Инкуб эмоциональной поддержки

Что ж, если раньше Шень Цзю казался нормальным, хоть и немного нелюдимым пациентом с проблемами в общении, то только потому, что его не трогали там, где ему по-настоящему больно. Стоило задеть — действительно начать раскапывать травмы, — как Шень Цинцю превратился в невыносимую угрозу. В первую очередь для себя. Юань уже успел подзабыть их самый первый разговор и мертвые глаза, в которых не было выражения. Самое время оказалось вспомнить. Бедный трансмигратор на полном серьезе на их сеансах почувствовал себя сапером — ветеринаром, который взялся лечить, и не какую-нибудь бедную больную бешенством собачку, а сразу дракона! Дракон этот был размером с самого «доктора», норовил улететь в небеса, чтобы не достали, и ловко выворачивался из хватки, как змеюка, поджариваемая на медленном огне. Также следовало стеречься его острых когтей и сильной зубастой пасти. Тварь могла плюнуть ядом и опалить огнем, а неосторожного зеваку — еще и снести с ног тяжелым хвостом. К счастью, а-Цзю было легко сманивать с горы на сеансы. И они договорились не пытаться завершить сеансы, пока не закончат разгребаться. Уж слишком острые они обсуждали проблемы. Шень Цзю очень щепетильно относился к данному слову быть на встречах и не отлынивал. Заставить его там вести себя хорошо — вопрос вторичный, хоть тоже решаемый. Начать Юань решил с раскапывания пластов дома Цю и насилия со стороны Цзяньло. Этот кластер был… самым нейтральным из всех трех и самым основным. Весь эпик с Ло Бинхэ был самым крупным и опасным в плане опознания. Начни они там копать — и в Шень Цзю проснутся совесть, экстремальная самоненависть и вина. Чтобы это безопасно пройти, требовалось сначала потренироваться на менее острых предметах. От намеков же на историю с Юэ Цинъюанем Шень Цинцю крупно передергивало. И она тоже тянулась из дома Цю. Так что первая остановка — дом Цю. Самое худшее в Цзяньло оказалось, конечно, то, что ублюдок посвятил время именно воспитанию раба, а не только его использованию. Он хотел сделать себе послушную игрушку, и дрессировал купленного мальчика как иные — собаку. С кнутом и пряником. Да только не учел, что даже верная собака сорвется, если подавать ей столько смешанных сигналов. Наивная доброта его сестры, к тому же, вызывала больше верности, чем его строгое воспитание. По несколько сеансов они работали с воспоминаниями по методике ДПДГ, снимая болезненность и остроту переживаний. Потом посвящали время их обсуждению и правильным выводам. Шень Цзю вернулся к бессоннице из-за кошмаров, тревожности и всем видам самоненависти, теперь прекрасно осознавая, насколько это нездоровое поведение. Что было нисколько не полезно, потому что непримиримый перфекционист требовал от себя немедленно прекратить поступать неправильно. Приходилось в процессе еще учиться смирению, состраданию к себе и милосердию. В крайнем случае, терпению… Самым сложным для Юаня оказалось не реагировать с сочувствием. Молча с нейтральным лицом слушать, как близкий друг называет себя подлой крысой за то, что убил своего насильника и абьюзера в приступе искажения ци. Или спокойно предлагать попробовать новые методы преодоления тревожности. Юань остро сожалел, что не умеет делать необходимые таблетки, не знает дозировок. Он подозревал, что за давностью лет сознание Шень Цзю слишком привыкло к работе с нарушениями, которые никакие медитации не могли исправить. А-Цзю просто не знал здорового состояния в довольстве и безопасности. Периодически, к тому же, мужчина шипел и крысился то на себя, то на Юаня, иногда обращаясь сущим ублюдком, просто тварью во плоти… И Хэ, как ведущий, был обязан не поддаваться на провокации, а продолжать действовать с уверенной заботой. Сохранять их обоих на верном курсе. То есть, не только фиксировать брыкающее чудовище на метафорической сковородке, но и быть мягким и деликатным при этом? Насколько фантастическая эта задача, а?! Он потерял счет, сколько раз а-Цзю пытался извернуться, закрыть вопрос раз и навсегда, и он малодушно думал позволить ему это. Свернуть все это и продолжить на более простые темы — разве ж это плохо? Разве они не могут забить на это древнее дерьмо и бросить его там, где оно было закопано? Кому это вообще нужно? Этой неблагодарной скотине, что ли?! А-Цзю бы первым с радостью выкинул лопату! Но Юань оставался тверд и уверен в том, что раз вписался, надо это вывозить. Они уже раздербанили этот багаж, начав вскрывать дом Цю, и брось они это сейчас, остановись они сейчас, и кто знает, куда повернет кривая мысленная дорожка Шень Цинцю. Он не был образцом ментального здоровья с историей саморазрушительного поведения феерических масштабов. Поэтому он мягко возвращал а-Цзю на место и уговаривал, как ребенка, есть горькое лекарство для его же пользы. И а-Цзю смотрел, как этот самый ребенок, большими черными глазами с пленкой слез и послушно открывал рот для новой ложки. Юань мысленно плакал с них обоих. Долгие полгода они потратили на разбор и закрытие всего в доме Цю. Всего, что а-Цзю мог вспомнить. А потом…. Они пошли и нашли Цю Хайтан в одной из захудалых сект возле «родного» городка сяо Цзю. Не так уж далеко девица и ушла. Они пригласили ее на встречу в элитном ресторане и поговорили. А-Цзю рассказал, что с ним делал ее брат и что хотел сделать с ней, венчая их. Что это было искажение ци, и он до сих пор боялся огня и дыма и мучился кошмарами о том, что произошло в тот день. Бывшая госпожа уже не могла легально привлечь его к ответственности за давностью лет. Без помощи старика Хуа все ее жалобы и яйца выеденного не стоили. Прошло больше десяти лет все же. Ее поместье безвозвратно сгорело, она вела другую жизнь в секте-монастыре, куда ее взяли (куда всех брали). Так что все, что ей оставалось — это принять слова убийцы ее семьи. Это стало большим опытом для обоих, даже если девица поначалу отказывалась слушать, норовила позвать стражу и вообще опасалась, что ее убьют. Но в итоге они пришли к пониманию, что проще закопать это дерьмо и не доставать больше никогда. Шень Цинцю даже выделил ей кошель с золотом, которого бы хватило на достойную смертную жизнь, что уговорило последние остатки совести дамочки. Юань поверить не мог, что когда-то купился на ее слезки в книжке. У него осталось самое низкое мнение о четырнадцатой жене Бинхэ! Но а-Цзю стал спать спокойнее, вздохнул легче и смог все это отпустить. И даже пообещал бывшей любимой госпоже-«невесте» в лицо, что если после этого они пересекутся, и она попытается его в чем-то обвинить ради денег ли, ради мести ли, он ее без затей таки убьет. На том и расстались, удовлетворенные друг другом максимально. Цю Хайтан даже приняла то последнее дополнение как закономерную норму. Гештальт успешно закрыли, украв чьих-то диких гусей. Потому что свободные люди могут все. Даже освобождать ссаных птиц из чужих клеток! И смотреть, как те улетают в закат. Абсолютно потрясающий экспириенс! А-Цзю хохотал как припадочный, а потом с прямым лицом сообщил хозяину гусей, что птицы были прокляты. Очень проклятьем прокляты. Это он как опытный культиватор заявляет. Юань мысленно смеялся как ишак. А-Цзю отказывался признавать за собой эту кражу. Это было освобождение. Шень Цинцю — освободитель гусей! После того, как вернулись из поездки, а-Цзю взял отдых, да и Юань сам хотел. Они прервали встречи на пару недель, чтобы освоиться с новым положением вещей. Цю Хайтан больше не стояла с ножом над постелью Шень Цинцю. В это было трудно поверить. И еще труднее — в то, что теперь у него не было кошмаров о руках Цзяньло или его наказаниях. Прошла добрая половина слуховых галлюцинаций, триггеров и флешбеков. А-Цзю ходил под эйфорией, словно во сне, счастливый как впервые свободный человек, который жил в рабстве две жизни. А потом демон просто должен был зайти с другой стороны и укусить его за бочок. Шень Цзю взвыл и быстро смирился. Он вкусил облегчение от долгожданной боли и теперь жаждал скинуть с плеч все остальное. Юань даже дал ему щедрый выбор: будут они разбирать Ло Бинхэ или Юэ Цинъюаня? А-Цзю наежился, точно ему тыкали в лицо ножом, и выбрал первого. Брат был ему свежее, и его он видел каждый день, и разбирательство с этим страшило Шень Цинцю более, чем перспектива ворошить Водяную тюрьму. Вот только там, где в доме Цю он был жертвой, в случае с Ло Бинхэ он стал агрессором без всяких оправданий. И боже мой… не было в мире большей пытки для жертвы, чем обратиться в своего насильника для кого-то. Шень Цинцю был теперь свободным человеком. И он был хреновым человеком. Действия людей имеют значение, понимаете? Выбор людей имеет значение. По мере того, как они прорабатывали проблему, Шень Цзю тикал. Как бомба. И Юань долгими ночами не мог уснуть, потому что боялся, что тот что-то с собой сделает. Что вот этот сеанс был последним, и а-Цзю больше не спустится со своей горы. Потому что с него достаточно разговоров или потому что он выпилился собственным мечом. Мечом, кстати, который всегда был при нем, и который не было никакой возможности легально отобрать. Кто-нибудь из этих высоких лордов вообще задумается о том, чтобы спуститься с горы и сообщить проституткам об этом, если с их а-Цзю будет что-то не в порядке? Нет! Он уже однажды загремел на больничную койку после миссии! Приполз только сам и лишь через неделю, в бинтах. Еще месяц лечил свои ожоги. А если искажение ци?! Сколько раз Юаню на сеансах приходилось зажимать содрогающиеся каналы, чтобы задавить приступ! Юань каждую сессию, обнимая, незаметно обнюхивал человека, просто чтобы убедиться, что нет запаха крови. К счастью, Шень Цзю не показывал никаких признаков того, что у него есть подобные мысли. Он был относительно стабилен. Его самоненависть была высокой, но а-Цзю осознанно держал ее под контролем, не позволяя себе ни срывов на других, ни на себя. (Он один раз уже позволил). Они справлялись очень хорошо. Юань очень гордился своим дорогим другом. Но страх за него однажды грозился свести Хэ в раннюю могилу. Вот зачем терапевты не становились друзьями пациентов. Юаню приходилось работать вдвое больше, чтобы оставаться объективным и вообще рабочим. Потому что хуже недоучки — только паникующий недоучка, который думает о том, как пациенту больно, а не как пациента лечить. А-Цзю был ему достаточно дорог на данном этапе, чтобы прикладывать это усилие. Но проще от этого не становилось. После их сеансов хотелось просто лечь и умереть на месте, и больше никогда с Шень Цзю вовсе не разговаривать. Он так плотно следил за собой на встречах, что не показывал ничего свыше «вежливого участия» в этом вопросе. Его рабочая терапевтическая персона стала настолько строго контролируемой из-за выбрыков а-Цзю, что Юань мог не тревожась прогуливаться вокруг орущих болотных мшистых скриперов, имеющих поганую привычку красть души тех, кого они заставили испугаться. Он бы даже не вздрогнул, закричи они ему в лицо. А-Цзю перемену в настроении своего лечащего друга безусловно заметил, как бы Юань не пытался скрыть свое состояние. Раньше Юань был куда веселее в их общении вне сессий. Теперь Хэ тратил больше усилий на сохранение прежнего уровня повседневной заботы, которую показывал. У него банально не было ресурса даже улыбаться. Борьба с извивающимся драконом, даже если тот не кусался специально и честно делал огромное усилие, чтобы не выдираться, чрезвычайно утомительна! Окей?! Это, вероятно, и стало причиной, по которой а-Цзю запнулся на целый месяц. Сначала он впервые выдумал отмазку, что аномально много проблем на пике скопилось, и он вынужден пропустить их встречу. Дважды! Потом Юань стерпел, когда Шень Цзю все же явился на их сеанс, но вообще не прикладывал усилий к работе. Человек, с которым они прорабатывали Водяную тюрьму, сначала две недели не появлялся, а потом взялся за саботаж. Когда в четвертый раз Шень Цинцю вполз в комнату как побитый щенок, щеголяя запахом крови, сердце Юаня не выдержало. Мадам Хэ решительно опустил метафорическую пятку. — Пожалуйста, а-Цзю, скажи мне, что ты просто в очередной раз спровоцировал Лю Цингэ, — Юань очень старался не прыгнуть к выводам как олимпийский чемпион. Эта привычка, развившаяся из необходимости ощущать на себе, что человек, погибший в другом таймлайне, жив, тоже не была здоровой. Но Лю Цингэ хотя бы хватало благородства отметелить беспокойного соперника до синяков и трещин в костях, а потом отнести его на Цаньцао, где целители его латали. Это был допустимый, контролируемый срыв, дававший а-Цзю необходимое болезненное наказание при качественном напоминании, что он все еще включен в секту. Они отдельно договорились, что если Шень Цзю ощущает необходимость наказания, то вот оно. Если он захочет еще, то пусть оговорит с Юанем прежде, чем себе его выносить. В любое время пусть придет, когда приспичит, и обсудит. И пока что а-Цзю удавалось отговаривать, выводя на философию о смысле наказаний и утешая обострение дыхательными последовательностями. Ласку и нежность пришлось выбросить из репертуара сразу и практически полностью, потому что ненависть к себе превращала доброту в оружие. Если же Шень Цинцю не вытерпел и взялся за нож, будучи сам по себе, это могло закончиться огромными проблемами. Юань должен был воздерживаться от паники и отчаяния, как бы ни был велик соблазн. Он должен был сохранять спокойствие. Это следствие отсутствующего воспитания Шень Цзю, это не вина терапевта. Это проблема их обстоятельств, в которых госпитализация вдали от острых предметов и медикаментозное лечение пациента недоступны. — Это действительно так, — спокойно и уверенно сказал человек. Ну знаете, как тревожный лгун, воняющий страхом, что его ложь раскроют. Юань мысленно проклял свой нос, который был чувствителен к дискомфорту, а люди не умели это никак контролировать. Внутри он заорал и разорвал на себе рубашку на фоне драматичного заката, сожалея о своих жизненных решениях. Закашлялся кровью и проклял сто раз мать Шень Цзю за то, что ублюдок существует и терзает бедного инкуба ни за что. Словом, сделал глубокий эмоциональный вздох и положил свои бьющиеся в кататонии эмоции в сторонку. — А-Цзю, — Хэ Юань еще раз вздохнул, потому что одного вздоха оказалось недостаточно. — Пожалуйста, расскажи мне, что именно стало причиной срыва, чтобы мы могли проработать это в срочном порядке. Я знаю, что причина в том, что из-за чего-то ты счел, что больше не можешь со мной говорить. Я хочу это услышать и решить сейчас. Шень Цинцю потерял в краске стремительно и радикально, сделавшись серым и напряженным как струна. — Я не зла, не разочарована и не испытываю к твоему срыву негативных эмоций или осуждения, — мягко добавил Юань, тоже как большой толстый лгун. — Но мне печально, что ты обратился к боли, а не ко мне. Причинение себе боли по каким-либо причинам — это опасная практика, которая не ведет к исцелению и не помогает, как бы ни казалось обратное. Она также вызывает привыкание как наркотик и дарит временное облегчение. Я знаю, что тебе тяжело, но я рядом и хочу помочь. Пожалуйста. У человека к концу речи задрожали губы и покатились слезы. Они уже давно прошли этап, когда а-Цзю прятался за веером. Мужчина только взял со стола чистый платок из стопки и принялся вытирать лицо. Юань не мешал и не поддавался желанию утешить плачущего друга. — Я знаю, что ужасен, — проквакал тот сквозь слезы. — Со мной сложно. Я не хочу, чтобы стало слишком сложно. «Ах, вот оно что», — мысленно выдохнул Юань. Его злодейский цундере стал бояться, что похолодание в их дружбе — это звоночек грядущего расставания. С его-то историей человеческих отношений у него была весьма настроенная чуйка на то, что его могут бросить. Конечно же он почуял фальшь, как бы тщательно Юань не следил за тем, чтобы сохранять количество прикосновений и поддержки на нужном уровне. — Дорогой, — Юань потянулся и обнял заплаканное лицо, и заставил посмотреть на себя. Мужчина выглядел беззащитным, напуганным и несчастным. — Нет такого количества сложностей, которые а-Цзю мог бы принести, чтобы это стало «слишком». Шень Цзю вырвался, внезапно раздраконенный и готовый плюнуть огнем. Юаню было достаточно опустить ладонь, как гневная тирада умерла на кончике языка. — Я не отрицаю, что наши сессии выматывают меня, — видимо спокойно признал инкуб. — Это тяжело для меня так же, как и для тебя. Если не тяжелее. Но это никак не связано с а-Цзю и никак не является его виной. Это просто часть нашей работы. Что касается твоего страха, то этого не случится. Мы оба согласились с тем, чтобы продолжать работать до самого конца. Я не собираюсь брать свое слово назад. А-Цзю найдет у меня место, чтобы поделиться своими чувствами и отпустить их. Юань снова сделал жест, чтобы замолчать человека. — Это не работа а-Цзю волноваться о таких вещах, — сурово пресек дискуссию он и выпрямился. Мужчина разом проглотил язык. — Я понимаю, что тебе хочется облегчить мое бремя так же, как я делаю это с тобой. Это естественное человеческое желание и сострадание, и эта рада, что а-Цзю находит в своем сердце стремление помогать мне. Это много для меня значит. Но это не его долг и обязанность. В этом он помочь не может. Его задача сейчас — сосредоточиться на помощи себе. Его первостепенная ответственность — его собственное здоровье. Это понятно? Шень Цзю снова попытался что-то вставить, и Юань снова не допустил обсуждения или возражения. — Это не обсуждается. Это факт, который а-Цзю придется принять. В данном партнерстве у нас четко определены роли, и каждый из нас взял на себя определенное обязательство. Если а-Цзю чувствует, что он хочет помочь, он должен сосредоточиться на том, чтобы разрешить своих сердечных демонов здоровым способом. Не торопя лечение силой, рискуя сорваться, но и не саботируя его нарочно. Эта слуга будет спать гораздо спокойнее, если она будет знать, что ее подопечный понимает свою ответственность в своем излечении и способствует ему, а не пытается заниматься опасной самодеятельностью. Юань поджал губы и успокоился. Он почти начал кричать и повысил голос. Это недопустимо. Сказывалась бессонница последних нескольких месяцев, как они начали с Ло Бинхэ. — Сейчас мы на узком месте, и мне важно знать, что а-Цзю в безопасности насколько это возможно, — признал инкуб свое главное переживание. — Что он знает, что он может прийти сюда в любой момент, поделиться чем угодно, не боясь осуждения, что он не будет замыкаться в себе или пытаться провернуть что-то за моей спиной. Что он не станет себе вредить. А-Цзю понимает, о чем я говорю? Юань держал свой тон спокойным, говорил медленно, обдумывая каждое свое слово. Шень Цзю под конец мог только опустить взгляд и согласно, не слишком уверено кивнуть. Он однозначно выглядел раскаявшимся в своем селфхарме, сжимая локоть сильными тонкими пальцами. — Я знаю, что это тяжело, — снова сочувственно погладил его Юань по щеке. — Но это не твоя вина. Никто в этом не виноват, — (Только я, решивший, что самый умный), — и это не значит, что наши отношения как-либо изменились. А-Цзю может не волноваться, что я когда-либо брошу его, потому что он слишком тяжел или неудобен. Он мне дорогой друг и семья. И ничто не изменит этого. Шень Цзю навзрыд вздохнул и рассыпался на части. В этот раз Юань не стал останавливать себя и подставил свое плечо, поглаживая судорожно цепляющегося мужчину по голове и шепча невнятные, мало значащие утешения. Хэ также позволил себе немного расслабить контроль. И хотя Юань не допустил того, чтобы у него задрожали руки, или он затрясся всем телом, сбрасывая накопившееся напряжение, он знал, что у него будет истерика, когда а-Цзю уйдет. Но это не то, что Шень Цинцю было разрешено увидеть. Не на этом этапе, когда небольшое похолодание чуть не отправило а-Цзю по спирали вниз. Откровенный срыв его психику просто добьет. Пока что инкуб держал подопечного, который целый месяц нервничал. В их отношениях Юань был старшим и ведущим. Это было его работой паковать это и позволять безопасно проживать. И держать в своих руках а-Цзю сейчас было наилучшим сердечным бальзамом, который Юань мог себе обеспечить. Его подопечный был в безопасности, успокоенный и убежденный вести себя хорошо, обратно под его крылом. — Ты говорила серьезно про семью, — тихо шмыгнул а-Цзю, успокоившись. — Да, диди, — погладил его Хэ с робкой улыбкой. — Если ты не против числиться родственником всем суккубам моего рода. — Я хочу, — тут же заверил Шень Цинцю, будто Юань мог забрать свое предложение назад. — Тогда эта рада быть твоей Мадам, диди, — улыбнулся Юань. А-Цзю очаровательно окрасился розовым и опустил глаза. — А теперь тебе следует привести себя в порядок, чтобы мы могли продолжить. Мужчина послушно сходил умыться и вернулся на место. Под тяжелый вздох Шень Цзю они продолжили обсуждение эпизода с селфхармом, его причин и последствий. Уже пережив эмоциональную причину, толкнувшую на срыв, а-Цзю говорил четко по делу, уверенно выкладывая все без задержек. Остаток вечера был посвящен долгожданной дискуссии всего, что Юань знал или мог предположить про деструктивное поведение, и подвязать на прежние их беседы о смысле наказаний. Что это нормально в их положении и ожидаемо. Однако, потакание этому ничего не даст. Прежде у Юаня не было таких гладких поводов вынести это на обсуждение. Даже когда подопечный начал регулярно нарываться на «спарринги», он откровенно опасался подавать Шень Цинцю опасные идеи, пока тот был одной мыслью от того, чтобы схватиться за СюЯ. Хэ просто четко зафиксировал, что это единственное наказание, которое ему позволено, без особых подробностей. Шень Цзю имел множество проблем, но самоконтроль у него был из мифрила с алмазным напылением. Если он понимал, что делать и как, он делал без осечек. В какой-то степени, этот срыв оказался полезен. Юань позволил себе понадеяться, что повторений не будет. Шень Цзю выглядел весьма осознавшим, что надо делать ему и как не осложнять Юаню жизнь. Инкуб донес свою позицию предельно просто, очень толсто застелив, что выживание и продолжение работы — это их приоритет. Любой ценой и любыми отмазками а-Цзю должен продолжать ползти. Неважно, насколько мерзкими, эгоистичными или плевыми они кажутся. Если не хочется делать это для себя, а-Цзю делает это ради своей Мадам, потому что Юань будет рыдать как сучка, если что-то случится с еще одним членом его семьи. А мы же этого не хотим? Никакие оправдания, что без такого червя всем будет лучше, не сработают. Смерть есть смерть. Юань будет плакать. Ничего больше Юаню а-Цзю не заменит. Это был очень грязный прием, но очень рабочий. И на следующей встрече они продолжили с Ло Бинхэ там, где остановились. Это даже ощущалось легче, потому что они обговорили само наличие тяжести, которую вызывало обсуждение у обоих. Юань будто сам получил разрешение волноваться и психовать в свое удовольствие, даже если не на виду у диди. И мог делать это с чистой совестью, зная, что его способность чувствовать как живой человек не преступление и не расценивается как оное. Юань до слез был благодарен и восхищен тем, как упорно и продуктивно они работают, и честно гордился ими обоими. Это было сраное чудо, что никто из них еще не выпилился. Последнее он мудро держал при себе, конечно, но его гордость это не умаляло. Диди услышал все про то, какой он молодец, и ершисто фыркал, мол, недостаточно хорош. Будто Юань не видел, как он робко расправлялся от гордости, не до конца уверенный, что ему позволено гордиться чем-то таким незначительным. Вы ведь смотрите, какой повод: мерзкая грязная тварь цепляется из последних сил за жизнь… Юань надеялся, что со временем они смогут прийти к пониманию, что некоторые ошибки нельзя исправить, но можно простить. И больше никогда не повторять.