Фабио

Я всегда считал, что учиться я умею и могу. Языки, науки, творческие начинания давались мне довольно легко. К своим двадцати с небольшим годам я уже свободно говорил на пяти языках, разбирался в философии, скульптуре и изобразительном искусстве, худо-бедно танцевал и даже освоил игру на арфе, флейте и кимвалах. Времени у меня было много, а особых занятий в те ночи, когда у Калисто было плохое настроение, у меня не было. Но то, чему меня пытался научить Он — было совсем иным. Мало того, что я вообще не понимал, что от меня требуется, так ещё и постоянно отвлекался на его тонкий профиль, движения его рук, тембр голоса и переливы света в золотых волосах. Кстати, еще один интересный факт: мертвые обладают большей усидчивостью и сосредоточенностью, чем живые. После обращения мне стало намного легче учить длинные тексты, фокусироваться на мелких деталях, слышать разницу звучаний. Со временем я стал лучше слышать, видеть на более дальние расстояния и ощущать намного тоньше. Но все эти плюсы совершенно переставали работать, стоило мне увидеть что-то красивое. Вам может показаться это глупостью, но я мог засмотреться на то, как лунная дорожка, ударяясь о край неба, рассыпается на мелкие искры полуночных звезд, и от вида этого потерять ощущение времени настолько, что очнуться мне удавалось лишь в момент, когда чёрный бархат неба разрезала тонкая полоса предрассветной золотой зори. Меня мог выкинуть из реальности полупрозрачный облик цветущих деревьев, укутанных в саван тумана, или полет бабочки, кружащей в предсмертном танце вокруг затухающего пламени. Я мог часами смотреть на единственный мазок застарелой краски, подчёркивающий тени на давно забытом шедевре. Всё, что моя душа считала красивым, порабощало мой разум. Требовались огромные волевые усилия, чтобы просто отвести взгляд и начать думать о чем-то ином. Это одна из причин, которая осложняла моё обучение. Калисто был прекрасен. Я уже привык к тому, как он выглядит, говорит, думает, творит и вдохновляет. Но Он в образе ментора сводил меня с ума. Казалось, боги создали его лишь для того, чтобы учить других. Его назидательные речи, наигранный укор в смеющихся глазах — я терял рассудок. От этого почти все фразы ему приходилось повторять по нескольку раз, делать паузы и акценты почти на каждом слове. — Осознай свою ценность, всю красоту и значимость. Почувствуй её внутри себя, — в сотый раз повторял он. — У тебя же хорошее воображение. Просто представь, что вся твоя красота заключена в маленький огонёк у тебя в сердце, — он коснулся ладонью моей груди, и сознание опять поплыло, стараясь унести меня в пучину несвоевременных мыслей, — а теперь раздуй эту искру. Покажи всему миру, кто ты. Докажи мне, что тебя стоит любить. Я закрыл глаза, приводя мысли в порядок. Легко сказать — почувствуй красоту внутри. Но как это сделать? Сомнений не было, но как? Как из этих метафор собрать что-то осязаемое? — Не выходит, — потратив почти час на бесплодные попытки, проговорил я, заваливаясь на спину, — может, я просто недостаточно красив? Может, этого мало? — Не говори глупости. Дело не в том, насколько ты хорош, а в том, насколько сильно ты в это веришь. Вспомни Марафа, его гаремам может позавидовать любой император. Люди падают ему в ноги и дерутся за право ночи с ним. Неужели ты думаешь, он симпатичнее тебя? — Не может быть! Я не верю! — Зря. Если бы наши силы зависели от наших физических человеческих данных, то мы бы не выжили. Всё наше могущество держится на большом обмане. Тебе не нужно быть самым красивым, тебе нужно заставить поверить всех, что ты красив. Тебе не нужно делать человека рабом, нужно лишь убедить его в том, что он желает рабства. Мы не исчезаем, мы лишь убеждаем всех вокруг, что нас не видно. Мы достигли такого мастерства во лжи, что способны убедить собственное тело в том, что наша сила и ловкость не имеет границ. — Звучит как волшебство. — Может быть… я бесспорно всё упростил, но иначе ты не поймешь. Многие называют эту способность "Присутствием", но, на мой взгляд, это не совсем верно. Мы не давим на окружающих тем, что мы есть. Мы заставляем их поверить в то, что мы большее, чем есть на самом деле… не забивай этим голову. Воспринимай и называй как хочешь, главное, не сомневайся в том, что ты делаешь и для чего. Чем больше сомнений, тем больше шансов, что всё закончится провалом. — А если я так и не научусь? — Значит, ты просто не будешь это уметь. Я вообще не понимаю, зачем ты всё это начал. — Я люблю тебя, — мои губы коснулись его руки, — и я буду стараться. — Как хочешь. Но я всё ещё считаю, что это пустая трата времени. Обучение затягивалось. Несколько раз мне казалось, что у меня что-то получается. Я тренировался на слугах, прохожих и даже гулях. Я видел, что их взгляд меняется, стоит мне сосредоточиться и начать действовать, но особой разницы в поведении я не видел. Они более широко мне улыбались, более внимательно слушали… но это даже рядом не стояло с той силой, которой Он руководил толпой. Я несколько раз просил Калисто показать на мне, как он это делает. Использовать свой дар на мне. Но он каждый раз отказывался, обосновывая это тем, что я так только больше запутаюсь и что он никогда бы не решился делать со мной нечто подобное. На этом стоит остановиться. То, что будет описано мной далее… будет скомкано и, возможно, не совсем последовательно. Дело не в том, что я пытаюсь что-то утаить, тем более, что пишу я в первую очередь для себя, а от себя, как известно, не скрыться. Просто эта часть моей жизни была очень давно вырвана из памяти и вернулась ко мне лишь обрывками совсем недавно. Я не смогу точно назвать ни десятилетие, ни уж тем более год. Я не помню, что предшествовало этим событиям и что было после. Это был канун Плинтерии. Илион пребывал в радостном возбуждении. Улицы пахли лилиями, на всех домах развивались белые флаги. К храму Афины шли толпы, принося дары и клятвы. Люди веселились, но это была светлая радость. Казалось, воздух был пропитан мечтами, надеждами и всеобщем счастьем. Я ненавидел этот праздник. Каждый год Калисто в эти ночи пропадал, исчезал из города. Они никогда не рассказывал, где он бывает и что делает. Но по возращении ещё долгое время он оставался очень молчалив и холоден. Как бы извиняясь за это, он проводил со мной все следующие ночи, много прикасался ко мне, обнимал и ни на секунду не отпускал от себя, но, несмотря на это, в такие моменты я ощущал себя брошенным и лишним как никогда. Я проснулся, когда солнце только село за горизонт. Из окна доносились громкие крики, песни и смех. Народ гулял. Великое шествие ещё не началось, и горожане пребывали в возбуждённом ожидании. Я бродил по дому. Было пусто. Одиночество неумолимой волной боли накатило на меня. Хотелось спрятаться, уснуть, провалиться в небытие на эту долгую ночь, чтобы следующим вечером проснуться в его нежных объятиях. И пусть он будет мыслями далеко, но хотя бы физически мы будем рядом. Факелы почти догорели, остатки пламени то гасли, то вновь разгорались яркими язычками от игривых касаний летнего ветра. От взбалмошного танца света тени прыгали из угла в угол, пробуждая во мне давно забытые страхи. Я забрел в крыло, где располагались комнаты прислуги. Сейчас там было пусто. Все ушли на центральную площадь, дабы воздать почести Мудрейшей Палладе. Вдруг где-то вдалеке раздался резкий звук, как будто кто-то со всей силы ударил камень о камень. Послышался треск, крик и что-то тяжелое с грохотом упало на пол. Наверное, нужно было бы бежать, но я настолько привык чувствовать себя в безопасности в доме Калисто, что даже не подумал об этом. Весь превратившись в слух, я двинулся по коридору. Шум становился громче, в дальней комнате кто-то был. Средь треска лопающегося камня я разобрал голос. Кричал Он. Не разбирая пути, я бросился на звук. Дверь была распахнута. Посреди комнаты, закинув голову назад в безудержном смехе, сидел он. Рядом с ним — разбитая на тысячи частей лежала мраморная статуя. Часть её осколков разлетелась и застряла в стенах. Мелкие острые куски впивались ему в руки, но он, игнорируя это, продолжал бить по кускам мрамора, оставляя на белом камне кровавые следы. Пальцы его давно превратились в сплошное месиво из мяса и костей. Он рыдал, уставившись в потолок невидящим взглядом. — Что еще тебе надо?! — кричал он в пустоту. – Зачем ты являешься мне?! Я больше не могу! Слезы стекали по его щекам. Я слышал боль в его голосе, видел мольбу во взгляде, но лицо его, застыв восковой маской, не выражало ничего. От этого бросало в ужас. Я на мгновение застыл на пороге, испугавшись его безумства. Не в силах вынести вида его слез, я бросился к нему, сжимая руками его ладони, не давая калечить себя, не давая потеряться в том ужасе, в котором он пребывал. Он поднял на меня взгляд, но будто не узнал. Смотрел куда-то сквозь, ища спасения. — Я здесь, — шептал я, — я рядом, я помогу! — Чем ты можешь мне помочь? — ничего не выражающим голосом спросил он, наконец обратив на меня внимание. — Ты можешь быть Ею? — Я сделаю всё что угодно! – я не понимал, что он говорит. Хотел лишь успокоить. Дать ему услышать мой голос. — Я справлюсь! — Ты справишься? Сделаешь что угодно!? — он рассмеялся. Рука его выскользнула из моих ладоней. Длинные окровавленные пальцы вцепились мне в подбородок, притягивая ближе. — Ты этого хочешь?! Вот, что тебе надо? – закричал он, обращаясь к невидимому собеседнику, срывая с моей шеи цепочку с подаренным кинжалом. — Ты всегда была жадной лживой мразью! Ревнивая сука! Этого ты от меня хочешь? Чтобы я отдал последнее, что меня радует в это жизни!? Только в такие моменты тебе есть до меня дело? Ты думаешь, что твой идеал недостижим!? — захлебываясь болью и гневом, кричал Он. — Ты же поможешь мне, мой мальчик? — последнюю фразу он произнес почти шёпотом, припадая губами к моему уху. – Ты же позволишь мне создать шедевр? Вылепить совершенство из куска ничтожного мяса? Лезвие сверкнуло в воздухе, срезая кусок плоти с моего лица. — Ну вот! Уже определенно лучше. Я всегда считал твои щёки слишком несимметричными, давай займемся телом. От вида его ничего не выражающего лица мне стало страшно. Я взмолился, попытался уклонится от его рук. Но он толкнул меня, заваливая на спину, рукой прижимая мои предплечья к полу, и сел сверху, сжимая бедрами мои колени, чтобы я не мог пошевелиться. Пол пропитался моей кровью, швы на белых плитах окрасились в красный, обрамляя меня, словно картинная рама. Следующим движением он срезал мышцы с моей груди и правого плеча. Боль застилала мне глаза. Я кричал, плакал, бился в истерике, стараясь докричаться до него. Уже не страх — ужас одолел мой разум. Тот, кто сейчас был передо мной, был чудовищем. Я хотел сбежать. Скрыться. Исчезнуть. — Мальчик мой! Ты говорил, что твоё сердце принадлежит мне. Пора на него взглянуть! Сегодня у нас ночь явлений. Яви же мне свою любовь! — Он занёс руку для удара, целясь в грудную клетку. Я дернулся, мокрая от крови рука выскользнула из его пальцев. На миг его хватка ослабла. "Беги!" — кричало все внутри меня. Я почувствовал, как мир замедляется. Одним рывком я сбросил его с себя и ринулся к двери. Достигнув выхода в одно мгновение со стремительностью, которая мне и не снилась, я преодолел расстояние до коридора. Я уже видел путь к свободе, как передо мной возник Он. — Ты хотел убежать от меня? Бросить? Даже после того, что клялся вечно быть со мной? — он схватил меня за горло, впечатывая головой о стену. — Но ты не думай, я не злюсь. Я же понимаю, что это была лишь шутка. Ты же знаешь, что никогда не сможешь сбежать от меня. Ты же умненький мальчик, — я начал сползать по стене вниз, но он, ухватив меня за волосы, дернул наверх, поднося мою голову к своему лицу. — Я даже горжусь тобой. Ты смог поверить в себя… и смотри — бегаешь как ветер! — шея моя безвольным жгутом опала, ломаясь. Он потащил меня обратно в мастерскую. — Но видишь ли, иногда излишняя вера в себя может помешать тебе следовать верному пути, — он схватил осколок мрамора и ударил меня по ногам. Раздробленные кости пронзили мне мышцы, белыми пиками ощетинившись на обмякшей плоти. — А самое главное, вера может лишить тебя крыльев — он прижал моё тело к своей груди, пальцами пробегая по моему позвоночнику. Те пальцы, что прошлой ночью нежно ласкали мою кожу, вонзились в меня, вырывая лопатки. Я кричал от боли, проклиная богов, что не могу лишиться сознания. Я попал в свой самый страшный кошмар, и из него не было выхода. — Пожалуйста, хватит! Молю! — с трудом ворочая языком, проговорил я. Слова слились в единый плач, больше похожий на скулеж умирающей собаки. Вдруг он посмотрел на меня, и я увидел, как пустой взгляд наполняется смыслом. Я лежал на полу, голова моя покоилась у него на коленях. Он наклонился ко мне, мягко касаясь раны на щеке губами. — Я просто хотел, чтобы ты любил меня, — слизывая кровь с моего лица, проговорил он. — Ты должен меня любить! Слышишь! Иначе всё вернётся. Поклянись, что любишь меня. — Клянусь... — в тот момент я готов был обещать всё что угодно, лишь бы это закончилось. Я хотел, что бы Он вернулся. — Ты лжешь! — в его словах не было угрозы, только констатация факта. — но не волнуйся. Мы это исправим. Во время обучения я никак не мог понять, почему он считает «Присутствие» могущественным даром. Управление эмоциями — что может быть глупее в мире, где верховенствует логика и сила? Так сильно я никогда не ошибался. Все мысли в миг покинули мой разум. Я только что мечтал о том, чтобы сбежать и спрятаться от него, ненавидел и боялся. И вдруг в одно мгновение всё моё нутро накрыло волной страсти и похоти такой силы, что я, позабыв о сломанной шее, потянулся к нему навстречу, мечтая лишь о том, чтобы слиться с ним в поцелуе, стать единым целым. Любовь наполнила меня. Не то светлое чувство, что входит в ваше сердце при виде дорогих людей. Нет. Эта любовь была подобна варвару, что ломая запертые двери врывается в твою душу, уничтожая на своем пути остатки того, что делало тебя тобою. Страх никуда не ушёл. Он лишь был загнан в угол моего сознания, крича и требуя выхода. Я не забыл о том, что происходит. Я продолжал ощущать израненную плоть. Я знал, что в тот момент не хочу быть с ним рядом. Но моё тело, как послушная марионетка, обуреваемое страстью, жило своей жизнью. — Нет! Только не так! — молил я, обхватывая руками его шею. Слезы заливали мне глаза, весь мир окрасился в алый. Он стал похож на порождение демонов самого Аида, что пришёл по мою душу. — Ну что же ты, не стесняйся. Я же вижу, что тебе это нравится. Тебе всегда это нравилось, — он развернул меня, поставил на колени перед собой, резким движением раздвигая мне ноги. Я привык к подобной жестокости, каждая ночь заканчивалась для меня травмами, но в те моменты его несдержанность возбуждала меня. Я чувствовал, что он хочет меня, нуждается во мне и потому теряет контроль. Ради этого ощущения нужности и единения я готов был терпеть любую боль. Но сейчас в его глазах не было страсти. Только желание доминировать, унижать, доказывать. Я был для него игрушкой, что сломалась. Его губы коснулись моей шеи. Я ощутил, как клыки разрывают кожу и новая волна экстаза пронзила меня. Я не мог соображать, не мог больше кричать. Он намотал мои волосы на руку, упирая меня лицом в пол. Острые куски мрамора впивались в открытые раны. Я почувствовал, как он входит в меня, как его тело соприкасается с моим, и впервые в жизни ощутил отвращение. Меня тошнило от любви, что в этот момент пылала внутри меня. Мне было противно от восторга, что я испытывал в тот момент, когда он снова и снова переламывал мне кости. Он шептал мне на ухо слова прощения, и я презирал себя за то, что в тот момент хотел его ненавидеть. Ночь никак не заканчивалась. Я лежал, прижатый его телом, ощущая только пустоту внутри. Давящее наваждение «Присутствия» спало, и теперь я просто не знал, как жить дальше. Своими тонкими изящными пальцами, которые я так любил целовать, когда мы укрывались от надменного взора луны, он водил по моей груди. Я ничего не говорил. Сознание моё всё ещё отказывалось верить. — Ты поймёшь меня, мой мальчик. Когда-нибудь ты меня обязательно поймёшь. Мне нужна твоя любовь, а я всегда получаю то, что мне нужно. Но ты не волнуйся. Это всё забудется. Мы оба это забудем и начнём всё заново. Теперь я знаю, что делать, — он поцеловал меня в лоб, нежно убирая прилипшие волосы. — Сейчас я разрешу тебе лечиться, и на утро ты будешь как новенький. И снова будешь смотреть на меня как полагается. Я выжму из тебя любовь и заставлю эту суку убраться из моей головы. Но ты об этом не переживай. Не переживай, мой любимый мальчик.» Следующим вечером я снова был влюблён. Я снова был счастлив. На уроке я даже с легкостью сделал то, что он просил. Я научился. Та ночь почти на два тысячелетия была стёрта из моих воспоминаний, но каждый раз, когда я прикасался к его сладким губам, непонятная горечь наполняла сердце.