Фабио

Жизнь вернулась на круги своя. За одним лишь исключением — я был счастлив. Каждая ночь была для меня праздником. Я снова мог видеть огонь в его глазах, и теперь я знал, что это пламя принадлежит мне. Я с новым рвением окунулся в процесс поиска истинной красоты. Днем я изучал мир вокруг, ища ответ в приходе осени и таянии снега, а ночью пытался показать ему всё то, что смог увидеть. У меня открылось второе дыхание, я наконец начал понимать, о чем он мне говорил. Красота была везде! Я не мог поймать мгновение ее погибели, но я мог показать ему рассвет и дать возможность это уничтожить. Он чаще начал откладывать холсты. Краски уже не могли передать то, о чем мы с ним говорили. Мы гуляли по городу, выискивая новые сюжеты. Он рассказывал мне о моментах своего вдохновения. Я слушал эти истории, пытаясь прочувствовать его порывы, но я был слишком глуп для этого. И тогда он впервые впустил меня в галерею. Может ли надрыв крыла бабочки перевернуть весь твой мир? Может ли изображённый тремя крупными мазками младенец, захлебывающийся кровью на руках у матери, заворожить тебя настолько, что ты забудешь, как дышать? Может ли скульптура женщины, сплетённая из тончайших паутинок нервов и жил, заставить тебя возжелать оказаться на ее месте? Чужие эмоции и чувства безудержным потоком нахлынули на меня. Я хотел одновременно и смеяться, и плакать, кричать и навеки замолкнуть, жить и умирать снова и снова. Увиденное мной было поистине омерзительным, но во всём этом еще хранился отпечаток их чистоты и красоты, которая в момент запечатления навсегда покидала их. И Он смог не только это увидеть, но и сохранить! Я всматривался в тонкие линии его работ, они были поистине совершенны. Но чем дальше я проходил по рядам, тем более ужасными становились запечатлённые на них моменты. Войны, пытки, казни, утопления. Я был очарован сочетанием боли и спасения, рождения и смерти, но при мысли, что на них изображены настоящие живые люди, у меня начинали подкашиваться ноги. Тошнота подступала к горлу. Увиденное было столь же прекрасно, сколь и отвратительно мне. — Ну как тебе, мой мальчик? — спросил он, когда я наконец-то смог оторвать свой взгляд от полотен. — Я собирал эту коллекцию долгие годы. Знал бы ты, через что мне пришлось пройти, дабы заставить людей показать свои истинные эмоции. — Это было… невероятно, — только и мог выдавить я, — обними меня. Мне кажется, на фоне твоих шедевров я совсем поблёк. Как будто меня совсем не стало. Эмоции… их столь много. — Это же прекрасно, — он нежно прижал меня к себе, — значит, ты смог их понять. А значит, сможешь и сотворить! — Ты думаешь, я смогу сделать такое? — перед глазами промелькнули картины чужой боли, и голова опять закружилась. — Я так не смогу! — Конечно. Ты сможешь намного лучше, — его губы коснулись моей щеки, — они лишь жалкие люди, что благодаря удаче на мгновение приблизились к идеалу, ты же — совсем другое. Ты уже идеален. Наши губы сомкнулись в нежном поцелуе. Мысли, сметаемые страстью, тут же покинули мой разум. Весь мир исчез. Мне стало не важно, что будет дальше. В тот момент были лишь мы. Я целовал его с таким забвением, как умирающий от жажды прилегает к первым каплям воды. И на всё на это, на нас, с полотен смотрели искривлённые предсмертной агонией давно погибшие люди. С тех пор он часто водил меня в галерею. Я восхвалял его работы, что поистине внушали мне трепет, но меня так и не покидало чувство, что всё это неправильно. Я понимал, что Он не может ошибаться, что Он прав и что десяток оборванных жизней — ничто, по сравнению с возможностью узреть красоту. Я понимал, я верил, я знал… но где-то в глубине души во мне ещё слишком сильно болели раны погибшей родины. В изгибах окровавленных тел я видел отголоски убитых на моих глазах друзей и близких. Их образы к тому моменту уже сильно поблёкли. Я не мог вспомнить ни лиц, ни имен, но всё равно где-то очень глубоко в душе, на окраинах памяти, они ещё жили. Я не признавался самому себе в этом, я отгонял даже намёки на мысли, но день за днем, стоило Ему покинуть меня, эти сомнения возвращались вновь. Я рос, учась жить в постоянных противоречиях. Я настолько привык к этому, что в какой-то момент научился игнорировать все позывы рассудка и страхов, что еще пытались пробиться в мой разум. Я разучился думать, разучился желать. Все мои мечты стали его мечтами, все мои мысли стали его мыслями. Единственное, что было только моим — это желание близости. Я стал жадным. Мне было недостаточно просто поцелуев, мне стало мало его взгляда. Ко мне опять вернулись те страсти, что одолевали меня год назад. Я останавливал себя тем, что прошу слишком много. Что, если я возжелаю большего, он опять может меня покинуть, но на сколько же он был прекрасен! В ту ночь он был в хорошем настроении. Он давно не рисовал меня, все последние месяцы были посвящены изучению его работ и ракурсов. Я впитывал в надежде преподнести ему что-то достойное. То, что он вновь захочет запечатлеть. То, что сможет разжечь в нём тот же огонь, что и во мне. Вдохновение пришло ко мне днём. Я сидел в библиотеке, лениво пересматривая старые свитки с легендами Египта. Взгляд мой пал на изображение Исиды — жены Осириса. В память о воскрешении Осириса, когда она обратилась в птицу Хат, Исида изображалась в облике прекрасной женщины с птичьими крыльями, стоящей на коленях, что молилась, дабы все погибшие нашли покой. Её образ был столь чист и светел, она сочетала в себе всё, что я хотел сказать. Страсть, что она испытывает к своему мужу, и слезы, что она проливает по убиенным. Я смотрел на этот рисунок, и в голове моей возник образ. Образ, достойный стать шедевром. Мне потребовался почти месяц, чтобы сделать то, что я хочу. Но наконец этот день настал. Когда он пришел ко мне, я был готов. Я стоял у окна, прикрытый лишь тонкой белой тканью. Волосы мои падали вперед, стыдливо закрывая мое пунцовое от смущения лицо. Я весь дрожал, у меня был один шанс, и я не мог его упустить. Он удивленно посмотрел на меня, но тут же его губы расплылись в улыбке. Молча, не задавая никаких вопросов, он сел за холст и замер. Время остановилось, сердце бешено застучало, норовя выпрыгнуть из груди. Я взмахнул руками, сбрасывая ткань, и в этот момент тысячи капель крови слетели с разрезов на моих руках, вбирая в себя блики луны, и вокруг меня расправились алые крылья. Капли дрожали подобно трепету перьев. Это длилось всего мгновение, но этого было достаточно. Я увидел восхищение в его взгляде. Возбуждение, которое я так давно искал. Я хотел сорваться с места и бросится в его объятия, но я не мог лишить его возможности творить. Поэтому я тихо сел, стыдливо прикрываясь. Кровь начала стекать по моим плечам, падая на пол, отчего создавалось впечатление, что крылья сложились, закрывая меня от чужого взора. Я ждал. Минуты тянулись медленно, как будто издеваясь. Он не спускал с меня заворожённого взгляда, и только это давало мне сил продолжать сидеть. Я прикрыл глаза, чтобы хоть на время прекратить то безудержное томление. — Это было прекрасно, мой мальчик, — услышал я его хриплый голос, – ты поистине превзошёл сам себя. — Я рад, что ты доволен. Всё это лишь для тебя. — Для меня? Как приятно это слышать. Я надеялся, что ты делаешь это, потому что ты этого сам хочешь. — Да… я хочу! – я открыл глаза, и чуть опять не потонул в его лике. Он был невероятно красив. – Я хочу, чтобы ты был счастлив! — А что сделает счастливым тебя? — Он медленно подошел к кровати, усаживаясь напротив меня. – Чего хочешь Ты? — Тебя! – слова слетели с моих губ до того, как я успел осознать сказанное. — Меня? Но я уже здесь с тобой, — он наигранно удивленно наклонил голову, — скажи мне, чего ты хочешь, чтобы я понял. Я же не могу читать твои мысли, — губы распылись в широкой улыбке. — Я… я… возьми… как муж берет жену… в браке… — слова застряли у меня в горле, я готов был провалится сквозь землю от стыда — я хочу… я... — Мне кажется, я начинаю понимать, – в голосе послышался смех ,– хотя… а вдруг я ошибаюсь. И мы опять друг друга не так поймем. Я дам тебе всё, что ты пожелаешь. Только сделать тебе придется всё самому. Я не хочу совершить ошибки. Только не с тобой. Я дрожал, дыхание перехватило. Почти в бреду я сделал шаг, прикасаясь к его лицу. Он был столь совершенен и спокоен, что страх опять начал подступать к моему горлу. А вдруг он имел что-то другое, и только в моём воспалённом мозге могла закрасться такая идея. И тут в его глазах я увидел отражение того пламени, что пылало у меня в душе. Я, как зачарованный, наклонился к нему, впиваясь в губы. Он целовал меня нежно и осторожно, но этого мне было мало. Разочарованно я попытался отстранится и почувствовал, как его руки сжимают моё тело, прижимая ближе. Я сел к нему на колени, вспоминая движения той рыжей шлюхи, и попытался расстегнуть брошь на его тоге. Но пальцы мои были всё ещё мокрые от крови и пота, и мерзкая заколка никак не хотела поддаваться. Он замер, как статуя, не помогая, но и не мешая мне. Казалось, что он вообще не собирается ничего делать, лишь наблюдая за моими смехотворными попытками. В отчаянии я поднял на него взгляд и увидел похоть, вожделение, всепоглощающую страсть и почему-то страх, как будто он сам не ожидал этого. Я вновь припал к его губам, и наконец-то стена похороненных эмоций рухнула. Я почувствовал, как он отвечает на мой поцелуи. Как он, сжимая меня за плечи так, что боль пронзает кости, бросает меня на кровать. От резкого удара сознание моё поплыло, но один взгляд на его одурманенный лик и прикосновение его холодных пальцев заглушали любую боль. От притворных ласк не осталось и следа. Он обладал мной, сжимая меня всё сильнее. Это наконец случилось. То, о чем я боялся даже мечтать. Он был со мной. Я видел его настоящее лицо, настоящие чувства! В тот момент он принадлежал мне так же, как я принадлежал ему. Вдруг, я почувствовал, как его пальцы впились в мои бедра. Он вошёл в меня, и боль волной прокатилась по моему телу. Он разрывал меня, но от этого я хотел его еще больше. И когда я думал, что лучше быть уже не может, я почувствовал, как его губы коснулись моей кожи, как острые зубы прорезают плоть. Волна наслаждения пробила меня от головы до пят, и я, влекомый волной безумного экстаза, потерял сознание. Когда я очнулся, солнце уже было высоко. Я попытался подняться, но резкая боль уложила меня обратно. Левой рукой я осторожно прикоснулся к своему плечу, ключица была раздроблена, я чувствовал её скол под кожей. Правая нога опухла и почти не шевелилась. Безумно хотелось пить. Я увидел на столике рядом амфору с водой, но дотянутся не смог. Я приподнялся на здоровом локте, и взгляд мой упал на зеркало, висевшее напротив кровати. Из него на меня смотрело изуродованное тело. Кожа вся была покрыта синяками, в которых угадывались отпечатки рук, что еще хранили холод его прикосновений. Губы были разодраны. На бёдрах тонкой линией запечатлелись следы стекающей крови. Вид был ужасен, но в глазах отражения горело истинное, неподдельное счастье. А на лице застыла безумная улыбка, которая принадлежала только Ему.