Фабио

Что должен ощутить человек, половину жизни испытывающий боль, когда она вдруг исчезает? Радость? Сомнения? Страх? Первое, что я ощутил, когда сознание вернулось ко мне, — это пустоту. Чувство, будто меня лишили куска, который составлял огромную часть моей сути. В то первое мгновение, когда я вдруг понял, что боли больше нет, мозг захватила паника. Мне показалось, что я навсегда утратил способность вообще что-либо ощущать. Я открыл глаза. Свет еле тлеющих факелов ослеплял. Маленькие язычки пламени, догорающие внутри плетёного железного купола, показались мне пламенем самого Гефеста. Первобытный ужас прошиб меня. Мысли путались, мне хотелось убежать, спрятаться. Я как безумный начал крутить головой в поисках безопасного места, но казалось, огонь был везде. Я взвыл, как загнанный зверь, ожидающий погибели, разрывая пальцами простынь. "Беги! Спасайся!" — предсмертным набатом стучало в голове. Вдруг что-то промелькнуло. Факелы погасли. Мир погрузился в темноту, и я почувствовал, как сильные руки обнимают меня, закрывая глаза и прогоняя панику. — Милый мой мальчик, — услышал я над самым ухом родной голос, — всё в порядке. Я рядом. — Страшно, — только и смог вымолвить я, прижимаясь к нему всем телом. — Что это было? Мне никогда не было так страшно. — Не волнуйся, это пройдёт. В первый раз всегда страшно. — Что со мной происходит? Мне… я не знаю… оно как будто рвётся наружу. Требует чего-то. Я не могу… я, что это!? — Тихо, — он провёл рукой по моим волосам, перекидывая их за спину, — сейчас мы всё исправим. Это пройдёт. Поверь мне. Это всего лишь голод. Я почувствовал, как к моим губам поднесли тяжёлый кубок. Сладкий, незнакомый запах ударил в нос. Меня как будто прошибло молнией, пропустив под кожей тысячи мелких разрядов. Я жадно припал к кубку, втягивая в себя теплую густую жидкость. По телу начали расходиться волны жара. Блаженство! Страх забился, как побитая собака, где-то глубоко внутри меня. Мне показалось, что я теперь могу всё! Голова закружилась, спина изогнулась в экстазе. Последние капли проскочили в горло. Ещё немного… всего чуть-чуть. Я схватил руками чашу, опрокидывая её в себя, вылизывая её полированные грани. Одурманенный, я начал грызть кубок, и только прикосновения Калисто смогли остановить меня! Голод - чувство, совершенно не знакомое человеку. Желание, что бьется внутри тебя. Желание дикое и неподвластное. Оно раздирает душу, парализует мысли. Ты балансируешь на тонкой грани между личностью и безумием, что вытесняет всё! Твои чувства обостряются до предела, в моменты голода твоя человеческая часть отступает и ты готов пойти на всё, дабы только его утолить… вот только это невозможно. Голод будет с тобой всегда, и сколько бы ты ни пил, этого будет недостаточно. Ты всегда будешь в шаге от насыщения. И так во всём. Все твои страсти, эмоции, чувства. Всё, что тебя так радовало в моменты жизни, — лишь тень, воспоминания о былом. Суррогат. Дешёвая подделка. Я не знаю, с чем это сравнить. Как будто у тебя забирают огонь и вместо него вешают на стену изображение камина. И ты пребываешь в вечном поиске, в бессмысленной надежде вновь обрести утраченное. Вновь почувствовать хоть что-то. Как шлюха, сброшенная в шаге от оргазма; как курильщик, запертый в комнате полной дыма; как атлет, бегущий по кругу, на котором забыли растянуть финишную ленту. Мы утрачиваем истинные чувства, заменяя их иллюзиями собственного превосходства, пребывая в вечной попытке заставить себя что-то почувствовать. А найдя это, готовы пойти на что угодно, чтобы это осталось с нами навсегда… У меня осталось не так много воспоминаний про ту ночь. Лишь какие-то обрывки разговоров, мои поспешные несвязные вопросы, его спокойные и такие логичные ответы. Он рассказал мне, что не является человеком, что он есть порождение древней проклятой крови, что теперь мы неподвластны времени и человеческим проблемам. Он рассказал мне про опасность огня и проклятье солнца, про то, что как только небо озаряется светом — наше время уходит. Многое стало понятно для меня в ту ночь. Но я не помню его слов. Всё, что сохранилось в моей памяти, — это его прикосновения, его ласки и шёпот, его касания и мои крики. Стена, построенная из моих страхов и слабой человеческой сути, рухнула. Мы стали единым целым. Я осознал, что всё это время он сдерживал себя, не давая волю своим действиям и чувствам. В ту ночь, его "Навсегда" впервые обрело для меня смысл. В его комнате не было окон, но приближение утра я почувствовал. Веки начали смежаться, тело, как будто утратив опору, обмякло, перестав мне подчиняться. Я подумал, что никогда больше не увижу мира под солнцем… но какая в общем-то разница, если я наконец-то буду засыпать в объятиях моей вселенной. Первое время было сложно. Я терял голову при запахе крови, пугался огня настолько, что даже покачивание пламени из-за сквозняка могло вызвать во мне порыв внезапного ужаса. Я не мог привыкнуть к притупленному осязанию, из-за чего моя способность рисовать на себе лезвием изрядно ухудшилась. Я перестал ощущать, как глубоко входит кинжал, из-за чего мог случайно срезать кусок плоти, который должен был стать центром произведения. Но все эти проблемы меркли перед тем, что теперь всё заживало на мне моментально. Все мои многочасовые старания исчезали за несколько мгновений. В итоге нам пришлось на время прервать наши уроки живописи. Я чувствовал себя полным ничтожеством. Калисто приблизил меня к себе, а я стал разочарованием. — Ты не на то акцентируешь внимание, — сказал он, когда очередной цветок зажил у меня на запястье, — ты пытаешься создать нечто прекрасное по виду, забыв о сути того, чем мы здесь занимаемся. — Оно не выходит. Я стараюсь, я правда стараюсь, но оно затягивается! — в порыве гнева я разрезал себе бедро, серебряное лезвие глубоко вонзилось в плоть, рассекая мышцы. Но как только я вытащил нож, кожа начала срастаться, не оставив никакого следа. — Вот видишь. Я хочу, чтобы оно не зарастало, но не получается. — Всё потому, что ты боишься боли. Боишься навредить себе по-настоящему. Не доверяешь мне. — Не правда! Я не боюсь! Ты же знаешь. Ради тебя я готов на всё! Мне даже нравится боль! — Но ты её боишься. Ты терпишь всё это ради меня, но ты должен полюбить ее… для себя. Ты сам должен понять, насколько это прекрасно — открывать свою внутреннюю часть миру. Понять, что только сочетание твоей чистоты и грязи плоти может даровать шедевр. Только смесь страсти и боли способна открыть тебе новое видение. Ты должен перестать её боятся. Начни смаковать процесс, не ожидая результата. Не ради меня, а ради себя. — Но как? Я не понимаю. Как можно заставить себя что-то полюбить? — Мой мальчик, нет ничего невозможного, когда я рядом, — он сел напротив меня, — надкуси свою губу, мне нужна капля твоей крови, — хрипло прошептал он, его лицо оказалось так близко, что я невольно потянулся вперед. Я надкусил нижнюю губу. Кровь рубиновым бисером выступила на коже. Он потянулся ко мне, приоткрывая рот для поцелуя. Я почти уже чувствовал, как наши губы соприкоснулись, но в это мгновение он остановился, буквально в миллиметре... — Зажило, — смеясь проговорил он, не отрывая от меня взгляда. — Как жаль, видимо Ананке сегодня не на нашей стороне. — Нет, стой, дело не в судьбе. Просто я справился недостаточно хорошо. Рана была слишком мелкой! Поверь мне! — я с мольбой потянулся к нему, со всех сил разрывая зубами только что затянувшийся укус. Боль, хоть и притупленная моим новым телом, ударила в голову. Я почувствовал, как капли набухают на губах, скатываясь по подбородку. Я потянулся к нему, ища поцелуя. Он, как нарочно, медленно, наклонил ко мне голову, очаровывая меня своим бездонным взглядом. Я весь дрожал от нетерпения. Наконец его язык скользнул по моим губам. Я подался вперед, как безумный, кидаясь в бездну обещанного блаженства… ничего... Калисто обхватил меня за плечи и отстранился, игриво целуя в лоб. — Не успел, — обиженно сообщил он, пряча улыбку, — не знал, что ты настолько жадный. Ну может, в следующий раз, когда ты по настоящему этого захочешь. Возможно, я тебе мешаю и мне лучше на сегодня оставить тебя? — Нет, не уходи! Я хочу! По-настоящему хочу! — Не стоит, мой мальчик, тебе не нужно себя заставлять. Это ведь не более чем моя прихоть. — Дай мне ещё один шанс! — Сколько угодно. Но я не хочу на тебя давить. Нам некуда торопиться. Если тебе страшно… или больно, — изумрудные глаза впились в моё лицо, смакуя зарождающийся во мне страх, — просто твой вкус, он пьянит, я люблю тебя и всё, что ты делаешь. Но я не могу заставить тебя любить все мои желания. Наслаждаться моими страстями, — голос его манил, как змей, проникая в душу и сворачиваясь там плотными кольцами, овладевая моим сердцем, — ты уверен, что этого хочешь? -Я… хочу, — прохрипел я, не в силах противиться, — в этот раз всё будет иначе! — Ну раз так… то как я могу тебе отказать. Твои желания для меня — всё. Брызнула кровь. В этот раз я постарался на славу. Кусочек плоти остался на зубах. Новая волна боли. Я замер, молясь лишь о том, чтобы она не заканчивалась, ибо, пока я чувствую боль, у меня остаётся шанс. Томительные секунды тянулись как часы. Он пристально смотрел на меня, не принимая никаких действий. Я изнемогал. В жалкой попытке приблизиться, я поднял голову. Всего десяток сантиметров. Так близко. Одно движение. — Не спеши, мой мальчик, — беря меня за подбородок, проговорил он, — дай мне насладиться зрелищем, — кровь начала стекать на его руку. — Как же ты прекрасен! — он аккуратно отпустил мою голову, на последок касаясь щеки. — Я просил лишь каплю, но ты не знаешь полумер. Ну что ж, попробуем. Ты же так старался, — он слизнул алую каплю со своих пальцев. — Ты безмерно сладок, мой мальчик. Знал бы ты, насколько. Я заскулил, не в силах сдержать разочарование. "Возьми меня! Я же совсем рядом!" — кричало моё существо. В порыве отчаяния я поднял руку, стремясь стереть кровь со своего лица, но поймав его недовольный взгляд, остановился, боясь пошевелиться. — Что же ты так торопишься? Мы же ещё не закончили, — он накрыл мои руки своими, уводя их мне за спину, заваливая меня в кресло. — Неужели ты считаешь меня таким плохим учителем и думаешь, что я никак не награжу моего самого любимого ученика? — Его язык коснулся моих губ, слизывая всё ещё сочившуюся кровь, жадно закрывая мне рот поцелуем. — Я справился? — с трудом произнося слова, простонал я, обхватывая его ногами. — Как никто другой… как никто другой, мой мальчик. Прошло пол года. Я всё ещё до конца не мог привыкнуть к тому, что день теперь скрыт от меня, что половину времени я буду находиться в состоянии, близкому к смерти. Не в силах проснуться, даже если моей жизни будет угрожать опасность. Но об этом я особо не думал, ведь со мной был Он. Стоило сомнениям или страху вдруг внезапно нагрянуть в мои мысли, Он смотрел на меня тем самым особым взглядом и все мои сомнения улетучивались, стирались из памяти, не успев до конца оформиться. Тогда я считал это высшей радостью — способность позабыть всё, что меня пугает или гнетёт. Жить в мире абсолютного счастья, где нет разочарований и моральных терзаний. Мой личный Элизиум. Сейчас я понимаю, что он делал. Как многое у меня отнял, играясь с моей памятью… но не будем забегать вперед. Мне перестали сниться сны. Наверное, это логично, мёртвым нет доступа в царство Морфея, но этот факт почему-то печалил меня. Раньше, в своих снах я мог мечтать о путешествиях, представляя дальние города и страны. Я мог летать, погружаться в морские глубины или разговаривать с героями мифов и легенд. Во снах я был свободен. (Не сказать, что в своей жизни Калисто запрещал мне что-либо, но сны были… моими. Он часто был в них гостем, но это другое… я не знаю, как объяснить... да и стоит ли?) — Я хочу увидеть Фивы, — сказал я, когда мы присели в перестиле, после очередного нашего урока. Пришлось покинуть спальню, так как в тот день я продержался дольше, чем планировал. Кость на предплечье уже срослась — он разрешил перед прогулкой привести себя в порядок, но все простыни были разодраны, поэтому мы решили прогуляться, пока слуги убираются. — Фивы? — переспросил он, когда мне показалось, что он уже не ответит. — Зачем? — Там родился Геракл, и Агирис говорил, что там очень красиво, — я лёг головой ему на колени, всматриваясь в глубину неба, — я бы хотел побывать там с тобой. — Я боюсь, после Илиона этот старый городишко с кривой архитектурой и грязными улицами тебя изрядно разочарует. После того, как там начал заправлять Яхмос, они превратили город в мечту придурковатого ребенка, помешанного на котах. — Но ты же сам говорил, что знакомство с уродством может открыть глаза на прекрасное. — Тебе важны именно Фивы? Честно, не хотел бы я там появляться. Яхмос хоть и бездарный идиот, но он до сих пор не может простить мне то, что я немного помог Салитису в их борьбе за власть. — Ты помог гиксосам захватить Египет? — я взял его за руку и начал с интересом осматривать его тонкие пальцы и нежные ладони, никогда не знавшие оружия. — Вот бы не подумал, что ты участвовал в сражениях. — Я разве похож на варвара, что с мечом на перевес будет рваться в бой? — Нет, ну почему сразу варвара? Героя! Такого же, как Геракл, Одисей или Персей. — Мальчик мой, не сравнивай меня с ними. Я вообще не понимаю, откуда у тебя любовь к подобным личностям. Ещё не хватало, чтобы ты начал их восхвалять или, не дайте боги, идеализировать. Я просто проследил, чтобы нужные люди услышали нужную информацию, не более. — Но разве это не разрушило Египет? Салитис — чудовище! — Ты такой забавный, — он потрепал меня по голове. — Державы рушатся, на смену одним приходят другие. Но на руинах древних городов рождается искусство. Да и по правде говоря, Салитис был не так плох. Он даже помог мне в организации небольшого спектакля во время зачистки Мемфиса. Станешь постарше — я тебе покажу. Одно из немногих действительно достойных творений. — Салитис был такой же как мы? — Он? Нет, конечно, иначе он бы так бездарно не умер. Он был гулем, достаточно верным, чтобы умереть за своего господина, но не более. — А кто был его хозяин? — Зачем тебе это? — он наклонился надо мной, заглядывая в глаза. — Его имя всё равно ничего тебе не скажет. — Просто любопытно, — я приподнялся, быстро целуя его, — я никого не встречал из сородичей, кроме тебя. Мне интересно, какие они. Чем они занимаются, как живут. — Тебе меня мало? — рука скользнула по моей груди. — Мне стоит ревновать? — Нет, я не в этом смысле! — я перехватил его руку, целуя изящные пальцы, — просто это могло быть... весело… и познавательно. Ты столько рассказываешь мне о своём мире, но мне кажется, что я никогда не смогу в нем оказаться. — Эх, ну может, ты и прав, — ответил он, немного поразмыслив. — Тебя всё равно нужно представить. Но я хочу предупредить тебя заранее… не все из них столь же добры и человечны, как я. Извращенцы, садисты, лжецы и манипуляторы… я хотел как можно дольше ограждать тебя от этого... ты уверен, что тебе это нужно? — Я не знаю, — перед глазами внезапно пронеслись образы невиданных чудовищ, пожирающих кривыми зубами мою плоть, — я… но ты же будешь рядом? При тебе они ничего со мной не сделают! — Я не отойду от тебя ни на шаг, никто тебя не тронет. — Тогда я бы хотел… Мне интересно познакомиться с твоими друзьями. — Друзьями? Ладно, тогда соберем ближний круг. В конце концов, у нас в доме давно не было настоящего праздника. — Ты действительно не против? — я приподнялся на локтях, разворачиваясь, чтобы посмотреть на его лицо. — Конечно. Я обрел истинное сокровище, будет вполне справедливо, если я немного им похвастаюсь, — он встал и помог мне подняться, — завтра этим и займемся. А пока нужно тебя накормить, ты сегодня потратил много сил, а мне не нравится, как блестят твои глаза, когда ты голодный. Процесс кормления я не любил. Это прозвучит странно, но я всё никак не мог привыкнуть к мысли, что мы должны пить кровь, чтобы существовать. От запаха у меня мутнел рассудок, и, как только первые капли попадали мне на язык, я уже не мог остановиться, припадая губами к надушенной сладкими маслами, коже. Люди не кричали, не пугались. Под пристальным взглядом Калисто они сами подходили ко мне, подставляя шеи для укуса. Та покорность, с которой они шли, тот восторг, который отражался на их лицах, когда я впивался им в плоть, — пугали. Я и до этого видел, какое влияние Он способен оказать на людей, но никогда я сам в этом не участвовал, никогда не заглядывал в их пустые глаза, полные обожания. Он говорил, что это — одна из способностей, что отличает нас от смертных, что я и сам когда-то ей научусь. Но тогда мне казалось это чудом… неправильным чудом. И каждое утро, когда я закрывал глаза, я благодарил богов, что я теперь не человек и подобное на меня не действует. Каким же слепым идиотом я был.