Ты неси меня река

      Ник варил кашу. Подогрел на дне казанка тушенку, только лишь чтобы растопить жир, залил водой, всыпал заранее промытую гречку и теперь поставил тихо кипеть под крышку. Не по канону перловку, но и правильно: Александр плевался с нее еще с армии, а Ник не питал такой уж любви к этой крупе, которую еще и варить муторно и долго. Поэтому просто гречка, дешево и питательно, без каких-либо кулинарных изысков. В нынешнем своем состоянии Ник, в принципе, был и не способен на что-то сложнее. Его все еще потряхивало после… он даже не мог точно определить то, что с ним произошло: то ли наказание, то ли все же экшен с психологическим садизмом от Хозяина, а то ли вообще только проба новой практики, которая пошла не по плану — сплошная загадка.       В любом случае, сейчас Ник пребывал в некой прострации и предпочитал сосредоточиться на простых, не требующих умственного напряжения, действиях. Александр куда-то свалил, строго настрого сказав за ним не ходить — готовил что-то для экшена, и у Ника не было сил даже предполагать, что именно. Он чувствовал себя до предела выжатым: вчерашний день, полный тех еще приключений, мало сна, такой стресс с утра, что до сих пор потряхивало, и как итог апатия. На еще один экшен он согласен только потому, что это нужно его Хозяину, а еще жутко интересно, что именно никак нельзя перенести на следующий день, когда они уже будут в городе, и необходимо так тщательно готовить. Интересно, и этот интерес перевешивал любое «я так больше не могу, бросьте меня в яму, я там сам сдохну».       Александр как раз ушел с лопатой и теперь где-то на берегу реки копал ту самую яму. Ник не хотел смотреть, но краем глаза все равно косился, нервно сглатывая слюну. То ли очень хотел, то ли очень боялся, а скорее всего все вместе. Хоронение — само по себе звучит жутко. Но настолько же и притягательно. И Ник тем более чувствовал себя уже достаточно мертвым, чтобы без лишней паники пережить закапывание. Не биться, не сопротивляться, никуда, прости Господи, не бежать и просто смириться со смертью — это единственное, на что он был способен теперь. Даже любимые розги он бы сейчас не выдержал, слишком много сил, особенно физических, от него потребуется. Он и ложку-то в руках еле держал, помешивая варево в казанке, и чуть что клевал носом — какая уж тут порка. Если бы не приказ, давно бы завалился спать в тени ближайшего дерева, а не сидел бы над костром, умываясь потом.       Зато Хозяин выглядел слишком уж довольным. Только что злился и чуть не заставил снять ошейник, нависал черной тучей и отчитывал за самую страшную ошибку, а теперь энергично и с улыбкой рыл яму — понятно для кого. Выглядел он в этот момент слишком ненормально, истинно по-маньячному, и Ник боялся признаться себе, что он нравится ему именно таким, счастливым от предвкушения экстремального экшена. Ник не любил свою сабмиссивную сторону, считал себя больше мазохистом, чем сабом, но видя, как Александр доволен их совместными выходными, он готов сделать что угодно, чтобы продлить этот момент. Для своего любимого мужчины, чтоб ему было хорошо и запомнилось надолго.       Поэтому смирно варил кашу, пытаясь постепенно собраться с мыслями на финальный рывок. Отдаться как в последний раз и умереть и всю следующую неделю даже с постели не вставать (он предусмотрительный нижний и взял себе ещё одни длинные выходные после совместных БДСМных выходных). Жалел только о том, что Александр запретил ему кофе и нельзя привести в себя в чувства более радикально, приходилось очень медленно загружать свое тело и мозг, сосредотачиваясь на монотонных действиях по обслуживанию быта: следить, чтоб не подгорел обед, и одновременно собирать мусор в пакеты, чтоб после экшена уже не отвлекаться на такие мелочи, спокойно откериться, поесть и покатиться домой. Делал он это очень медленно, с некоторой завистью поглядывая на Александра, который козликом прыгал вокруг свежей ямы, что-то в нее укладывая.       Ник сейчас вообще был не в состоянии даже ходить: ступни все еще ныли после стояния на битом стекле, и хоть ни одного пореза и даже следа не осталось, все равно каждый раз, поднимаясь на ноги, он вспоминал ту унизительную боль, которую заставил пережить его Хозяин. На самом деле остаточная резь в пятках было приятной, такой ноюще-вкусной и быстро затухающей, стоило только оторвать ступню от пола, но наслаждаться ею Ник просто не мог себе позволить. Чувствовать это было стыдно, как ноющую задницу после наказательной порки: хотелось поскорее от нее избавиться, чтоб забыть о своем проступке и с чистого листа снова угождать Хозяину. А впрочем, и с болью в ногах можно заняться своими непосредственными обязанностями, даже если пот в адской жаре от костра заливает глаза. Надо было готовить вечером, но вечером он был слишком мертв, чтобы задуматься о быте, а Александра никогда не заботили такие мелочи. Ник начал злиться, но так же быстро одернул себя, не время и не место для возмущений, их игра еще не закончена. — Солнце, ты все? — окликнул Александр, и Ника передернуло от непривычного приторно-ласкового обращения. — Почти. Можно гасить, — ответил сухо, зачерпнув пару раз ложкой в казанке и заключив, что мясо из консерв уже готово, а гречка отлично дойдет под закрытой крышкой. — Выглядишь уставшим, — заметил Хозяин, и Ник в ответ лишь усмехнулся. Он был не просто уставшим, он еле стоял на ногах. — Таблетки? — спросил он, подойдя поближе, чтобы приобнять.       Его футболка тоже вся пропиталась потом, пахло уставшим и грязным после работы в земле телом. Для кого-то было бы противно, но Ник от этого просто млел и сильнее жался в ответ, чуть не урча от удовольствия. И все же ему не хватило афтеркеира, вот этого тепла и понимания, что что бы ни случилось, как бы ни косячил, его все равно любят и о нем заботятся. Приподнялся на носочки, чтоб удобнее ткнуться носом в шею и отчаянно бороться с желанием вылизать горячую влажную кожу. Он так много чувствовал в этот момент и не мог выразить ни в словах, ни в жестах, что его самого это прибивало к полу. Он бы грохнулся на колени тут же, если бы Александр не держал его за плечи, ласково поглаживая по голове, но пока цеплялся за его промокшую в поту футболку, комкая ее дрожащими пальцами. Им обоим нужна пауза: вот такие тихие обнимашки без наручников и угроз насилием — лишь бы немного выдохнуть. — Нет, мне отменили нейролептик, теперь не седатит. Просто устал очень, — наконец признался Ник как можно более ровным голосом, показывая, что все нормально. Неприятно, но не смертельно. — Выдержишь еще одно? — спросил Александр, поймав нижнего за подбородок, чтобы, выразительно посмотрев в глаза, сразу намекнуть на правильный ответ. Ему надо выдержать. — Да, — уверенно ответил Ник, не давая себе ни секунды на сомнения. Выдержит он, никуда не денется. Все что не убивает, делает сильнее. — Жара такая… Сейчас пойдем искупаемся, — согласился Александр, быстро принимаясь за ликвидацию и так на ладан дышащего костра.       Закидал землей едва тлеющие угли и хорошенько пролил водой — справился не больше чем за пять минут, но Ник все равно по привычке предлагал свою помощь. Он не мог спокойно стоять в стороне, когда только поймал настроение покорности и угодливости, какой-то даже болезненной жертвенности. Он и проснется ранним утром, и переживет унизительное наказание, и подчинится приказу приготовить обед, несмотря на адскую жару, и бросится, не жалея себя, в последний экшен, и будет бегать по любым поручениям — все для любимого Хозяина. Нику это состояние нравилось, было самым простым и выгодным в данной ситуации, но в то же время и пугало. Их отношения всегда строились на сопротивлении и нелегкой победе Доминанта, и теперь просто так отказаться от своего протеста Нику было в высшей степени странно. Наверное, и правда Стокгольмский синдром.       Александр резко сказал отстать и не путаться под ногами, и Ник подчинился. Затем так же без возражений переоделся в плавки и проследовал к реке, держа Хозяина за руку, хотя хотелось уже скорее перейти к экшену. Отмучиться, а потом уже и обниматься, и купаться, и что угодно еще. Но пришлось ступать в мутную речку, очень медленно углубляющуюся к центру. Еще пару лет назад, когда они приезжали сюда, она будто была более быстрой и полноводной: раньше была самая настоящая река, а теперь просто унылая речушка, которой, впрочем, вполне достаточно, чтобы освежиться в жаркий день. Под ногами песок и редкие водоросли, поверхность блестела в ослепительном дневном солнце, не позволяя просмотреть дно, поэтому Ник ступал осторожно, от греха подальше, лишь бы не поскользнуться на каком-нибудь камне (в лучшем случае). Александр же крепко держал за плечо и подталкивал вперед, желая завести в самый центр водоема. И если Ника такая настойчивость и напрягала, он не придал этому значения.       Когда они зашли по грудь, Александр резко оказался ближе: схватил поперек торса и прижал спиной к своей широкой груди. Ник коротко взвизгнул, но так же быстро расслабился. Он и без того был достаточно размазанный, многого, чтоб войти в сладкую нижнюю измененку, ему было не нужно. «Не ори», — все равно предупредил Александр, пугающе медленно зажимая ему рот. Ник замер, затрясся, рефлекторно потянулся убрать ладонь от лица, но добился только того, что Хозяин убрал его руки за спину и сжал объятия крепче — так, что теперь точно не выбраться. Ник почувствовал себя загнанным в угол. Он и обычно Александру не ровня, а теперь, когда едва стоит на ногах, и подавно даже минимально сопротивляться не мог, даже когда понял, что именно сейчас будет происходить; когда его стали медленно раскачивать, стараясь погрузить в транс, но на деле только больше пугая. Даже не пугая, а конкретно запугивая наглядной демонстрацией, что Ник никто иной как кукла в руках Хозяина, которую можно швырять из стороны в сторону, а тот ничего, ни-че-го-шень-ки не может с этим сделать.       Он мог только мычать, когда Хозяин медленно и осторожно, позволяя насладиться моментом, начал склонять его к воде, буквально ломая пополам. Ник конечно пытался вырваться, хотя бы выкрутить голову из хватки и позвать на помощь, но тщетно, Александр едва не лег на него, когда мутная вода оказалась не более чем в сантиметре от его лица (Ник мог во всех подробностях разглядеть каждый пузырик и песчинку на ее поверхности). Затем, когда он уже успел поверить, что вот сейчас погрузят с головой, его резко подняли, так что даже на секунду потемнело в глазах. Ник против воли задышал носом часто и глубоко, задрожал в панике и рванулся, за что его снова склонили прямо к воде, пропустив мимо ушей его короткий визг и не обратив никакого внимания на отчаянную попытку пнуть мучителя в колено. Такой беспомощности и настоящего ужаса Ник не чувствовал в своей жизни примерно никогда. Не хотел верить, но поверил, что вот сейчас его и утопят. Пощады не будет. — Я сказал не орать, — повторил Александр жестко, когда наконец поднял его, убирая руку от рта, чтоб тут же переместить ее на волосы. Ник снова рванулся, чуть не сняв с себя скальп. — Спокойно! Спокойно… — повторял Хозяин, снова медленно наклоняя нижнего к воде. — Не надо, пожалуйста, не надо… — тихо заныл Ник, уже и не надеясь на то, что его послушают. Просто не мог перестать делать хоть что-то, видя собственную смерть совсем близко, в обличье мутной, пахнущей водрослями, воды. — Я хочу и сделаю, — в противовес ему спокойно заметил Александр, потянув за волосы наверх и тут же снова опуская вниз, играясь со страхом нижнего, который уже чуть не рыдал от ужаса. — Я хочу тебя утопить, — добавил он уже несколько театрально, обращаясь даже не к Нику, а к ситуации в целом. Ему нужно было продекламировать это во всеуслышание. — Не надо, Хозяин, пожалуйста, я буду хорошим, буду слушаться, — обещал Ник, в моменте правда веря, что сможет сдержать слово. Никаких больше шуточек и сомнений в авторитете Верхнего, он станет ласковым послушным рабом, который никогда и ни на что в жизни больше не скажет «нет». Жизнь, любая, была для него невероятно ценной. — Поздно, — ответил Александр тоном палача, опуская голову Ника еще ниже.       Левой рукой скрутил его руки, а правой сжал волосы у корней и, надавив на затылок, отправил лицо прямо к воде. Ник зажмурился и рефлекторно задержал дыхание, когда его лоб коснулся поверхности реки, и честно ждал погружения, но Хозяин снова стал играть с его страхом. Тихо и страшно засмеялся, снова оторвал его голову от воды, позволяя продышаться и сто раз повторить просьбы сжалиться и сохранить жизнь. Он никуда не спешил. Ему было хорошо просто смотреть на воющего от страха Ника и не делать ничего, пока вода тонкой струйкой стекала с намокших волос, уже этим звуком доводя нижнего до ручки. Поверхность реки была невозможно близко. Ник не мог набраться смелости, чтоб и на миллиметр приоткрыть глаза, но чувствовал запах сырости, самый страшный, пробирающийся прямо в мозг и не позволяющий отстраниться от ситуации. Он чувствовал все и осознавал, что вот он, самый настоящий конец, никто ему не поможет.       Нику не пришлось самостоятельно задерживать дыхание, Хозяин сам великодушно зажал ему рот и нос, уже знакомо приятно придушивая, и только затем окунул лицо в реку. Холодная вода залила глаза и уши, активируя самые базовые древние реакции: бежать, спасаться, выныривать. Если при обычном удушении он мог терпеть довольно долго, прежде чем начиналась вкусная паника и страх за жизнь, то теперь они начались с первых же секунд. Ник рванулся, но конечно же не смог выбраться, рванулся снова, но Александр удержал, не позволив ему вдохнуть воду, и Ник затрясся, не понимая, глаза так горят от слез или все же попавшей в них воды. Хозяин держал недолго, не больше десяти секунд, но и этого Нику хватило, чтоб сразу понять, в какой ужас он попал. Что это не сладкое придушивание, которое они практиковали каждый божий раз, а самое настоящие насилие. Он никогда не боялся воды, но сейчас до паники, до поросячьего визга переживал каждый раз, когда его лицо оказывалось у поверхности.       «Ну как? Отлично… А сейчас будем по-настоящему нырять», — предупредил Александр с коварным смешком, снова хватая Ника за волосы. Тот снова пискнул и зажмурился, задержал дыхание, подготовившись к нырку, но зря. Хозяин не спешил, ему нравилось наблюдать, как Ник боится и пытается вырваться, он питался его болью, и приторное «Ну-ну, ничего ж еще не случилось» от него было лишь издевкой. Ник и хотел бы злиться, но в данный момент боялся больше, поэтому молча терпел, пока его тянули за волосы и медленно, по миллиметру, опускали к воде. Он, по ощущениям, успел пережить три остановки сердца к тому моменту, как его лоб, в затем нос и глаза погрузились в воду. Поэтому сам нырок, так долго оттягиваемый и потому представленный во всех красках, на деле показался не таким уж ужасным. Нужно было лишь зажмуриться и задержать дыхание, чуть дернуться назад, скорее от страха, чем от реальной нехватки кислорода, как его тут же вытащили наружу. На первый раз Александр не стал жестить.       Ник совсем не как настоящая жертва, а больше раздраженно отплевывался от воды, что только разозлило Хозяина, и теперь он совсем не играючи, практически сразу затолкал его под воду и теперь держал гораздо дольше. Ник даже опомниться не успел, как следует вдохнуть и морально подготовиться, поэтому быстро запаниковал, стал лупить ногами во все стороны и мотать головой, чуть не вырывая себе волосы. В процессе чуть не вдохнул воду, но уж точно ею наглотался — гадкой, с привкусом тины и еще черт знает чего. Он не успел ничего понять, жизнь уж точно не проносилась перед глазами, он лишь, бесконечно дезориентированный, рефлекторно боролся за жизнь, но смог сделать следующий вдох лишь тогда, когда Хозяин решил, что ему хватит. В глазах заплясали искры от слишком резкого рывка, горячий, режущий бронхи воздух, врезался в горло, Ник давился им и водой вперемешку, язык мучил привкус тины. Даже вынырнув, он не прекратил рефлекторно вырываться, но Хозяин прижимал к себе крепко, чуть не придушивая уже объятиями.       Александр в эту секунду очень его любил, каждую клеточку, каждый вздох — Ник это чувствовал в том, как бережно и уверенно его держали, помогая откашлять воду. Это было приятно, но в этом же была страшная, маниакальная забота. Его несомненно любили и душили вовсе не из ненависти, а именно от большой, страстной, горячей любви, как символ желания присвоить и навсегда оставить с собой. Мертвым он больше не будет сомневаться, не станет сопротивляться, отдастся до конца, сольется с насильником и станет просто от начала до конца, с большой буквы, ЕГО. Понимая это, Ник понял, что это точно конец: не игра, не попытка напугать, а самое настоящее желание утопить, замучить до смерти, забрать у него все, даже душу. Хозяин хочет, чтоб ему отдали все, каждый всхлип и конечно же последний вздох. Из Ника силой вынимали все это, а он бился и хотел бы сказать нет, но его раз за разом погружали в воду, до упора, до попыток наполнить горящие легкие хотя бы водой, и настоящего, не наигранного ужаса на лице. Он не мог, он не выдерживал, и в конце концов понял, что у него не осталось сил даже на то, чтобы плакать.       Перед глазами мелькали темные пятна, сознание от нехватки кислорода совсем поплыло и уверенно вырубалось, у Ника банально не хватало силы в мышцах даже не то, чтоб сжать руку в кулак и продолжать вырываться. Он не мог, не выносил энергию Александра, он в ней терялся и окончательно подчинялся. Он отдаст. Не хочет, но отдаст, потому что Хозяин сломает его об колено и заберет сам — больно, жестоко, очень резко, именно так, как нравится ему. Ник барахтался в воде, она заливалась в уши и нос, он захлебывался ею и каждый раз молился на возможность получить нормальный глоток воздуха. Периоды на поверхности все сокращались, давая однозначно понять: в один момент он останется в этой реке навсегда, вода заполнит легкие и утянет его на дно, и он поплывет, вместе со скользкими водрослями, вниз по течению, абсолютно беспомощный и пустой. Душу вместе со всеми мыслями вытеснит вода, она станет его новой сутью.       Ник практически поверил. Как было не поверить, когда нет ни стоп-слова, ни какой-либо оглядки на обычные их рамки игры. Хозяин позволял ему задыхаться, проглатывать воду и, толком не дав откашляться, снова заталкивал в реку, будто бы совсем не напрягаясь, не дергаясь вынимать при первом же сопротивлении и, напротив, держал до последнего, будто бы только и добивался смерти, и лишь оттягивал ее наступление для своего удовольствия. Агония Ника продолжалась, по ощущениям, бесконечно: легкие горели, мозг просто вопил в панике и все мышцы скручивало одной большой судорогой. Было и больно, и страшно, и невыносимо от беспомощного себя, и просто невозможно бороться дальше, силы утекали вместе с кислородом из крови, он не справлялся. И как только отчетливо это понял, пришла пустота. Не только темнота, а полное ничто, где по крайней мере не нужно было биться в гадкой воде, там можно было расслабиться и отдаться Хозяину — действительно в последний раз.       Вытаскивали его из этой отключки едва не за уши, сначала выволочив на берег, а затем в силой надавив на живот, заставив выкашлять всю воду истерзанными легкими. У Ника все плыло перед глазами, тело колотилось мелкой дрожью, но при этом было таким тяжелым и непослушным, будто вспененный свинец — тянущим на дно и бестолковым. Иссушенные речной водой глаза резало ярким светом, в ушах билась кровь, особенно сильно, когда Хозяин закинул его за плечо и, как мешок, поволок прочь с пляжа. Это могло бы быть шансом на спасение (и руки, и ноги Ника теперь были свободны), но он чувствовал себя полностью дезориентированным и с трудом мог понять вообще, где верх и низ, не то чтобы разработать детальный план побега. В целом, между спокойно умереть и как-то напрягаться для побега он предпочел первое. Тем более что нормальное четкое зрение ему так и не вернулось, и темнота упорно наступала и достигла кульминации, когда его небрежно бросили в свежую яму.       Ник рассмеялся бы в голос, если бы легкие так не горели от непрекращающегося кашля. Он сразу все понял, пазл встал на место, и стало кристально ясно, зачем Александр рыл яму. Это была могила. Его закопают тут заживо, и даже накинутая сверху плотная прозрачная пленка и наскоро засунутая в рот трубка для дыхания не испортили антураж. Уж когда на него стали падать первые комья земли, Нику стало совсем не до шуток. Он просто сразу, без лишних уговоров, понял, что это конец. Его до этого топили, лишь чудом не доведя задуманное до конца, а теперь похоронят заживо. Он лежал и не мог даже открыть глаза, не то что пошевелиться и попытаться уползти от своего маньяка. Его сковал страх так, что даже дышать получалось через раз, с тихим свистом сквозь пластиковую трубку, утыкающуюся в самые гланды, до тошноты.       Он заставлял себя дышать, захлебываясь теперь уже слезами и соплями, и не мог пошевелиться, все тело ломило от усталости. Он выдохся, все силы потратил на попытки вырваться уже в реке, а теперь его медленно, но верно засыпало землей, и он буквально ничего не мог изменить. Какой стоп, если трубка плотно затыкает глотку и через нее получается только мычать? Как быть, когда все тело вдруг превратилось в растекшийся свинец и не можешь пошевелить даже пальцем, не то что подняться и откинуть пленку с тяжеленным слоем земли на ней? Александр обильно засыпал его всего, даже лицо, а он рыдал и тихо подвывал на одной ноте, а затем, спустя пару минут, когда потратил и последние крохи сил, совсем затих. Отпустил себя, казалось, проваливаясь еще на пару сантиметров в глубь почвы. Расслабился, растекся и просто принял неизбежное. Александр все равно доведет задуманное до конца, Ник не может ему противоречить.       Он — вода. У него горит все внутри, но снаружи тело растекается водой, которая вытянула из него всю жизнь, а теперь все пришло к закономерному финалу — земле. Когда Александр заберет у него трубку, которая питает его воздухом, у него не останется и шанса сохранить себя. Ему придется провалиться в эту землю и на метр, и на два, туда, где живут черви, которые станут его последней компанией. Он это понимал с самого начала и вот наконец принял. Годом раньше или позже — в сущности, какая разница, если так и так придет конец. Спасибо хоть не от иглы на вонючей вписке, а от рук любимого Хозяина, в его ошейнике, который он так с него и не снял. Потому что Ник даже после смерти — его саб; он отдал Верхнему свою жизнь и счастлив этому. Он был его пленником, его зверушкой, его вещью, а теперь его грехом. По большому счету, не важно как, только бы ЕГО.       Даже умереть не страшно, если Александру это принесет хоть каплю удовольствия. Ник отдал ему все, и теперь осталось самое последнее — жизнь. Он крал себе минуты и секунды, жадно всасывая воздух через запотевшую трубку со вкусом горького пластика, и более не чувствовал ничего, кроме давления сырой земли и горечи во рту. Ни боли, ни страха. Он лежал и принимал все, что происходило, переполняясь благодарностью к Хозяину за каждую крупицу лишнего времени. За все, что было между ними, за тонну терпения и любви, которую подарили ему за всю его бестолковую жизнь. Винил себя за то, что был такой бестолочью, и в глубине души понимал, зачем Хозяин так жестоко решил все закончить. Поэтому, наверное, и не сопротивлялся, даже когда горькую пластиковую трубку вдруг потянули назад, лишая последнего источника кислорода. Ник отдал ее, и не попытавшись придержать зубами. Пусть Хозяин заберет все, Нику ничего не нужно, на том свете уж точно.       Он не успел даже помолиться в последний раз, когда стал задыхаться. Земля быстро засыпала выделенное под трубку отверстие в пленке, в нос Нику лишь единожды ударил запах сырости и гнили, земляных червей и немного травы, которая попала в грунт при перекапывании. И далее уже земля забила лицо, и что задерживай, что не задерживай дыхание — все одно. Пару минут осталось ему на то, чтобы дернуться в последний раз, сжать грудную клетку в писке и испугаться, вдруг поняв, что это действительно все. А затем был только ослепительно яркий, бьющий в глаза белый свет.