Фабио

Я очнулся в нашей спальне. Тяжёлый балдахин был задёрнут, и мне на мгновение показалось, что я похоронен глубоко на дне морском. Снаружи не доносилось никаких звуков, и ни один луч света не проникал через плотную ткань. Я был один. Отодвинув тяжёлую бархатную занавеску, я выбрался наружу. Пройдя через гостевую залу, я с удивлением заметил висящую над погасшим камином мою картину и букет засохших цветов, перетянутых медной проволокой, дабы не дать бутонам упасть. Крупные, неидеальные мазки принадлежали явно моей руке, но я не мог понять, когда успел это нарисовать. Вчера вечером, когда мы собирались в плаванье, над камином было пусто. Я огляделся по сторонам, ища подтверждение моим мыслям, и заметил ещё несколько деталей, которые не вписывались в привычный порядок: ковер был другой, точно такого же цвета и с похожим рисунком, но я слишком часто вглядывался в его узоры, чтобы не заметить подмену, на ножках кресел появились следы, будто что-то впивалось в дерево и расцарапало верхний промасленный слой, а на стене, у самого входа в спальню, багровело въевшееся в белый камень пятно. Его явно пытались смыть, но от этого оно стало только ярче и заметнее. Мне стало не по себе. Босиком я выскочил из нижних залов, не глядя пробежав тёмные пустые коридоры, и наконец, распахнув широкие двери, оказался в атриуме. Неожиданно яркий свет ударил в глаза. На мгновение мне показалось, что на улице день. Я застыл на месте, не зная куда деться. Ноги подкосились, слёзы привычно брызнули из глаз. Как подкошенный, я начал скатываться по стене и только в тот момент осознал, что босые ноги по щиколотку увязали в пушистом свежем снегу. Серебряный свет полной луны отражался от ледяного покрывала, одевая склонившиеся деревья жемчужными бликами. Крупные снежинки падали мне на лицо. Я поднял руку, ловя ладонью одну. Тонкие хрустальные грани переливались в свете звезд. Но как такое могло случиться? Как я мог пропустить начало зимы? Ведь только вчера было начало лета? Я до сих пор помню, как этот провал длиной в пол года поразил меня в первый раз. Мне казалось, что я схожу с ума. Я простоял посреди сада почти до рассвета. Снег почти полностью укрыл меня. Но мы не чувствуем холода. Под утро он нашёл меня в саду, утратившего всякую связь с реальностью. Я покрылся наледью и тонким слоем морозных узоров. Он был в восторге. А я? А я просто был рад, что снова не один. Не буду вдаваться в детали, но это было время, когда я ещё верил Ему. Я надеялся, что он спасет меня, не понимая, что Он и есть причина всех моих страданий. В ту ночь он был добр, успокаивал меня и обещал, что такое больше не случится. Этих обещаний хватило ровно на десять дней. Десять дней счастья. И вновь наступило лето. Моя жизнь превратилась в лоскутное одеяло. Первые годы меня это пугало, я честно пытался вспомнить потерянное время, но страх не может длиться вечно. В очередной раз очнувшись и осознав, что минуло почти семь месяцев, я закрыл на это глаза и попытался прожить отведённые мне дни с максимальной пользой. В конце концов, если не забивать себе голову мыслями о том, что ты не в состоянии изменить, то остается только наслаждаться жизнью, полной радости и любви. Если можно так назвать то странное полугипнотическое состояние тотального обожания, в котором я пребывал. Самое удивительное во всём этом то, что память моего тела никуда не пропадала. Я мог, очнувшись в очередной раз и взявшись за кисть, осознать, что движения мои стали точнее, мазки аккуратнее, а линии твёрже. Или был случай, когда я сам того не замечая, задумавшись, примостил на коленях кифару и только спустя час осознал, что звуки, что ласкают слух, творение рук моих. Иногда в моей голове всплывали строки поэм и гимнов, которых я никогда не читал, или песни, которых я никогда не слышал. Странно, но оказывается вытеснить из сознания совершенно не значимую мелочь намного сложнее, чем важнейшие события жизни. Десятилетия сменяли друг друга, и, хоть в памяти моей прошло не больше пары лет, я изменился. Остатки воли и стремлений навсегда покинули мою душу. Я перестал искать ответы, перестал задавать вопросы и просто смирился с ходом вещей… вещей... смешно звучит. В тот период я сам был вещью — без сил, надежд и мечтаний. Но не буду размазывать свои страдания по бумаге, тем более что их не было. Осознание того, что моя жизнь в тот период была неидеальна, пришло ко мне многим позже. Мне потребовались столетия, чтобы понять, что то, что я испытывал тогда, не было счастьем, что любовь есть нечто другое, чем фанатичная привязанность и восхищение, и что боль не является верным спутником жизни. В общем, если убрать лирику, мне нечего сказать о том этапе своего существования. Всё изменилось в один день. Мои молитвы были услышаны. Жаль только, что наши боги славились больше чувством юмора, чем милосердием. Я очнулся от резкого удара. В комнате я был один. Хотя точно помнил, что засыпали мы вместе. Калисто опять исчез, как поступал довольно часто в последние годы. Вокруг творился тартар. Земля ходила ходуном, с покрытого трещинами потолка сыпались камни. Обломки расколотых стоек кровати пробили мне ноги. Я не мог пошевелиться: каменная плита, что была потолком, прижимала меня к полу. До наступления вечера было ещё далеко, в голове было пусто. Я не мог сосредоточиться, всё плыло. Сознание ускользало от меня, мысли путались. Я держался лишь благодаря безумной боли, что разливалась по телу, от перебитых ребер и костей. Резкий толчок содрогнул землю. Стены задрожали, начиная накренятся, трещины побежали по истерзанным камням. Ещё немного, и остатки потолка обрушатся на меня, похоронив под обломками. Страх привычно накрыл меня, защищая от реальности. Смирение и парализующий ужас окутали мои мысли, и я погрузился в пучину боли, с наслаждением впитывая её до капли. Мир рушился, и я планировал почить вместе с ним. Если даже тот, кто обещал меня защищать — исчез, то ради чего тогда мне оставаться? Камни падали на меня, дробя и без того сломленное тело. Каждый удар вспышками озарял разум, даря блаженство. Землетрясение есть наказание богов за наши грехи, так стоит ли сопротивляться? Южная стена, что разделяла нашу спальню с мастерской, не выдержала, обрушиваясь. Средь мелкого камня на меня с укором смотрели порванные холсты и кисти, пиками ощетинившиеся на несправедливый мир. Банки с краской рассыпались, наполняя воздух удушливым цветным туманом. Я с трудом повернул голову в ту сторону. Дальняя стена всё ещё держалась, и в густом сумраке я смог разглядеть работы, что Он так и не перенес в галерею. Картины рыдали, картины молили о спасении! Что-то в моей душе ёкнуло. Мне было совершенно всё равно на собственную жизнь, но Его творения не заслуживают смерти! Красота должна жить, иначе мир начнёт рассыпаться, точно так же, как эти камни! Я должен был спасти Его шедевры! Я не знаю, как это вышло. Возможно, это было одним из тех умений, что я забыл. Кровь вдруг забурлила в моих венах. Кости начали вставать на место, вытесняя из ран обломки камней. Я напрягся, чувствуя как мышцы внезапно наливаются силой, сдвигая плиту. Грудь моя была похожа на кишащий муравейник. Внутренности будто ожили, пытаясь вернуть свою первоначальную форму. Крошево костей обретало единство, оплетаясь жгутами мышц и сухожилий. Кожа, впитывая капли крови, белоснежным полотном закрывала рваные раны. Я выдернул обломки кровати из ног и попытался встать. В ушах всё ещё шумело. Сознание норовило меня покинуть. День не для таких, как мы. Грохот стонущего камня оглушал. Я закричал, но воздух никак не хотел проникать в пробитые легкие, и вместо крика с губ слетал лишь булькающий хрип. С трудом переставляя ноги, я сдвинулся с места. Теперь у меня была цель. Я не мог сдаться! Качаясь, словно пьяный, я добрался до входной двери. Она на удивление всё ещё держалась. Я дёрнул за серебряную ручку, не надеясь на то, что она откроется. Но боги были на моей стороне. Я успел выскочить в коридор до того, как очередной толчок сотряс землю и мраморные плиты пола, разлетаясь на сотни кусков, обрушились в бездну, унося за собой всё, что было нашей спальней. Я бежал, видя, как следом за мной стены складываются, подобно карточному домику, пропуская внутрь лучи закатного солнца. Тысячи тонких полос света преграждали мой путь. Я прыгал через них, подобно убегающему от ядовитых стрел зверю. Но так не могло продолжаться вечно. Я почти успел, мне не хватило всего мгновения. Капитель одной из центральных колонн нефа не выдержала, разбиваясь на две части, утягивая за собой кусок крыши. Столб света ворвался во внутрь. Мне повезло, в последний момент я успел упасть, и свет коснулся только правой руки, плеча и половины лица. Волна боли, равной которой я никогда не испытывал прежде, повалила меня на землю. Зверь внутри меня завыл, стараясь скрыться во тьме. Вокруг царил тартар. Крыша не выдерживала, круг света становился всё шире, окрашивая пыль в золотой цвет, убийственный и столь манящий. А что, если сделать к нему шаг? Что, если позволить этому божественному свету впустить меня? Зверь уже не просто кричал, он выл, вырываясь наружу. Он хотел жить. Я потянулся к свету, видя, как на кончиках пальцев расцветают огненные цветы, плоть сгорала. Вдруг перед глазами встала картина. Это уже случалось. Мои пальцы уже были объяты пламенем. Огонь, пожирающий меня, однажды породил шедевр в Его руках. Шедевры! Я должен спасти! Наваждение спало. Я вспомнил, зачем я здесь. Как ужаленный, я отпрянул от света. Раны, нанесенные солнцем, не заживали. Они продолжали болеть, но в этот момент я был этому даже рад. Это не давало мне провалится в небытие. Обходя завалы, я нёсся в сторону галереи. Сейчас незамутненным взором я видел, насколько чудовищны последствия гнева богов. Землетрясение не оставило камня на камне, только чудом некоторые стены ещё оставались стоять. Несколько раз я наткнулся на рабов, что были похоронены под завалами. Они ещё были живы. Алая манящая кровь окрашивала белоснежный камень. При взгляде на их покалеченные тела рот мой сводило от жажды. Клыки начинали прорезаться, а тело стремилось припасть к кровоточащим ранам. Превозмогая голод, я бежал вперёд. Оставалось всего несколько переходов, и я буду на месте. Эта часть особняка держалась лучше. То ли при постройке этим залам уделяли больше внимания, то ли земная твердь была там более спокойной. Я почти физически ощущал, как запертые в узких залах картины зовут меня. Я чувствовал их боль и жажду спасения. Я ускорил шаг. Из-под дверей пробивалась тонкая полоса рыжего света. Внутри кто-то был. Кто-то первым добрался до Его сокровищ! Кто-то хочет навредить Его творениям! Я ворвался внутрь. Свет укрытых факелов чуть не ослепил меня. Как давно я не был здесь. Шквал эмоций и переживаний набросился на меня, стоило мне переступить порог. Боль, ненависть, гнев, радость, вожделение, похоть, страдания и смерть. Картины слились воедино, теряясь в калейдоскопе красок и образов. От нахлынувших чувств ноги мои подкосились, и я упал на колени, стараясь взять себя в руки. Меня трясло, и только мысль о том, что я ОБЯЗАН спасти полотна, держала меня в сознании. Я ползком двинулся к центру зала, острые обломки камней впивались в колени и ладони, оставляя за мной извивающийся кровавый след. Очередной толчок. В этот раз намного сильнее предыдущих. Сквозь гул стонов камня я смог различить звон стали. Сначала мне показалось, что кто-то ударил мечом по полу, но в это мгновение яркая вспышка огня разрезала полумрак галереи. Как в бреду я поднял голову и увидел, что дальняя стена пошла трещиной, сбрасывая с себя полупотухшие факелы. Один из них задел промасленный холст картин, и огонь, радостно пожирая полотна, заплясал по залу. Я будто ощутил на себе боль сгораемой картины. Я бросился вперёд, обезумев от вида умирающей красоты. И только тут я смог разглядеть то, что было изображено на них. Со всех сторон на меня смотрели мои глаза. Десятки, сотни картин с моим изображением. Воспоминания, вытесненные из моей памяти, волной накрыли меня.

***

Тёмная комната. Я подвешен над полом на собственных жилах, филигранно вырезанных из моего тела так, дабы они были всё ещё соединены с нервами и плотью, чтобы не рассыпались в момент запечатления картины. Я чувствую каждое дуновение ветра, что касается меня, оно приносит боль и новый прилив ужаса. Переплетённые, подобно гигантской паутине, нервы переливаются хрустальным блеском в свете луны, подглядывающей в открытое окно. Я кричу, молю Его остановиться, бьюсь, подобно мухе, попавшей в сети, но он лишь улыбается и затыкает мне рот очередным поцелуем. Обещая, что это в первый и последний раз, нужно только немного потерпеть.

***

Огромный зал. По периметру расставлены с десяток начищенных до блеска бронзовых пластин. В этот раз я не прикован. Я стою посреди зала, обнаженный, и пытаюсь не уснуть. За окнами день. Он смотрит на меня глазами, полными любви и обожания. Ради этого взгляда я готов вытерпеть всё. Я вижу, что ему тоже нелегко, и это даёт мне новый прилив сил. Он обещал, что если я справлюсь, то эта ночь будет только нашей. Я страстно жажду его прикосновений, его мягкого шёпота и ласк. Я готов ради этого на всё. Я должен выстоять, иначе он опять разочаруется, иначе я опять буду просыпаться каждую ночь в пустой постели. Он отсчитывает последние мгновения, ещё раз проверяет расположение полированных пластин и мягким шагом подходит ко мне. Тонкие столь манящие пальцы касаются моей щеки. Он приподнимает мой подбородок, запечатляя поцелуй у меня на губах. Меня уже трясёт от нетерпения. Я хочу, чтобы всё быстрее закончилось и я оказался в его объятиях. — Не шевелись, мой мальчик. Сейчас будет рождаться история. Я замираю, запертый в собственном теле его приказом. Он отходит в дальний угол комнаты и тянет за плетёный шёлковый шнур. В это мгновение тяжёлая портьера, что закрывает окно — падает. В комнату проникает тонкий луч закатного солнца. Стрелой он падает на пластины, сотни раз отражаясь от них и прошивая всё пространство вокруг меня золотой нитью. Наконец, свет падает на мою кожу, покрывая меня мелкими ожогами в тех местах, где меня коснулось солнце. Я чувствую, как теряю сознание от боли. Слёзы начинают литься из глаз. Я хочу кричать, но лицо моё застыло в блаженной улыбке от его поцелуя. Это длится всего лишь мгновение, но мне кажется, что прошла вечность. В комнате снова темно. Я почти мёртв. Мир кажется красным от слез. Но я счастлив. По телу расцветают огненные лилии. Он всегда любил цветы и запах палёной плоти.

***

Мы сидим на узком диванчике. Он перебирает мои волосы, поглаживая по голове, тихим голосом рассказывая легенду о смерти Орфея. Мне очень сложно сосредоточиться: я смотрю на его тонкий профиль, мягкие губы и золото волос, запах магнолий дурманит. Я хочу утонуть в его сапфировых глазах. Чувствую себя восковой куклой, что тает в его холодных нежных руках. Слова успокаивают, мне уже становится неважно, что он говорит, лишь бы он подольше оставался рядом. — Спарагмос, — мой мозг выхватывает незнакомое слово из его речи, — тебе обязательно понравится, мальчик мой. Это практически соприкосновение с богами. Зря многие считают, что это лишь акт наказания. Они не правы — это есть акт чистый любви, когда каждый хочет получить себе частичку прекрасного. Это будет шедевр. Ты готов? — его губы касаются моих волос, я безвольно киваю. В тот момент я согласен на что угодно, лишь бы мгновение продолжалось. — Какое у тебя великолепное выражение лица. Запомни его. Какое сочетание блаженства и благости. Прекрасный контраст! Он поднимает меня на руки и вносит в соседний зал. Там уже всё готово. Несколько факелов разгоняют ночной сумрак, рождая длинные кривые тени. В центре расстелен большой пушистый белоснежный ковёр, по которому разложены подушки, украшенные тончайшей вышивкой серебряной нитью. Полупрозрачные лепестки нарциссов покрывают холодный мрамор полов. Воздух наполнен сладостью цветов и резким запахом красок. Я крепче прижимаюсь к его груди, краем глаза наблюдая, как его прекрасные губы расплываются в улыбке. Он кладет меня на подушки. — Посмотри на меня, — я поднимаю глаза, полные надежды, на его лицо, — успокойся, расслабься, я не хочу, чтобы твои прекрасные черты омрачали дурные мысли. Я должен видеть чистоту и блаженство на твоём лице, — пальцами он проводит мне по лбу, разглаживая морщинку, — вот так лучше. Я хочу поцеловать его, но губы не двигаются. Лицо, подобно маске, застыло. Молниеносным движением он бросается к двери и жестом фокусника распахивает створки. "Начинаем!" — кричит он. И в это мгновение воздух наполняется криками и рёвом десятка глоток. Уродливые искорёженные покрытые грязью, слизью и запёкшейся кровью тени влетают в комнату, оставляя на белом полу следы. Каиниты, утратившие разум от жажды и похоти, набрасываются на меня. Я чувствую, как их кривые зубы впиваются в мою плоть, вижу, как они разрывают друг другу глотки за право покрыть меня своими грязными телами. Я хочу закричать, броситься к Нему. Но Калисто, видя, как я стараюсь высвободиться из этой кучи тел, недовольно качает головой. Кисть его с неимоверной скоростью бегает по холсту, он творит! Я слышу в голове его голос: "Улыбнись, мальчик мой, не порти вид!" — губы послушно расходятся в улыбке. Погребённый в сплетении возбужденных тел, я уже не обращаю внимания, как меня перехватывают новые руки, подминают новые чресла и разрывают новые зубы. Очередная волна накатывает на безумцев, им становится недостаточно владеть мной, спарагмос должен случиться. Когти пробивают меня насквозь, разрывая на части. Во все стороны летят ошмётки мяса, некогда бывшие моим телом. Неужели я так и умру? Страха нет, лишь боль от Его предательства. Я вижу, как самый сильный из них, в очередной раз входя в меня, заносит кривую лапу над моим лицом. Я продолжаю улыбаться. В его глазах горят голод и похоть. Но всё, что я вижу, как с чёрных скользких губ свисает тонкая нитка белоснежной ткани. В этом есть даже какое то изящество. Я хочу закрыть глаза, но я не властен даже над этим. Я продолжаю улыбаться. И вдруг всё заканчивается. Один удар, и десяток тел падают, лишившись головы. Калисто стоит надо мной, вытирая лезвие о край туники. — Ты обещал, что никто никогда не причинит мне боль, — пытался произнести я разорванными губами, — ты обещал. — Разве это боль? — от одного его взгляда по остаткам моего тела пробегает волна экстаза. — Тебе ведь нравится! — он прижимает меня к себе, убаюкивая. — Ты моё лучшее творение. Я всегда буду рядом. Любого, кто посмеет коснуться тебя, ждёт смерть, — наши губы сливаются в страстном поцелуе. Он наконец мной доволен. — Нравится? — Его насмешливый голос вырвал меня из плена воспоминаний. — Сколько эмоций может скрываться в застывшем лице. Я всегда знал, что в тебе скрыт талант. Посмотри на это, — Он попытался приобнять меня за плечи. — Не прикасайся ко мне! — Я дёрнулся, вырываясь из его рук. Я всё вспомнил, его прикосновения, столь манящие и любимые, стали для меня подобны яду. — Фабио, мальчик мой. Ну сколько можно. Это уже начинает утомлять. Ты же знаешь, что твоя истерика опять закончится в моих объятиях. Так зачем тратить время на глупые препирания? — Что всё это!? — я обвёл рукой картины. — Почему я этого не помню! Что ты со мной сделал? — я начал пятиться назад. — Я?! — он рассмеялся, облизывая губы. — При чем здесь я? Неужели ты думаешь, что я по собственной воле лишил бы себя возможности любоваться такой бурей эмоций в твоих глазах? Тем более я обещал, что никогда не сделаю что-то без твоего согласия. — Я не мог о таком просить, — гнев сменился страхом, — зачем бы мне… — я чувствовал, как с каждым словом уверенность покидает меня, — я бы никогда… — Ты так в этом уверен? Так может, вернуть тебе все воспоминания, так бесчестно мной украденные? — он сделал шаг ко мне, пригвоздив меня к месту одним взглядом холодных глаз. — Только попроси, мой мальчик, и они вернутся, все, до последнего мгновения, — Он навис надо мной, почти касаясь губами моего уха. — Но это решение будет окончательным. Тебе придется жить с этим. — Я… я не знаю, — он опять предстал передо мной полубогом, тот слабый огонёк протеста гас во мне, затушенный его величием. Он никогда не сделает мне ничего плохого. Он желает мне только счастья! Всегда говорит правду. Как я посмел подумать, что он хочет причинить мне вред? Какое я ничтожество, что из собственных страхов обвиняю его в столь абсурдных вещах! Руки мои потянулись к его, губы почти коснулись его улыбки. Я бросил последний взгляд на картины. Моё лицо, перекошенное улыбкой, смотрело на меня пустым взором полным отчаяния и боли. Тот, забытый я, молил о пощаде, переполненный скорбью и ненавистью к себе. Меня накрыло его смирением, выдавливая из ошметков покорёженной души всю ту злость и обиду, что скрывалась под видом полоумной влюбленности. Что-то внутри меня щёлкнуло. Я выхватил кинжал, что с самого детства носил у себя на шее как символ моей покорности, и наотмашь полоснул его по лицу. Видимо, не ожидая такой реакции, он не успел полностью уклониться. Кончик ножа задел его щёку. Две бусинки крови выступили на идеальной коже. Я вырвался из его рук, сжимая рукоять, подобно амулету. Обернулся. Пламя, уже пожравшее половину картин, хищно оскалилось в мою сторону. Я был заперт в ловушку. — Интересно, — тонкие пальцы изящным движением стёрли кровь с лица, — ты не перестаешь меня удивлять, мальчик мой! Как радостно это видеть, — губы расплылись в сладостной улыбке, — и что теперь? Бросишься в огонь? Я оглянулся за спину. Пламя медленно подбиралось к моим ногам. Зверь уже не вопил. Он съёжился в уголке сознания, жалобно скуля. Я не знал, что делать. Застыв в нерешительности, я, сам того не осознавая, начал полосовать себе руки, как делал всегда в моменты волнения. Обычно боль очищала разум, но сейчас она была не в состоянии пробиться сквозь толщу моих терзаний. — Ну что же ты? — Он сделал шаг ко мне. — Мне больно на это смотреть! Хочешь, облегчу тебе выбор? — Он почти растворился в воздухе, ускорившись настолько, что я потерял его из виду. И в момент, когда земля в очередной раз содрогнулась, в мучительных схватках рождая смерть, он ударил по колоннам, что держали арку дверей, и стена вместе с частью потолка обрушилась, заваливая единственный выход. — Ну вот, теперь всё намного проще. Либо смерть в огне, либо долгая и прекрасная жизнь со мной. Не зря в амфоре Пандоры на дне жила надежда — худшая из горестей человеческих. Смерть — это определенность, конец истории. Она легко способна лишить тебя страданий, но вот даровать тебе счастье она не в силе. В тот момент я был на грани. Но на самом дне моей души всё ещё жила она — надежда на то, что всё изменится, что в любви Калисто я смогу найти радость. Ядовитая мысль, не дававшая сделать мне последний шаг в бездну тартара. Я обессиленно пошатнулся, в последний раз посмотрел на спасительное пламя и упал в его объятия. Мне хватило недели, чтобы понять, что он имел ввиду, когда говорил, что это Я молил его о забвении. Теперь, когда память мне больше не изменяла, жизнь моя превратилась в ад. Я был живым холстом, от которого требовалось лишь одно — страдания во имя высоких идеалов красоты. Страшно было даже не то, что он делал со мной, прикрываясь искусством. К надругательствам над плотью быстро привыкаешь. Боль от отрубленных конечностей и выпотрошенных органов очень легко притупляется и в какой-то момент даже начинает приносить удовольствие. В мире, где твоя душа уже не способна что-либо испытывать, боль остается единственным маяком, что заставляет тебя помнить, что ты жив. Пугало то, что после таких ночей, горящий ненавистью и злостью, я смотрел на то, как он творит — легкими движениями рук на века запечатляя мой облик — и одного вида его лика было достаточно, чтобы я в очередной раз бросался ему на шею, покрывая всё тело поцелуями. Я проклинал его с той же страстью, с которой после отдавался. Я любил его и ненавидел, и это сводило меня с ума. Я хотел сбежать, но не мог оставить его ни на мгновение, я хотел драться, но лишь льнул к его телу, я хотел его смерти, но не представлял жизни без него.