Фабио

Следующие несколько лет моей жизни я бы рискнул назвать даже счастливыми. Я пребывал в слепом блаженстве, радуясь лишь одной возможности видеть Его. Дни мои были похожи один на другой. После бессонной ночи я просыпался около полудня, завтракал и уходил в сад на занятия с Агирисом, где почти до самого заката мы изучали грамоту, языки, философию и этикет. Учеба давалась мне легко, так что уже через пару лет я мог спокойно говорить на троянском и греческом, немного понимал египетский. Я обожал читать легенды и мифы о героях. Особенно меня поражали приключения Персея. Но в отличие ото всех сверстников, в легендах о Персее меня покорил не сам герой с его бесстрашием и силой, а описания его странствий. В этих свитках для меня открывался весь мир: безграничные земли с тысячами разных народов и обычаев. Я мечтал, что когда-нибудь смогу объехать весь мир, увидеть те места, о которых так красиво писали сказания. Но это были лишь мечты, пробуждаемые во мне только при виде солнца. Стоило небу окрасится в чёрный, эти глупые мысли улетали из головы. Мне не нужен был мир, ведь Калисто был для меня целой вселенной. С самого детства я любил ощущать теплые солнечные лучи на своем лице. Дома, еще в своей деревне, я с нетерпением ждал лето, когда можно будет встречать рассветы, лежа на мягкой влажной от росы траве, а потом до самого заката бегать на улице, пытаясь поймать свежий теплый ветер. Я любил солнце. Но чем дольше я жил в доме Калисто, тем больше я начинал ненавидеть огненный шар, каждое утро отбирающий у меня счастье. Каждую ночь я молил богов, чтобы рассвет не наступил. Чтобы ночь могла длиться вечно. В тот период он начал меня рисовать. Сначала он просто делал наброски, пока я без умолку рассказывал ему все, что произошло со мной за день. Но спустя время он начал приносить с собой мольберт и краски и заставлял меня часами позировать, стоя босиком на холодном мраморном полу. Хотя кого я пытаюсь обмануть. Это ведь моя исповедь. Он не заставлял меня. Это я считал минуты до его прихода, я сам с готовностью делал все, о чем он не просил. Я мечтал стоять перед ним и видеть в его глазах то безумное желание и восхищение, что пробуждалось в нем, когда он пытался перенести мой облик на холст. В те моменты мне было все равно на холод, на сведённое судорогой тело, что устав находиться без движения, молило о пощаде. Все это было не важно. Я готов был перетерпеть всё что угодно, лишь бы у меня была возможность смотреть, как он работает. Лишь бы он оставался со мной. Но несмотря на то, с каким вдохновением он творил, ни одной картине не дано было увидеть свет. Каждый раз, когда работа почти подходила к концу, он начинал нервничать. Снова и снова перерисовывая и так совершенные линии. И в конце концов уничтожал ее и начинал писать с начала. Я винил себя в его неудачах. Он никогда не упрекал меня ни в чем, но этого было не нужно. Я так хотел дать ему то, в чем он нуждался, но не мог. В моих глазах все его творения были совершенны. Я не мог понять, чего ему не хватает. Но с каждой новой уничтоженной картиной страх того, что он разочаруется во мне и уйдет, медленно проникал в мою душу. А потом настал вечер, когда дверь в мою спальню осталось закрытой. Он не пришел. Не пришел и на следующую ночь, и в ночь за ней. Моя жизнь закончилась. Я не мог найти себе места. Я проводил весь день и ночь, стараясь придумать, как стать достойным его творений. Но все было напрасно. Он не приходил. Неделя сменяла другую. Мне казалось, что мое сердце вырвали из груди. Я ненавидел себя. Я проклинал себя. Я презирал себя. Я доводил себя до изнеможения, не сводя глаз с дверей. Ночами я боялся уснуть или отвлечься, чтобы не пропустить его приход. В ветре, что шумел за окном перед самым закатом, я слышал шаги. В изгибах занавесок мне мерещился чей то образ. Иногда мне казалось, что краем глаза я даже вижу блеск золотых волос, мелькающих на фоне полуночного неба. А затем, когда отчаянье мое дошло до предела, дверь привычно открылась и на пороге стоял Он. Мне показалось, что увидев меня, он на мгновение замер, удивленный моим прискорбным состоянием. Губы его сжались в тонкую линию. Я сорвался с места, мечтая лишь о том, чтобы снова прикоснуться к нему. Но измученное тело подвело меня, ноги подкосились, и я, запутавшись в одеяле, ничком повалился на пол. В голове заплясали искры, и я почувствовал, как кровь брызнула из носа. Пытаясь спасти ситуацию, чтобы Он не видел меня в таком ужасном виде, я руками начал стирать кровь, но лишь размазал ее по всему лицу. Невыносимый стыд парализовал меня. Я ждал Его прихода так долго. Я молил богов о том, что бы ОН дал мне второй шанс, и вместо того, чтобы предстать перед ним в лучшем виде, я лежал на полу в луже собственной крови и мятой тунике. Я постарался поглубже зарыться в одеяло, дабы скрыться от позора, но в этот момент его тонкие пальцы коснулись моего лица.Он аккуратно провел по моей щеке рукой, размазывая кровь. И в этот момент я увидел в его глазах столько восхищения и страсти, что не в силах противиться, бросился к нему в объятия. — Прости, прости, прости, — только и шептал я, прижимаясь сильнее. — За что ты просишь прощение, мальчик мой? — он осторожно поднял меня на руки и понес в сторону места, где мы обычно рисовали. — Я разочаровал тебя. — Нет, как ты мог такое подумать? Ты превзошел все мои ожидания. Встань здесь, — он пододвинул меня к окну, так что лунный свет упал на мое лицо, – время творить! — Сейчас? Но я же… дай мне всего мгновение, и я приведу себя в порядок! — Порядок?! О чем ты? Ты намного лучше, чем в порядке. Нельзя упускать такой момент! Замри. Он схватил кисти и начал писать с такой скоростью, что я не мог уследить за движением его рук. Краска летела во все стороны, оставляя на холсте размашистые мазки. Я никогда до этого не видел его в таком возбуждении. На его лице расцвела смесь блаженства и страсти, от чего и без того идеальные черты стали еще прекраснее. Это была красота за гранью человеческого понимания. Я замер, не в силах отвести от него глаз. В тот момент передо мной стоял не просто человек — а существо способное потягаться с богами. От того, какой взгляд он бросал в мою сторону, у меня начали подкашиваться ноги. Всего час назад я и не мог мечтать о том, что когда-то он будет так смотреть на меня. Счастье, столь огромное, что не помещалось в моем теле, требовало выхода. Я весь дрожал, горел и молил лишь о том, что бы этот миг никогда не заканчивался. Но внезапно он замер. Кисть упала на пол, и он безумным взглядом уставился на картину. Я испугался, что он опять ее уничтожит, но в этот момент его губы расплылись в улыбке. — Иди ко мне, мой мальчик, – проговорил он, протягивая руку, – ты должен это видеть. Наконец-то я смог передать то, что я вижу в тебе каждый день. Истинную красоту. На картине был я. Но сотканный лишь из кровавых черных линий и бликов белоснежного лунного света. И среди всего этого ярким синим огнем горели мои глаза. Я не думал, что способен так смотреть на кого-то. В них было столько отчаяния и мольбы, что сначала мне показалось, что он изобразил кого-то другого. Ведь я знал, что чувствовал лишь счастье! Счастье и желание быть рядом! Я захотел отвести от нее взгляд, но было поздно, я был захвачен этим странным притяжением. Голова опять закружилась, сердце начало биться в безумном ритме, и я почувствовал, как земля уходит у меня из под ног. Его сильные руки подхватили меня и аккуратно уложили на постель. Он сорвал занавеску и набросил ее на картину, чтобы я больше не мог ее видеть. От этого мне стало так больно и грустно. Мне показалось, что мир разом потерял все краски. Я попытался воспротивиться, но его тонкие холодные пальцы коснулись моего лба и все отступило. — Как интересны происки судьбы, – проговорил он, ложась рядом. – Оказывается можно чем-то обладать, но быть не в состоянии принять это. Ты столь красив и совершенен, но когда я попытался показать тебе малую часть этого… – он провел рукой по моим залитым кровью волосам, – … но не всё сразу. — Извини, — смог лишь вымолвить я, — я обещаю, что в следующий раз справлюсь. — Конечно справишься. Иначе и речи быть не может, – взгляд его изумрудных глаз скользнул по моей шее. Он на мгновение замер, а после, как будто прогоняя наваждение, поднялся, усаживаясь на край кровати. — Ты больше не бросишь меня? — А разве я тебя бросал? — он удивленно поднял брови, — о чем ты мой мальчик? — Тебя не было так долго. Почти месяц! Это было ужасно! — Месяц? Как быстро летит время. Я не заметил. Ты скучал по мне? — Конечно! Мне было так грустно и одиноко. В какой-то момент мне даже показалось, что ты стоишь под окнами, что ветер доносит до меня запах магнолий, которыми пахнешь ты. Каждый вечер я вздрагивал, видя тень, что мелькает в саду. — И давно это было? — внезапно резко спросил он, вставая. — Я не знаю, вчера, позавчера. Всю последнюю неделю. Тоска по тебе начала туманить мой разум. Вот видишь, что со мной происходит, когда тебя рядом нет, — я думал, что мой рассказ порадует его, но вместо этого, на его лице я впервые в жизни увидел злость. Это длилось всего миг, но этот образ еще очень долго не покинет меня. — Подожди меня, я скоро вернусь, — нежно проговорил он, направляясь к выходу. — Но почему? Еще далеко до рассвета? Я чем-то разозлил тебя? — Ты не можешь меня разозлить. Ведь ты создан для другого. Мне нужно быстро решить один вопрос, и я вернусь. Обещаю. Ты же веришь мне? — Верю! — вымолвил я. Он снова окинул меня взглядом и быстро вышел. Как только дверь за ним закрылась, я подскочил к кровати и ринулся к выходу. Я понимал, что нужно дождаться его в спальне, но как будто незримая сила толкала меня следовать за ним. Я осторожно приоткрыл дверь, вслушиваясь в тишину коридора. Шаги Калисто раздавались вдалеке. Обычно он передвигался так изящно и быстро, что этого не было слышно, но в этот раз все было иначе. Это придало мне уверенности, и я на цыпочках двинулся следом. Я увидел его в белом зале – там, где Агирис обычно учил меня астрономии и счету. Калисто был один, но как будто кого то ждал, с нетерпением поглядывая по сторонам. Я спрятался за углом, боясь пошевелиться. Мне везло, и факел, что должен был освещать вход, был затушен и сейчас еле тлел, пуская в воздух тонкую струйку дыма. Вдруг вторая дверь, что была с другой стороны залы, резко отворилась, как от порыва ветра, и перед Калисто возник человек. Он был красив. Длинные золотые волосы падали на плечи. Прямой длинный нос, изящные губы и большие голубые глаза. Ростом он был почти с Него, но фигурой намного более атлетичной и приземистой. Он провел взглядом по месту, где я прятался, и его лицо вдруг искривилось презрением. — Долго! — сталью прорезал тишину голос Калисто. — Мне пришлось ждать тебя! — Прошу меня простить, мой господин! — он упал на колено, склонив голову, – твой зов застал меня за пределами Иллиона. — Зачем ты тратишь мое время на свое блеянье! Я позвал тебя не для того, чтобы слушать оправдания. — Да, мой Господин! Я так счастлив наконец видеть вас! Прошло столько времени с нашей последней ночи. Чем я могу быть полезен? — Не смеши меня, какая от тебя мне может быть польза, — отрезал Он. — Ты следил за Фабио? — Я… нет… я не следил. Я просто. — Не смей мне врать! — Он схватил человека за подбородок, заставляя того, посмотреть Ему в глаза. В этот момент я заметил то, насколько они были похожи. И дело даже не во внешности, было что то другое. Неуловимое, но что так явно бросалось в глаза, когда их лица были так близко. – Я повторяю еще раз. Зачем ты следил за Фабио? — Я не… я не мыслил о плохом... я просто хотел на него посмотреть, — человек ползком приблизился к ногам Калисто, пытаясь прильнут к его руке, — ты говорил, что он твой величайший шедевр. Я просто хотел увидеть это своими глазами. — Я же четко дал понять, чтобы ты не смел к нему приближаться! – резко отталкивая того ногой, процедил Калисто. – Я думал, что ты уже не в состоянии разочаровать меня больше. Но ты, оказывается, не можешь выполнить даже такой простой приказ! — Но я… я же… я только посмотреть… ты проводишь с ним все свое время. За те три года, что он здесь, ты ни разу не пришел ко мне. Я просто хотел понять почему! — Ты не способен понять суть даже моих творений и понадеялся разобраться в нем? — Я думал, что раз ты называешь его своим шедевром, даже я смогу разглядеть в нём ту красоту, о которой ты постоянно говоришь. — И что же ты увидел? — усмехнулся он, – ну же, не стесняйся. Мне даже интересно — Я увидел… он красив, но… — Но? — Но он… просто… он человек и он… в нем нет изящества и силы. — Говори прямо, не хватало мне еще тратить время, выуживая из твоей речи нормальные слова. — Он ничтожен! Самое слабое существо из всех, кого мне когда-то приходилось видеть! — выпалил тот, со страхом взирая на Калисто. — Он не нужен тебе! — О… так значит, ты думаешь, что ты лучше знаешь, кто мне нужен? А может ты имеешь ввиду себя? — Нет, я не это имел ввиду… — Неужто ты все еще надеешься оправдать мои ожидания? Даже забавно. Ты настолько бездарен, но твоя слепая вера в свои силы все еще может меня удивить, – Он протянул руку вперед, давая человеку коснуться губами его пальцев. — Вы не злитесь на меня? — не веря своему счастью, пролепетал он, и на его лице расцвела улыбка. — Злюсь? Не льсти себе, — послышался звук пощечины. — Ты мне противен! Столько потраченных в пустую сил, а взамен сплошное разочарование. — Дайте мне шанс! Если вы считаете, что из этого ребенка вы создадите шедевр — позвольте мне быть рядом! Вы всегда разрешали мне присутствовать при процессе! — Даже думать не смей... Никто не имеет права даже взглядом прикоснутся к тому, что принадлежит мне. Особенно ты! Ты меня раздражаешь. Покинь город до конца ночи и не возвращайся, пока я не призову тебя. — Нет! Прошу вас! Только не это! Я должен быть с вами! Накажите меня! Я больше никогда не ослушаюсь вас! Я буду стараться еще сильнее! — У тебя осталось три часа. Не заставляй меня повторять дважды. — Нет, молю! Позвольте мне остаться с вами. Хотя бы эти последние три часа! Калисто молча двинулся к выходу. Человек стоял на коленях и вдруг посмотрел ровно на меня. И в этом взгляде было столько еле сдерживаемой ненависти и гнева, что я в ужасе бросился бежать. Когда я ворвался в комнату, Калисто уже был там. Ни слова не говоря, он обнял меня и уложил на кровать. До рассвета было еще далеко. У нас было целых три часа. С того дня каждую ночь мы проводили вместе. Мои мучения закончились, и я пребывал в счастливой неге. Меня разрывало любопытство. Я хотел знать, кем был тот странный мужчина. Но каждый раз, когда я набирался смелости задать вопрос, я находил сотни и даже тысячи более интересных тем для разговора. И со временем эта сцена почти полностью стерлась у меня из памяти. И когда почти тысячу лет спустя мы вновь встретились, я, к стыду своему, его даже не узнал. Наверное, мне должно было быть страшно. То, как этот человек смотрел на меня могло напугать кого угодно. Но рядом с Калисто все страхи отступали. Он говорил мне, что никогда не позволит кому-либо навредить мне, и я ему верил. Он был для меня богом. Но кем я был для него? На этот вопрос я так и не смог найти ответа. Он продолжал меня рисовать. Но новые картины были несовершенны. Он говорил, что все в порядке, но я то видел, что он расстроен. Не знаю, как ко мне в голову пришла эта мысль. Был вечер, и я сидел, уставившись в окно на никак не заползающее за горизонт солнце. Окна мои выходили в сад. Деревья меланхолично подрагивали листьями в угоду ветру. Дневные птицы уже смолкли, а ночные птахи еще не завели свои песни. Стояла тишина, изредка разрезаемая только далекими голосами бурлящего снизу города. Магнолия уже отцвела, и теперь ее аромат не дурманил мой разум воспоминаниями, отчего сад казался пустым и каким то неполноценным. Я приблизился к окну и, перекинув ноги наружу, уселся на подоконник. До земли было от силы метр-полтора. Неширокая тропинка, выложенная известняком, обвивала здание. Не знаю, чего я, собственно, хотел добиться. Вряд ли у меня вообще была какая-то идея. Я никогда не отличался особой ловкостью. Роста я всегда был невысокого, и довольно худого, даже тощего телосложения. Калисто очень много времени уделял моему образованию и творческому развитию, но вот на физические данные ему было все равно. Я, как и любой ребенок, между учебой успевал где-то побегать, но этого было ничтожно мало. Я покачнулся на подоконнике и спрыгнул вниз. На ногах устоять мне не удалось, и я мешком упал на землю. Мне повезло, я лишь ободрал колени и руки по самый локоть. Ладони покрыла тонкая паутина из ссадин. Я поднялся, с удивлением поглядывая на мелкие капельки крови, выступившие на коже. Блестящими бусинами они собирались в струйки и переливаясь в багровых лучах закатного солнца, тихо стекали по руке. Было больно. Раны были не глубокие, но они нещадно щипали и начинали кровоточить при каждом движении. Я стоял не зная, что делать дальше. Лезть обратно через окно было глупо. Я обязательно бы оставил следы на белых рамах, и Калисто бы все понял. А я очень не хотел, чтобы он знал, что я сделал это специально. Я осторожно обошел вокруг дома, стараясь держаться как можно ближе к стенам. И дождавшись, когда у дверей не будет никого, юркнул в дом. Слуги уже уходили, зная, что к наступлению сумерек дом должен быть пустым. Мне потребовалось почти пол часа, чтобы никем не замеченным пробраться в комнату. Времени оставалось совсем мало. Я как сумасшедший бросился к шкафу, выискивая в вещах чистую тунику. Та, в которой я был при падении, порвалась и покрылась пятнами. Одеваться было сложно, пальцы при каждом движении начинали снова кровоточить, из-за чего мне приходилось изгибаться, чтобы не заляпать новое одеяние. Но самым проблемным было то, что булавка, которая должна была скреплять все это, никак не хотела закрываться, то и дело норовя выскользнуть из рук. В этом дурацком противоборстве тканям я совершенно пропустил момент, когда Он пришел. — Да брось ты уже эту тряпку, она тебя только уродует, — услышал я голос за спиной. — Подойди ко мне, дай мне на тебя посмотреть. Я приблизился, все еще сжимая в руке незавязанную тунику. Он осмотрел меня с ног до головы, и в его глазах я снова увидел ту искру страсти, что горела в нем в тот день. Я был так счастлив. Я угадал. Я наконец от понял, что радует его! Он взял меня за плечи, пододвигая к себе. От прикосновений его рук мысли мои начали путаться. Мне захотелось прижаться к нему всем телом, но он крепко держал меня, не давая сдвинуться, и внимательно осматривал мои раны, тягучим взглядом продвигаясь по коже. Затем резко выдернул у меня из рук тунику, она упала на пол, и я остался стоять перед ним совершенно голым. Кровь моментально прилила к моему лицу. Стыд захлестнул мысли, и я застыл, не зная куда спрятать свое покрасневшее лицо. — Посмотри на меня, – услышал я Его голос у самого уха, – не стоит смущаться того, что способно так очаровывать. Я нехотя поднял голову, и в момент, когда наши взгляды встретились, я почувствовал, как волна жара прошла по моему телу, концентрируясь внизу живота. Такое было со мной впервые, я не понимал, что с этим делать. Я с мольбой уставился на его лицо, в надежде найти там ответ. Его губы расплылись в довольной улыбке. Он легко коснулся губами моего лба, отчего жар только усилился, и медленно пошёл к мольберту готовить краски. Я наклонился, чтобы поднять с пола одежду и прикрыть себя, но он смеясь покачал головой, и мне пришлось оставить всё как есть. Сначала мне было холодно и неуютно, но при виде его восторженных горящих глаз, все смятения отступили. Мне стало не важно, как я выгляжу. Весь мир опять сомкнулся для меня в движении его кисти. В этот раз он писал на много дольше. Закончив лишь тогда, когда первые утренние звезды уже вышли на небосвод. Я с нетерпением ждал, когда я смогу увидеть работу. И поэтому, как только он сделал последний мазок, я бросился с места, не в силах больше терпеть. Пока его мысли блуждали где-то в мире муз, я попытался заглянуть в картину. Но лишь мой взгляд коснулся холста, как Он молниеносным движением схватил ее и отвернул к стене, скрывая от моего взора. — Ты не хочешь мне ее показывать? — смущенно проговорил я, припадая к его руке. — Я больше всего на свете сейчас хочу, чтобы ты ее увидел. Но еще рано. Ты не готов. Те эмоции, что запечатлены на ней, еще не ведомы тебе, и это лишь испугает тебя, не даровав блаженства. — А когда мне можно будет ее увидеть? — спросил я, наслаждаясь, как его пальцы перебирают мои волосы. — Мне скоро десять. В это время отец уже мог бы брать меня на большую охоту. Я почти взрослый. — Дело не в возрасте, мой мальчик, – усмехнулся он, – дело лишь в том, какие чувства, ты способен осознать. — Но если дело не возрасте, то как я пойму, что уже можно? Ты скажешь мне, когда я буду готов? — Нет, но я уверяю, ты сам поймешь, когда придет время. — А если не пойму? Или того хуже, это время никогда не настанет?! — Ооо, об этом можешь не переживать. Я позабочусь о том, чтобы это обязательно произошло. А теперь иди ложись. Скоро утро. Пора спать. — Ты опять уйдешь? Неужели ты не можешь остаться? — Не сегодня, – он вновь поцеловал меня в лоб, помогая мне улечься в кровать, – но когда-нибудь мы обязательно посмотрим на солнце вместе. — Кстати, пока я еще не ушел. Я так и не узнал, что с тобой случилось? Откуда эти ссадины? – спросил он, уже стоя в дверях. — Я упал, – выпалил я быстрее, чем было нужно. — Как так? — Я… засмотрелся на небо и случайно... упал. Я больше так не буду. — Не будешь, — медленно проговорил он. — Ну впредь будь внимательнее, чтобы случайно такого больше не происходило. Он усмехнулся и закрыл дверь. И я остался встречать солнце один. За тот год я испробовал всё. Сначала это были безобидные ссадины и синяки, коими я мастерски научился покрывать себя, врезаясь в мебель и падая с лестниц. Так было проще, чем пытаться бить себя чем-то или пытаться пускать кровь. Всё отдавалось на волю случая. Мне кажется, именно в этот момент во мне зародилась та неуклюжесть, которая останется со мной на всегда. Иногда мне удавалось упасть так удачно, что на коже расцветали огромные кровоподтёки, напоминающие звёздное небо в безлунную ночь. И что самое приятное, они были не столь болезненными, какими выглядели на первый взгляд. Единственным минусом было то, что из-за больших синяков, позировать было совершенно не удобно, да и Калисто они доставляли не такую радость, которую он испытывал от вида выступающей крови. Следующий этап был сложнее. Помню, как весь день просидел уставившись на собственную руку, сжимая в кулаке спицу, что мне удалось украсть у нашей кухарки. Я смог наточить ее об камень, и теперь она сверкала острыми гранями, отражая в себе пламя. Я несколько раз заносил руку для удара, но в последний момент останавливался, испугавшись боли. Наконец поняв, что воля моя недостаточно сильна, чтобы нанести себе такую рану, я решил, что проткнуть ногу будет намного проще. В конце концов, она больше, да и размахнуться будет в разы удобнее. Мне было страшно, но воспоминания о Его улыбке добавляли мне сил и уверенности. Но даже несмотря на то, что мысли мои уже витали в мечтах о его добром взгляде и прикосновениях, коими он одарит меня, увидев в таком состоянии, я все ещё не мог решится. Исполнить задуманное мне удалось только поздним вечером на пятый день моих моральных метаний. Удар вышел смазанный, спица соскользнула с того места, куда я целился, и угодила глубоко в бедро. Боль, что прошибла меня в тот момент, была даже близко не сравнима с той, что я испытывал до этого. От резкого удара мышца в ноге сократилась, протаскивая металл глубже в рану и разрывая ее края. Боль ослепила меня, и я ничком завалился на пол. Кровь пульсирующей струей начала хлестать во все стороны. Я попытался зажать порез, но руки меня не слушались, я с трудом смог дотянутся до спицы, вытаскивая ее, но сделал только хуже. Кровотечение усилилось. В глазах потемнело, и я провалился в небытие. Перед тем, как сознание покинуло меня, я услышал грохот срываемой двери и запах цветущих магнолий, наполнивших комнату.