Фабио

— Ты в этом пойдешь? — слова Александра застали меня врасплох. Я так погрузился в любование новым экспонатом, только что привезенным из Франции, что даже не заметил, как он вошел. — Куда пойду? — с трудом отрывая взгляд от тонких линий скульптуры лесной феи, спросил я. — Кто-то пришел? У меня встреча со скульптором через полчаса. — Ты издеваешься? — на его лице начала затухать улыбка, перерастая в раздражение. — Ты же мне обещал, что сегодня вечер мой. Какой в Тартар скульптор? — Из Дижона, — я судорожно пытался вспомнить, о чем мы договаривались — Женевьев Бурено. — желваки на лице Александра пришли в движение, и я понял, что лучше замолчать — но он только с дороги, думаю ничего страшного, если он ночь, — я сделал паузу, следя за его реакцией и пытаясь понять, на какой срок распространяется забытое мной обещание, — да… одну ночь, он меня прекрасно подождет. Я подскочил, прикидывая в уме, что можно такое надеть, что подошло бы на случай, если мы едем на какой-то забытый мной бал или на очередную стройку очередного скучного здания, коими последние годы так хвастался мой муж. Когда я спустился вниз, я почувствовал, что масштаб моего провала не просто большой, а огромный. Александр был одет с иголочки. Черный бархатный камзол, подобный которому он не надевал даже на высокие приемы, прекрасно сидел на его широких плечах. — И на что я надеялся? — напряжение в его голосе ушло, уступив место привычным ироничным ноткам. — Держи, это тебе, — он извлек из-за спины букет белых пионов. — Это мне? — я поцеловал его в благодарность, неуверенно перебирая в руках тонкие стебли. — И что мне с этим делать? — В воду поставь, — он покачал головой, — что? Даже вид не попытаешься сделать, что оценил столь романтичный ход? — Я оценил, правда, просто с чего вдруг? — Приехали. У нас вообще-то сегодня годовщина. Тысяча лет в браке. — Сегодня? Я думал только в следующем месяце? — стыд залил мне лицо. — Ты в курсе, что летоисчисление поменяли? — Когда? — Да уж почти лет десять, если не больше, — он замолчал, прикидывая что-то в уме. — В 1582 году, если не ошибаюсь. — Я не знал. — Ну, значит, в следующем месяце по старому календарю ты мне подарок готовишь. И постарайся выбрать букет попышнее и речь послаще. А сейчас уже прими судьбу, смирись с тем, что у нас свидание, и пошли. — Ты так говоришь, будто бы я против, — я взял его за руку, стараясь успевать за быстрым шагом. — Я, между прочим, всегда рад провести с тобой вечер. — Не вечер, — он остановился, доставая из кармана шелковый платок, — а свидание. С цветами, музыкой, милыми речами и всем вытекающим. — Он завязал мне глаза. — И постарайся в этот раз, когда я из последних сил буду создавать атмосферу, не уходить в затемнение и не оставлять меня как идиота посреди улицы — Ты преувеличиваешь, — я почувствовал, как он взял меня на руки и увеличил скорость. Я привычно накинул на нас полог незаметности. — Это было всего пару раз. — Восемнадцать, Фабио! — ветер хлестал по лицу. — И в последний раз ты пропал на сутки. — Ты пытался читать мне стихи. На людях! — Так ты же любишь стихи! И они были хорошие. И когда тебя вообще волновало, что подумают смертные? — Да нет мне до них дела, — я прижался к нему сильнее, — просто это было внезапно. — Вот поэтому на сей раз я предупреждаю, — движение прекратилось, — и потому, что в этот раз ты забыл дату. Сиди, молчи и наслаждайся ночью. Не забывай периодически говорить, какой я великолепный, и как тебе повезло со мной, — он легко поцеловал меня в лоб и снял повязку. Мы стояли на широком балконе. Под нами раскинулась Венеция, переливающаяся огнями узких улочек. Ветер доносил ноты распустившихся каштанов и разогретых на весеннем солнце кедров. Каналы подобно зеленым змеям овивали тело старого города и мерцали в тусклом свете фонарей. Внизу у границы, где море встречается с небом, замерли готовые отправиться в очередное далекое путешествие суда. Я залюбовался видом. Как бы не претили мне подобные свидания, нужно было отдать должное: Александр прекрасно выбрал место. Я оглядел украшенные цветами колонны, поддерживающие крышу. В тени навеса у самой стены стоял до боли знакомый инструмент. — Это клавесин? Только не говори, что ты музыкантов пригласил, — фраза прозвучала резче, чем я ожидал. — Честно, очень хотел. Я все еще считаю танцы довольно милым и романтичным занятием, — он поймал мой испуганный взгляд, — но я помню, что ты не выносишь балы. — Прости, — я взял его за руку, целуя пальцы, — я веду себя как идиот. Ты старался, вспомнил про день. Подготовил… это, — я обвел взглядом уютно обставленный балкон, — а я возмущаюсь. — Именно, — он потянул меня к креслу у клавесина, — я в курсе, что ты не любишь подобные вещи. Но мне это надо. Я смирился с тем, что не могу на каждом углу кричать, что ты принадлежишь мне. Так что дай мне хоть так поиграться в красивые чувства, — он сел на кушетку рядом с инструментом поднял крышку. — Я, в конце-концов, очень чувствительная натура, — улыбка, наконец, озарила его лицо. — Ты же великий воин, бессменный лидер. Не боишься, что о твоей «чувствительный натуре» узнают? — Нет. Тебе все равно никто не поверит, — пара нот слетела со струн, — В нашей паре все считают бесчувственным остолопом меня. И твой кружок обожателей не устает напоминать мне, какая я мразь, что не могу устроить тебе жизнь полную красок и романтики. — Ну, во-первых, ты не остолоп. А во-вторых, нет у меня никакого кружка. — Ну, не кружок. Секта. Как ты называешь этих странных неонатов, что после каждой встречи забрасывают тебя письмами со стихами, убогими картинками и безвкусными оперетками. — Они не безвкусные! — я не успел закончить мысль. Странная тягучая мелодия разлилась в воздухе. Аккорды сменяли один другой, рождая гармонию полную чувств и света. Я завороженно смотрел, как он сосредоточенно перебирает клавиши. Было видно, что это дается не легко, он напряженно следит за каждым своим действием, будто ведет бой с инструментом. Но в этом странном противостоянии нежности звуков и страсти его рук рождалась совершенно новая захватившая меня эмоция. Я ощутил, как мое сердце переполняют чувства. Я знал, что в его игре нет и намека на жалкие проявления пугающих меня дисциплин. И от этого становилось только страшнее. На меня обрушился шквал его любви и преданности, которую я так долго не давал ему выразить словами. То, от чего я убегал столетиями, наконец настигло меня. Стало тяжело дышать. Это странно, учитывая, что воздух нам не нужен. Мне сдавило грудь. Слезы неудержимым потоком брызнули из глаз. Счастье, радость, верность, любовь. Чувств стало настолько много, что я чувствовал, как захлебываюсь в них. Тону в бурном потоке незаслуженных эмоций. Я вонзил ногти в ладони, надеясь, что боль привычно остудит мое сердце, но стало только хуже. Слишком много! — Прекрати, — выпалил я, скованный подступающей волной рыданий. — Хватит! Я зажал уши руками, не замечая, как пальцы начинают сдирать кожу с висков. Слишком много счастья! Музыка резко остановилась, оборвавшись на недоигранной ноте. Я порадовался, что вокруг темно, и он не видит, что со мной происходит. Повисло молчание, холодом пустоты разделившее нас. — Я больше так не могу, — его надрывный шепот разорвал мне душу. — Мне нужно знать. Просто скажи почему? Это невыносимо! — Александр, — я попытался что-то сказать, но он даже не поднял на меня глаз, тяжело опустив голову на сложенные руки. — Я не прошу тебя любить меня. Ты просил время, и я его дал. Я смирился. Но неужели я не заслужил права любить тебя? Почему всем вокруг можно, а мне нет? Две тысячи лет! — Нет! — я подскочил, опускаясь перед ним на колени, пытаясь заглянуть в лицо. — Все не так! — А как?! — голос сорвался на бессильный крик. Его трясло, я видел, что он с трудом сдерживает гнев. — Ты с таким упоением цитируешь баллады от очередного юнца, который видел тебя всего раз в жизни, но стоит мне сказать нечто подобное, как ты переводишь все в шутку или того хуже, убегаешь или делаешь вид, что не слышишь. Неужели моя тупая преданность и любовь настолько тебе противны? Просто признай уже, что так и не смог полюбить меня! — Прошу, — я, человек, способный собственными речами менять историю мира, не мог подобрать слов. Молча смотря, как нас навеки разделяет моя слабость. — Ты не так все понял! — Так объясни! — Клавесин, издав предсмертный аккорд, разлетелся на щепки. — Я устал принимать все на веру. Устал делать вид, что не замечаю, что в моменты, когда мы счастливы, ты вдруг начинаешь в страхе убегать. Я верил тебе, когда ты говорил, что отпустил прошлое, я верил тебе, когда ты клялся, что твоя паранойя пройдет, и ты сможешь мне довериться! Я верил и ждал! Но больше не могу! Дай мне хоть что-то! Дай мне почувствовать, что я нужен тебе! Что ты хочешь быть со мной не потому что так надо и правильно, а потому, что это именно я! Мне казалось, что я смогу довольствоваться тем, что ты рядом, но нет! Я говорил, что никогда не соглашусь на полумеры, а сам предал этот девиз, боясь утратить иллюзию нашей близости. Иногда я начинаю жалеть, что ты когда-то пришел в мою жизнь. Может, было бы лучше, если бы ты оставался для меня лишь красивой мечтой на старой фреске! — Не говори так! — я прижал его голову к груди — Я… я не могу без тебя. Ты есть единственная цель и любовь в моей жизни! — Тогда почему? Почему ты продолжаешь так себя вести?! Почему каждый раз, когда я начинаю верить, что ты меня любишь, что мы наконец-то достигли счастья ты убегаешь?! — он уже не мог сдерживаться. Голубые глаза, в этой безлунной ночи ставшие цвета штормового моря, пронзали меня насквозь. Он кричал, впервые за все время не прося, а требуя у меня ответа. — Я боюсь, — слова слетели с моих губ. Правда, в которой я боялся признаться даже себе. — Боишься? Меня? — от этих слов из него будто вышел весь воздух, и он устало осел на пол. — Ты думаешь, я могу причинить тебе боль? Как объяснить тому, кто никогда не тонул, почему ты страшишься моря? Можно ли пронести через пропасть чужой боли пепел твоих надежд? — Дело не в этом, — звуки собственного голоса эхом разносились в бездне парализованной души. — Ты знаешь, как пахнут гниющие магнолии? — При чем здесь это?! Хватит уходить от ответа! — Этот сладковатый запах тлена, меда и преющей травы. Запах комнаты, куда давно не проникает свежий воздух. Каждый раз, когда я счастлив с тобой, мне кажется, что до меня доносится этот запах. Вонь разложения в застывшем воздухе. Холод пропитанного кровью мрамора на спине. А потом момент осознания, что все случившееся было ложью, — всхлип прервал мою речь и я понял что тону в собственных слезах, но остановиться уже не могу, — я бегу от тебя не потому, что не люблю, а наоборот. С тобой я настолько счастлив, что голова начинает идти кругом. Меня переполняет радость и любовь такой силы, что я не могу поверить, что такое может происходить на самом деле! Пойми! Я не могу быть счастлив! Меня невозможно так любить! Я этого не заслуживаю. Это не может быть правдой! — Не надо, — он попытался достучаться до моего разума, но поток воспоминаний уносил меня все дальше. — Такое было уже ни раз. Я думал, всё закончилось, когда я покинул Иллион, но нет. Память возвращается, а вместе с тем и воспоминания о моем выдуманном счастье. Спарта, Фивы, Афины, Вавилон — каждый раз, когда я думал, что все закончилось, что я сбежал и нашел свое счастье, я просыпался в маленькой комнате, и он смотрел на меня и улыбался. И я понимал, что все это было лишь его игрой. Еще одним доказательством, что истинное счастье я могу обрести только с ним. Он перекраивал мою память, перерисовывал людей и эпохи, переписывал мои эмоции. Раз за разом. Снова и снова. Десятки вариантов нереального будущего. Сотни жизней, которые я никогда не жил. Воспоминания были разные, объединяло их только одно. Каждый раз, стоило мне обрести покой, добиться успехов и найти спасение, в момент, когда я начинал верить, что в этот раз все по-настоящему… Комната. Магнолии. Кровь. Я снова раб его любви. — Фабио, — я почувствовал, как Александр касается моего плеча, пытаясь успокоить, — это все в прошлом. — Нет, не перебивай. Ты должен понять. Лучше так, чем пережить это снова! Я боюсь! Каждый раз, смотря на тебя, такого идеального, настоящего, любимого и родного, я четче и четче осознаю, что все это сон. Я гоню эти мысли, но не могу от них избавиться, так как понимаю, что стоит мне поверить в нас, и кошмар вернется. — Но я здесь… я рядом, — в его голосе я уловил отражение моего страха, — доверься мне. — Не могу! Вдруг стоит мне принять это, и ты растаешь? — Все закончилось. — Ты уверен? Он приходил ко мне, когда я жил в Риме, я не помню когда и зачем, но он точно там был. Вдруг в тот момент моя жизнь остановилась? Вдруг все, что случилось после, лишь его игра?! — Прошло почти пятнадцать веков! Никому не под силу сотворить такое! — Откуда тебе знать? Я не помню, чем я занимался все эти годы. Во что проще поверить? В то, что ОН имеет такую власть, или в то, что я, ничтожное слабое существо, вдруг добилось счастья? С какой радости? Я жалок. Опомнись, мы сражаемся с патриархами и богами! Так не бывает! Только в фантазии безумца я смог бы встретить тебя. ОН бы не допустил такого в реальности! Пойми, — меня била мелкая дрожь, кровавая пелена закрыла глаза. Я перестал понимать что говорю и что делаю. — Я настолько тебя люблю, что не готов просыпаться. Я не могу потерять тебя! Только не опять! Резкий удар по лицу прервал мои мысли. Я почувствовал, как боль пронизывает голову. — Остановись! — Александр тряс меня за плечи. — Нет никакой комнаты. Ты выбрался! — он прижал меня к груди. — Что за бред?! ОН всего лишь старый выживший из ума садист. Он не всесилен. Пойми ты это! Если не веришь себе, своему разуму, то верь мне. Я отлично помню каждый день проведенный с тобой. Ты столько нервов мне испортил, я этого никогда не забуду! Хватит бояться прошлого! — в ушах звенело, я с трудом мог сфокусировать взгляд. — Ты сейчас счастлив? В эту самую минуту? Рядом со мной? — Да, — я прижался к нему всем телом, ожидая, что стоит мне это признать, как он растает в воздухе, навсегда похоронив меня в аду воспоминаний. — Так что тебе еще надо? Разве не ради этого мы продолжаем жить? Ночь вдруг озарилась яркой вспышкой. Раздался гром, и разноцветные огни залили небо. Радужные искры медленно опускались на уснувший город. Я поднял глаза, завороженно наблюдая за красками света, пытающимися, словно в калейдоскопе, дотянуться до звезд. — Фейерверк, — истерический смех сорвался с моих губ, — что может быть менее правдоподобным, чем китайские звезды посреди Италии! — Хватит паниковать, — он сел рядом, обхватил мои плечи руками, — это обычный фейерверк. Подарок в тысячелетней годовщине. Прекрати искать знаки там, где их нет. Пришлось просит Авелия, чтобы он помог мне их достать. С Китаем сейчас сложно договорится. — Авелий, выбирающий фейерверки? Сложно представить. — Я умею просить, — напряжение последних столетий вдруг спало, — Наслаждайся. Я, конечно, не так себе это представлял. По моим планам мы сейчас должны были стоять у тех перил и шептать пошлости друг другу. Но зато мы наконец-то нормально поговорили. — Прости, что скрывал… мне казалось, что если ты все поймешь, то окончательно разочаруешься. — Глупо, — он откинулся на спину, развалившись на полу, утягивая меня следом, — я знаю про тебя более страшные тайны. — Это какие же? — Да говорят ты, будучи близок к католической церкви, игнорируешь все их заветы и продолжаешь спать с мужчиной. Всякие непотребства творишь. Грешно. — Я в браке, это не считается, — наши пальцы переплелись. — Не думаю, что в Библии есть такая сноска. — Я бы не удивился, вспомни, кто ее в последний раз переписывал. Ты думаешь, он себе лазеек не оставил? — Хватит болтать. Ты опять портишь атмосферу. Лежи и наслаждайся моментом, пока можешь. Нам скоро в Ургу выезжать. — В Монголию? — я попытался поднять голову, чтобы посмотреть на его расплывшееся в улыбке лицо, но лишь был еще сильнее стиснут в объятиях — Зачем? Там же отвратительно! — Ну, ты же сам сказал, что боишься, что твоя жизнь такая идеальная, а я такой великолепный, что поверить в это не можешь. Вот. Поедем туда. Будешь страдать. Песок изо рта выплевывать. На степи любоваться. — Нет! Пожалуйста, я уже верю! — Поздно, я уже все придумал. Сначала Урга, потом Улясутай. После можно будет в Сибирь к Махади заглянуть. Ты же явно истосковался по сугробам и мужикам, которые тебя за болезную бабу принимают. Я слушал, как он продолжает перечислять все места, которые я ненавижу, и на душе становилось ясно. Он не соврал. Он все помнит. А значит, возможно, еще есть шанс.