ним, хоть мужчина и был почти на метр выше. А вот он был немного напряжен, и иногда поглядывал в окно машины Кейли. Прямо на Кевина. Прямо ему в глаза. Мальчик выглядывал из-за линии пластика. В окно были видны лишь его глаза и лохматая, будто вылизанная коровами головушка. Пока Кейли говорила, они смотрели друг на друга — мужчина и мальчик. Кевин отчётливо помнит как, выронив «енота» из рук, подумал «Я буду таким, когда вырасту.»Рико Морияма
Двадцать пятое декабря… И как его только угораздило?! — родиться в Рождество!.. Сколько себя помнит, он был один в этот праздник. Рико не уверен, что этот день вообще можно считать таковым. Праздник, — это когда всем весело, есть подарки, особые блюда, которые не готовят каждый день, веселая музыка, вся семья в сборе… У него ничего из этого не было. Никогда. Ни подарков, ни особых блюд, ни всей семьи, собравшейся ради него одного. Наверно, потому что на него всем было плевать… На день рождения Ичиро всегда закатывали грандиозную вечеринку, ему дарили дорогие подарки, к нему приезжал отец… Потому что Ичиро — не побочная ветвь, как Рико. Потому что Ичиро — наследник, а не грязь. Потому что на него им не плевать, как на Рико. Рико фыркнул. Что ж, ему тоже плевать. На них на всех. На отца, деда, брата, четвероюродную тетушку… — на всех. Это Рождество… этот день рождения Рико проводит привычным образом — рассматривает иллюстрации в книге о драгоценных камнях, листает учебники, изучает карты в географическом атласе, ищет месторождения золота, угля и других ресурсов. Словом, скучает. А потом, — когда он меньше всего ждёт, — на стол падает прямоугольная зеленая коробочка с белым рисунком мелких снежинок, неумело перевязанная алой атласной лентой, с большим, но кривым бантом. — Это тебе. — смущенно бормочет голос, от которого внутри всё так и гудит, кричит и стонет от наслаждения. — Что это? — Рико поворачивается, не прикасаясь к коробке, чтобы посмотреть на Кевина: понурившего голову, покрасневшего кончиками ушей и щеками, кусающего свои восхитительные губы. Он странно одет — в облегающий красный свитер с белой вышивкой-крестиком снежинок и оленей, черные треники и красные носки со снеговиками. Слишком новогодний. Слишком красивый. Кевин находит в себе силы, чтобы взглянуть Рико в глаза. — Подарок. — отзывается Дэй. Брови Рико удивленно изгибаются. — Это… это такая штука, которую дарят… ну, на праздники. — Я идиот по-твоему? — произносит Морияма ровным и тихим — вежливым — голосом. — Н-нет! — тут же вскрикивает Кевин, отчаянно мотая своей светлой головой с медленно отрастающими каштановыми корнями. Рико замечает на ней красный ободок с оленьими рожками цвета печенья. Слишком мило. Зубы сводит от сладости. — Просто ты сделал такое лицо, будто… словно… — Никогда не получал подарки? — холодно предполагает Рико, продолжая его мысль, и складывает руки на груди. — Да. — Кевин выдыхает и через мгновение до него доходит: — Неужели ты никогда не…? Рико раздраженно дергает плечом: — И что с того? — Это ужасно… — тихо выдыхает Кевин. — Мне плевать. — взмахивая правой рукой, перебивает Рико, имея в виду отсутствие подарков, а не проявление жалости Кевина. — Я поплачу из-за этого. Потом. Если вспомню. …Что тут? — он наконец берёт коробку в руки, но не спешит трясти, потому что не хочет испортить то, что положил туда Кевин. — К-… кулон. — Кулон? — переспрашивает Рико, развязывая кривой бант. В коробке находится черная бархатная подушечка, на которой серебром блестит цепочка с римской единицей. Морияма осторожно поднимает её двумя пальцами, подносит близко к лицу и рассматривает. — С… с днём рождения, — тихо и мягко шепчет Кевин, робко дотрагиваясь до правого плеча Мориямы. Рико вздрагивает и едва удерживает цепочку пальцами. Тело прошивает молния боли, заставляющая руку задрожать. Эта фраза… она приносит столько боли, что Рико едва может это стерпеть. На «шляпке» и «ножке» единицы выгравированы его имя и фамилия. Riko Moriyama. Слишком красиво… слишком ему подходит. Рико тут же вскидывает глаза на Кевина, ждущего его вердикт. — У тебя такой же? — спрашивает он, игнорируя поздравление. Кевин качает головой. — У меня нет. Снова пауза. Довольно продолжительная. — Ясно. — бесцветно отзывает Морияма, возвращая цепочку на подушечку, и делает мысленную пометку: «Найти того, кто делает такие украшения. Сейчас. Немедленно.» — Тебе… не нравится? — осторожно интересуется Кевин. Нравится. Даже больше, чем должно. Меня аж трясёт от восторга. — Нормально. — отзывается Рико, пытаясь звучать ровно, и небрежно пожимает левым плечом. — Спасибо. Кевин заторможено кивает, хоть Рико и не видит этого. Он чуть поворачивает голову, чтобы краем глаза видеть размытый силуэт Дэя. — Милый свитер. И носки тоже. — тихо произносит Морияма, поглаживая кончиком указательного пальца свою единицу. — И… рожки. — Спасибо. — по голосу он слышит, что Кевин улыбается. — Это… это Амадей подарил. — Амадей? — Рико поворачивает голову и смотрит на брата с непониманием и растерянностью. — Белый Ворон. — поясняет Кевин. — А. — издаёт Морияма короткий звук. — Понял. — он снова отворачивается и пялится на алую ленту, которую потирает пальцами, наслаждаясь безупречной шелковистостью. Они молчат какое-то время. Ты уже должен был уйти, — Рико чуть поворачивает голову и вздрагивает, когда видит рядом с собой Дэя, который, кажется, и не собирается покидать его покои. — Всё в порядке? — осторожно произносит Кевин, протягивая руку, чтобы коснуться плеча Рико. — Если этот подарок тебе не… — Кевин шумно сглатывает, — я… придумаю другой. Может, даже успею подарить его тебе до заката… — Я же сказал «нормально». — повторяет Рико, стиснув зубы. — Тогда в чём дело? — Кевин в два шага сокращает дистанцию, разделявшую их, опускается на коленки рядом с его стулом, кладёт ладони на правое бедро Рико и пытается заглянуть в карие глаза, упрямо глядящие сквозь клетку с мышонком. — В Амадее. — он рычит это имя. — Почему? — Он мне не нравится. — Рико сжимает челюсти и строго смотрит на Кевина. — Не общайся с ним. Кевин вздрагивает и, словно обжигаясь, отдергивает руки от бедра Мориямы. — Н-но… — Дэй шумно сглатывает, его глаза лихорадочно бегают по столу, пытаясь зацепиться за что-нибудь, чтобы Кевин мог остаться в сознании. — Но… мне это нужно! — отчаянно выдыхает он. — Нужно что? — Общение! — восклицает Кевин, резко поднимаясь. Рико тоже подрывается со стула, упирает руку себе в грудь: — Общайся со мной! — Ты же ненавидишь меня! Ты прогнал меня из нашей комнаты! — Потому что знал, что тебе нужен перерыв! — рычит Рико, закипая. — Ты вёл себя как псих после той аварии! Ты не хотел быть здесь, со мной, и я тебя отпустил! И я тебя не ненавижу! Я не хотел, чтобы ты уходил! С самого начала не хотел! — Так верни меня! — с отчаянием закричал Кевин, сжимая кулаки. — Что ты сделал, чтобы я вернулся?! Рико поперхнулся, отпрянув, прижал ладонь к щеке, словно Дэй только что дал ему пощёчину. — Ничего. — тихо отозвался Рико. — Я ничего не сделал. Кевин уже набрал воздуха в грудь, чтобы сказать нечто вроде «То-то!» или «Я про то и говорю!», но Морияма не дал фразе сформироваться. — Не сделал. Но делаю. — рыкнул Морияма и, сжав в кулаках свитер Кевина, рванул его на себя, впиваясь в губы злым поцелуем… Кевин сдавленно охнул, вцепляясь в запястья Рико, и тот, протестуя, крепче сжал кулаки, впиваясь в нитки красного свитера. Рико кусал его губы, проникал языком под верхнюю, чтобы втянуть её в рот и до боли натянуть кожу, рычал в поцелуй. Дэй издал приглушенный стон, напевно вытягивая «м-м-м…», и раскрыл губы, чтобы снизить дискомфорт от натянутой кожи, и тем самым позволяя чуть углубить поцелуй. Рико обнял левой рукой талию Кевина, рывком приближая его к себе, и вздрогнул, когда их животы соприкоснулись. Рико не отпускал его губы, правой рукой проникал под свитер, оголяя сантиметры плоского живота, и прижимал ладонь к горячей коже, чувствуя под рукой соблазнительную дрожь. Вот она — живая плоть: горячая, настоящая. Рико смотрит на искусанные им губы Кевина и прижимает ладонь чуть теснее, ведёт вниз, к резинке спортивных штанов и невесомо оглаживает чувствительную точку под прессом подушечками пальцев. — Стой… — шепчет Дэй, выравнивая дыхание. — Нам не стоит… — он перехватывает запястье Рико, не давая спуститься ниже и проникнуть под ткань треников. Две секунды. Две секунды ему позволяют прикасаться. Ему больше и не надо — он запомнил жар чужого тела, дрожь под своей рукой, ощущение прерывистого вздоха на своём лице и трепет ресниц. Я узнаю тебя, Кев. — Нет, — тихо просит Кевин, качая головой, — не надо… не там. Рука Рико напрягается. Потому что он касался там? — А где? — глухо спрашивает Рико. — Где я могу тебя коснуться? Кевин лишь мотает головой, снова закрываясь от него, мягко отстраняет от себя сопротивляющуюся правую руку Мориямы, идёт к двери. — Просто не надо, ладно? — глухо просит он. — С днём рождения, Рико. — выдыхает Кевин, бросая через плечо, — И счастливого Рождества. — Вернёшься к нему? — с обвинением в голосе спрашивает Морияма. — Я только… только на пять минут. Поздравлю с Рождеством. — отзывается Кевин. Чтобы сказать «С Рождеством, Маркус,» нужно пять секунд. — А потом? К Лорену? — упрямо спрашивает Рико, сжимая кулаки. Кевин кусает губы, но не отзывается. — Скажи мне. — требует Морияма, повышая голос. — Да. — Дэй кивает, накрывая ладонью дверную ручку. — А после? Ко мне? — не унимается Рико. — Ты придёшь сюда? — Я… я не… — Кевин прерывисто вздыхает. — Нет, не приду. Он уже открывает дверь, когда Рико снова нетерпеливо окликает его. — Скажи мне, — требовательно произносит Рико, — где? Где мне можно? Дэй смотрит на него с траурной тяжестью. — Только тут. — он прикасается двумя пальцами к левому запястью, ловя удары пульса. Хорошо, ладно, с этим можно работать…