Фабио

Мне было тринадцать. Уже несколько месяцев я не мог нормально спать. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной вставал его образ. Его обнаженное тело (которое я к слову никогда не видел, но что так ярко дорисовывало мое обезумевшее от страсти воображение), сводило с ума. Я просыпался в слезах от осознания, что увиденное было лишь сном. Позировать стало совсем невозможно. Последние годы он рисовал только обнаженную натуру, чтобы детально видеть все узоры на моем теле. Но теперь я не мог стоять, глядя на него. Мне приходилось каждый раз придумывать новые идеи и позы, чтобы у меня оставалась возможность сидеть скрестив ноги и он не мог заметить моей позорной реакции. Я краснел, бледнел, обливался потом и начинал без устали говорить, в бесплодной попытке скрыть свое смущение. Но он как будто не замечал этого. За всё то время он ни разу не упрекнул меня, не попытался смутить или еще как-то выразить свое недовольство или разочарование. В ту ночь он был особенно вдохновлён. Я смог впервые запустить брызги крови по правильной дуге, так, чтобы при замахе они летели в ряд, при падении создавая тонкую вуаль из красных бусин. Я был на грани. Я не сводил с него глаз всё время, пока он творил. Стоило только его руке нанести последний мазок, как я, не в силах больше стоять на месте, бросился к нему. Он был почти на полторы головы выше меня. Поэтому мне пришлось встать на носочки, чтобы дотянуться. Я неумело поцеловал его. Прошло несколько мгновений, но ничего не происходило. Мне показалось, что я губами касаюсь застывшей статуи. Я в смятении начал отстраняться, и тут наконец он ответил на мой поцелуй. Сердце бешено забилось, я захотел прижаться к нему как можно сильнее. Но в этот момент все закончилось. Он мягко отстранил меня, держа за плечи. Улыбка озаряла его лицо. Казалось, он с трудом сдерживает смех. Но тогда я этого не замечал. Я вообще ничего не замечал. Ноги мои стали ватными, я тяжело дышал, как будто пробежал целый марафон. Я был одновременно так счастлив, что моя мечта наконец-то сбылась, и столь же опустошён, ибо это закончилось. — Я смотрю, мой мальчик, стал совсем большим, — с улыбкой проговорил он, проводя взглядом по моему телу, — как я мог это пропустить. Глупо было думать, что тебе будет достаточно моих поцелуев в лоб и поглаживаний по спинке, — он провёл своим холодным пальцем по моей ключице, как бы подтверждая свои слова, — но нужно срочно что-то делать с твоим полным отсутствием опыта. — Ты поможешь мне? — с трудом выдыхая слова, прошептал я, — Мне просто нужна практика, — я отвернулся, смущаясь от собственной дерзости. — Конечно. Только не сегодня, мальчик мой. Скоро рассвет, да и ты выглядишь уставшим. Я приду к тебе через неделю. Надеюсь, за это время ты как раз восстановишь свои силы. — Через неделю!? — от мысли, что я не увижу его целых семь дней, меня пробила дрожь, — Но это же так долго! — Ну не стоит торопиться. Это же твой первый раз. Все должно быть идеально. Мне потребуется время, чтобы все подготовить. Неужели ты не готов подождать? — Конечно готов! Просто я буду скучать. — Я тоже, мой мальчик. Но не волнуйся. Ты запомнишь ту ночь навсегда. Он наклонился ко мне, но в то мгновение, когда наши губы почти соприкоснулись, он отвел голову и, легко поцеловав меня в лоб, вышел. А я остался сидеть на холодном полу, считая секунды. Неделя далась мне нелегко. Я практически не спал и не ел. Я не мог ни на чем сосредоточиться. Все мои мысли были о предстоящей ночи. Я часами гулял по саду, пытаясь отвлечься. Я рисовал, бегал, бродил и даже самолично перемыл всю комнату, просто чтобы чем-то себя занять. Я перепробовал с сотню эфирных масел, перемерил весь свой гардероб и облазил, как мне казалось, все улицы Иллиона — но это не помогало. Доходило до того, что я в мыслях о будущем уплывал так далеко, что меня начинал пронизывать страх такой силы, что я забывал как дышать. Что если я всё сделаю не так? Хотя честно признаться, о том, что такое — так, я не имел в тот момент не малейшего представления. Он дал мне шанс, а я всё обязательно испорчу. Я потеряю его! Он никогда больше не позволит мне прикоснуться к себе. Мыслями я доводил себя до таких глубин отчаяния, что начинал жалеть, что вообще осмелился заговорить об этом. На седьмой день, когда до заката оставалась каких-то пара часов, я был настолько на взводе, что не мог найти себе места. Я без устали мерил шагами комнату. Не зная, чем занять свои руки, я принимался расчесывать волосы с таким остервенением, что наконец гребень не выдержал и на пол упали два покорёженных деревянных зуба. Это окончательно сломило мой настрой. Я посчитал это плохим знаком и чуть в панике не выскочил в окно. Я держался только на мыслях о Калисто. Только воспоминания о тяжести его рук на моих плечах и холоде губ на лице не давали мне отступить. Наконец дверь распахнулась. Мне показалось, что за прошедшую неделю он стал ещё прекраснее. Я подскочил с кровати, чувствуя, как страх уступает место страсти. — Ну что, мой мальчик, ты готов? — спросил он, озаряя меня своей улыбкой. — Да! Я так ждал! — бросаясь ему на встречу, прокричал я. — Похвальное рвение. Тогда мне, наверное, не стоит вам мешать, — он хитро подмигнул мне, отступая назад. И только сейчас я увидел стоящих у него за спиной двух молодых девушек. — Будь умницей. Увидимся завтра. Он подтолкнул их в комнату, а сам бесшумно исчез за дверью. Земля ушла у меня из-под ног. Только сейчас я понял, насколько наивным было моё предположение, что Он будет со мной этой ночью. Я для него лишь объект, статуя, которую можно рисовать. Как я вообще посмел мечтать о чем-то большем? Ноги мои подкосились, но в этот момент девушки подхватили меня и помогли мне усесться на кровать. Я поднял на них затуманенные слезами глаза. Наверное, они были красивы: белая кожа, тонкие изгибы тела, большая грудь и широкие бёдра. Они были похожи, несмотря на то, что одна была огненно-рыжей, а у второй была иссиня-чёрная коса, перекинутая через обнаженное плечо. В каждом их движении было столько изящества и плавности, что, наверное, любой мужчина отдал бы душу за право ночи с ними. Но во мне они вызывали лишь отвращение. Пока одна сидела радом, поглаживая моё плечо, вторая начала меня раздевать. Её тёплые руки пробежались по моей коже, и я дёрнулся, пытаясь избежать её прикосновений. Но, видимо, это послужило знаком для второй, и она, опустившись на колени передо мной, начала медленно целовать мне ноги, поднимаясь всё выше. Я, как загнанный зверь, взревел, утопая в отчаянии. Все мои мечты разбивались о действительность. Своим слюнявым ртом девушка подбиралась к моим бедрам. Я дернул ногой, отгоняя её, как помойную муху, но она лишь усмехнулась и перебралась на кровать. От них пахло каким-то цветочным маслом. Запах был очень резким и сладким, но даже он не мог перебить мерзкую вонь их тел. Тошнота начала подступать к горлу. Меня затрясло. Я попытался сбросить с себя рыжую девку, что к тому моменту уже успела раздеться и теперь пыталась усесться мне на колени. Я оттолкнул ее, но это как будто только раззадорило их. Она крепко вцепилась мне в плечи, заваливая на кровать. Вторая тут же легла рядом и положила мою руку себе на грудь. Наверное, в их мыслях это должно было меня как-то успокоить, но вместо этого, когда мои пальцы коснулись ее набухшей, как прогретый на солнце бурдюк, груди, мне захотелось бежать. Вонь становилась всё невыносимее. Рыжая, не вставая с меня, наклонилась и поцеловала, наровясь запустить свой мерзкий горячий язык ко мне в рот. Мне показалось, что я задыхаюсь. Я почувствовал её слюну на подбородке. Меня начало складывать в рвотных позывах. Каким-то чудом мне наконец удалось сбросить её и вырваться. Я добежал до окна, распахивая его на встречу ночному ветру. Но было поздно. Желудок свело судорогой и меня вырвало горькой желчью. Я, как пьяный, выскочил за дверь и, не разбирая дороги, бросился к саду. В горле всё ещё стоял их приторный запах. Я всё ещё чувствовал прикосновение их мягких, как прогнившее мясо, тел. Я добежал до наших купален, несколько раз чуть не сломав себе ноги в темноте. Слуги на ночь покидали дом, поэтому там сейчас было темно. В бочках стояла вода, всего пару часов как принесённая из колодцев. Я не знал, где находятся принадлежности для мытья. Но ждать до утра, когда придет кто-то из прислуги, я не мог. Я схватил щётку с медной щетиной, что используют для чистки бочек, и принялся тереть себя, стараясь отмыть их мерзкий запах. Руки свело от холода, я расцарапал себе всё тело в кровь — но это не помогало. Я чувствовал себя таким грязным. Волосы мои провоняли маслом. Я попытался поднять одну из бочек, где осталось мало воды, чтобы опрокинуть её на себя, но не смог. Пришлось окунуть голову в ледяную воду. От холода дыхание сперло и я чуть не захлебнулся. Кашляя, всё ещё не выпуская щётку из рук, я упал на колени. Кровь из царапин струилась по мне, смешавшись с водой. Глаза наполнились слезами. Я просидел на ледяных каменных плитах до самого рассвета. В ту ночь я познал отвращение и утратил веру в себя. А в галерее стало на одну картину больше.

***

Всё изменилось. Я не знаю, как словами описать то состояние, в котором я тогда находился. Я был сломлен. Мне казалось, что сама жизнь потеряла смысл. Нет, я не перестал его любить, я не перестал его желать. Наоборот, любовь во мне пылала с новой силой. Теперь весь мой мир сжался до одной точки. И этой точкой был Он. Я всё так же просыпался с мыслями о нем, я засыпал с воспоминаниями о его лике. День стал для меня пыткой, а каждое мгновение, проведённое не рядом, отдавалось болью в моей душе. Я любил, но больше не мог надеяться. Я горел, но теперь весь жар был направлен на то, чтобы уничтожить меня. Я хотел его, но теперь понимал, то, что я испытываю к Калисто, безответно. Все мои действия потеряли всякий смысл. Я мог стараться угодить ему, я мог становиться лучше, дабы на мгновение увидеть пожар в его глазах. Я мог. Но теперь не понимал, зачем. Да, не скрою. Это звучит эгоистично. Разве не должен был я ради его счастья положить свою жизнь? Должен! Но уже не мог. Я не прекратил бег в изнуряющей гонке за его одобрением, но теперь, лишившись надежды на приз в конце, я сдался. Всё, чего мне хотелось тогда, это лечь и умереть. И наконец прекратить этот крик разрывающих меня чувств. Я продолжал создавать узоры, но теперь я не видел в них красоты. В них была лишь боль, которая с каждым днём становилась всё слаще и притягательнее. Боль была тем средством, что на мгновение заглушала крик моей обезумевшей от тоски сердца. Я стал чаще ошибаться. Хотя было ли это ошибками, если я совершал все действия вполне осознанно. Я отлично помнил, как держать нож, я помнил, на какую глубину может проникать в тебя лезвие, дабы не причинить особого вреда — я знал, но рука моя ни разу не дрогнула, когда я вновь и вновь вонзал кинжал себе в тело, царапая кости. Боль ослепляла, даруя мне блаженство. Когда он рисовал меня, я отчетливо видел, что он недоволен. Он молчал, еженощно перерисовывая свои картины, но во взгляде его не было той страсти, в которую я влюбился. Я хотел это исправить, хотел стать опять достойным его, но каждый раз, когда я почти собирался с духом и начинал верить, что всё будет по прежнему, перед глазами опять становилась картина того, как он уходит, запирая меня в комнате с грязными девками. Я был ему не нужен. А теперь, когда я перестал давать ему вдохновение, я стал ещё и бесполезен. А потом он опять перестал ко мне приходить. Его не было почти месяц, и впервые я был этому рад. Нет, мне не перестали сниться сны о Нём, я не перестал считать мгновения до наступления ночи, но, когда тьма опускалась и я, сидя в крови на холодном мраморе, так и не слышал звук его шагов, мне становилось немножечко лучше. Его присутствие было для меня теперь столь же мучительным, как и время без него. И не было мне тогда спасения. Спустя сорок один день он наконец явился, я даже не посмотрел на него. У меня просто не было сил. Раны на мне очень быстро заживали, но если всё, чем ты занят день ото дня — это кровопускание, то даже этого будет недостаточно. Я не хотел умирать, но и жизнью моё существование назвать было уже нельзя. Когда он вошёл, я лежал на кровати. Простыни были алыми от пролитой крови. Она уже засохла, и я лежал как в коконе, с трудом способный пошевелиться. Он подошёл к мольберту, и в глазах его опять запылал огонь. От вида его радостного возбуждения мне стало плохо. Я был счастлив, что он наконец нашел вдохновение, но от осознания, что я для него вещь, слезы брызнули из глаз. Он на мгновение остановился, своими изумрудными глазами посмотрев на меня, и вдруг, как будто что-то осознав, отбросил кисти и кинулся ко мне. Я почувствовал, как его руки обвили мое тело, как холодные губы коснулись моего лба. Он прижал меня к себе. — Прости, мой мальчик, — шептал он, — это досадная ошибка. Но поверь мне, я всё исправлю. Я больше никогда не допущу подобного. Я хотел ему что-то ответить, но у меня не было сил. Слезы подступили к горлу, и я, задыхаясь, уткнулся к нему в грудь. Это глупо. Но в тот момент он был со мной. Он был рядом. Надежда вновь, хоть ещё и неуверенно, подбиралась ко мне. Она вонзала свои острые когти в мою изодранную душу. Я говорил себе, что не имею права верить. Я почти смог победить, но когда передо мной опять возник образ той ужасной ночи, я почувствовал прикосновения его холодных губ к моим. И в тот момент всё стало опять не важно. Я снова был в полной его власти.